Сборники стихотворений Владимир Маяковский Сборники стихотворений
 Скачать 0.77 Mb.
|
|
хотите возглавить восстание? Башня мы вас выбираем вождем! Не вам образцу машинного гения здесь таять от аполлинеровских вирш. Для вас не место - место гниения Париж проституток, поэтов, бирж. Метро согласились, метро со мною они из своих облицованных нутр публику выплюют кровью смоют со стен плакаты духов и пудр. Они убедились не ими литься вагонам богатых. Они не рабы! Они убедились им более к лицам наши афиши, плакаты борьбы. Башня улиц не бойтесь! Если метро не выпустит уличный грунт грунт исполосуют рельсы. Я подымаю рельсовый бунт. Боитесь? Трактиры заступятся стаями? Боитесь? На помощь придет Рив-гош. Не бойтесь! Я уговорился с мостами. Вплавь реку переплыть не легко ж! Мосты, распалясь от движения злого, подымутся враз с парижских боков. Мосты забунтуют. По первому зову прохожих ссыпят на камень быков. Все вещи вздыбятся. Вещам невмоготу. Пройдет пятнадцать лет иль двадцать, обдрябнет сталь, и сами вещи тут пойдут Монмартрами на ночи продаваться. Идемте, башня! К нам! Вы там, у нас, нужней! Идемте к нам! В блестенье стали, в дымах мы встретим вас, Мы встретим вас нежней, чем первые любимые любимых. Идем в Москву! У нас в Москве простор. Вы - каждый! будете по улице иметь. Мы будем холить вас; раз сто за день до солнц расчистим вашу сталь и медь. Пусть город ваш, Париж франтих и дур, Париж бульварных ротозеев, кончается один, в сплошной складбищась Лувр, в старье лесов Булонских и музеев. Вперед! Шагни четверкой мощных лап, прибитых чертежами Эйфеля, чтоб в нашем небе твой израдиило лоб, чтоб наши звезды пред тобою сдрейфили! Решайтесь, башня, нынче же вставайте все, разворотив Париж с верхушки и до низу! Идемте! К нам! К нам, в СССР! Идемте к нам я вам достану визу! 1923 ГАЗЕТНЫЙ ДЕНЬ Рабочий утром глазеет в газету. Думает: "Нам бы работешку эту! Дело тихое, и нету чище. Не то что по кузницам отмахивать ручища. Сиди себе в редакции в беленькой сорочке и гони строчки. Нагнал, расставил запятые да точки, подписался, под подпись закорючку, и готово: строчки растут как цветочки. Ручки в брючки, в стол ручку, получил построчные и, ленивой ивой склоняясь над кружкой, дуй пиво". В искоренение вредного убежденья вынужден описать газетный день я. Как будто весь народ, который не поместился под башню Сухареву,пришел торговаться в редакционные коридоры. Тыщи! Во весь дух ревут. "Где объявления? Потеряла собачку я!" Голосит дамочка,слезками пачкаясь. "Караул!" Отчаянные вопли прореяли. "Миллиард? С покойничка? За строку нонпарели?" Завжилотдел. Не глаза - жжение. Каждому сует какие-то опровержения. Кто-то крестится. Клянется крещеным лбом: "Это я - настоящий Бим-Бом!" Все стены уставлены какими-то дядьями. Стоят кариатидами по стенкам голым. Это "начинающие". Помахивая статьями, по дороге к редактору стоят частоколом. Два. Редактор вплывает барином. В два с четвертью из барина, как из пристяжной, умученной выездом парным,паром вздымается испарина. Через минуту из кабинета редакторского рев: то ручкой по папке, то по столу бац ею. Это редактор, собрав бухгалтеров, потеет над самоокупацией. У редактора к передовице лежит сердце. Забудь! Про сальдо язычишкой треплет. У редактора аж волос вылазит от коммерции, лепечет редактор про "кредит и дебет". Пока редактор завхоза