Курсовая!. ОтецСынСвятой Дух
 Скачать 49.6 Kb.
|
|
Может ли нас истинно удовлетворить концепция Троицы “Отец-Сын-Святой Дух” как Абсолюта? Ведь проявиться эта троица смогла лишь через женщину. Иначе существовала бы лишь как бесплотный призрак. Мы люди, мы не можем опираться на одну лишь область духа. Ребëнку нужны оба родителя, и какой из них первичен, ему нет никакой разницы. Здесь неуместны соревнования, лишь союз – для общего блага. Где тот неиссякаемый источник Любви, который согревает, насыщает, вдохновляет и вообще даёт жизнь? Мать-Земля, какова она в изображении своих детей? Обратимся в Древнюю Грецию... Связь нашего народа с этим краем велика: именно греческой землей был наполнен колпак, которым Добрыня Никитич одолел змея. А где искать Правды, как не в фольклоре, лишëнном стремления манипулировать и подавлять? Ум, живший в этой стране приблизительно в 9-8 вв до н.э., Гомер, воспевает в одном из своих гимнов Богиню Мать-Землю Деметру и её порождение – возлюбленную Дочь Персефону – Богиню Подземного Царства. Антагонистами этой пары выступают братья: Зевс и Аид. Деметра выступает олицетворением безусловной материнской любви, в то время как Зевс символизирует власть и “страх божий”... Пятый гимн Гомер начинает сразу с конфликта: Пышноволосую петь начинаю Деметру-богиню С дочерью тонколодыжной, которую тайно похитил Аидоней, с изволенья пространно гремящего Зевса. Дева Персефона уподобляется прекрасному цветку, порождëнному землей. Однако цветок, “прельщающий Деву”, как и сама Дева, по мнению Зевса, созданы в угоду Аиду. Аид с разрешения Зевса насильно и тайно похищает Персефону, увозит её в подземелье. А это ли свидетельство подлинной Любви и принадлежности? “Завопила пронзительным голосом дева”, но отец, на защиту которого она уповала, остался глух: “отец пребывал в это время, От земнородных людей принимая прекрасные жертвы.” И не видать вовек света солнца и неба Персефоне, быть пленницей тирана-мужа, если бы не мать... Неспособность жить без любимого существа – такой же закон природы, как и смена времён года. Именно этот закон природы соотносит греческая мифология и персонифицированный её представитель Гомер с историей Деметры и Персефоны. “Пречестная” матерь Деметра переживает Великое Горе от потери дочери (Горе безмерное остро пронзило смущенное сердце. Разодрала на бессмертных она волосах покрывало) и пускается на её поиски. Символика поисков многообразна: зажжённые факелы в руках как символ света Истины и зрения (два факела – 2 глаза), ведь Деметра лишь слышала вопль дочери, но не видела ситуации; девять дней неведения, и лишь на десятый встреча с Гекатой (десятка олицетворяет проявленный воплощённый мир, а девять верхних сфер – лишь мыслеобразы); Геката – богиня колдовства и подсознания – лишь у неё Деметра находит помощи, поскольку все остальные существа трепещут в страхе от всевластного Зевса. Совместно женщины обращаются к ”богов и людей соглядатаю” Солнцу, олицетворению объективности и непредвзятости. Гелиос рассказывает о похищении Персефоны: “...о царица Деметра! Все я поведаю. Чту я тебя глубоко и о деве Тонколодыжной печалюсь совместно с тобой”. Однако Солнце у Гомера оказывается “под каблуком” у “тучегонителя”: “Прекрати великий свой плач... Недостойным ужели Зятем себе почитаешь властителя Аидонея, Единокровного брата родного?” Итак, высшая инстанция, отец, сама дала добро на насилие, и убитая горем Деметра сходит с небес на землю в образе старухи, олицетворения бесплодности и уходящей жизни. Далее следует история возникновения культа богини в городе Элевсин. Поселившись в доме правителя Келея, богиня осуществляет роль домоправительницы и кормилицы долгожданного младенца-сына Демофонта. Богиня проводит над мальчиком обряды с целью сделать из него бессмертного, но недальновидная, трусливая мать-самка Метанира, увидев страшную на первый взгляд картину (Тайно от милых родителей, мальчика