Справедливость силы. Справедливость силы. Ю. Власов. Вступление
 Скачать 2.56 Mb.
|
|
Глава 85. И уже в самолете я прочитал перевод репортажа о турнире, напечатанного в "Тайме" 31 июля 1961 года. Характерен подзаголовок: "Нет веса, который не могли бы поднять эти русские". "...Юрий Власов из России, сильнейший человек мира, толкнул 453 и 3/4 фунта. После этого три человека носили взвешивать штангу... Снова поцелуи, объятия на помосте, взволнованный гул и замечания в зале: "Фантастически, невообразимо". Уже противники Власова, включая громадного Зирка, который растит цветы на собственной ферме в Америке и тем добивается большего бизнеса, чем с магнезией, оставлены далеко позади. Власов - сверхчеловек в очках, увлеченный философией, литературой и музыкой. У него обширное поле деятельности, и, однако, наряду с этим он аттестован как спортсмен номер один. Он получил трофей от легендарного Георга Гаккеншмидта - старого Русского Льва. И новым связующим звеном стало рукопожатие, которое всколыхнуло память..." Я понимаю: воспоминания всегда более личный документ, чем объективно-исторический. Я и воспринимал события именно пристрастно. Это естественно. Дабы в какой-то мере выправить данный недостаток, внести фактическую достоверность, я и привлекаю газетный материал. Глава 86. Мировая печать своеобразно откликнулась на кончину сильнейшего из атлетов. Вот что написал в некрологе, посвященном Георгию Георгиевичу, бывший русский рекордсмен Красовский: "...Не так давно я заехал проведать старого французского чемпиона Луи Вассэра, который мне сообщил, что на девяносто первом году жизни в Лондоне 19 февраля скончался Русский Лев - Георг Гаккеншмидт. О смерти этого великого спортсмена, кумира парижской публики начала этого века, французская спортивная пресса не была даже осведомлена. Так проходит слава мира!" Французскую публику и оповестила эта единственная заметка, напечатанная в русской газете на русском языке 2 августа 1968 года. Поклон тебе, Великий Гакк! Поклон старому доктору! Пусть будут вечны над вами слова: "Честь и слава России!" Как-то меня спросил болгарский тренер (он изучал спортивную психологию), что я шепчу, когда выхожу на помост. Я остерегался предельного "железа", старался подавить неуверенность, никому никогда не признавался в ней, искал слова - опору в других. Шептал стихи. Разные. Когда я сказал о стихах болгарскому тренеру, он с сомнением глянул мне в глаза. А напрасно! Никакой допинг не сравнится со словом. Недаром на Востоке говорят: "Рана от ножа заживает, рана от слова - никогда". Помню свою первую победу на командном чемпионате СССР в Горьком 16 декабря 1958 года. Мы с тренером решили перекрыть результат Медведева, показанный на чемпионате мира. В жиме и рывке я взял намеченные веса (я весил тогда 114 кг). Все понимали, куда клонится борьба, и каждый подход взвинчивал зал. Но в толчковом упражнении я мог сорваться. Я и устал, и еще худо управлял собой, и главное - едва залечил травмы. Последняя попытка! Я стоял за занавесом, уже готовясь шагнуть на сцену. Богдасаров помогал мне расправлять трико. И вот в тишине, решающей судьбу и которая тем так памятна спортсменам, я услышал скороговорку Ивана Любавина - тренера Медведева (он не видел меня, а я стоял в двух шагах): "Этому... не взять вес!" Я задохнулся яростью - и не потому, что Любавин покрыл меня... Нет! Он не сомневался в моей трусости! Насмехался! Я трус! И я уже больше не чувствовал пола, не слышал зала. Я ослеп, и лишь штанга, точнее - ощущения в мышцах существовали для меня. Выполнил упражнение, как на учебном весе. Мне показалось, будто в "низком седе" я надел штангу на себя: так ладно тяжесть распределилась по мышцам и суставам. Я выпрямился почти мгновенно. Если бы даже травмы ожили, не пустил