Русский фольклор. Русский фольклор. Русские народные песенки, потешки. Ладушки, ладушки!
 Скачать 412.22 Kb.
|
|
«Стожок» У излучины реки Ялмы в старой баньке жил, между прочим, дядя Зуй. Жил он не один, а с внучкою Нюркой, и было у него всё, что надо, — и куры, и корова. — Свиньи вот только нету, — говорил дядя Зуй. — А на что хорошему человеку свинья? Ещё летом дядя Зуй накосил в лесу травы и сметал стожок сена, но не просто сметал — хитро: поставил стог не на землю, как все делают, а прямо на сани, чтоб сподручней было зимой сено из лесу вывезти. А когда наступила зима, дядя Зуй про то сено забыл. — Дед, — говорит Нюрка, — ты что ж сено-то из лесу не везёшь? Ай позабыл? — Какое сено? — удивился дядя Зуй, а после хлопнул себя по лбу и побежал к председателю лошадь просить. Лошадь председатель дал хорошую, крепкую. На ней дядя Зуй скоро до места добрался. Смотрит — стожок его снегом занесён. Стал он снег вокруг саней ногой раскидывать, оглянулся потом — нет лошади: ушла, проклятая! Побежал вдогонку — догнал, а лошадь не идёт к стогу, упирается. «С чего бы это она, — думает дядя Зуй, — упирается-то?» Наконец-таки запряг её дядя Зуй в сани. — Но-о-о!.. Чмокает дядя Зуй губами, кричит, а лошадь ни с места — полозья к земле крепко примёрзли. Пришлось по ним топориком постукать — сани тронулись, а на них стожок. Так и едет, как в лесу стоял. Дядя Зуй сбоку идёт, на лошадь губами чмокает. К обеду добрались до дому, дядя Зуй стал распрягать. — Ты чего, Зуюшко, привёз-то?! — кричит ему Пантелевна. — Сено, Пантелевна. Чего ж иное? — А на возу у тебя что? Глянул дядя Зуй и как стоял, так и сел в снег. Страшная какая-то, кривая да мохнатая морда выставилась с воза — медведь! «Р-ру-у-у!..» Медведь зашевелился на возу, наклонил стог набок и вывалился в снег. Тряхнул башкой, схватил в зубы снегу и в лес побежал. — Стой! — закричал дядя Зуй. — Держи его, Пантелевна! Рявкнул медведь и пропал в ёлочках. Стал народ собираться. Охотники пришли, и я, конечно, с ними. Толпимся мы, разглядываем медвежьи следы. Паша-охотник говорит: — Вон какую берлогу себе придумал — Зуев стожок. А Пантелевна кричит-пугается: — Как же он тебя, Зуюшко, не укусил?.. — Да-а, — сказал дядя Зуй, — будет теперь сено медвежатиной разить. Его, наверно, и корова-то в рот не возьмёт.
«Как ворона на крыше заблудилась» Наконец-то наступил март! С юга потянуло влажным теплом. Хмурые неподвижные тучи раскололись и тронулись. Выглянуло солнце, и пошёл по земле весёлый бубенчатый перезвон капели, будто весна катила на невидимой тройке. За окном, в кустах бузины, отогревшиеся воробьи подняли шумиху. Каждый старался изо всех сил, радуясь, что остался жив: «Жив! Жив! Жив!» Вдруг с крыши сорвалась подтаявшая сосулька и угодила в самую воробьиную кучу. Стая с шумом, похожим на внезапный дождь, перелетела на крышу соседнего дома. Там воробьи расселись рядком на гребне и только было успокоились, как по скату крыши скользнула тень большой птицы. Воробьи враз свалились за гребень. Но тревога была напрасной. На печную трубу опустилась обыкновенная ворона, такая же, как и все другие вороны в марте: с забрызганным грязью хвостом и взъерошенным загривком. Зима заставила её позабыть о чувстве собственного достоинства, о туалете, и она правдой и неправдой с трудом добывала хлеб свой насущный. Кстати, сегодня ей повезло. В клюве она держала большой ломоть хлеба. Усевшись, она подозрительно осмотрелась: не видно ли поблизости ребятишек? И что за привычка у этих сорванцов бросать камнями? Потом она оглядела ближайшие заборы, деревья, крыши: там могли оказаться другие вороны. Они тоже не дадут спокойно перекусить. Сейчас же слетятся и полезут в драку. Но неприятностей, кажется, не предвиделось. Воробьи снова набились в бузину и оттуда завистливо посматривали на её кусок хлеба. Но эту скандальную мелюзгу она в расчёт не принимала. Итак, можно закусить! Ворона положила ломоть на край трубы, наступила на него обеими лапами и принялась долбить. Когда отламывался особенно большой кусок, он застревал в горле, ворона вытягивала шею и беспомощно дёргала