Реферат.Этика.Государев. Реферат Любовь (Philia) студент 146 группы 1 курса направление подготовки (специальность)
 Скачать 49.13 Kb.
|
|
МИНИСТЕРСТВО НАУКИ И ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Саратовская государственная юридическая академия» Институт прокуратуры Кафедра философии Учебная дисциплина «Профессиональная этика» Реферат Любовь (Philia) Выполнил: студент 146 группы 1 курса направление подготовки (специальность): 40.05.04 «Судебная и прокурорская деятельность Государев Иван Сергеевич Научный Руководитель: Кузнецова Марина Борисовна-доцент, кандидат философских наук, доцент кафедры философии Саратов 2021 г. Содержание Введение…………………………………………………………………….3 1. Что такое филия……………………………………………………...…..4 2. Аристотель о филии……………………………………………………..6 3. Филия как прекрасная форма любви…………………………………...8 4. Конт Спонвиль о любви(Philia)………………………………………..11 Заключение………………………………………………………………..22 Список использованной литературы…………………………………….23 Введение В русском языке для любви существует лишь одно слово, её обозначающее. Но любовь многогранна, любовь бывает разной, и человек может испытывать разные её формы. Это хорошо отражено в представлении древних греков. В древнегреческой философии для обозначения любви существовало четыре слова: эрос, агапе, сторге и филия. Эрос являет собой любовь плотскую, страсть, сексуальное влечение. Желание, которое неожиданно вспыхивает в людях. Агапе же представляет из себя чистую, мягкую, жертвенную, снисходящую к ближнему любовь. Агапе высоко почитается христианством как опосредованная любовь к Богу, возникающая не из-за влечения к конкретному возлюбленному, а обусловленная проявлением любви к ближнему, которая присуща данному человеку в целом. Сторге – это любовь семейная, испытываемая родителями к своим детям. Филия же интересна, спорна и непривычна в понимании современного человека, но именно её я считаю прекраснейшей и чистейшей формой любви, чем и был обусловлен мной выбор темы реферата. «Дружба — единственный вид любви, уподобляющий нас богам или ангелам. Наверное, именно такой любовью любят друг друга ангелы». К.С.Льюис На русском языке доступно достаточно мало информации, поэтому в своей работе я также использовала материал из статей на английском языке, переведённый самостоятельно. 1. Что такое филия. Определения филии и её типы Существует несколько определений филии, которые можно считать достаточно точными. Фили́я (др.-греч. φιλία) — древнегреческое слово «филия», часто переводимое как «дружба» или «любовь», не имеет точного соответствия в других языках. Оно обозначает не только «дружбу», но и «дружественность», «расположение», «притяжение», «влечение», «любовь». Существительное «филия» имеет в греческом однокоренной глагол — др.-греч. φιλέω — «дружу — люблю». (wikipedia.org) В английской версии этой статьи в определении так же указывается, что филия часто переводится как «братская любовь», а абсолютной противоположностью филии является фобия. Определение из «Новейшего философского словаря». Филия (греч. philia — любовь в синонимии англ. to like в отличие от to love) — одна из разновидностей любви в античной ее классификации, означающая любовь-приязнь, любовь-симпатию, любовь-дружбу. В отличие от всех других видов любви, предполагает в качестве обязательного свободный индивидуальный выбор: если агапе — жертвенно-нисходящая любовь к ближнему — исходит из презумпции равного права каждого на такое снисхождение, если сторге — привязанность — вызревает на базе извне заданного общения, а эрос вспыхивает как спонтанная и независимая от воли стихийная страсть, то филия, напротив, основана на осознанно личном и личностном избранничестве. В этой связи филия, как правило, предполагает сходство и соответствие друг другу связуемых ею персон (выбор «по мерке своей» у Архилоха), в то время как эрос может реализовать себя абсолютно поперек очевидных нравственных, ментальных, социальных соответствий, а агапе имплицитно и предполагает такую асимметрию. В рамках христианской традиции, адаптировавшей в свою аксиологическую шкалу греческий канон агапе, Ф. не просто не была принята, но отторгалась еще более яростно, нежели эрос в его стихийной физиологичности. Грех luxuria — любодеяние — занимает в средневековых пенетен-циалиях (как в исходных списках греха Иоанна Кассиана в 5 в., так и в систематизированных «покаянных книгах» Григория I Великого в 6 в.) второе место, уступая лишь греху гордыни (superbia). И центральной болевой точкой в комплексе luxuria является не только и, что наиболее важно, не столько телесная артикуляция эротизма (бунт плоти