бы страх и боль в сознание. Я и не пускал ничего в сознание, кроме команд борьбы. Две едва залеченные травмы - коленного сустава и позвоночника - даже не дали знать. Я, на языке спортивного жаргона, заштамповал подход. Потом я узнал "железо", узнал себя... Скорее, не узнал, а научился верить... А стихи... Поди отделайся от воли слов... Я взбудоражен, я взволнован, Во мне звучат разливы нив, Я вдохновеньем коронован... Стихи Бурлюка из журнала, посвященного его 80-летию. Журнал из той пачки, втиснутой между книг на долгие годы, пока большой спорт распоряжался мной. Там же отрывки из дневника Маруси Бурлюк за 1930 год с записями высказываний Бурлюка. "Публика чувствует себя прекрасно, пока с ней беседует посредственность" (Оскар Уайльд). "У неопытного поэта слова грызутся, как звери в клетке" (Бурлюк). "Искусство, доведенное до простейших форм, перестанет существовать... у него нет трудностей, которые необходимо преодолеть, чтобы достигнуть мастерства..." (Бурлюк). И отдельно: "Стихи часто писались и пишутся в обмен на кредитки. Коммерческое, продажное "искусство"- знак наших дней" (* Из коллекции Н. А. Никифорова. Тамбов, Литературный музей). Рассказ поэта Василия Васильевича Каменского о себе и своем времени (это он учился вместе с Заикиным летному делу у Анри Фармана). "...Восемнадцати лет увлекся театром, уехал в Москву, стал актером. Играл в Севастополе, Тамбове, Кременчуге и Николаеве, где работал в труппе В. Э. Мейерхольда. В этом Николаеве волею обстоятельств жил у приятеля в бюро похоронных принадлежностей - спал в сторублевом дубовом гробу, на складе. Было страшновато, но уютно. Мейерхольд посоветовал мне бросить сцену: увидел во мне литератора. Я послушался. И случайно попал в Константинополь, а потом уexaл на Урал. Начал печатать стихи в газете "Урал". В 1905 году был избран делегатом на I съезд Железнодорожного союза. И все время забастовки состоял председателем забастовочного комитета громадного Уральского района от Бисера до Екатеринбурга. Зимой был арестован и посажен в одиночку Николаевской тюрьмы Верхотурского уезда. Освобожден летом 1906 года. В 1908 году устроился секретарем редакции "Весна" у Н. Шебуева. Познакомился с Леонидом Андреевым, Куприным, Блоком, Ремизовым, Сологубом. Встретился и подружился с художником Давидом Бурдюком. Занимался в студии Бурлюка живописью. Выставлял свои картины на левых выставках. Много работал по литературе под мудрым руководством мастера-знатока Д. Бурлюка. В 1909 году написал первый роман "Землянка". Увлекся авиацией, уехал в Германию, Англию, Францию, где летал на аэропланах. В России сдал экзамен на летчика. Приобрел себе аппарат. Летал в Польше. В Чен-стохове разбился в грозу, едва спасся. В 1910 году в Петербурге вместе с Бурдюком, Хлебниковым и Еленой Гуро основали ядро футуризма, издав первую книгу "Садок Судей". В Москве присоединился к нашей группе Владимир Маяковский. И еще - А. Крученых. В 1913 году мы, три главаря нового движения, предварительно выпустив ряд своих книг, поехали (Д. Бур-люк, В. Маяковский и В. Каменский) в турне по городам России, революционизируя умы и сердца молодежи, читая доклады и стихи. В Москве я встретил революцию Октября, с первых дней активно встав на путь власти Советов, ибо видел в этой пролетарской революции социальную правду... В первую годовщину Октябрьской революции в Москве и всюду в провинции шла моя пьеса "Степан Разин". Дальше я, как поэт, работал во славу великих завоеваний Октября..." (Каменский Василий. Автобиография. Поэмы. Стихи. Акц. общество "Заккнига", 1927. С. 5-7). "Днем у меня вышло стихотворение,- вспоминает Маяковский в автобиографии 1912 года.