головой. Проглотив, она на некоторое время снова принималась озираться по сторонам. И вот после очередного удара клювом из-под лап выскочил большой ком мякиша и, свалившись с трубы, покатился по скату крыши. Ворона досадливо каркнула: хлеб может упасть на землю и даром достанется каким-нибудь бездельникам вроде воробьёв, что пристроились в кустах под окном. Она даже слышала, как один из них сказал: — Чур, я первый увидал! — Чик, не ври, я раньше заметил! — крикнул другой и клюнул Чика в глаз. Оказывается, хлебный мякиш, катившийся по крыше, видели и другие воробьи, а потому в кустах поднялся отчаянный спор. Но спорили они преждевременно: хлеб не упал на землю. Он даже не докатился до жёлоба. Ещё на полпути он зацепился за ребристый шов, какие соединяют кровельные листы. Ворона приняла решение, которое можно выразить человеческими словами так: «Пусть тот кусок полежит, а я пока управлюсь с этим». Доклевав остатки, ворона решила съесть упавший кусок. Но это оказалось нелёгкой задачей. Крыша была довольно крута, и когда большая тяжёлая птица попробовала сойти вниз, ей это не удалось. Лапы заскользили по железу, она поехала вниз, тормозя растопыренным хвостом. Путешествие таким способом ей не понравилось, она взлетела и села на жёлоб. Отсюда ворона попробовала снова достать хлеб, карабкаясь снизу вверх. Так оказалось удобнее. Помогая себе крыльями, она наконец добралась до середины ската. Но что такое? Хлеб исчез! Оглянулась назад, посмотрела вверх — крыша пуста! Вдруг на трубу опустилась голенастая в сером платочке галка и вызывающе щёлкнула языком: так! мол, что тут делается? У вороны от такой наглости даже на загривке ощетинились перья, а глаза сверкнули недобрым блеском. Она подпрыгнула и ринулась на непрошеную гостью. «Вот старая дура!» — сказал про себя следивший за всей этой историей Чик и первым перемахнул на крышу. Он-то видел, как ворона, перелетев на жёлоб, начала подниматься вверх не по той полосе, где лежал кусок хлеба, а по соседней. Она была уже совсем близко. У Чика даже сердечко ёкнуло оттого, что ворона может догадаться перейти на другую полосу и обнаружить добычу. Но уж очень несообразительна эта грязная, лохматая птица. И на её глупость Чик втайне рассчитывал. — Чик! — закричали воробьи, пускаясь вслед за ним. — Чик! Это нечестно! Оказывается, они все видели, как старая ворона заблудилась на крыше.
«На танцах» Весной на Верховом Болоте вы́таяла прошлогодняя клюква — журавина. Среди островов снега и окон воды мальчик пробирался от кочки к кочке. А они были в ягодах, как в красных сарафанах. Каждая ягода — радость! Пережила она зиму, сбродила в тончайшей кожице, как красное виноградное вино в бочке, и на посошок захватила весеннего солнышка. Клюква-журавина била в нос и растекалась по телу тихой радостной силой. Мальчик морщился. Иногда его всего передёргивало от ягодной кислоты и блаженства. А из глаз наперегонки бежали слезы. Эх, если бы к ягодам да ещё бы хлебушка! Как же это мальчик не захватил его с собой? В облаках вытаяла синева — небесная проталина. Оттуда солнце ненадолго озарило Верховое Болото и заиграло в счастливых слезах мальчика. Он поразился, до чего же жгучее нынче солнце, рукавом стёр слезы со щёк и замер. Неясно и певуче зародился звук. Где? За небесной проталиной?.. Нет, ниже: за травой-белоусом и осокой, что стенкой росли впереди. Теперь звук был не один, а много негромких взыскующих звуков. От них дрогнуло сердце мальчика. Тотчас солнце разгорелось и скрылось, и мальчик почувствовал, что есть какая-то связь между солнцем и звуками. Он посмотрел на небо, где синяя проталина меняла очертания, наверное, приглашала солнце ещё разок взглянуть на землю, на Верховое Болото и на мальчика. Вняв этой просьбе, показалось солнышко, загорелось, заиграло, и вместе с ним заиграли звуки за травами. Мальчик снял шапку, чтобы лучше слышать. Звуки, по игре странно схожие с солнышком, с переменой освещения повторялись через неравные промежутки времени. Пригнувшись, мальчик подобрался к стенке белоуса и осоки и прилёг перед оконцем, откуда просматривалась