Нагель. Нагель Т. Очень краткое введение в философию (3). Томас Нагель Что все это значит
 Скачать 408.12 Kb.
|
|
8 СПРАВЕДЛИВОСТЬ Разве это справедливо, что одни люди рождаются в богатстве, а другие — в бедности? А если несправедливо, то нужно ли с этим что-то делать? Мир исполнен неравенства — и внутри одной отдельно взятой страны, и между разными странами. Одни дети рождаются в состоятельных, благополучных семьях и растут, хорошо питаясь и получая хорошее образование. Другие рождаются в семьях бедняков и недоедают, не получают нормального образования и медицинской помощи. Ясно, что здесь все дело в счастливом или несчастном жребии: мы не ответственны за то, что принадлежим от рождения какому-то социальному или экономическому классу или какой-то стране. Вопрос в том, насколько глубоко и злокачественно неравенство, от которого безвинно страдают люди, не выбиравшие своей судьбы? Должны ли правящие круги употребить свою власть на то, чтобы постараться снизить уровень неравенства такого рода, за которое люди не несут ответственности? Некоторые виды неравенства насаждаются умышленно. Расовая дискриминация, например, сознательно направлена на то, чтобы лишать работы, жилья и образования одних людей в пользу других по расовому признаку. А женщинам бывают недоступны работа и привилегии, предоставляемые исключительно мужчинам. Здесь уже дело не просто в счастливой или несчастной судьбе. Расовая или половая дискриминация явным образом несправедливы: это суть формы неравенства, обусловленные факторами, которым нельзя позволить распоряжаться основами человеческого благополучия. Справедливость требует, чтобы люди со знаниями и способностями имели возможность их реализовывать, и несомненным благом являются попытки властей утвердить такое равенство возможностей. Но не так-то легко понять, как относиться к видам неравенства, возникающим в рамках обычного порядка вещей и хода событий, когда нет речи о специальной расовой или половой дискриминации. Дело в том, что даже там, где налицо равенство возможностей и любой способный и компетентный человек может учиться в университете, получить хорошую работу и купить достойное жилье, продвигаться по службе — и все это без каких-либо расовых, религиозных, национальных или половых ограничений, — даже и там все еще остается множество всякого рода видов неравенства. Люди, вышедшие из более состоятельных слоев, как правило, лучше подготовлены, образованы, располагают большими средствами; у них будет и больше шансов получить хорошее место по сравнению с конкурентами. И даже в обществе, где обеспечены формально равные для всех возможности, у одних стартовые условия и результаты будут более благоприятными, чем у других, чьи природные способности ничуть не хуже. В условиях конкуренции не только это обстоятельство, но и различия в самих природных задатках приводят к значительной разнице в достижении итоговых результатов и преимуществ. Те, чьи способности и квалификация отвечают высоким требованиям, зарабатывают гораздо больше людей без особых дарований и умений. Отчасти различия такого рода тоже зависят от удачливости. Хотя люди и должны развивать и применять на практике свои способности, все же никакая сумма усилий не позволит большинству из них играть в кино, как Мерил Стрип, писать картины, как Пикассо, или производить автомобили, как Генри Форд. Примерно так же дело обстоит и в случае других, более скромных достижений. Счастливое сочетание одновременно и при- родного таланта, и благополучной семьи, и благоприятной классовой принадлежности — важнейший фактор, определяющий доходы и положение человека в обществе, основан- ном на началах свободной конкуренции. Равные возможности приводят к неравным результатам. Неравенство подобного рода, в отличие от результатов, обусловленных расовой или половой дискриминацией, порождается выборами и поступками, в которых, самих по 31 себе, по-видимому, нет ничего дурного. Люди стараются обеспечить своих детей, дать им хорошее образование, и одни располагают для этого большими деньгами, чем другие. Люди платят за товары, услуги и развлечения, которые им нравятся, и одни товаропроизводители и продюсеры становятся богаче других, поскольку то, что они предлагают рынку, востребовано большей массой потребителей. Любой бизнес, любая организация прежде всего заинтересованы в работниках, способных хорошо выполнять свои обязанности, и больше всего платят тем, чьи квалификация и мастерство выше. И если, допустим, один ресторан ломится от посетителей, а другой, расположенной поблизости, пустует, потому что в первом талантливый шеф-повар, а во втором — так себе, то ведь клиенты, предпочитая первый и обходя второй, не делают ничего дурного — даже при том, что их выбор влечет печальные последствия для владельца второго ресторана, его персонала и их семей. Такого рода последствия особенно тревожны тогда, когда они упрочивают тяжелое положение людей. В некоторых странах значительная часть населения из поколения в поколение живет в нищете. Но даже в такой благополучной стране, какими являются Соединенные Штаты, масса людей в самом начале жизни сталкиваются с двумя факторами, работающими против