-Вернее- куски. Плохие. Нигде не напечатаны. Ночь. Сретенский бульвар. Читаю строки Бурлюку. Прибавляю: это один мой знакомый. Давид остановился. Осмотрел меня. Рявкнул: "Да это же вы сами написали! Да вы же гениальный поэт!" Применение ко мне такого грандиозного и незаслуженного эпитета обрадовало меня. Я весь ушел в стихи. В этот вечер совершенно неожиданно я стал поэтом... Всегдашней любовью думаю о Давиде. Прекрасный друг. Мой действительный учитель Бурлюк сделал меня поэтом... Не отпускал ни на шаг. Выдавал ежедневно 50 копеек. Чтобы писать, не голодая". Тут же под письмом Каменского с рассказом о смерти Маяковского: "Памяти великого друга: 11 ноября сего 1961 года, в Москве, после многолетних тяжких страданий скончался наш, с 1910 года ближайший друг-брат, собрат по перу - великий русский поэт-футурист Василий Васильевич Каменский. Могучая кучка (квадрига), собратство футуристов: Витя Хлебников, Вася Каменский, Володя Маяковский, Додичка Бурлюк - явились основоположниками и ярыми глашатаями новой русской литературы, шедшими под лозунгами футуризма, призывавшими к отрицанию старых форм жизни - во имя великой нови!.. Спи с миром, наш незабвенный друг и собрат. Давид, Маруся Бурлюк". И на четырнадцатой странице: "Хлебникову (этих стихов, Витя, ты никогда не прочтешь!). Он тонул в истоках века, Чтоб затем звучать в веках, Русской речи мудрый лекарь, Ныне он - лишь легкий прах. Но его стихи бессмертны. И в окраинах земель, Русской речи где инертность, Хлебников - бездонья цель!" Здесь уместны и слова из отклика Маяковского на смерть Виктора Владимировича (Велемира) Хлебникова (1885-1922): "...Хлебников - не поэт для потребителей. Его нельзя читать. Хлебников - поэт для производителя... он ставил поэтическую задачу, давал способ ее разрешения, а пользование решением для практических целей - это он предоставлял другим... Его биография - пример поэтам и укор поэтическим дельцам... Для Хлебникова слово - самостоятельная сила, организующая материал чувств и мыслей. Отсюда - углубление в корни, в источник слова, во время, когда название соответствовало вещи... Во всех вещах Хлебникова бросается в глаза его небывалое мастерство. Хлебников мог не только по просьбе немедленно написать стихотворение (его голова работала круглые сутки только над поэзией), но мог дать вещи самую необычную форму... Я знаю Хлебникова двенадцать лет. Он часто приезжал в Москву, и тогда, кроме последних дней, мы виделись с ним ежедневно. Меня поражала работа Хлебникова. Его пустая комната всегда была завалена тетрадями, листами и клочками, исписанными его мельчайшим почерком... при переездах рукописями набивалась наволочка, на подушке спал путешествующий Хлебников, а потом терял подушку... Приехал он обратно этой зимой, в вагоне эпилептиков, надорванный и ободранный, в одном больничном халате... Во имя сохранения правильной литературной перспективы считаю долгом черным по белому напечатать от своего имени и, не сомневаюсь, от имени моих друзей, поэтов Асеева, Бурлюка. Крученых, Каменского, Пастернака, что считали его и считаем одним из поэтических учителей и великолепнейшим и честнейшим рыцарем в нашей поэтической борьбе. После смерти Хлебникова появились в разных журналах и газетах статьи о Хлебникове, полные сочувствия. С отвращением прочитал. Когда, наконец, кончится комедия посмертных лечений?! Где были пишущие, когда живой Хлебников, оплеванный критикой, живым ходил по России? Я знаю живых, может быть. не равны1: Хлебникову, но ждущих равный конец. Бросьте, наконец, благоговение столетни:, юбилеев, почитания посмертными изданиями! Живым статьи! Хлеб живым! Бумагу живым!" И в номере журнала "Пятьдесят лет с Маяковским' воспоминания Марии Бурлюк о "Хлебникове в Михалеве": "..."Эй, слушай!"