в пламя, Словно как факел, она погружала), вмешивается в божественный процесс, не позволяет довести дело до конца. В итоге Деметра предстаёт в истинном своём облике, произносит пророчество, согласно которому мальчик не станет бессмертным, но будет вечно чтим, как воспитанник Деметры, также в Элевсине ежегодно будут проходить состязания с афинянами. Затем обращается с наказом возвести в честь неё храм: “Таинства ж в нём я сама учрежу, чтобы впредь, по обряду Чин совершая священный, на милость вы дух мой склоняли”. Зачем Деметре обряды? И способны ли они умилостивить дух Земли? То что Земля не просто глыба из химических элементов, но одухотворëнное тело, знает каждый человек, в котором развито чувство Дома и Родины. Однако нужны ли Родине храмы, песни, таинства, ритуальные напитки и уж тем более жертвы? Конечно нет! Но лишь забота и бережное отношение. Тщеславию у Гомера подвержена и богиня Мать-Земля... Интересно также упоминание в этой части текста служанки Ямбы, которая смогла развеселить убитую горем Деметру. Название стихотворного размера по одной из версий связывается с этой историей. Также прослеживается идея угодного Богу фольклора, когда неграмотный человек низшего сословия, к тому же женщина, произносит какие-то волшебные слова, способные облегчить Великую Боль Матери. Тем самым Гомер напоминает нам о примате Духа и Ума над рассудком и интеллектом. Далее описывается результат Великого Горя: не нашедшая решения на небе, отыграв роль человека на земле, Деметра садится в построенном храме и сидит одна, “Мучаясь тяжкой тоскою по дочери с поясом низким”. Всё, мы достигли дна, прекратилось всякое стремление, богиня жива, но "мертва"... Её "смерть" отразилась в бесплодности земли, наступил голод, повлекший смерти людей. И только тогда Зевс встрепенулся (Все без остатка, навек прекратились бы славные жертвы И приношенья богам, в олимпийских чертогах живущим). Властолюбивый “тучегонитель”, правящий страхом, хитростью и насилием, негодует. Подобные образы правителей мы встречаем повсеместно: и в религии (ветхозаветный бог Яхве, который создал нас такими, но требует быть иными и соревнуется с собственными созданиями в “могуществе”; мусульманский Аллах, создавший людей, чтоб те его почитали и развлекали), и в истории (император Нерон со своей фальшивой толпой зрителей), и в литературе (шекспировский король Лир, любящий и награждающий лишь за сладкие лестные слова в свою честь). Всё это примеры недостойных родителей и отцов, в таких не найти источника безусловной любви и абсолютного знания, ибо лишь они – “всë”, а мы – “ничто”, как не найти его в любом представителе власти. Зевс отправляет одно за другим посольства с целью умилостивить Деметру. “Почестей много сулили, её меж бессмертными ждущих. Но не сумел ни один убедить ни рассудка, ни сердца Гневной Деметры. Сурово все речи отвергла богиня”. Не нужны матери ни дары, ни почести – лишь возлюбленную дочь хочет вернуть. Зевс, видя твёрдость Деметры, посылает к Аиду гонца Гермеса (олицетворение плутовства и способности выворачиваться из любой ситуации), “Чтобы, приятною речью хитро обольстивши Аида”, вывести Персефону на свет. Послушный старшему по иерархии брату Аид соглашается отпустить добытую жену, однако ж совсем с ней расставаться не намерен (Зернышко дал проглотить ей граната, сладчайшее меда, С замыслом тайным, чтоб навек супруга его не осталась Там наверху с достославной Деметрою черноодежной). И вот кульминация гимна: долгожданная встреча насильно разлучённых матери и дочери. Именно эта часть текста пестрит пробелами несохранившегося текста. Но главную суть мы всё-таки видим: “Так целый день непрерывно, душе отзываясь душою, Крепко обнявшись, сидели они и душой веселились, Глядя одна на другую. Забыло все горести сердце. Радость взаимно они получали и радость давали”. С тех пор две третьих года Персефона проводит с матерью, что олицетворяет