дух государства. Дух гос-ва. Таким образом, результаты выбора государства могут оказаться полностью навязанными в действительной жизни и в представлениях, когда отброшенные прежде возможности кажутся абсолютно немыслимыми
 Скачать 31.16 Kb.
|
|
Прежде всего, П. Бурдье предостерегает от предвзятого понимания при изучении государство как данности, предлагая освободиться от навязанного им определения, подразумевая тем самым необходимость осознания того, что государство можно осмысливать в его же категориях, выдавая их за свои. Эта мысль отсылает к двум моментам. Во-первых, один из важнейших видов власти государства - власть «производить и навязывать... категории мышления» - имеет влияние на тех, кто прошел через институты, являющиеся государственными, прежде всего, школу. Во-вторых, в данном предостережении прочитывается влияние марксистской идеи о «превращенности» сознания, в самом общем виде означающем подмену понятий: то, что навязано нам извне выдается нами самим себе и окружающим за продукт нашего собственного мышления. Такие понятия «мы спонтанно применяем ко всему, что есть в мире, а также к самому государству». Таким образом, результаты выбора государства могут оказаться «полностью навязанными — в действительной жизни и в представлениях, — когда отброшенные прежде возможности кажутся абсолютно немыслимыми». Современным примером этого может служить введение экзаменационного тестирования, которое кажется естественным для тех, кого в рамках школьной системы касались лишь устные формы отчетности и которые они представляют его как единственную форму. Те, кто выступают против нововведения, воспринимают бывшую практику как установленный социальный порядок, хотя на самом деле это лишь казавшийся естественным продукт установок и влияния прежней идеологии того же государства или его предшественников. Навязывание государством определенных категорий мышления осуществляется не столько по отношению к подчиненным, ненормальным, больным, к преступникам. Напротив, оно влияет на всех членов социума невидимыми способами всякий раз, когда мы «понимаем и строим социальный мир посредством категорий, вложенных в нас через наше образование». Таким образом, государство согласно П. Бурдье находится не где-то в отдалении, в форме бюрократий, властей, церемоний, но непосредственно в индивидах, будучи заложенным в глубины нашего бытия. Поэтому «не армия, психиатрическая лечебница, больница, тюрьма, а школа - вот самый мощный проводник и слуга государства». Хотя П. Бурдье отрицает правильность подведения такого порядка под понятие идеологии, его концепция кажется близкой идее «ложного сознания», которое ввел марксизм для объяснения эффектов символического доминирования. П. Бурдье, однако считает, что «говорить об «идеологии» — значит поместить в порядке представлений, поддающихся преобразованиям посредством интеллектуальной конверсии, которую называют «осознанием», то, что помещалось в порядке верований, т. е. в самой глубине телесных диспозиций». П. Бурдье заявляет о необходимости абстрагирования от материалистического понимания государства, явно указывая на то, что «оно не обязательно находится там, где мы его ищем (то есть, там, где оно молча указывает нам, куда смотреть и где искать), или, точнее, что его влияние и успех могут быть самыми сильными как раз там, где и когда мы того не ждем и не подозреваем». Его влияние и «всепроникаемость», таким образом, заключаются не в строго экономическом принуждении, но символическом, нематериальном, тотальном проникновении в плоть и кровь социума. Поэтому необходимо радикальное сомнение, «направленное на пересмотр всех предположений вписанных в анализируемую реальность и в саму мысль аналитика». Это недвусмысленный намек на необходимость нового прочтения государства, поворота к его генезису и пониманию государства как сложного существа. Пытаясь освободиться от широко принимаемых ранее конструктов, П. Бурдье отпускает прежние теоретические изыскания, т.к. они «обретают свой истинный смысл только тогда, когда в них видят не один лишь теоретический вклад в познание государства, но также и политические стратегии, имеющие целью внушить специфическое видение государства, отвечающее интересам и ценностям, связанным с частной позицией их производителей в становящемся бюрократическом мире». Равным образом, форма, которую принимает социальный запрос на познание социального мира, зависит от господствующей в государстве системы взглядов (например, либерализма или кейсианства). С одной стороны, государственный запрос может создать приемлемые благоприятные условия для развития социальной науки, которая является независимой от «экономической расстановки сил». Но, с другой стороны, тем самым она в большой мере оказывается зависимой от государства. Таким образом, необходимо уклонение от опасности скатывания в две крайности - социального заказа или этатическое понимания реальности и государства, в частности. «История показывает, что общественные науки могут достичь своей независимости от пресса социального заказа, — что является главным условием их прогресса в сторону научности, — только если они будут опираться на государство. Однако в этом случае они рискуют утратить свою независимость, если не будут готовы использовать против государства свою свободу (относительную), которую оно им гарантировало». Давая определение понятию государства, П. Бурдье, учитывая описанные выше заключения, ссылается на М. Вебера, согласно которому государство есть право творить насилие на своей территории. Однако П. Бурдье осмысливает насилие как символическое, которое одновременно способно воплощаться в двух «вариантах» -объективно, т.