- уныло и как будто не одну сотню лет простегивал темную ночь глухой, притаившийся голос Александра, обходившего парк по красному глиняному валу... Чахлого ельника было пятнадцать десятин, и примыкал он к участку фабриканта Арманда. Александр пришел в усадьбу Бурлюков странником, попросился ночевать, да так и остался при семье. В описываемом здесь 1915 году Хлебников жил в Михалеве с июня месяца... С правой стороны в комнате Хлебникова стояла крепкая чугунная кровать с волосяным матрасом, с двумя простынями и шерстяным жестким "тигровым" одеялом... Рядом - стол, лакированный, старый, с выдвижным ящиком... Чернильница толстого белого стекла с медной крышкой, коричневая, выкопанная из земли в Керчи чашка неправильной формы (из нее по ночам Хлебников пил чай)... Хлебников работал в 1915 году над биографией Пушкина и над "Дневниками Башкирцевой", искал "кривую" творчества и делал свои математические выкладки... Хлебников курил много, и его пальцы были желтоватого тона... На стенах комнаты Велемира Владимировича висели натюрморты Бурлюков, иногда только законченные. Велемир Владимирович менял картины, но не сюжеты. Работал Хлебников не торопясь, по ночам..." А вот и рассказ о роде Бурлюков - потомков знатных татар, подавшихся в Запорожскую Сечь и там получивших свое имя. "Бурлюк учился в тамбовской гимназии и незадолго перед смертью на чужбине с нежностью вспоминал "родной Тамбов" и "голубку Цну"" (Из коллекции И. А. Никифорова. Тамбов, Литературный музей). Кстати, в обширном и доскональном исследовании Тарле "Крымская война" внезапно выплывает название деревни Бурлюк. "Наши зажгли около моста сад и деревню Бурлюк... Бородинский полк тем не менее отбросил англичан за Бурлюк и, только потеряв половину состава, отступил... Участвовавший в битве герцог Кембриджский, на глазах у которого 36 русских орудий расстреляли картечью первую бригаду легкой дивизии, пытавшуюся занять виноградники близ Бурлюка, выразился о сражении под Альмой в том смысле, что если англичанам суждено одержать еще одну такую победу в Крыму, то они останутся с двумя победами, но без войск" (Тарле Е. В. Крымская война. Соч., т. 9. М., Изд-во АН СССР, 1959. С. 108, 112, 141). 4 февраля 1945 года в Большом Ливадийском дворце открылась конференция глав трех союзных держав - СССР, США и Великобритании, названная Ялтинской, хотя Ливадия примерно в полутора десятках километров от Ялты и правильнее было бы назвать Ливадийской. Главы государств заседали в Белом зале. Сталин сидел слева от двери лицом к огромным овальным окнам, за которыми во всю ширь горизонта стелется море. Напротив Сталина сидел Черчилль, спиной к камину - Рузвельт. В один из дней Черчилль навестил могилу родственника. Где именно пал этот потомок герцога Мальборо - под Альмой у деревни Бурлюк, под Инкерманом, под Балаклавой или под бастионами Севастополя,- можно установить по документам, но это, в общем, неважно. Вероятнее всего, под Балаклавой. "Эта легкая кавалерия, легшая под Балаклавой, числила в своем составе представителей самых аристократических фамилий. Впечатление в Англии от этого известия было потрясающее. Долгие годы вплоть до начала войны 1914 года из Англии прибывали временами паломники со специальной целью посещения "долины смерти", где погибла английская кавалерия" (Тарле Е. В. Крымская война. Соч., т. 9. С. 162). Погребен же потомок герцога Мальборо наверняка под Балаклавой - в этом городке базировались англичане, французский лагерь располагался ближе к Севастополю - у Камышевой бухты. Турки, которых "освобождали" англичане и французы, в лагере вообще не засиживались. В перерывах между боевыми дежурствами работали в траншеях вместо вьючной скотины. И без разбора всех косила холера... Что касается достопамятных виноградников и деревни у Альмы, то они когда-то принадлежали Бурлюкам. И еще долго в годы Советской власти колхоз назывался "Бурлюк". Сам же Давид Бурлюк родился в Тамбове. "...