них: с низким материальным достатком и малообразованностью. Некоторым удается преодолеть эти препятствия на своем пути, но такой путь гораздо тяжелее, нежели благополучная карьера при высоких стартовых воз- можностях. Но самое тревожное чувство внушает огромный разрыв в уровне благосостояния, здравоохранения и образования между богатыми и бедными странами. У большей части населения нашей планеты нет никаких шансов сравняться в экономическом отношении даже с беднейшими слоями населения в Европе, Японии и США. Эта огромная разница между счастливой и несчастной судьбой представляется откровенно несправедливой; но что (если вообще что-то) можно с этим поделать? Следует поразмыслить как о сущности неравенства самого по себе, так и о лекарственных средствах, позволяющих снизить его уровень или полностью его устранить. Основной вопрос по поводу неравенства, как такового, звучит следующим образом: какие причины или мотивы, вызывающие неравенство, следует считать злом? А основной вопрос касательно средств борьбы с ним таков: какие методы уменьшения неравенства являются правильными? В случае сознательной расовой или половой дискриминации ответ найти легко. Мотивы и причины неравенства в этом случае злокачественны, поскольку злом является то, что совершают те, кто допускает дискриминацию. А средством-противоядием против этого зла будет просто недопущение подобных действий. Если землевладелец отказывает- ся сдавать участки в аренду чернокожим, на него просто следует подать в суд. Но в иных случаях ответить на поставленный вопрос значительно труднее. Проблема в том, что те виды неравенства, которые выглядят как несправедливость, могут проистекать из причин, которые не предполагают, что люди делают что-то дурное. Кажется несправедливым, что люди от рождения гораздо более бедные, чем другие, должны страдать от лишений и жизненных препятствий, в которых сами они не виноваты. Но подобного рода неравенство существует в силу того, что одни люди больше, нежели другие, преуспели в зарабатывании денег и сделали все, чтобы помочь преуспеть своим детям, а также в силу того, что люди стремятся вступать в брак с членами собственного социально-экономического класса, преумножая тем самым свое благосостояние и укрепляя общественное положение, которые передаются от поколения к поколению. Действия, которые объединяют и взаимно усиливают эти факторы — предприимчивость, приобретательство, браки, передача наследства, заботы по обеспечению и образованию детей, сами по себе не кажутся чем-то дурным и несправедливым. Несправедливым оказывается результат (если только это действительно так): некоторые вступают в жизнь в незаслуженно невыгодных условиях. 32 Если мы протестуем против несправедливости такого расклада судеб, то, конечно, потому, что несогласны с тем, что люди незаслуженно страдают от невыгодных стартовых условий просто в силу обычного функционирования социально-экономической системы, в которой они родились. Некоторые из нас, наверное, считают также, что всякого рода не- справедливости судьбы, в которых сами люди неповинны — такие, например, как врожденные физические недостатки, — должны быть, по возможности, компенсированы обществом. Но подобные случаи мы оставим вне нашего обсуждения. Я хотел бы сосредоточиться на образцах незаслуженного неравенства, проистекающего из функционирования общества и его экономики, особенно экономики, основанной на конкуренции. Двумя основными источниками такого неравенства, как я уже говорил, являются различия между социально-экономическими классами, к которым люди принадлежат от рождения, а также различия в природных способностях и талантах, необходимых для решения насущных жизненных задач. Возможно, у вас не вызывает протест неравенство, обусловленное этими причинами. Но если все же вызывает и вы считаете, что общество должно попытаться как-то снизить его уровень, то вам следует предложить какие-то меры, которые бы напрямую противодействовали как самим этим причинам, так и их последствиям, вызывающим неравенство Итак, сами по себе эти причины, как мы видели, подразумевают сравнительно безобидные и невинные решения многих людей касательно того, как тратить свое время и деньги, как строить свою жизнь. Вмешиваться в решения людей по поводу того, какие товары покупать, как помогать своим детям, сколько платить своим работникам — это со- всем не то же самое, что вмешиваться в их дела, когда они собираются ограбить банк или подвергают дискриминации чернокожих и женщин. Более косвенным вмешательством в экономическую жизнь людей является налогообложение, особенно налоги на доходы и наследство, а также на некоторые расходы, каковые налоги могут быть нацелены на изъя- тие больших средств у богатых слоев, чем у бедных. Таков один из путей, каким правительство может попытаться снизить рост неравенства в благосостоянии между поколениями, — не давать людям сохранять все свои деньги. Важнее, однако, было бы направить общественные ресурсы, образованные сбором налогов, на преодоление некоторых препятствий в получении образования и поддержку детей из тех семей, которые не в состоянии сделать это самостоятельно. Общественные программы социального