ест раз сто телефон вгрызается лаем. Это ставку учетверяет Мострест. И еще грозится: "Удесятерю в мае". Наконец, освободился. Минуточек лишка... Врывается начинающий. Попробуй - выставь! "Прочтите немедля! Замечательная статьишка", а в статьишке листов триста! Начинающего унимают диалектикой нечеловечьей. Хроникер врывается: "Там, в Замоскворечье,выловлен из Москвы-реки живой гиппопотам!" Из РОСТА на редактора начинает литься сенсация за сенсацией, за небылицей небылица. Нет у РОСТА лучшей радости, чем всучить редактору невероятнейшей гадости. Извергая старательность, как Везувий и Этна, курьер врывается. "К редактору! Лично!" В пакете с надписью: - Совершенно секретно повестка на прошлогоднее заседание публичное. Затем курьер, красный, как малина, от НКИД. Кроет рьяно. Передовик президента Чжан Цзо-лина спутал с гаоляном. Наконец, библиограф! Что бешеный вол. Машет книжкой. Выражается резко. Получил на рецензию юрист хохол учебник гинекологии на древнееврейском! Вокруг за столами или перьев скрежет, или ножницы скрипят: писателей режут. Секретарь у фельетониста, пропотевшего до сорочки, делает из пятисот полторы строчки. Под утро стихает редакционный раж. Редактор в восторге, Уехал. Улажено. Но тут... Самогоном упился метранпаж, лишь свистят под ротационкой ноздри метранпажины. Спит редактор. Снится: Мострест так высоко взвинтил ставки что на колокольню Ивана Великого влез и хохочет с колокольной главки. Просыпается. До утра проспал без просыпа. Ручонки дрожат. Газету откроют. Ужас! Не газета, а оспа. Шрифт по статьям расплылся икрою. Из всей газеты, как из моря риф, выглядывает лишь парочка чьих-то рифм. Вид у редактора... такой вид его, что видно сразу нечему завидовать. Если встретите человека белее мела, худющего, худей, чем газетный лист,умозаключайте смело: или редактор, или журналист. 1923 МЫ НЕ ВЕРИМ! Тенью истемня весенний день, выклеен правительственный бюллетень. Нет! Не надо! Разве молнии велишь не литься? Нет! не оковать язык грозы! Вечно будет тысячестраницый грохотать набатный ленинский язык. Разве гром бывает немотою болен?! Разве сдержишь смерч, чтоб вихрем не кипел?! Нет! не ослабеет ленинская воля в миллионосильной воле РКП. Разве жар такой термометрами меряется?! Разве пульс такой секундами гудит?! Вечно будет ленинское сердце клокотать у революции в груди. Нет! Нет! Не-е-т... Не хотим, не верим в белый бюллетень. С глаз весенних сгинь, навязчивая тень! 1923 ТРЕСТЫ В Москве редкое место без вывееки того или иного треста. Сто очков любому вперед дадут у кого семейное счастье худо. Тресты живут в любви, в ладу и супружески строятся друг против друга. Говорят: меж трестами неурядицы,Ложь! Треста с трестом водой не разольешь. На одной улице в Москве есть (а может нет) такое место: стоит себе тихо "хвостотрест", а напротив вывеска "копытотреста". Меж трестами через улицу, в служении лют, весь день суетится чиновный люд. Я теперь хозяйством обзавожусь немножко. (Купил уже вилки и ложки.) Только вот что: беспокоит всякая крошка. После обеда на клеенке сплошные крошки. Решил купить, так или иначе, для смахивания крошек хвост телячий. Я не спекулянт из поэтического теста. С достоинством влазю в дверь "хвостотреста". Народищу - уйма. Просто неописуемо. Стоят и сидят толпами и гущами. Хлопают и хлопают дверные створки. Коридор до того забит торгующими, что его не прочистишь цистерной касторки. Отчаявшись пробиться без указующих фраз, спрашиваю: - Где здесь на хвосты ордера?