против духа), сколько индивидуальность предпочтения, избранничество как бунт Я против Бога, повелевшего «любить ближнего своего», не ранжируя «ближних» на «близких» (по духу, по плоти ли) и «не-близких». По формулировке Хротсвиты Гандерсгеймской, грех именно в том и состоит, чтобы «любить не всех равномерно, но единственную безмерно». Если агапе нормативно безлична и, в конечном счете, безразлична к личности того, кого надлежит любить, то филия есть апофеоз остро аритикулированной индивидуальности: как в самом выборе дисциплинарно не заданной (в отличие от агапе) ситуации любви, так и в избранничестве любимого. Филия включает в себя несколько видов такой дружественной любви. Любовь к матери — «филоматор» (φιλομάτωρ), любовь к отцу — «филопатор» (φιλοπάτωρ), любовь к детям — «филопес» (φιλοπαίσ), любовь к брату — «филадельфия» (φιλαδελφία), любовь к детям — «филопайс». Филатиа — любовь к себе. Древние греки выдели два ее подтипа. Первый был связан с нездоровым ее проявлением — нарциссизмом, самовлюбленностью и стремлением к славе и богатству, а второй это ответственность, забота, созидание, развитие, открытость миру, соучастие, сострадание. 2. Аристотель о филии Аристотель говорит о филии не только как об отношениях любовного характера, но и об отношениях граждан, политических отношениях, товарищей по службе, участниками религиозных сообществ и др. Таким образом, он разделяет дружбу на три вида: из стремления к удовольствию, пользе или из добродетели). Однако же он уделяет филии как форме любви особое внимание. Упомянутая выше филатиа находит отражение в мыслях Аристотеля по поводу филии. Он считал, что чтобы ощутить высшую степень филии к другому человеку, необходимо испытывать её к самому себе. Он говорил: «Человек добродетели должен любить себя самого, и тогда он будет помогать и себе, и другим, совершая благородные поступки. Человек зла же себя любить не может, и он будет вредить и себе, и окружающим, ведомый низменными желаниями». Аристотель считал, что причиной всех наших действий является стремление к счастливой жизни, и что филия не исключение. Люди помогают друзьям ради достижения счастья, т.е. не только чтобы помочь другу, но и чтобы сделать и себя, и друга счастливым. Высшая форма филии подразумевает получение удовольствия от помощи близким, от совершения благородных поступков ради них. Истинная цель и смысл любви в понимании Аристотеля заключалась именно в дружбе, а не в чувственном влечении — эросе. Он писал: «Любовь, таким образом, происходит скорее от дружбы, чем от чувственного влечения. Но если больше всего от дружбы, то дружба и есть цель любви. Следовательно, чувственное влечение или вообще не есть цель, или оно есть ради дружбы». Наиболее развёрнуто Аристотель выразил свои взгляды на филию в «Никомаховой этике», а именно в книгах VIII и IX. Отношению к дружбе (называемой в оригинальном тексте «филией» и переведённой как «дружба» в английской статье) уделено гораздо больше внимания в «Никомаховской этике», чем какому-либо из других затронутых философом вопросов. Аристотель утверждал, что филия сама по себе является добродетелью либо включает её в себя. Он связывает определение хорошего человека и определение хорошего друга. Как уже было указано выше, Аристотель разделяет дружбу (филию) на три вида: из стремления к удовольствию, пользе или из добродетели. Две первые более низменны по сравнению с последней. При дружбе из стремления к пользе человек о другом человеке не думает вовсе, Аристотель ассоциирует этот вид дружбы с людьми более старшего поколения. Таким друзьям не интересно совместное времяпрепровождение, и отношения прекращаются, как только перестают приносить пользу. Следующий уровень дружбы – дружба из стремления к удовольствию. Такая дружба основана на переполняющих людей эмоциях. В этот раз Аристотель ассоциирует дружбу с молодёжью. Хоть людям и приятно проводить время вместе, их отношения легко разрушить, как только они перестают заниматься одним делом или у них теряются общие интересы. Дружба же из добродетели – это идеальная форма дружбы (филии). Оба человека в таких отношениях проводят друг с другом время из добродетели друг к другу. Такая дружба мотивирована заботой о друге, а не на чём-то ещё. Такие отношения встречаются редко, и плохой человек, в представлении Аристотеля, не может получать удовольствия от взаимной заботы и добродетели. Хоть Аристотель и использует во всех случаях слово «филия», сам он говорит, что первые два вида – лишь аналоги дружбы 3. Филия как прекрасная форма любви. О филии как о форме отношений, о форме любви говорили многие. Понятие