жизнь и плодородие земли, и одну треть – с мужем, в это время земля умирает. Мотив цикличности, смерти и воскрешения, – один из главнейших в мифологии и религии. Любовь и страх, Свобода и насилие, Правда и ложь – они существуют, но, благо, соотношение их у Гомера три к двум в отличие от более поздней интерпретации мифа Овидия, где пропорция уже пятьдесят на пятьдесят. Но об этом позже... Спустя более четырёх веков поэт Каллимах также воспевает Деметру в гимне. Родившийся в Кирене и творивший в Александрии Каллимах не желает толковать о горестях и бедствиях в связи с потерей дочери: Лучше припомним, как жатву она совершала впервые Свято, и как подложила быкам под ноги колосья В те времена, как был Триптолем в искусстве наставлен; Лучше припомним, дабы научиться беяшть преступлений И своеволья, о том, как был Эрисихтон наказан. Любимая роща Деметры, выращенная в честь богини племенем пеласгов, подвергается вероломному нападению (Демон благой отошел меж тем от Триопова рода. И через то Эрисихтон был злым подвигнут советом: Двадцать служителей он повел с собою, могучих...). Тополь, возросший до небес и даривший нимфам тень прохлады, первым принял удар топора и восстенал. “Вот Деметра вняла, как тополь страждет священный, И промолвила в гневе: “Кто дивные рубит деревья?”” Богиня является банде разорителей в образе жрицы, кротко просит зачинщика прекратить злодеяния: “О дитя, ведь мил ты родившим!” Однако гордец Эрисихтон не внял просьбам женщины: “Деревья пойдут на укрытье Для чертога, где радостный пир сотворю я с друзьями!” И Мать- Деметра наказывает грубого и примитивного своего отпрыска в стиле булкаковского Воланда: “О веселых Ныне пекися пирах! Предстоит тебе трапез немало”. Богиня наводит на агрессора ненасытный голод, в итоге Эрисихтон, разорив родных, превращается в гонимого всеми попрошайку. С обидчиком Деметры никто не желает знаться. Важно, что подвластных чужой воле слуг Деметра отпускает, ведь сильный несёт ответственность за слабого, властьимущий – за своих подданных. Гимн заканчивается похвалами, просьбами и некоторыми деталями проводимых в честь Деметры мистерий... Выводы, следующие из урока Матери-Земли просты: нельзя брать чужое, и отвечай за свои слова! Интересно, что у Каллимаха Деметра защищает деревья, а у Шиллера спустя две тысячи лет она благословляет людей на вырубку лесов. Но об этом позже... Обратимся к интерпретации мифа о Деметре и Персефоне уроженца воинственного, хищного, желающего подмять под себя побольше Древнего Рима – Овидия (род. в 43 г. до н.э.). Поэт предлагает свою версию событий в двух произведениях: “Метаморфозы” (поэма, основанная на мифологии Древней Греции и Древнего Рима и заключающая в себе цепь превращений или переходов из одного в другое важнейших лиц и событий от сотворения мира до времени правления Юлия Цезаря) и “Фасты” (поэма, представляющая собой календарь основных праздников Древнего Рима). Обратимся к первому... Действующие лица поменяли свои имена на римские аналоги. Интерпретация мифа начинается с предыстории, суть которой в достойном предмете изображения. Для чего человеку священный дар Слова? Какую основную цель несёт искусство слова – Литература? Спор девяти сорок-подражательниц с девятью музами судят нимфы. Сорока начинает без жребия первой, “брани бессмертных поёт, воздает не по праву славу Гигантам”. Овидий в этой части текста высмеивает почитание животных-богов. Далее песню поёт муза эпической поэзии Каллиопа, восхваляет дары Цереры: “О, только б достойно богини песня пропелась моя! – богиня сей песни достойна!” Песня начинается со времени победы богов над гигантами, в результате которой три брата: Юпитер, Нептун и Плутон воцарились каждый в своём уделе. Остров Тинакрия придавил гордецов-гигантов, руководимых Тифеем, продолжающим угрожать восстать... Дит боится, как бы не раскололась земля, и свет не проник в его царство... У Овидия Дит (Аид) выступает