Эти стихи я видел во сне - спросили меня: ты можешь кратко написать о счастье и о горе? Ответил - могу. Счастье - озеро, где солнце, Отразясь, поет! Горе - речкой мутной Без конца течет... А унынье - женщина В черном газе тьмы, Где кладешь ты вещи На сугроб зимы". Я убеждался: человек может быть безразличен к музыке, живописи или стихам, но человек, безразличный вообще к искусству, - опасен. Ничто так не агрессивно и самодовольно, как ограниченность. Глава 87. После турнира в Лондоне я, по выражению спортсменов, посыпался. Боли в позвоночнике, нарушение координации, точнее - ухудшение скоростной реакции и какая-то зачумленность. Штанга чужая, неудобная. Я винил зимние тренировки (сплошное экспериментирование), чрезмерные нагрузки, недобро поминал Матвеева. Он предлагал различные опыты. Богдасаров угрюмо ворчал: "Разве на спортсмене такого класса пробуют научные штучки?" Будто мы сами мало пробовали... Сейчас вижу: не только зимние тренировки тому виной. 27 июня 1961 года в Кисловодске на стадионе "Трудовые резервы" выступала сборная команда страны. Я утяжелил рекорд СССР в жиме и мировой рекорд в толчковом упражнении. Рекорд мы отпраздновали несколько своеобразно. На вино запрет. Дисциплина на сборах строгая, а ела сборная в ресторане. Тут уж не закажешь ни рюмки. Тогда попросили официанта подать шампанское в суповых тарелках, как бульон. И действительно, никто не обратил внимания. Правда, официант подшутил: присыпал "бульон" зеленым луком, петрушкой, укропом... Через девять дней, в пятницу 7 июля, на матче сборных команд СССР и США в лужниковском Дворце спорта я утяжелил рекорд СССР в рывке. В сумме троеборья я перекрыл американца Сида Генри на 77,5 кг. Команда же победила американцев со счетом 7:0. Спустя несколько дней выступил в Ленинграде на чемпионате Вооруженных Сил. Занял первое место. Пытался опять обновить мировой рекорд в толчке, поторопился с посылом, потерял опору. Этот окаянный посыл с груди!.. С тех пор на чемпионатах Вооруженных Сил я не выступал. Всего я выиграл четыре армейских чемпионата: 1957, 1958, 1959, 1961 годов. В конце все того же июля оказался в Лондоне и уж на этот раз "припечатал" мировой рекорд в толчке. За какой-то месяц четыре выступления (два международных), два рекорда СССР и два рекорда мира! Спешил я тогда, спешил... Гордостью осталось в душе заявление Генри на пресс-конференции: "...Власов - самый совершенный атлет за всю историю гиревого спорта. После рекордов Пола Эндерсона мы утратили веру в то, что нормальный человек способен добиться в тяжелой атлетике подобных результатов. Стоило ли заниматься штангой? Ведь без соревнований нет спорта, а соперничать с Эндерсоном, мы думали, бессмысленно. Я не преувеличу, если скажу, что Власов открыл нам новые двери на тяжелоатлетический Олимп..." Чемпионы обыкновенно честолюбивы. На том и зиждется спорт: состязание за право быть первым. Честолюбие принимает порой болезненный оттенок. Не всегда спортсмен виноват. Обстановка обостряет и низменные чувства. В достатке напитываешься этим дурманом и от болельщиков. Запал мне в память эпизод из той встречи. На сцене лужниковского Дворца спорта советская и американская команды. Моего соседа слева ("полутяжа" Воробьева) не узнать: побледнел, напрягся. Его выкликнули - публика в восторге, а я слышу горячечный шепот: "Подожди, подожди, тебя не так встретят. Увидишь, увидишь..." Я от удивления едва не забыл о шаге вперед на вызов судьи-информатора. Какое значение, как будут хлопать мне, ему? Сейчас соревнования, борьба... А примечательный шепот! В мгновение - весь человек! Мучает его, у кого больше славы... "Злые завидуют и ненавидят - это их манера выражать восхищение", - говаривал Виктор Гюго. В ту зиму опытных нагрузок