обеспечения и пытаются делать это, используя налоговые поступ- ления на пособия по медицинскому обслуживанию, питанию, оплате жилья и образования. Эти меры напрямую направлены на снижение уровня неравенства. Что же касается неравенства, проистекающего из разницы в способностях, то мало что можно сделать, чтобы повлиять на его причины, коренящиеся в конкурентных ме- ханизмах экономики — ведь их-то вряд ли можно отменить. До тех пор пока существует конкуренция между работодателями в найме работников, между работниками за рабочие места и между компаниями за покупателей, одни люди будут зарабатывать больше, чем другие. Единственной альтернативой служит централизованная директивная экономика, в которой всем платили бы строго поровну, а людей направляла бы на работу центральная власть. Хотя попытки насадить такую систему уже предпринимались, за них было зап- лачено непомерной ценой свободы и эффективности — ценой слишком великой, на мой взгляд, чтобы она была приемлемой, хотя и не все в этом со мной согласятся. Если мы хотим снизить уровень неравенства, обусловленного разницей в способностях, и не отказываться при этом от конкурентной экономики, то необходимо принять какие-то меры против самого этого неравенства. Этого можно достичь более высокими налогами на высокие доходы, бесплатным для всех (или хотя бы для малоимущих) социальным обеспечением. Эти меры могли бы включать прямые денежные выплаты самым низкооплачиваемым слоям в форме так называемого «отрицательного налога на зарплату». Ни одна из указанных мер не устранила бы полностью незаслужен- 33 ного неравенства; кроме того, любые изменения в системе налогообложения вызовут и другие последствия для экономики, включая последствия для уровня занятости и поло- жения неимущих, которые с трудом поддаются прогнозированию. Так что вопрос о терапевтических мерах всегда остается весьма сложным. Однако сосредоточимся на философской стороне дела: меры, необходимые для снижения уровня незаслуженного неравенства, проистекающего из различий в классовом происхождении и природной одаренности, должны включать вмешательство в экономическую жизнедеятельность людей преимущественно через налогообложение: правительство забирает деньги у одних, чтобы оказать помощь другим. Но это не единственное и даже не главное назначение налогов — многие налоги расходуются больше в интересах состоятельных слоев общества, чем малоимущих. Но перераспредели- тельные налоги, как их называют, имеют прямое отношение к нашей проблеме. Именно в них выражается власть правительства вмешиваться в деятельность людей, но не потому, что эта деятельность сама по себе несет какое-то зло вроде воровства или дискриминации, а потому, что она вызывает последствия, которые, судя по всему, чреваты не- справедливостью. Кое-кто не считает перераспределительное налогообложение правильной мерой, полагая, что правительство не должно чинить препятствия людям, вмешиваясь в их дела, если они не делают ничего дурного, а экономические отношения, порождающие все упомянутые проявления неравенства, совершенно непорочны и злом считаться не могут. Сторонники такой точки зрения, возможно, также считают, что нет ничего дурного и в самих этих результирующих проявлениях неравенства: даже если они и незаслуженны, а люди, страдающие от них, ни в чем не повинны, общество все же не обязано во что бы то ни стало покончить с этими проявлениями неравенства. Они говорят: это просто жизнь, и она такова, что одни люди бывают удачливее других. И предпринимать какие-то действия по этому поводу следует только тогда, когда удача и успех одних достигаются за счет при- чинения зла другим. Этот вопрос носит спорный политический характер и вызывает множество разноречивых мнений. У одних неравенство по рождению представителей разных социально-экономических классов вызывает больший протест, чем неравенство, обусловленное разницей в природной одаренности. Им не нравится зависимость от того, что одни рождаются в богатстве, а другие — в нищете; но они убеждены, что человек заслуживает того, что способен достичь собственными усилиями, так что, нет никакой несправедливости в том, что один зарабатывает много, а другой мало, поскольку первый обладает незаурядными способностями и овладел высоким мастерством, тогда как второй способен лишь на малоквалифицированный труд. Сам я полагаю, что неравенство, обусловленное обеими этими причинами, несправедливо. И уж явно несправедливо, если социально-экономическая система функционирует так, что ни в чем не повинные люди живут в условиях тяжких материальных лишений и социальных ограничений — при том, что такое положение легко можно поправить мерами социального обеспечения и перераспределительного на- логообложения. Но чтобы составить собственное мнение по этой проблеме, вы должны решить, какие причины неравенства несправедливы и какие меры против них оправданны и разумны. В основном мы говорили о проблеме социальной справедливости в рамках одного и того же общества. В мировом масштабе эта проблема значительно усложняется — как в силу весьма значительного неравенства между странами, так и в силу неясности того, какие меры для исправления положения тут возможны при отсутствии мирового правительства, которое повсеместно собирало бы налоги и следило бы за их эффективным использованием. Никаких перспектив создания мирового правительства ныне не просматривается, что и хорошо, поскольку во многих отношениях это было бы ужасное правительство. Как бы то ни было, проблема глобальной справедливости по-прежнему 34 существует, хотя и непонятно, как она может быть решена в условиях системы отдельных суверенных государств, в которой все мы живем. 