пешкой, всему виной чары Венеры: “Купидон, направь стрелы в Плутона. Паллада и Диана от нашей власти отошли, дочь Цереры тоже хочет, сама мать этого желает. Ради общего царства с дядей богиню сведи!” Купидон “Диту пронзил искривленной тростинкою сердце”. Но сердце ли? Что Овидий называет “сердцем” и “любовью”? – Похоть, страсть! Как же может управлять такой персонаж чем бы то ни было, коли над своим собственным вожделением не властен?.. Вернёмся к повествованию: в роще вечной весны веселилась Прозерпина, собирала цветы с подругами. Её “увидал, полюбил и похитил Подземный...” В испуге Дева кличет подруг и мать. Дит хлещет вспененных коней, спешит присвоить добычу, мчит её в своё подземелье. Узнала деву нимфа Кианея, вступилась за похищенную: “Дальше тебе не пройти, зятем Цереры не бывать против воли богини! Просьбой, не силой должен был взять ты деву!” В гневе Сатурний разогнал коней, кинул скипетр, земля разверзлась и “колесницу богов приняла в середину провала”. А Кианея с тех пор носит безутешную рану в душе, вся истекает слезами – превращается в ручей. Вода – вторая женская стихия. “В ужасе мать между тем пропавшую дочь понапрасну Ищет везде на земле, во всех её ищет глубинах” с ветвями горючей сосны в обеих руках... Мучимая жаждой Церера постучала в хижину, где её напоила сладким ячменным напитком старуха. Некий мальчишка посмеялся над богиней, назвал её “жадной”. Злоречивого мальчика, “чтоб сил вредить не имел он”, оскорбленная Церера превратила в ящерицу. По аналогии с гимном Каллимаха, где объясняется происхождение попрошаек, Овидий предлагает версию происхождения пресмыкающихся. Весь мир обошла Церера в поисках дочери, и вот добралась до Кианеи, которая не могла ничего сказать, но подала Церере знак: показала на поверхности вод пояс Персефоны. Убедилась в похищении дочери богиня-мать, в гневе погубила плуги, семена, работников поля... Алфеяда, она же Аретуза, пытается успокоить Цереру: ”Не круши верную землю – похищенью открылась невольно! Видела я Прозерпину, печальна она, но владычицей стала.” Мать, поражённая горем, отправилась к Юпитеру: “Если мать не жалеешь, дочь пусть тронет тебя. Грабителя мужа дочь не достойна!” Царь богов ей отвечает: “Мы оба заботимся о нашем дитя. Но это ничуть не обида, это любовь! Зять нам такой не постыден! Если упорствуешь, выйдет в эфир Прозерпина, если ничего там не ела, таков закон”. Юпитер выдает за благо действительное насилие. Он заботится о дочери – вот так любое преступление можно оправдать... “Вывесть на свет Прозерпину решила Церера. Но воспрепятствовал рок.” В отличие от Гомера, где Аид хитростью вынудил Персефону съесть зерно граната, у Овидия виновник– “рок”. Он даже написан с маленькой буквы. Что это за “рок”? Именно это слово, начертанное не стене одной из башен Собора Парижской Богоматери, кстати именно греческими буквами, побудило в 19 веке Виктора Гюго написать один из величайших романов всех времен. Но об этом позже… Итак, истинные виновники драмы у Овидия: Венера, рок и Парки, которые прописали вечные законы, нарушить которые не может даже Юпитер. Вся ответственность на судьбе, ну а герои лишь марионетки. “Прозерпина нечаянно пост разрешила: семь зерен граната выжала в губы”. Аскалаф то увидел и погубил возврат девы жестоким доносом. За то был превращён Персефоной в гнусную птицу – сову, предвестницу бедствий. В итоге всех перипетий посредник между братом и печальной сестрой, Юпитер, разделил год на две половины. “Просветлела богиня”, все довольны и счастливы, конфликт исчерпан и история плавно перетекает в миф о происхождении святого источника Аретузы... Итак, достойна ли Деметра воспевания? У Овидия она такая же марионетка, как и все остальные герои. Кто или Что восхищает во всей этой истории? – Никто и Ничто, поскольку сценарий прописан мойрами. Вывод один: молчание – золото. Ну а что же поведают “Фасты”? Цереалии совпали с днём