потаённая полянка. Он увидел воду-снежницу, в которой отражались и гнулись берёзки, рябенькие, как тетёрки. Им было много лет, но на болоте они на всю жизнь остались маленькими. Тут мальчик услышал и увидел журавлей. Сперва ему подумалось, что они бродят по поляне, кто куда, и не найдут себе места. Почему это не найдут? Нашли! Праздник у них: танцуют журавли. Собрались в широкий круг, крыльями машут и голоса подают. А посреди круга — на виду, на юру! — пляшут три журавля. Ходят друг перед дружкой, приседают, подпрыгивают, показывают серо-голубые наряды. Журавли в кругу тоже приседают, хлопают крыльями, побуждают главных плясунов жарче плясать, веселее! Шире круг! Трое ходят вприсядку, с прищёлком выкидывают долгие ноги, взмахивают крыльями, как голубыми платками, и в их движениях живёт возбуждающая сила, приглашающая мальчика принять участие в общем весеннем веселье. Шире круг! Шире! Ещё шире!.. Это веселье, творящееся втайне, было понятно мальчику своей детской радостью, и он, не таясь, смотрел из травы на журавлей и слышал их таинственные голоса. Ему хотелось хлопать в ладошки в лад пляске и припевать-приговаривать: Я не утка, я не гусь. По воде не плаваю. Если хочешь танцевать, Давай ручку правую!.. Танцоры посреди круга менялись, пока всех не перетанцевал один журавль росточком пониже других. Чего он только не выделывал! Он прыгал около травянистой кочки, клевал её, подбрасывал клювом. Кочка крутилась и вертелась, падала и взлетала и готова была вот-вот превратиться в птицу, пока не рассыпалась. Это привело плясуна в недоумение. Он топтался на одном месте и не мог понять: куда подевалась весёлая кочка? Куда она улетела или упрыгала? Только что здесь была!.. Куда? Мальчику тоже стало думаться, что плясунья-кочка где-то спряталась. Он стал в полный рост, чтобы увидеть её... Зачем он это сделал? Большие голенастые птицы побежали в разные стороны, и, захваченный их бегом, мальчик побежал за ними, размахивая руками и восторженно крича: — Не бойтесь меня-я-я! Одна за другой с разбега, с раската птицы поднимались в воздух, и небо над Верховым Болотом заплескалось крыльями. А журавль-плясун, что только что искал кочку-попрыгунью, подвернул ногу и, пытаясь встать, колотился на земле. Когда мальчик подбежал к журавлю, тот сам, без посторонней помощи, поднялся на ноги и, прихрамывая, заторопился прочь от человека. Совсем близко мальчик видел слипшиеся косицы по бокам птичьей головы; крылья — вблизи не голубые, а серые, стёртые по краям от тяжкого перелёта; суставчатые, как в мозолях, ноги... Мальчик даже уловил запах, похожий на запах курятника, который исходил от журавля. Захваченный восторгом весны, мальчик растопырил руки, чтобы схватить птицу за крылья и обнять её! — Не бойся меня-я-я! — кричал он. Журавль остановился, обернулся, и мальчик увидел его тёмные глубокие глаза, в которых жили боль и вольная воля. Мальчик протянул к птице руки. А журавль выбросил клюв вперёд и, щёлкнув им, как парикмахер ножницами, несильно уклюнул человека в лоб: «Не тронь меня!». Обеими руками мальчик схватился за уклюнутое место и для начала негромко заплакал, а потом всё громче и громче, но скоро сообразил, что на болоте его никто не услышит, и отнял руки ото лба. Там, где синела небесная проталина, по краям осиянная солнцем, неровной стаей колыхались — уходили журавли и окликали друг друга: «Курлы! Курлы! Курлы!..». И не стало их. Осталась поляна в прошлогодней траве; вода-снежница, где отражаются берёзки; кочка в ягодах-журавинах, как в красном сарафане; где-то рядом — задумчивое око-родник, откуда берётся одна из малых рек России. Дома мама сказала мальчику: — Эх, Алёша, Алёша! Всегда что-нибудь с тобой приключается. Раз пришёл на танцы — сиди смирно. Или, как в наши годы, вежливо пригласи девушку на вальс. — А ты расшумелся. Чего это ты, сынок? — с укором спрашивал отец. — Сам не знаю, — винился Алёша. — Как получилось — не пойму. Он виновато улыбался припоминаниям о встрече на Верховом Болоте и радовался, что дома с родителями пьёт чай — греет горлышко, остуженное льдистой ягодой-журавиной...