У вопрошаемого удивление на морде. - Хотите,- говорит,- на копыто ордер?Я к другому невозмутимо, как день вешний: - Где здесь хвостики? - Извините,- говорит,- я не здешний,Подхожу к третьему (интеллигентный быдто) а он и не слушает: - Угодно - с копыто? - Да ну вас с вашими копытами к маме, подать мне сюда заведующего хвостами!Врываюсь в канцелярию: пусто, как в пустыне, только чей-то чай на столике стынет. Под вывеской "без доклада не лезьте" читаю: "Заведующий принимает в "копытотресте".Взбесился. Выбежал. Во весь рот гаркнул: - Где из "хвостотреста" народ?Сразу завопило человек двести: - Не знает. Бедненький! Они посредничают в "копытотресте", а мы в "хвостотресте", по копыту посредники. Если вам по хвостам идите туда: они там. Перейдите напротив - тут мелко спросите заведующего и готово - сделка. Хвост через улицу перепрут рысыв только 100 процентов с хвоста за комиссию.Я способ прекрасный для борьбы им выискал: как-нибудь в единый мах с треста на трест перевесить вывески, и готово: все на своих местах. А чтоб те или иные мошенники с треста на трест не перелетели птичкой, посредников на цепочки, к цепочке ошейники, а на ошейнике фамилия и трестова кличка. 1923 17 АПРЕЛЯ Мы о царском плене забыли за 5 лет. Но тех, за нас убитых на Лене, никогда не забудем. Нет! Россия вздрогнула от гнева злобного, когда через тайгу до нас от ленского места лобного донесся расстрела гул. Легли, легли Октября буревестники, глядели Сибири снега: их, безоружных, под пуль песенки топтала жандарма нога. И когда фабрикантище ловкий золотые горстьми загребал, липла с каждой с пятирублевки кровь упрятанных тундрам в гроба. Но напрасно старался Терещенко смыть восставших с лица рудника. Эти первые в троне трещинки не залижет никто. Никак. Разгуделась весть о расстреле, и до нынче гудит заряд, по российскому небу расстрелясь, Октябрем разгорелась заря. Нынче с золота смыты пятна. Наши тыщи сияющих жил. Наше золото. Взяли обратно. Приказали: - Рабочим служи! Мы сомкнулись красными ротами. Быстра шагов краснофлагих гряда. Никакой не посмеет ротмистр сыпать пули по нашим рядам. Нынче течем мы. Красная лава. Песня над лавой свободная пенится. Первая наша благодарная слава вам, Ленцы! 1923 ВЕСЕННИЙ ВОПРОС Страшное у меня горе. Вероятно лишусь сна. Вы понимаете, вскоре в РСФСР придет весна. Сегодня и завтра и веков испокон шатается комната солнца пропойца. Невозможно работать. Определенно обеспокоен. А ведь откровенно говоря совершенно не из-за чего беспокоиться Если подойти серьезно так-то оно так. Солнце посветит и пройдет мимо. А вот попробуй от окна оттяни кота. А если и животное интересуется улицей, то мне это просто необходимо. На улицу вышел и встал в лени я, не в силах... не сдвинуть с места тело. Нет совершенно ни малейшего представления, что ж теперь, собственно говоря, делать? И за шиворот и по носу каплет безбожно. Слушаешь. Не смахиваешь. Будто стих. Юридически куда хочешь идти можно, но фактически сдвинуться никакой возможности. Я, например, считаюсь хорошим поэтом. Ну, скажем, могу доказать: "самогон - большое зло". А что про это? Чем про это? Ну нет совершенно никаких слов. Например: город советские служащие искрапили, приветствуй