е. в виде особых структур и механизмов и «субъективно», т.е. в форме «мыслительных структур, категорий восприятия и мышления». Генезис государства в таком понимании имеет конечной точкой завершение процесса концентрации нескольких видов капитала, в зависимости от области его функционирования и формы реализации. Капиталом становится лишь тот ресурс, на который существует спрос на специфическом «рынке», установлена определенная «цена» и который может приносить «прибыль». Так, П. Бурдье выделяет государство как концентрацию «капитала физического принуждения или средств насилия (армия, полиция)», экономического и культурного (или информационного, символического). Последний представляет собой капитал, концентрация которого сама по себе делает из государства владельца определенного рода метакапитала, дающего власть над другими видами капитала и над их владельцами. В итоге это «приводит к возникновению некого специфического капитала, собственно государственного, позволяющего государству властвовать над различными полями и частными видами капитала, а главное — над обменным курсом между ними». Это позволяет говорить о том, что формирование государства происходит одновременно с формированием поля власти. Последнее П. Бурдье представляет как игровое пространство, внутри которого владельцы разных видов капитала находятся в состоянии борьбы именно за власть над государством, т. е. над последним перечисленным видом капитала. Именно он дает власть над другими видами капитала, а также над их воспроизводством, которое осуществляется, главным образом, через систему образования. Таким образом, государство есть то, что имеет власть над символическим капиталом, которое позволяет распоряжаться другими видами капитала. Цитаты из статьи П.Бурдье: Пытаться осмыслить, что есть государство, значит пытаться со своей стороны думать за государство. Одни из важнейших видов власти государства — власти производить и навязывать (в частности, через школу) категории мышления, которые мы спонтанно применяем ко всему, что есть в мире, а также к самому государству. Пример. выбор государства оказывается полностью навязанным — в действительной жизни и в представлениях, — когда отброшенные прежде возможности кажутся абсолютно немыслимыми. Так, например, если малейшая попытка изменить учебные программы и, особенно, количество часов, выделенных на ту или иную дисциплину, встречает практически всегда и повсюду бешеное сопротивление, то происходит это не только из-за мощных корпоративных интересов, связанных с установленным социальным порядком (в частности, затронутых этой реформой профессоров). Дело еще и в том, что культура и, в особенности, ассоциирующиеся с ней социальные деления и иерархии, сформированы естественным образом при содействии государства, которое, учреждая их одновременно в вещах и умах, придает культурному произволу видимость полной естественности. мы можем получить какие-то шансы действительно осмыслить государство….. только при условии, что прибегнем к некоторого рода радикальному сомнению, направленному на пересмотр всех предположений вписанных в анализируемую реальность и в саму мысль аналитика. Особенно сильно влияние государства ощущается в области символического производства. Государство есть завершение процесса концентрации различных видов капитала: физического принуждения или средств насилия (армия, полиция), экономического, культурного или, точнее, информационного, символического — концентрации, которая сама по себе делает из государства владельца определенного рода метакапитала, дающего власть над другими видами капитала и над их владельцами. Концентрация различных видов капитала (которая идет вместе с формированием соответствующих им полей) в действительности приводит к возникновению некого специфического капитала, собственно государственного, позволяющего государству властвовать над различными полями и частными видами капитала, а главное — над обменным курсом между ними (и тем самым над силовыми отношениями между их владельцами). Из этого следует, что формирование государства идет вместе с формированием поля власти, понимаемого как пространство игры, внутри которого владельцы капитала (разных его видов) борются именно за власть над государством, то есть над государственным капиталом, дающим власть над различными видами капитала и над их воспроизводством (главным образом, через систему образования). О государстве Государство немыслимо В прямом смысле слова: мы даже не представляем, насколько огосударствленно наше мышление, — оно просто не позволяет помыслить государство беспристрастно. Чтобы более-менее приблизиться к цели, необходимо объективировать те когнитивные структуры, которые созданы государством и посредством которых мы в то же время пытаемся представить механизм государства: «Чтобы подытожить исследования, проведенные мной в последние годы, в частности, исторический анализ между социологией и государством, я указывал на то, что мы рискуем применить к государству государственное мышление, и подчеркивал, что наша мысль, структуры сознания, за счет которых мы конструируем социальный мир