«Курочка» (из цикла «Большие и маленькие») Ходила курочка с цыплятами по двору. Вдруг пошел дождик. Курочка скорей на землю присела, все перышки растопырила и заквохтала: «Квох-квох-квох-квох!» Это значит: прячьтесь скорей. И все цыплята залезли к ней под крылышки, зарылись в ее теплые перышки. Кто совсем спрятался, у кого только ножки видны, у кого головка торчит, а у кого только глаз выглядывает. А два цыпленка не послушались своей мамы и не спрятались. Стоят, пищат и удивляются: что это такое им на головку капает? 37. К. Чуковский. «Цыпленок». Жил на свете цыленок. Он был маленький. Вот такой: Но он думал, что он очень большой, и важно задирал голову. Вот так: И была у него мама. Мама его очень любила. Мама была вот такая: Мама кормила его червяками. И были эти червяки вот такие: Как-то раз налетел на маму Чёрный Кот и погнал её прочь со двора. И был Чёрный Кот вот такой: Цыплёнок остался у забора один. Вдруг он видит: взлетел на забор красивый большой петух, вытянул шею вот так: И во все горло закричал «Кукареку!» и важно посмотрел по сторонам: «Я ли не удалец? Я ли не молодец?» Цыпленку это очень понравлось. От тоже вытянул шею. Вот так: И что было сил запищал: «Пи-пи-пи-пи! Я тоже удалец! Я тоже молодец!» Но споткнулся и шлепнулся в лужу. Вот так: В луже сидела лягушка. она увидала его и засмеялась. «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Далеко тебе до петуха!» а была лягушка вот такая: Тут к цыпленку подбежала мама. Она пожалела, приласкала его. Вот так: Поэзия 19 в.
«Птичка» Птичка летает, Птичка играет, Птичка поет; Птичка летала, Птичка играла, Птички уж нет! Где же ты, птичка? Где ты, певичка? В дальнем краю Гнездышко вьешь ты; Там и поешь ты Песню свою. «Жаворонок» (в сокр.) На солнце темный лес зардел, В долине пар белеет тонкий, И песню раннюю запел В лазури жаворонок звонкий. Он голосисто с вышины Поет, на солнышке сверкая: Весна пришла к нам молодая, Я здесь пою приход весны. Здесь так легко мне, так радушно, Так беспредельно, так воздушно; Весь божий мир здесь вижу я. И славит бога песнь моя!
«Ветер по морю гуляет...» (из «Сказки о царе Салтане») Ветер на море гуляет И кораблик подгоняет; Он бежит себе в волнах На раздутых парусах. Корабельщики дивятся, На кораблике толпятся, На знакомом острову Чудо видят наяву: Город новый златоглавый, Пристань с крепкою заставой, Пушки с пристани палят, Кораблю пристать велят. Пристают к заставе гости; Князь Гвидон зовет их в гости, Их он кормит и поит И ответ держать велит: "Чем вы, гости, торг ведете И куда теперь плывете?" Корабельщики в ответ: "Мы объехали весь свет, Торговали соболями, Чернобурыми лисами; А теперь нам вышел срок, Едем прямо на восток, Мимо острова Буяна, В царство славного Салтана. " Князь им вымолвил тогда: "Добрый путь вам, господа, По морю, по Окияну К славному царю Салтану; От меня ему поклон". Гости в путь, а князь Гвидон С берега душой печальной Провожает бег их дальний; Глядь - поверх текучих вод Лебедь белая плывет. "Здравствуй, князь ты мой прекрасный! Что ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?" - Говорит она ему. Князь печально отвечает: "Грусть-тоска меня съедает, Одолела молодца: Видеть я б хотел отца". Лебедь князю: "Вот в чем горе! Ну, послушай: хочешь в море Полететь за кораблем? Будь же, князь, ты комаром". И крылами замахала, Воду с шумом расплескала И обрызгала его С головы до ног всего. Тут он в точку уменьшился, Комаром оборотился, Полетел и запищал, Судно на море догнал, Потихоньку опустился На корабль - и в щель забился. |