весну, ответь салютно! Разучились нечем ответить на капли. Ну, не могут сказать ни слова. Абсолютно! Стали вот так вот смотрят рассеянно. Наблюдают скалывают дворники лед. Под башмаками вода. Бассейны. Сбоку брызжет. Сверху льет. Надо принять какие-то меры. Ну, не знаю что, например: выбрать день самый синий, и чтоб на улицах улыбающиеся милиционеры всем в этот день раздавали апельсины. Если это дорого можно выбрать дешевле, проще. Например! чтоб старики, безработные, неучащаяся детвора в 12 часов ежедневно собирались на Советской площади, троекратно кричали б: ура! ура! ура! Ведь все другие вопросы более или менее ясны. И относительно хлеба ясно, и относительно мира ведь. Но этот кардинальный вопрос относительно весны нужно во что бы то ни стало теперь же урегулировать. 1923 УНИВЕРСАЛЬНЫЙ ОТВЕТ Мне надоели ноты много больно пишут что-то. Предлагаю без лишних фраз универсальный ответ всем зараз. Если нас вояка тот или иной захочет спровоцировать войной,наш ответ: нет! А если даже в мордобойном вопросе руку протянут на конференцию, мол, просим,всегда ответ: да! Если держава та или другая ультиматумами пугает,наш ответ: нет! А если, не пугая ультимативным видом, просят: - Заплатим друг другу по обидам,всегда ответ: да! Если концессией или чем прочим хотят на шею насесть рабочим,наш ответ: нет! А если взаимно, вскрыв мошну тугую, предлагают: - Давайте честно поторгуем!всегда ответ: да! Если хочется сунуть рыло им в то, кого судим, кого милуем,наш ответ: нет! Если просто попросят одолжения ради простите такого-то дурак-дядя,всегда ответ: да! Керзон, Пуанкаре, и еще кто там?! Каждый из вас пусть не поленится и, прежде чем испускать зряшние ноты, прочтет мое стихотвореньице. 1923 ВОРОВСКИЙ Сегодня, пролетариат, гром голосов раскуй, забудь о всепрощенье и воске. Приконченный фашистской шайкой воровской, в последний раз Москвой пройдет Воровский. Сколько не станет... Сколько не стало... Скольких - в клочья... Скольких - в дым... Где б ни сдали. Чья б ни сдала. Мы не сдали, мы не сдадим. Сегодня гнев скругли в огромный бомбы мяч. Сегодня голоса размолний штычьим блеском. В глазах в капиталистовых маячь. Чертись по королевским занавескам. Ответ в мильон шагов пошли на наглость нот. Мильонную толпу у стен кремлевских вызмей. Пусть смерть товарища сегодня подчеркнет бессмертье дела коммунизма. 1923 БАКУ Баку. Город ветра. Песок плюет в глаза. Баку. Город пожаров. Полыхание Балахан. Баку. Листья - копоть. Ветки - провода. Баку. Ручьи чернила нефти. Баку. Плосковерхие дома. Горбоносые люди. Баку. Никто не селится для веселья. Баку. Жирное пятно в пиджаке мира. Баку. Резервуар грязи, но к тебе я тянусь любовью более чем притягивает дервиша Тибет, Мекка - правоверного, Иерусалим христиан на богомолье. По тебе машинами вздыхают миллиарды поршней и колес. Поцелуют и опять целуют, не стихая, маслом, нефтью, тихо и взасос. Воле города противостать не смея, цепью оцепеневших тел льнут к Баку покорно даже змеи извивающихся цистерн. Если в будущее крепко верится это оттого, что до краев изливается столицам в сердце черная бакинская густая кровь. 