космонавтики – 12 апреля, Земля и Небо соединяйтесь! Игры Цереры идут. Объяснять их причину не надо: Щедрость богини ясна и очевидна для всех. Овидий описывает детали обрядов, проводимых в честь Деметры. “Просит Церера себе малых, но чистых даров”: например бездельницу-свинью, ведь волы – ценные пахари, их нельзя приносить в жертву. Далее Овидий излагает похищение девы: “Многое знаешь, но есть кое-что внове тебе.” – Какие именно цветы собирала Персефона, цвет коней, на которых похитил её дядя, – ведь красота поэзии в деталях. Церера “отпечаток родной видит на почве”, сравнивается с коровой, которая “мычит о тельце, что от вымени отнят”. Праздные свиньи протоптали следы дочери (ещё виновников нашёл), и мать вынуждена отправиться по миру. Далее следует целая цепь топонимов, доказывающая просвещённость в географии Овидия... “Попеременно зовет то Персефону, то дочь. Ни Персефона Церере, ни матери дочь не ответит, И замолкает в тиши имя и той и другой”, как будто это два разных персонажа: дочь и Персефона – оригинальность поражает. Ночью Церера зажгла два факела из сосны (вот почему факелы используют в обрядах в её честь), зашла в страшную пещеру и запрягла там двух змей в колесницу, на ней же и продолжила поиски дочери. Далее снова следует перечисление топонимов, в итоге Церера достигает Элевсина и попадает в дом известного нам Келея. У Овидия Келей престарелый и бедный: собирает жёлуди, носит хворост в свою хижину, имеет одну дочь, а не четырёх, его младенец-сын Триптолем болен. Богиню трогает обращение к ней девочки: “Мама... “, старик приглашает Цереру (здесь она вновь в образе старухи) пройти к ним в дом, не погнушаться. Деметра отказывается, ведь нужно продолжать поиски. Растроганная семейной идиллией Церера роняет слезу, хотя “боги не плачут”. Вместе они поплакали о пропаже дитя, и Келей убедил богиню пройти к ним в хижину. По дороге старик рассказал о болезни сына, Деметра нарвала снотворного мака, “случайно, как говорит молва”, коснулась его устами, забылась, но утолила голод. Время было ночное, поэтому и жрецы её держат пост до первой звезды. В доме Келея от одного поцелуя богини ребенок крепнет, ну а её напиток из мака и молока полностью его исцеляет. История с окунанием в огонь повторяется, мать Метанира не даёт завершить обряд – Триптолем останется смертным, однако будет первым пахарем. Богиня покидает дом Келея на своих “драконах”, и снова пошли перечисления топонимов… Далее она обращается к звёздам за помощью, те отправляют её к солнцу. Ответ солнца поражает Цереру: “Напрасны исканья: С братом Юпитера дочь в третьей державе царит”. Диалог с Юпитером аналогичный “Метаморфозам”: если Прозерпина съела хоть что-то, суждено ей остаться в Тартаре навек. Церера угрожает покинуть небеса, и Юпитер вынужден разделить время пополам: хлипкий закон при необходимости меняет формулировку, но мы помним – во всём виноваты мойры… Римская Империя перестает существовать в 5 веке н.э., объевшись, так сказать, территориями, язык их также вскоре умирает. Но название это, дополненное эпитетом “священная”, в 10 веке использует новый хищник, опирающийся на папу римского – Германия. Да-да, та самая Германия, которая совсем недавно вторглась на нашу Родину и уничтожила миллионы наших соотечественников. К представителю именно этого государства мы и обратимся: Фридрих Шиллер (1759-1805) написал в 1798 году балладу “Элевзинский праздник”, которую в 1833 году перевёл, вольно, русский, но эмигрировавший в Германию, поэт – Василий Андреевич Жуковский (1783-1852). Так что в любом случае мы имеем дело с представителем Германии. Начало и конец стихотворения выражают основной тезис: Церера превратила дикого человека в цивилизованного, вследствие чего человек вошёл в союз с человеком. Похищение дочери обернулось благом – богиня сошла на землю и навела порядок, выступила в роли Прометея, так сказать, вытащила человека из грязи, облагородила. По