филия использовал также Эмпедокл для объяснения начала сотворения мира: кроме причин, являющихся пассивными, он выделяет активные начала — Нейкос (вражду) и Филия (любовь), привносящие в мир творческий момент. По мнению Эмпедокла Любовь увеличивает человеческую свободу и в этом плане опять-таки является ценностью «свободы-от». Идеалом Платона была любовь — дружба, подчинение любви общей задаче спасения человека, выдвижение на первый план не чувственности и удовольствий, а духовной работы. В английском языке, например, восприятие дружбы как проявлению любви так же отражено: friendship — «дружба» происходит от глагола одного из древненемецких племен, и означал этот глагол «любить». Ф. Ницше говорил о дружбе так: «на земле еще встречается местами что-то вроде продолжения любви, при котором то корыстное стремление двух лиц друг к другу уступает место новому желанию и алчности, общей высшей жажде стоящих над ними идеалов: но кто знает эту любовь? кто ее пережил? Ее настоящее имя – дружба». Дружба есть не цельная, дробная любовь, она не вмещает окончательной тайны двух, но может к ней приближаться. В дружбе нет соединения двух в плоть единую (не только в смысле сексуального акта, но и в ином более высоком смысле), есть лишь касание. Поэтому дружба является высокой ступенью в иерархии чувств: Лейбниц особое внимание уделяет любви-дружбе, которая развивает в человеке черты бескорыстного приятия. Лейбниц критиковал Декарта за то, что тот не отделял бескорыстное и светлое чувство любви от эгоистичного и темного тяготения к наслаждению. Половая любовь не выделяется в отдельную вокабулу, компонент интимной близости не эксплицируется в толковании слова – таким образом устраняются все препятствия к обозначению любовных отношений через лексику дружбы, тем более что сближение любовных и дружеских связей выступает как общая тенденция. Психологические исследования демонстрируют тождество сопровождающих их чувств и эмоций: «Когда мы думаем о настоящей дружбе, мы имеем в виду определенную форму любви, существующую между людьми» (Альберони 1987). Проявление дружбы как формы любви нашло своё подтверждение и в науке. Гармоны окситоцин и вазопрессин вызывают у человека чувство единства, спокойной радости, стабильности, покоя, привязанности. В частности окситоцин вызывает чувство общности, одного целого с другим человеком. Благодаря ему мы воспринимаем человека как родственную душу. Вырабатывание этого гармона зафиксировано как у влюблённых пар, так и близких друзей. Филию между людьми также объясняют как стремление принести друг другу как модно больше радости, предвосхищение желаний друг друга. В соционике аналогом филии выступает дуальность как высшая степень взаимопонимания. Из рассуждений социоников можно сделать вывод, что дуальность идеально описывает филию. Из статьи Дуальность — жизненная необходимость. А. Гречинский, Т. Педан.: «Мы становимся иными: увереннее, жизнерадостнее, добрее, отзывчивее, сильнее, одним словом, лучше, а жизнь — эмоционально ярче и интеллектуально богаче. Исчезают все тайные страхи, сомнения, тревоги. Мы обретаем себя — истинного. Понимаем, что значит комфорт — и внешний, и внутренний, что главное — это комфорт души. Откуда этот комфорт? В удовлетворении потребностей. Мы все чего-то хотим, мы ищем поддержки, понимания, оценки наших знаний, усилий и умений. Мы хотим быть полезными. И только дуал — психически дополняющий партнер — защитит, поддержит и во всем поможет, и только этот человек оценит правильно нашу помощь, потому что именно в таких умениях нуждается». Из статьи Ода дуальному контакту.Г.А. Шульман : Одним словом, дуал — это действительно та самая «половинка», о встрече, с которой мечтает каждый соционик (не соционик же мечтать не может, поскольку невозможно мечтать о том, о чем не имеешь представления!). В сложившейся дуальной диаде люди вообще забывают о том, например, что такое комплексы. Нет комплексов! Дуалы раскрепощены, раскованы, уверены в своей востребованности, в своей нужности, в своей полезности (прежде всего, дуалу, а значит, и обществу). 