1923 МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ Дело земли вертеться. Литься дело вод. Дело молодых гвардейцев бег, галоп вперед. Жизнь шажком стара нам. Бегом под знаменем алым. Комсомольским миллионным тараном вперед! Но этого мало. Полками по полкам книжным, чтоб буквы и то смяло. Мысль засеем и выжнем. Вперед! Но этого мало. Через самую высочайшую высь махни атакующим валом. Новым чувством мысль будоражь! Но и этого мало. Ковром вселенную взвей. Моль из вселенной выбей! Вели лететь левей всей вселенской глыбе! 1923 НОРДЕРНЕЙ Дыра дырой, ни хорошая, ни дрянная немецкий курорт, живу в Нордернее. Небо то луч, то чайку роняет. Море блестящей, чем ручка дверная. Полон рот красот природ: то волны приливом полберега выроют, то краб, то дельфинье выплеснет тельце, то примусом волны фосфоресцируют, то в море закат киселем раскиселится. Тоска!.. Хоть бы, что ли, громовий раскат. Я жду не дождусь и не в силах дождаться, но верую в ярую, верую в скорую. И чудится: из-за островочка кронштадтцы уже выплывают и целят "Авророю". Но море в терпенье, и буре не вывести. Волну и не гладят ветровы пальчики. По пляжу впластались в песок и в ленивости купальщицы млеют, млеют купальщики. И видится: буря вздымается с дюны. "Купальщики, жиром набитые бочки, спасайтесь! Покроет, измелет и сдунет. Песчинки - пули, песок - пулеметчики". Но пляж буржуйкам ласкает подошвы. Но ветер, песок в ладу с грудастыми. С улыбкой: - как все в Германии дешево!валютчики греют катары и астмы. Но это ж, наверно, красные роты. Шаганья знакомая разноголосица. Сейчас на табльдотчиков, сейчас на табльдоты накинутся, врежутся, ринутся, бросятся. Но обер на барыню косится рабьи: фашистский на барыньке знак муссолинится. Сося и вгрызаясь в щупальцы крабьи, глядят, как в море закатище вклинится. Чье сердце октябрьскими бурями вымыто, тому ни закат, ни моря револицые, тому ничего, ни красот, ни климатов, не надо кроме тебя, Революция! 1923 МОСКВА - КЕНИГСБЕРГ Проезжие - прохожих реже. Еще храпит Москва деляг. Тверскую жрет, Тверскую режет сорокасильный "Каделяк". Обмахнуло радиатор горизонта веером. - Eins! zweil! dreil! Мотора гром. В небо дверью аэродром. Брик. Механик. Ньюбольд. Пилот. Вещи. Всем по пять кило. Влезли пятеро. Земля попятилась. Разбежались дорожки ящеры. Ходынка накрылась скатертцей. Красноармейцы, Ходынкой стоящие, стоя ж назад катятся. Небо не ты ль?.. Звезды не вы ль это?! Мимо звезды (нельзя без виз)! Навылет небу, всему навылет, пали земной отлетающий низ! Развернулось солнечное это. И пошли часы необычайниться. Города, светящиеся в облачных просветах. Птица догоняет, не догнала тянется... Ямы воздуха. С размаха ухаем. Рядом молния. Сощурился Ньюбольд. Гром мотора. В ухе и над ухом. Но не раздраженье. Не боль. Сердце, чаще! Мотору вторь. Слились сладчайше я и мотор: "Крылья Икар в скалы низверг, чтоб воздух - река тек в Кенигсберг. От чертежных дел седел Леонардо, чтоб я летел, куда мне надо. Калечился Уточкин, чтоб близко-близко, от солнца на чуточку, парить над Двинском. Рекорд в рекорд вбивал Горрб, чтобы я вот этой тучей-горой. Коптел над "Гномом" Юнкере и Дукс, чтоб спорил с громом моторов стук". Что же для того конец крылам Икариным, человечество затем трудом заводов никло, чтобы этакий Владимир Маяковский, барином, Кенигсбергами распархивался на каникулы?! Чтобы этакой бесхвостой и бескрылой курице меж подушками усесться куце?! Чтоб кидать, и не выглядывая из гондолы, кожуру колбасную на города и долы?!. Нет! Вылазьте из гондолы, плечи! 