её мнению человек страдал. Лишь она, страдающая, смогла понять страдания человека. Церера является к дикарям, которые, ”кончив бой, как тигры, из черепьев вражьих пьют”, превращает орудие убийства в орудие обработки земли и “берёт она живое Из венца главы зерно, И в пронзённое земное Лоно брошено оно.” Теперь кровавых жертв не надо, на алтарь положен сноп колосьев, Церера обращается к верховному богу Зевсу, а тот знамением одобряет жертву: алтарь воспламенился, и в небе возник образ орла. Люди льют слёзы в благоговении, признают власть Цереры. Затем появляются другие олимпийцы и одаривают человека: Фемида разграничивает владения и скрепляет узы людей первой клятвой (частная собственность от бога), Ком (сын Диониса) учит ремёслам (интересно связывает Шиллер/Жуковский алкоголизм с ремёслами), Паллада объединяет богов на строительство города – “приютно-безопасный Кров толпам бродячим дать И в один союз согласный Мир рассеянный собрать” (и вот она главная тенденция тиранов – собрать под своей властью всех разобщённых), у Нимф и Ореад “блещет в руках топор, И обрушился со стуком Побеждённый ими бор” (интересно, что “побеждают” бор именно нимфы и ореады, олицетворяющие природу. Но что ни сделаешь ради строительства города-крепости для человека.), Посейдон снабжает строительство гранитом, Аполлон поддерживает процесс пением, сплачивает, так сказать, трудящихся, Цибела устанавливает ворота с замком (зачем они нужны, если все сплочены? От кого защищаться?), завершает строение города возведение храма в честь всех богов. В этом храме благословляется первый брак. И вот боги вводят в город людей, которые называются уже гражданами, их встречает Мать Церера, которая утверждает государство: зверь и бог свободны, но человеку дан “зоркий ум”, который создан для гражданства, лишь в нём человек может быть свободен. Итак, Шиллер/Жуковский вкладывает в уста Деметры идею государственности. Родина хочет быть государством. Талант поэта направлен на пропаганду научно-технического прогресса, индустриализации, государственной власти, которая называется “союзом”. Однако у каждого свои струны и темы. Как человеку аполитичному, мне бы хотелось вернуться к изначально заданной теме: Абсолюту и материнской любви. Ведь каждого из нас тянет не в какие-то каменные сооружения, не в какие-то “союзы”, а на руки к родной матери. Историю разлуки матери и дочери, подобную истории Деметры и Персефоны, мы встречаем в великом романе Виктора Гюго (1802-1885) “Собор Парижской Богоматери”. И пусть имена матери и дочери другие (в романе у них по несколько имён), но суть та же – Великая Любовь и Великое Горе. Эту линию повествования оставляют на периферии, либо вовсе не включают в сюжет режиссёры, активно ставящие всевозможные спектакли, мьюзиклы и другие действа по мотивам "Собора". Похоть, страсть, вожделение и тому подобные сферы человеческого бытия, безусловно, коммерчески более успешны, так как биомасса потребителей просто не знает, не чувствует и не понимает Любви и называет "любовью" иные категории: жажду обладания Клода Фролло (“Моё ложе или смерть”, – предлагает он Эсмеральде), любовь к телесной красоте Квазимодо (именно ему достаётся тело казнённой Эсмеральды, как наиболее достойному из трёх претендентов), про увлечение красавца Феба де Шатопера, не способного и вовсе к сильному чувству, и говорить нечего. Однако по воле того самого пресловутого “рока” Эсмеральда влюбляется именно в Феба, настолько, что допускает ряд оплошностей, приведших её к смерти, настолько, что готова отказаться от поисков родителей (условие сохранения девственности по пророчеству цыганки, воспитавшей её, даёт ей возможность найти родных). Однако, конечно, не в Феба она влюблена: похищенная в младенчестве, скитавшаяся по свету, живущая среди разврата, пьянства, преступлений “двора чудес”, зарабатывающая себе на жизнь уличными танцами под завистливыми или