4. Конт Спонвиль о любви(Philia). Я обещал дать три определения. Пришло время обратиться ко второму из них. Никто не может стремиться к добродетели, говорил Спиноза, если не желает действовать и жить. Как он может тосковать по жизни, если желание жить возникает только у того, кто живет? Может, он хотел бы иметь другую жизнь, чем та, что у него есть? Так мог бы сказать Платон, обрекая нас на несчастье или вечное неудовлетворение. Если желание – это тоска по тому, чего нет, то жизнь по необходимости – сплошная неудача: если мы желаем только того, чего у нас нет, то у нас никогда не бывает того, что мы желаем, следовательно, счастье и довольство недостижимы. Само желание счастья уже отдаляет нас от счастья. "Как я был бы счастлив, если бы был счастлив!" Шутка Вуди Аллена доказывает правоту Платона и нашу неправоту: мы можем желать только того, чего нет здесь и сейчас, то есть того, что не существует. Объект моего желания – не эта женщина, вполне реальная, а обладание ею, которого нет. Не вот это произведение, которое я сочиняю, а слава, которой оно мне не принесет. Мы можем желать только ничто, только смерти. А разве можно любить несуществующее? Если любовь – это тоска по несуществующему, значит, существует только воображаемая любовь, а мы любим только призраки. Но разве любовь всегда тоска? Может, она нечто большее? В "Пире" Сократ возражает сам себе: разве здоровый человек не может желать себе здоровья? Но ведь это означает, что он желает себе того, что у него и так уже есть и по отсутствию чего он не страдает! Ничего подобного, отвечает Сократ. Речь не о том же самом здоровье. То, что у него есть сейчас, это его настоящее здоровье. То, чего он желает, это будущее здоровье, которого у него сейчас нет. Этот ответ говорит гораздо больше, чем, возможно, хотел сказать сам Платон: в нем смешиваются понятия желания и надежды, и в этом смешении весь фокус. Да, это правда, действительно правда, горькая правда: я не могу надеяться на то, что у меня и так уже есть: как я могу надеяться быть живым, если я и так уже живу? Вот он я, сижу и пишу эту книгу. Мы надеемся только на то, чего у нас нет, и надежда навсегда обречена на ирреальность и тоску по несуществующему, а заодно и нас обрекает на то же. Что и требовалось доказать. Но разве всякое желание есть надежда? Разве мы и в самом деле способны желать только того, чего нет? Тогда как же мы можем любить то, что есть? Это уже выходит далеко за рамки платонизма. Человек, говорит Сартр, всем своим существом желает быть, а желание – это то, чего нет. Это означало бы, что мы и в самом деле обречены на небытие или трансцендентность, и экзистенциализм, как атеистического, так и христианского толка, именно это и утверждает. Опять Платон! Думать так значит запретить себе любить либо смириться с тем, что любовь – всегда фрустрация (отсутствие любимого) или неудача (в присутствии любимого: удовольствие есть кончина желания). Небытие так и норовит в нас вцепиться и ухватить покрепче. Но опять-таки, в подобных рассуждениях присутствует смешение желания и надежды, любви (любой любви) с тоской. Как у Платона. Вместе с Платоном. Это означает принимать часть за целое, акциденцию за сущность. Мы и правда, и это я уже говорил, можем надеяться только на то, чего у нас нет: надежда и есть это отсутствие, в незнании или во времени. На что можно надеяться? На то, чего не имеешь, не знаешь или не можешь. Отсюда, заключает Спиноза, надежда – это всегда беспокойство, незнание, бессилие. Но не желание. Но не любовь. Вернее сказать, не всякое желание и не всякая любовь. Чего желает прогуливающийся человек? Прогуливаться. То есть делать те самые шаги, которые он в настоящий момент делает. С какой стати ему тосковать по возможности прогуливаться? И как он мог бы передвигать ноги, если не желал идти? Другое дело – тот, кто желает прогуливаться только в будущем, желает видеть новые пейзажи в будущем, и так далее. Он уже не может называться прогуливающимся человеком, либо надо допустить, что ему вообще ничего не известно об удовольствии прогулки. Это касается каждого индивидуума, как только он перестает надеяться на что-либо. Зачем мне сидеть, если я сидеть не желаю? Как бы я смог писать, если бы не хотел этого? И кто поверит, что я желаю написать только те слова, которых еще не написал, то есть будущие слова, а не те, что пишу в эту минуту? Я уже думаю о них, догадываюсь, какими они будут? Конечно, но я ведь на них не надеюсь! Я воображаю их, предчувствую, подбираю, ищу… Но при чем тут надежда, если их выбор зависит только от меня самого? Настоящее писание, как и любое живое настоящее, нацелено в будущее. Но не из-за тоски по нему и не из-за надежды. Между писанием и мечтой о писании – пропасть. Эта та же пропасть, которая разделяет желание как тоску (надежду или страсть) от желания как потенции или радости (действия или удовольствия). Относительно тех вещей, которые зависят от нас, воля и есть это желание в действии: оно уже не может тосковать по своему объекту, потому что само его творит. А относительно вещей, которые от нас не зависят, удовольствие и есть это осуществленное желание: оно тоже не может