я тренировался с одиннадцати утра. Если не было массажа, возвращался домой к четырем. Наваливался на дверь и звонил или садился на корточки - от изнурения. И после пил, пил... Тренировки иссушали. Есть не хотелось, пищу тогда ненавидел. Если задерживал массаж, возвращался к шести вечера. Отдохнув, писал до трех-четырех утра. Отзывы из редакций убеждали - необходимо спешить. К лету подоспели известия из США. Чемпионат выигрывает Джим Брэдфорд с суммой 1070 фунтов (485,35 кг). Итак, Большой Вашингтонец-двукратный чемпион Америки. Маэстро Шемански сшибает в рывке мировой рекорд. Есть о чем поразмыслить. Один рекорд по-старому - у Эндерсона в жиме, а в рывке - у Шемански. Опять я стиснут в высших достижениях американскими атлетами. Правда, за мной пока главные рекорды - в сумме и толчке. Но характер событий предвещает борьбу именно за них. Мне пишут из Америки, что Шемански очень прибавил в жиме. Бесспорное свидетельство его желания свалить меня в сумме троеборья, вернуть себе титул "самый сильный в мире". Итак, гонка без остановок. И главный удар маэстро Шемански. Надо отвечать новой силой. Не уступать ни в одном из упражнений. И наконец, взять рекорд у Эндерсона! Брэдфорд отстает. Но Шемански?! И Эндерсон - этот вызов, настойчивое повторение вызовов?.. Всего отчетливее личность проявляет... страсть. Это - признак необычного дарования. В середине августа мы с тренером уехали в Ригу. Я терял надежду на успех. Болезнь позвоночника сузила тренировку. Спина болела до немоты в ногах. Богдасаров бодрился, убеждал, что я выиграю чемпионат мира даже больной и без подготовки. Действительно, разрыв с соперниками был впечатляющий. Однако позвоночник буквально вязал тренировки. Профессор Вилде после осмотра заявил о неизбежности операции. "Вы через год будете моим пациентом,- сказал профессор.- Такая травма сама по себе не излечится. Вам не избежать инвалидности". Я уже к тому времени перенес столько травм, что позволил себе усомниться. И я оказался прав, но только отчасти. Рижский август походил на осень. Зябкие и ветреные дни перемежались с дождями. Я исходил город до самых неказистых окраинных улочек. Как быть, если даже хожу надорванно, полсотни метров - и присаживаюсь на корточки: боль и тяжесть стекают? Досаждала глупая мысль: вскрыть бы спину у позвоночника - и боль вытечет с отравой, распрямлюсь.. . Новая сила Шемански? А если Брэдфорд будет другой? Ведь как он изменился за год от Варшавы до Рима! Напорюсь на куда большую силу! Чем отвечать? Болезнь не пускает в зал. Потерять чемпионат после всех тренировок, всех рекордов?! Сколько сделано! Я уже другой, доказано рекордами, а теперь... Выходит, все испытания впустую. "Я так устал резать эту воду!.." Эта травма явилась следствием повреждения позвоночника в 1957 году при попытке установить рекорд страны в толчковом упражнении - мне был тогда 21 год. Спустя 26 лет я расплатился за свою юношескую дерзость тяжелыми и опасными операциями на позвоночнике. Нашелся знаток спорта, бывший "полутяж", и такую беду оклеветал. Как не вспомнить любимое присловье Пушкина: "Было бы корыто, а свиньи найдутся". Таких немало: беды и страдания других для них как желанное корыто - ну как не вывозиться, не подбавить мук и горя... Я прочитывал газеты. Все знают обо мне: мои мечты и привязанности, новые результаты и силу. Еще бы, рекорды в Кисловодске, Лужниках, Лондоне! Но смею ли быть жалким? Выступать жалким... Ведь команда и без меня победит. Разве я атлет? Едва таскаю ноги. А маэстро Шемански? В Риме (1960) результат в жиме утяжелил на 20 кг! А почему не прибавит к Вене? Прихлопнул же мой рекорд в рывке. Этот неослабный напор. Ни месяца передышки! И еще проклятый зимний простой в тренировках! А ошибки с выступлениями?! Выхолостил, загнал себя! |