и тот специфический предмет, которым является государство, скорее всего, сами являются продуктом государства. В силу методического рефлекса, профессиональной привычки каждый раз, когда я принимался за новый предмет, это занятие представлялось мне вполне оправданным, и я бы сказал, что, чем больше я продвигаюсь в своей работе, посвященной государству, тем более я убеждаюсь, что особая сложность попытки помыслить этот предмет объясняется тем, что он является — и я знаю, что говорю — практически немыслимым. И если об этом предмете столь просто говорить простые вещи, причина именно в том, что мы в каком-то смысле уже пронизаны тем, что должны изучить». Государство — это хорошо обоснованная иллюзия Мало кто из исследователей государства описывает саму его природу. Гораздо чаще речь идет о функциях государства: оно может представать (в классической традиции) как институт, ориентированный на общее благо, или, напротив, как институт принуждения (в марксистской традиции). Но в обоих случаях государство объясняется через его функции, тогда как изначально спрашивалось совсем другое: что такое само государство? И если пытаться последовательно разобраться с этим вопросом, окажется, что сущность государства гораздо загадочнее отправляемых им функций: «Государство и есть эта хорошо обоснованная иллюзия, место, которое существует, по сути, именно потому, что его считают существующим. Эта иллюзорная, но коллективно подкрепляемая консенсусом реалия является местом, к которому мы приходим, когда пытаемся вернуться к условиям таких феноменов, как академические дипломы, официальный реестр профессий или же календарь. Отступая шаг за шагом, мы постепенно приходим к месту, которое все это обосновывает. Эта таинственная вещь существует благодаря своим следствиям и благодаря коллективной вере в ее существование, которая является основанием этих следствий. Это нечто такое, чего нельзя коснуться рукой и к чему нельзя относиться, следуя примеру марксиста, который говорит: „государство делает то, государство делает это”. Я мог бы процитировать вам километры текстов, в которых слово „государство” выступает субъектом действий, подлежащим множества предложений. Это весьма опасный вымысел, который мешает нам мыслить государство. Поэтому предварительно я хотел сказать: внимание, все фразы, в которых подлежащим является государство, суть фразы теологические, что не означает, что они ложны, покуда государство является теологической сущностью, то есть той, что существует благодаря вере». Государство определяет сознание и порождает консенсус Это не столько переложение знаменитой марксистской максимы (напротив, Бурдье меняет местами базис и надстройку), сколько укоренение учения Канта о трансцендентальных формах рассудка в радикальном историцизме. Государство прививает людям общие ментальные структуры — не в последнюю очередь через образовательные институты. Речь идет о самых глубинных пластах сознания — о том, что мы не переходим на красный свет, встаем вовремя на работу, живем по календарю (на протяжении всего курса он не перестает повторять, что кажущееся естественным очень часто оказывается произвольным). Как подчеркивает Бурдье, «я не знаю ни одного анархиста, который бы не переставлял часов, когда мы переходим на летнее время, который бы не принимал в качестве данности весь этот комплекс вещей, которые в конечном счете отсылают к власти государства». Конформизм на столь фундаментальном уровне позволяет установить дальнейший консенсус во множестве измерений социального мира: будь то в отношении моральных ценностей или производимых государством классификаций (паспорт, диплом, свидетельство о браке, кредитоспособность и сотни других способов «квантифицировать и кодифицировать людей»). Более того, фундаментальное согласие служит даже условием разногласий: «чтобы вообще был возможен конфликт по поводу социального мира, нужно обладать определенным согласием относительно участков разногласия»: «Чтобы понять это чудо символической действенности, понять, что правители управляют, необходимо вслед за социологизированной неокантианской традицией сказать — здесь я пойду по стопам Дюркгейма, хотя он и не имел в виду государство, когда это писал, — что государство прививает схожие когнитивные структуры всему множеству агентов, находящихся в его юрисдикции. Государство (процитирую еще раз Дюргкейма) — это основа „логического конформизма” и „морального конформизма”. Правильно социализировавшиеся агенты разделяют общие логические, если не идентификационные, структуры, все, по крайней мере, похожи друг на друга так, что напоминают монады Лейбница, которые вовсе не обязаны общаться между собой и сотрудничать, чтобы пребывать друг с другом в согласии. В этом смысле субъекты — это лейбницевские монады. Насаждая — главным образом через систему образования — общие когнитивные структуры, неявно оценочные (нельзя говорить о черном и белом, не подразумевая при этом, что белое лучше черного), производя и воспроизводя их, заставляя их признавать, усваивать их как нечто непреложное, государство вносит важнейший вклад в воспроизводство символического порядка, который, в свою очередь, вносит решающий вклад в социальный порядок и его воспроизводство. Насаждать когнитивные и оценочные структуры — значит учреждать консенсус о смысле мира. Мир здравого смысла, о котором говорят феноменологи, — это мир, касательно