тосковать по своему объекту, потому что уже наслаждается им. Желать того, что делаешь или имеешь, называется хотеть, а также действовать, радоваться и наслаждаться, и вот почему самый пустяковый из наших поступков, малейшее из наших удовольствий, скромнейшая из наших радостей уже отрицает платонизм. Когда мы действуем? Когда испытываем удовольствие? Когда радуемся? Ответ прост. Действие, удовольствие и радость возникают всякий раз, когда мы желаем того, что делаем, что имеем и чем являемся, одним словом, всякий раз, когда мы желаем что-то, что у нас уже есть; всякий раз, когда мы действуем, испытываем удовольствие или радуемся. Платон ошибается, и это одно ясно показывает, что такое платонизм. Пить, когда чувствуешь жажду, и есть, когда голоден, это хорошо. Гулять когда хочется, разговаривать с друзьями, восхищаться красотой пейзажа, слушать любимую музыку, писать слова, которые сам выбираешь, и совершать поступки, которые хочешь совершать… Где здесь тоска? В жажде или голоде? Ну, во-первых, это никак нельзя отнести к музыке, дружбе или деятельности, которыми мы наслаждаемся, впадая в предварительную тоску по ним. Во-вторых, есть и пить можно с удовольствием, особенно если еда и питье вкусны, и не испытывать при этом никакой тоски. Наконец, говорить о тоске применительно к тому, кто ест и пьет, вообще бессмысленно. Голод – это одно, аппетит – совершенно другое, а вкус – третье. Еда насыщает голодного, аппетитная еда доставляет удовольствие тому, кто ест, а вкусная еда делает счастливым гурмана. Так что тоска по тому, чего нет, может сосуществовать с удовольствием. Даже в сексуальных отношениях эротика – это еще не все. Там, где имеет место страсть, страдание и фрустрация, царит Эрот, это верно. Но в любви? Но в удовольствии? Но в действии? Если бы мы желали только того, чего не имеем, чего не бывает и чего нам не хватает, то наша сексуальная жизнь, как мне кажется, была бы еще более проблематичной, чем она есть, а заодно и гораздо менее приятной. Есть мужчина и женщина. Они любят друг друга и желают друг друга. Так чего же, о великие боги, им не хватает, когда они занимаются любовью? Каждому – другого? Да нет же, вот он, здесь, только руку протяни. Оргазма? Тоже нет, потому что желают они вовсе не оргазма, потому что оргазм рано или поздно наступит, потому что им хорошо уже оттого, что они желают друг друга, потому что заниматься любовью – это удовольствие! Да, в желании присутствует напряжение, требующее разрядки. Но это скорее напряжение силы, а не тоски, это радостное, позитивное, жизненное напряжение, не имеющее ничего общего с фрустрацией, это опыт своего могущества и полноты бытия. Они живые! Они здесь и сейчас. Они наслаждаются друг другом – в настоящем. Истина заключается в том, что нет ничего, чего бы им не хватало, и именно поэтому им так хорошо и они так счастливы. В любви, когда она совершается по любви, есть нечто невообразимо сильное. Любовники наслаждаются друг другом и своим желанием, они наслаждаются своей любовью, и их желание – совершенно иной природы, потому что оно ни по чему не тоскует. Эта любовь – тоже иной природы, потому что это – счастливая любовь. Тот факт, что обе эти любви иногда могут смешиваться, о чем каждый знает из собственного опыта, лишь подтверждает то, что они различаются между собой. Есть любовь, которую принимаешь, – это страсть; есть любовь, которую отдаешь, – это действие. Разве эрекция может быть недостатком? И кто сказал, что любая любовь должна быть мукой? Примеры можно множить и множить. Отец, говорил Сократ, становится отцом, только когда у него появляется сын. Хорошо. Но это также значит, что отец любит сына, хотя он у него уже есть! Да, он любил его как бы заранее, когда у него еще не было ребенка, во всяком случае, такое вполне возможно: он мечтал о сыне, надеялся, что у него родится сын, может, даже страдал от своей бездетности, одним словом, любил ребенка, которого у него не было, и испытывал родительскую страсть – разновидность любви, которой правит Эрот. Это была воображаемая любовь к воображаемому объекту. Он любил ребенка, о котором мечтал, так что это была не любовь, а мечта о любви. Счастливая мечта, если есть надежда на ее осуществление, и довольно болезненная, если она слишком долго не сбывается. Сколько страданий и разочарований, если ребенка все нет и нет! Но вот он родился, вот он, здесь, рядом. Что ж теперь, перестать его любить, раз больше нельзя о нем мечтать? Такое, конечно, тоже случается, но все-таки это далеко не рядовой случай. Большинство отцов скорее начинают учиться любить его по-другому, по-настоящему, то есть таким, какой