100 зрачков глазейте в каждый глаз! Завтрашнее, послезавтрашнее человечество, мой неодолимый стальнорукий класс, я благодарю тебя за то, что ты в полетах и меня, слабейшего, вковал своим звеном. Возлагаю на тебя земля труда и пота горизонта огненный венок. Мы взлетели, но еще - не слишком. Если надо к Марсам дуги выгнуть сделай милость, дай отдать мою жизнишку. Хочешь, вниз с трех тысяч метров прыгну?! Berlin, 6 сентября,1923 г. КИЕВ Лапы елок, лапки, лапушки... Все в снегу, а теплые какие! Будто в гости к старой, старой бабушке я вчера приехал в Киев. Вот стою на горке на Владимирской. Ширь вовсю не вымчать и перу! Так когда-то, рассиявшись в выморозки, Киевскую Русь оглядывал Перун. А потом когда и кто, не помню толком, только знаю, что сюда вот по льду, да и по воде, в порогах, волоком шли с дарами к Диру и Аскольду. Дальше било солнце куполам в литавры. - На колени, Русь! Согнись и стой.До сегодня нас Владимир гонит в лавры. Плеть креста сжимает каменный святой. Шли из мест таких, которых нету глуше,прадеды, прапрадеды и пра пра пра!.. Много всяческих кровавых безделушек здесь у бабушки моей по берегам Днепра. Был убит, и снова встал Столыпин, памятником встал, вложивши пальцы в китель. Снова был убит, и вновь дрожали липы от пальбы двенадцати правительств. А теперь встают с Подола дымы киевская грудь гудит, котлами грета. Не святой уже другой, земной Владимир крестит нас железом и огнем декретов. Даже чуть зарусофильствовал от этой шири! Русофильство, да другого сорта. Вот моя рабочая страна, одна в огромном мире. - Эй! Пуанкаре! возьми нас?.. Черта! Пусть еще последний, старый батька содрогает плачем лавры звонницы. Пусть еще врезается с Крещатика волчий вой: "Даю - беру червонцы!" Наша сила правда, ваша лаврьи звоны. Ваша дым кадильный, наша фабрик дым. Ваша мощь червонец, наша стяг червонный - Мы возьмем, займем и победим. Здравствуй и прощай, седая бабушка! Уходи с пути! скорее! ну-ка! Умирай, старуха, спекулянтка, набожка. Мы идем ватага юных внуков! 1924 УХ, И ВЕСЕЛО! О скуке на этом свете Гоголь говаривал много. Много он понимает этот самый ваш Гоголь! В СССР от веселости стонут целые губернии и волости. Например, со смеха слезы потопом на крохотном перегоне от Киева до Конотопа. Свечи кажут язычьи кончики. 11 ночи. Сидим в вагончике. Разговор перекидывается сам от бандитов к Брынским лесам. Остановят поезд минута паники. И мчи в Москву, укутавшись в подштанники. Осоловели; поезд темный и душный, и легли, попрятав червонцы в отдушины. 4 утра. Скок со всех ног. Стук со всех рук: "Вставай! Открывай двери! Чай, не зимняя спячка. Не медведи-звери!" Где-то с перепугу загрохотал наган, у кого-то в плевательнице застряла нога. В двери новый стук раздраженный. Заплакали разбуженные дети и жены. Будь что будет... Жизнь на ниточке! Снимаю цепочку, и вот... Ласковый голос: "Купите открыточки, пожертвуйте на воздушный флот!" Сон еще не сошел с сонных, ищут радостно карманы в кальсонах. Черта вытащишь из голой ляжки. Наконец, разыскали копеечные бумажки. Утро, вдали петухи пропели... - Через сколько лет соберет он на пропеллер? Спрашиваю, под плед засовывая руки: - Товарищ сборщик, есть у вас внуки? - Есть, говорит. - Так скажите внучке, чтоб с тех собирала, - на ком брючки. А этаким способом - через тысячную ночку соберете разве что на очки летчику.Наконец, задыхаясь от смеха, поезд взял |