которого люди сходятся во мнениях, сами того не ведая, независимо от какого бы то ни было договора, даже не подозревая, что они что-то об этом мире утверждают. Государство — главный производитель инструментов построения социальной реальности». Государство создали те, кто заинтересован в универсальном Именно поэтому государство воплощает принцип универсальности, а его агенты напоминают лейбницевские монады. Бурдье датирует зарождение современного государства XVI веком вместе с возникновением бюрократического и юридического аппаратов. Собственно, бюрократы и юристы — это и есть отцы-основатели того универсального, унифицированного и публичного государства, какое мы знаем. Именно они преобразовали средневековое государство, которое было семейным, династическим и частным. В нем не было границы между королевским домом и какой-то внешней ему политической единицей: все государство — это королевское хозяйство. Но по мере того, как королевский дом разрастается, а управление им усложняется, династическая модель парадоксальным образом порождает собственного могильщика — чиновника. Это королевские советники, легисты и всевозможные юристы, которые поначалу призваны облегчить управление государством, а в конечном счете перехватывают всю власть в свои руки. Однако власть этим новых игрокам даруется совершенно иначе: королевский дом правит благодаря унаследованному капиталу, чиновник же — приобретенному. Вместо королевской крови у бюрократа — образовательная компетенция: «Юристы — это двигатель универсального, универсализации. На их стороне право, то есть дискурс с универсальной претензией, а также особая, профессиональная способность объяснять, удостоверять правоту, приводить и производить основания, то есть переводить вещи, относящиеся к порядку фактов („это так”, „это невозможно”, „это нетерпимо” и т. д.), в порядок разума, причем двумя разными способами: за счет обращения к универсальным юридическим принципам (например, нет государства без Конституции) и за счет обращения к истории. Юристы стали первыми историками конституционного права, они первыми попытались найти прецеденты, разобрать архивы. Интересно отметить то, что люди, крайне увлеченные спорами о том, могут ли члены Парламента быть одеты в красное, то есть с головой погруженные в эти микроскопические сражения, стали в то же время авторами неслыханных исторических работ: они начали разбирать архивы, чтобы выяснить, как выглядела первая церемония ложа правосудия в XIII веке — шел ли кто-то перед королем или нет, ставил ли он в первый ряд пэров и т. д. Эта историческая работа составляла часть труда по построению государства. То есть я просто хочу сказать, что эти люди в силу своих характеристик и позиций, чтобы отстоять свои интересы, были вынуждены продвигать универсальное. Таково было их качество, то есть они не могли просто сказать: „Это вот так”. Даже когда они служили королю и абсолютизму, они удостоверяли правоту того, что может утверждаться по произволу, они были теми, кто приводит основания, и тем более это относится к тем случаям, когда они хотели отстоять свои интересы». Структуры универсальности рушатся (и их надо защищать) Пожалуй, это наиболее важное предостережение, которое мы можем извлечь из курса Бурдье. Речь вовсе не о том, что из законотворческой и правовой деятельности легистов раннего Нового времени вырос безликий, безучастный и беспристрастный монстр, по отношению к которому мы должны занять максимально антиэтатистскую анархистскую позицию. Нет, посыл скорее противоположный: мы должны ценить этот иллюзорный механизм распространения универсального. Да, со временем само слово «бюрократия» повсеместно обросло негативными коннотациями; забюрократизированность государства стали считать основой социальных проблем, а не их решением. Тем не менее в отношении генезиса и механизма государства мы должны быть не анархистами, а диалектиками: те процессы насаждения универсального, результаты которых сегодня становятся объектом социальной критики, обеспечили и прогрессивные достижения, связанные с просвещением, образованием, здравоохранением и перераспределением благ, в конечном счете суммированные в welfare state: «Государство левой руки всегда находится под угрозой, и особенно в этот момент, при левом правительстве. Я думаю, что это стоило бы развить, и я мог бы снова рассмотреть каждый из моментов, которые я изучал в связи с рождением философии государства всеобщего благоденствия, моменты в области права, в социальных науках, коммерческой деятельности и государстве; я мог бы показать в каждом из этих пунктов, как двадцать последних лет привели к разрушению всего того, что строилось начиная с XVIII века. Идет систематическая работа, в которой значительно участие принимают идеологи, которых мы часто видим в газетах; это значительная работа по демонтажу коллективной морали, публичной морали, философии коллективной ответственности и т. д. В ней участвует и ряд социологов, что представляется в каком-то смысле парадоксом, поскольку социология едва ли не по определению за коллективность. Но есть люди, которые совершают такой переворот, занимаются социологией, противоречащей фундаментальным постулатам своей дисциплины, социологией, которая выступает за снос, если можно так сказать, всего того, что связано с публичным, с государственной службой, с этой формой универсализации посредством публичного». |