он есть; наблюдают, как он растет и меняется, и им и в голову не приходит страдать оттого, что больше не надо о нем тосковать. Они переходят от воображаемой любви к любви реальной, и этот процесс никогда не кончается. Всем родителям известно, как это трудно и необходимо, что не бывает любви (реальной) без некоторой доли скорби (по воображаемому) и что на самом деле это даже не переход от одного к другому, от воображаемого ребенка к реальному, потому что обе эти любви смешиваются, добавляясь одна к другой, но никогда не сливаясь воедино. Ведь воображение никуда не девается. И тоска по чему-то несбыточному тоже. От Платона с Эротом не так просто освободиться. Отец, как и любой другой человек, желает "иметь также и в будущем" (по выражению Платона) то, что имеет в настоящем: следовательно, он желает того, чего у него нет (поскольку будущего нет по определению) и по чему он тоскует. Он желает, чтобы его ребенок соответствовал тому образу, который он себе вообразил (хотя ребенку нет до этого никакого дела), но главное, он желает, чтобы его ребенок жил, Господи Боже, чтобы только он жил! Отец раздираем страхом и потрясаем страстями: это Эрот вцепился в него и не отпускает. Где вы видели отцов, которые не боятся за своих детей и не надеются на лучшую жизнь для них? Но точно так же очевидно, что любовь этим не ограничивается, мало того, это далеко не самая лучшая ее часть – не самая живая, не самая подлинная, не самая свободная и не самая счастливая. Бедный отец, бедная любовь! И бедный сын! Бедный, если любит только будущего сына, иными словами, сына, которого смерть в любую минуту может у него отнять, да что там может, уже отнимает, потому что этого будущего сына еще не существует, он весь – мечта и небытие, сын страха, похожий на зияющую дыру в бытии. И это вечное чувство тревоги, и комок в горле, и внезапное желание плакать… Повторим еще раз: да, такая любовь существует – страстная любовь отца к сыну, вместе со всем своим багажом надежд и страхов, которая держит его в клетке и рискует засадить туда же и сына, отдавая обоих на растерзание страхам, воображению и небытию. Такая любовь существует, но не только такая. Отец может любить ребенка таким, какой он есть, настоящего, сегодняшнего, живого, против которого бессильны смерть, страх и небытие, самая хрупкость которого несет в себе нечто неразрушимое и вечное, несмотря на смерть, несмотря на время. В нем есть нечто абсолютно простое и абсолютно живое, и эта простота удивительным образом успокаивает отца и наполняет его сердце радостью. Что противопоставить страху? Реальность. Тоске? Радость. Это тоже любовь, но уже не Эрот. А что же? Или наши взаимоотношения с друзьями. Какой ужас, если бы мы могли любить только отсутствующих друзей! На самом деле истинно как раз обратное, и этим дружба разительно отличается от страсти: в ней нет ни следа тоски, страха, ревности и страдания. Мы любим тех друзей, которые у нас есть, любим их такими, какие они есть. Платон по поводу дружбы не написал ничего стоящего, и это не случайно. Зато Аристотель оставил две великолепные книги, составившие "Никомахову этику". Каков ее основной смысл? Тот, что без дружбы жизнь была бы ошибкой. Что дружба – условие счастья, убежище против горя, что она одновременно полезна, приятна и добра. Что она "желательна сама по себе" и состоит скорее в том, чтобы любить, чем в том, чтобы быть любимым. Что она подразумевает определенное равенство. Что она лучше справедливости, поскольку включает в себя справедливость и является и высшим ее выражением, и тем, что стоит выше справедливости. Что дружба – не тоска и не слияние, но общность, разделение и верность. Что друзья радуются друг другу и своей дружбе. Что нельзя быть другом всем сразу и нельзя иметь слишком много друзей. Что самая высокая дружба – это не страсть, а добродетель. Наконец, что добродетель дружбы основана на любви. И в самом деле, это снова любовь (друг, которого не любишь, перестает быть другом), но не любовь-тоска, не Эрот. А что же? Нам требуется другое определение – милости просим в гости к Спинозе. Да, любовь – это желание, ибо желание составляет самую сущность человека. Но это не желание того, чего нет, это желание, побуждающее к действию (потенция), а любовь – это радость. С этого мы и начнем. О потенции чаще всего упоминают в сексуальном контексте, и это кое о чем нам говорит. О чем? О том, что желание, не важно, тоскует оно по объекту или нет, не сводится к одной этой вероятной тоске, но одновременно является и силой, энергией, потенцией: это способность к наслаждению и потенциальное наслаждение. Сказанное