похотливыми взглядами толпы – короче говоря, не знающая чувства безопасности, она влюбляется в идею сильного верного мужчины-защитника. Внешний облик капитана, ситуация их первой встречи (Феб, начальник королевских стрелков, “вырвал” её из рук звонаря собора Квазимодо, похитившего Эсмеральду по приказу своего господина-спасителя архиепископа Клода Фролло), его заученная до автоматизма, показавшаяся Эсмеральде правдой клятва в любви и ещё некоторые детали толкают её в слепое, полностью захватившее всё её существо, чувство. Но где эта действительная Безопасность? С чего же началась драма? Историю похищения Эсмеральды у матери мы узнаём от одной из трёх кумушек, спешащих посмотреть на очередное зрелище на Гревской площади. В самом шумном месте Парижа, Гревской площади (места, где в течение нескольких веков проводили казни), мы находим келью заживо заточившей себя женщины. Подобных мест для ушедших от социума по разным причинам людей было множество в 15 веке (именно это время описывает Гюго) в Париже. Итак, в центре бурлящей жизни крупнейшего города “преждевременная могила”. Опиcание атмосферы, которое даёт Гюго: “Эта жуткая келья, представлявшая собой как бы промежуточное звено между домом и могилой, между кладбищем и городом; этот теплящийся в могиле огонёк жизни”, “Это извечное моление, этот лик, обращённый в иной мир, эта душа – узница тела...“, поражает. Какова причина, побудившая женщину в расцвете лет изолировать себя? Три кумушки и сын одной из них спешат на очередную казнь, а заодно отнести затворнице Гудуле маисовую лепёшку, которую сынок и сам бы съел. Женщины между прочим заговорили о затворнице, которая больше всего ненавидит цыганей, одну плясунью особенно. Разговор о цыганях, похищающих детей, перерос в историю Пакетты Шантфлери (она же затворница Гудула, только наши сплетницы этого не знают)… После смерти отца они с матерью жили в бедности в доме на улице с говорящим названием "Великой Скорби". Красивая, не сходящая с лица, улыбка привела Пакетту к печали – с четырнадцати лет она “пошла по рукам”... “В своём позоре, безрассудстве и одиночестве мечтала о существе, которое могла бы полюбить и которое платило бы ей взаимностью”. Господь даровал ей дочь. "Это был ураган слёз, ласк и поцелуев". Пакетта расцвела, всю себя посвятила дочери… Однажды в Реймс, где они жили, приехали цыгане, якобы предсказывающие судьбу… И вот оно преступное любопытство, суть которого недоверие к Богу, – именно это женское, как настаивают многие, качество (хотя что же движет всеми открывателями на Земле, как не любопытство?) подтолкнуло мать отдать на руки посторонних, чёрных и кочующих с места на место людей своё единственное сокровище. Также, чуть позже, Пакетта проявила уже упоминаемое нами тщеславие, бросив годовалую дочь одну, дабы рассказать подружке, какое великое будущее ожидает её Агнессу. Её дочь украли и подбросили урода Квазимодо, которого от Пакетты сразу унесли. Истории главных героев пересекаются… Интересно, что роль похитителя выполняют цыгане. Что это за этнос? Люди вне государств, вне религий, живущие по своим законам… Естественна реакция на них цивилизованных государств, называющих их детьми дьявола. Я и сама их боялась в детстве, хотя меня к этому никто не склонял. Цыгане не убили и не сожрали Агнессу, как гласил слух… А что же мать? Она билась головой о стену, а после “исступлённая, обезумевшая, страшная, обнюхивая, словно дикий зверь, потерявший своих детёнышей, все пороги и окна домов.... Она задерживала каждого прохожего, крича: “Дочь моя! Дочь Моя!”” Цыгане исчезли. На месте “шабаша” нашли следы костра, ленточки, принадлежавшие Агнессе, капли крови и козий помёт... Узнав об этом, Пакетта “не заплакала, лишь зашевелила губами, но не смогла ничего сказать. На следующий день её волосы стали седыми. На третий день она исчезла”. Поистине душераздирающая история в беседе трёх праздно шатающихся “дамуазель” чередовалась с бытовыми и банальными наблюдениями, с фразами, не относящимися к делу, – Гюго демонстрирует, что не всякая “женщина” – женщина, не всякая ”мать” – мать. Картинно фальшивым, “благочестивым” существам женского пола явно неизвестна суть таких понятий, как Любовь и Горе. Они подходили к келье, как к клетке с хищником. Что же увидели там? – “Этой фигуре, вросшей в пол, казалось, были чужды движение, мысль, дыхание”. “Каменная, как келья”, “ледяная, как зима”, “призрак”, “статуя” – сравнения, которыми Гюго описывает затворницу. “Это великое молчание, эта великая скорбь, это великое забвение... производили на них впечатление, как будто они стояли перед алтарём в день Пасхи или Рождества”. Слезы, вопли, удары головой о стены и пол и бесчисленные поцелуи маленького розового башмачка, единственной вещи, оставшейся от дочери, – те признаки жизни, которые подавала Пакетта. В то самое время, как кумушки созерцали затворницу, на Гревской площади ненавидимая Пакеттой плясунья, которая, как мы узнаем позже, ищет родителей, милосердно поит водой отвергнутого, осмеянного, недавно высеченного плетью, мучимого жаждой горбуна Квазимодо. Акт милосердия красоты и невинности перед уродством и злобой у позорного столба – зрелище поистине величественное и божественное, сродни зрелищу в келье, которое мы описали ранее. Усиливается драматизм параллельными выкриками толпы, поразившейся поступком девушки,: “Слава!” и затворницы: “Будь ты проклята!” Такими видим мы мать и дочь параллельно. Пакетта видит лишь цыганские атрибуты в дочери, а дочь видит лишь мундир и шпагу Феба. И нет страсти разумной и неразумной, есть одна всепоглощающая Страсть, которая разбивает все аргументы разума. Эта же всепоглощающая Страсть руководит влюблённым в цыганку монахом (очередное роковое совпадение), обвиняющим девушку во всех своих бедах. Именно он, открывший свои чувства и получивший отказ от Эсмеральды, отдаёт её в руки инквизиции. Мы видим страшные описания судебного процесса, пыток, заточения, казни, совершённых над невинной девушкой. Несомненно, история Иисуса из Евангелий, уступает по драматизму истории Эсмеральды. Мужчина – олицетворение мужественности, стойкости, смелости, а здесь левиафан-государство топчет хрупкий нежный цветок, который создан украшать этот мир. Почему же Бог у Виктора Гюго допустил это? Почему Он не внял молитвам матери, вернувшей себе свою дочь после пятнадцатилетней разлуки и вынужденной сразу же стать свидетельницей её казни? Все знали историю затворницы, и солдаты (в числе их был и Феб – мнимый спаситель), забирая из рук стонущей матери её дитя, не могли сдержать слёз. “Такова воля короля”, – говорит Тристан, командующий отрядом. Вот он государственный высший долг! Вот она марионеточная подчинённость военных людей, не обладающих собственной головой, а лишь выполняющих приказ! Эсмеральду повесили, Пакетта за несколько мгновений до смерти дочери погибла от удара головой о землю. Лишь смерть соединила мать и дочь. Бог в очередной раз показывает невозможность суда человека над человеком. “Всякая власть является насилием над людьми. Настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть”, – читаем мы в романе Михаила Афанасьевича Булгакова “Мастер и Маргарита”. И если это царство есть “смерть”, тогда она желанна, если надрать зад негодяям может только Сатана, тогда он желанен. В конце концов “Смерть” и ”Сатана”, возможно, есть просто другие имена Жизни и Бога. Церера, кстати, единожды упоминалась в “Соборе”: врач короля Людовика 11, Жак Куактье, который наживается на его болезнях, говорит о ней, клянча деньги на крышу для своего “скромного, обычного дома горожанина”. Крыша эта необходима для защиты великолепной росписи. В этой росписи в числе прочих ”одна из самых совершенных и непорочных красавиц, какие когда-либо породила кисть художника” – Церера. Священные лики и имена украшают жилища подлецов. |