справедливо в отношении сексуального желания, но не только его. Всякое желание, по Спинозе, есть способность к действию, стремление к существованию, стремление жить, то есть как бы сама жизнь в потенции. А разве иначе возможны удовольствия? И любовь? И самая жизнь? Смерть была бы гораздо более легким выходом, так значит, должно быть что-то такое, что отталкивает нас от смерти. Если голод есть нехватка пищи, то есть страдание, то аппетит – способность есть (в том числе когда нехватки пищи нет) и радоваться тому, что ешь. Говорят, что аппетит – это легкая форма голода, а главной все-таки остается нехватка. Ничего подобного. Мертвые голода не испытывают: голод подразумевает жизнь, а нехватка – способность. Сводить желание к тоске по тому, чего не хватает, значит принимать следствие за причину, а результат за условие. Желание первично, и способность первична. От нехватки пищи страдает анорексик, а не тот, кто кушает с аппетитом! Тоскует по чему-то меланхолик, а не жизнелюб, который живет так, как будто с аппетитом уплетает свою жизнь. От отсутствия способности страдает импотент, а не счастливый любовник! Что и говорить, каждому за свою достаточно долгую жизнь приходилось переживать моменты отвращения, депрессии и бессилия. Чего нам тогда не хватало? Далеко не всегда объекта и даже не отсутствия этого объекта (потому что он мог и присутствовать) – нам не хватало желания, вкуса к жизни, силы наслаждаться и любить! Само желание не есть тоска по отсутствующему – иногда объект желания отсутствует (тогда наступает фрустрация) или наскучивает (отвращение). Тоска не есть сущность желания – она лишь его мечта или акцидент, раздражающее лишение или выдуманный фантом. Как для разных объектов существуют разные желания, а любовь есть желание, то и для разных объектов любви должны существовать ее разные виды. Так оно и есть на самом деле: можно любить вино или музыку, женщину или страну, своих детей или свою работу, Бога или власть. Любовь к деньгам, любовь к хорошему мясу, любовь к мужчине, любовь к женщине, любовь к родителям или друзьям, любовь к картине и к книге, любовь к себе, любовь к той или иной области или городу, любовь к деревне или к путешествиям, любовь к спорту, к кино, к славе… Столько видов любви! Что между ними общего? Удовольствие, отвечает Стендаль. Радость, говорит Спиноза. Все эти вещи доставляют нам удовольствие или радость. "Любить, – пишет Стендаль, – значит испытывать удовольствие, видя, трогая, воспринимая всеми своими чувствами любимый предмет". Добавьте к этому, что радоваться можно даже при одной мысли об этом предмете (потому что любить можно и отсутствующих, и абстракции), и вы получите вполне сносное определение любви. Любить – это испытывать удовольствие, видя, трогая, чувствуя, зная или воображая тот или иной предмет. Это очень общее определение, а кое-кому оно покажется слишком многословным. Поэтому я готов предложить свое собственное, которое представляется мне более простым для понимания и более широким в содержательном плане. Любить – это наслаждаться или иметь возможность наслаждаться чем-то. Так, человек, любящий устриц, наслаждается ими – в отличие от того, кто их не любит. Тот, кто любит музыку, в том числе какую-то конкретную музыку, наслаждается ею – в отличие от тех, кого она оставляет равнодушным или раздражает. Тот, кто любит женщин или одну конкретную женщину, отличается от тех, кто предпочитает мужчин или, как гости на платоновском "Пиру", мальчиков, – каждому свое наслаждение. Объекты любви не поддаются исчислению, так же как причины удовольствий и радостей, как и способы любви. Лично я люблю устриц, Моцарта, Бретань, вот эту женщину, своих детей и своих друзей. Представим, что все это у меня есть: я в Бретани, со мной мои дети и любимая женщина, а также любимые друзья, мы лакомимся устрицами, смотрим на море и слушаем Моцарта… Что общего между всеми этими видами любви? Разумеется, не тоска по их объектам, ибо они здесь, в наличии, не даже удовлетворение от того, что тоска по ним утолена. В принципе, я никогда не испытываю недостатка ни в музыке Моцарта, ни в устрицах, ни в Бретани и почти никогда – в друзьях, если только кто-то из них уедет куда-нибудь очень уж надолго, но и то его существование радует меня, хоть он и далеко. Общее в этих видах любви вот что: моя радость, способность наслаждаться тем, чего, может быть, когда-нибудь мне будет не хватать (если я очень проголодаюсь или расстанусь с женщиной, с детьми, с друзьями). Но их отсутствие не является ни сущностью, ни содержанием, ни даже условием любви (потому что в приведенном примере все они присутствуют). Мне скажут, что во всем этом очень мало эротики. Конечно, если сравнивать мои невинные удовольствия с платоновским Эротом. Но влюбленные хорошо знают, что физическая любовь, озаренная радостью, многократно превосходит по силе ощущений любовь, настоянную на тоске. Что действие лучше страсти, удовольствие – лучше страдания, удовлетворенное желание – лучше фрустрации. Что лучше желать реальной любви, чем любви воображаемой. Мое определение любви многим обязано другому, предложенному Спинозой. Вот оно: "Любовь есть удовольствие, сопровождаемое идеей внешней причины" ("Этика", III, "Определение аффектов", 6). Любить – это наслаждаться, точнее (поскольку любовь подразумевает идею причины), наслаждаться чем-то. Но наслаждение не есть любовь в строгом смысле слова, если только оно не радует душу, и именно это происходит в межличностных отношениях. Плоть грустна, когда любви нет или когда любовь носит исключительно плотский характер. Значит, прав Спиноза: любовь – это радость, которая добавляется к удовольствию, освещает его и отражает, словно в зеркале души; которая предшествует, сопровождает это удовольствие или следует за ним, словно дает обещание на будущее или звучит эхом счастья. Таков ли расхожий смысл слова? По-моему, да, во всяком случае, отчасти, но – в лучшей его части. Если кто-то говорит вам: "Я рад тому, что ты есть"; или: "Когда я думаю, что ты есть, мне радостно"; или: "У меня душа радуется, потому что ты есть" – вы решите, что вам признаются в любви, и будете совершенно правы. При этом имейте в виду, что вам сильно повезет, и не только потому, что не всякому признаются в любви спинозовскими формулировками, но еще и потому, что, предлагая вам свою любовь, от вас – о чудо! – ничего не требуют взамен. Что я имею в виду? То, что, говоря кому-то: "Я тебя люблю", мы больше ничего и не требуем. Но все зависит от вида любви. Если речь идет о любви-тоске, то, говоря: "Я тебя люблю", мы чего-то ждем, и не просто ответа: "Я тебя тоже". Мы ждем, мы требуем себе того человека, к которому обращаемся. Я тебя люблю, мне тебя не хватает, значит, ты должен принадлежать мне! Это тяжкое бремя для того, кого мы любим. Страшное бремя. Это клетка, это тюрьма. Радоваться любимому, напротив, означает ничего от него не ждать и ничего не требовать, а воспринимать его существование как благодать. Какая легкость – и для вас, и для него! Какая свобода! Какое счастье! Вы не требуете, вы благодарите. Вы не рветесь обладать – вы наслаждаетесь и радуетесь. Это не тоска, а благодарность. Разве не приятно благодарить того, кого любишь? Разве не приятно говорить о своей любви, если она в радость? И эта благодать возвращается к вам же. Кто не любит быть любимым? Кого не наполняет радостью мысль о том, что он доставил радость любимому? Так любовь питает любовь, делая ее вдвое сильнее, легче и действенней, как говорит Спиноза. Доказательство? Счастье влюбленных. Я люблю тебя, и я рад, что ты есть. Заключение 1. Филия – чистейшая форма любви и высшая степень дружбы, дружба истинная. Это не просто желание получить удовольствие от общения и достичь общих идеалов, это стремление к добродетели. 2. Она встречается редко, но такие отношения прочные и могут сохраняться на протяжении всей жизни. 3. О филии говорили как древнегреческие философы, так и более современные мыслители и психологи. Вопрос филии актуален до сих пор. 4. Её восхваляли и порицали. Филия – чувство спорное, и многим сложно понять её суть. В частности в этом можно осуждать восприятие мира через призму языка. В большинстве современных языков существует только два понятия: «дружба» и «любовь». Из-за этого многие отделяют эти понятия полностью и считают, что их совмещение невозможно, однако это не так 5. Филии может достичь только человек хороший, человек добродетели, способный получать удовольствие от заботы о друге и от доставления другу удовольствия. 6. Филию как форму любви, как любовь к другу можно доказать научно, что укрепляет точку зрения о её существовании и неотделимости истинной дружбы от любви. Список использованной литературы: 1. Аристотель. Никомахова этика // Соч.: В 4 т. – М.: Мысль 1984 – Т. 4. – 510 с.; 2. Новейший философский словарь / [Гл. науч. ред. и сост. Грицанов А. А.]. - Минск : [Изд. В. М. Скакун], 1999. - 877 с.; 3. Е. Пушкарёв статья «Дружба + любовь = филия»; 4. Джон М. Купер - « Аристотель о формах дружбы » (Обзор метафизики) - 1976. - 648 с.; 5. Джон М. Купер, - «Дружба и добро» (Философское обозрение) – 1977 – 316 с.; 6. «Конт-Спонвиль, Андре Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни»: Этерна; Москва; 2012 – 400 с.; |