9 СМЕРТЬ Все мы смертны, но не все согласны в том, что такое смерть. Одни верят, что они буду жить и после смерти тела — в раю, аду или где-то еще, — превратившись в дух или же вернувшись на землю в другом теле, возможно даже, что и не в человеческом. Другие убеждены, что они совершенно перестанут существовать: я исчезнет со смертью тела. Среди же последних одни считают полное исчезновение чем-то ужасным, а другие — нет. Иногда говорят, что никто не может помыслить и представить своего несуществования и что, следовательно, мы неспособны по-настоящему поверить, что наше существование заканчивается со смертью. Но это, по-видимому, неверно. Конечно, вы не можете представить себе своего несуществования изнутри. Вы не можете представить себе, что такое полное уничтожение, потому что оно ни на что не похоже — опять-таки, при взгляде изнутри. Но в этом же смысле вы не способны представить себе, что значит быть совершенно без сознания, даже на время. Тот, факт что вы не можете себе этого представить изнутри, еще не означает, что это для вас вообще непостижимо: вам просто нужно помыслить себя со стороны, представив, что вы погружены в глубокий сон или потеряли сознание от сильного удара. И хотя, чтобы мысленно представить такое, вы уже должны быть в сознании, это не означает, что вы представляете самого себя находящимся в сознании. То же самое и со смертью. Чтобы мысленно представить собственное уничтожение, вы должны подумать о нем со сторонней точки зрения — представить свое тело как тело человека, из которого ушла жизнь со всеми ее переживаниями. Чтобы представить себе что-то — не обязательно представлять, что бы вы чувствовали, переживая это. Когда кто-то рисует в воображении картину собственных похорон, он не воссоздает невозможную ситуацию своего присутствия на них: он представляет себе картину, увиденную глазами другого человека. Разумеется, он по-прежнему жив, когда размышляет о собственной смерти, и делать это не сложнее, чем представлять себя в бессознательном состоянии, находясь в ясном уме. Вопрос о продолжении жизни после смерти связан с проблемой «сознание — тело», которую мы обсуждали выше. Если дуализм прав и каждый человек состоит из соединения души и тела, тогда мы еще можем понять, как была бы возможна жизнь после смерти. Душа должна была бы обладать способностью к самостоятельному существованию и сознательной жизни без помощи тела: тогда она могла бы покинуть тело после его смерти, а не исчезнуть, разрушившись вместе с ним. Она не смогла бы вести сознательной жизни того рода, который связан с деятельностью и чувственным восприятием, основанными на соединении с телом (вплоть до воссоединения с новым телом), но могла бы вести какую-то иную, внутреннюю жизнь, основанную на других факторах и влияниях, например на непосредственном общении с другими душами. Я сказал, что жизнь после смерти была бы возможна, если бы дуализм был прав. Но такой возможности может и не быть, если существование души и сохранение ее созна- тельности целиком зависят от поддержки и потока стимулов, получаемых ею от тела, в котором она обитает, — и может быть, она не способна менять одно тело на другое. Но если дуализм ложен то есть ментальные процессы протекают в головном мозге и полностью зависят от биологического функционирования как мозга, так и организма в целом, тогда жизнь после смерти тела невозможна. Или, говоря точнее, для ментальной жизни после смерти потребовалось бы восстановление биологической, физической жизни: потребовалось бы вновь вернуть к жизни само тело. Технически это когда-нибудь станет возможным: может, будет возможно замораживать тела умерших, а впоследствии 35 благодаря передовым медицинским технологиям точно устанавливать причины смерти, устранять их и возвращать людей к жизни. Но даже если это и станет возможным, все же останется вопрос: кто он, этот человек, возвращенный к жизни спустя несколько столетий после смерти, — вы или уже кто-то другой? Может быть, человек, чье тело было заморожено, а позже реанимировано, — это уже на вы, а от беспамятства очнулся некто лишь очень похожий на вас и хранящий память о вашей прошлой жизни. Но если даже возможное оживление после смерти и станет оживлением именно вас и именно в вашем теле, все же это не то же самое, что обычно подразумевают под жизнью после смерти. Обычно под этим понимают жизнь без прежнего тела. Трудно взять в толк, каким образом мы можем решить, отделима наша душа от тела или нет. Все свидетельствует о том, что до смерти сознательная жизнь всецело зависит от того, что происходит в центральной нервной системе. Если держаться опыта обычных наблюдений, а не религиозных учений и заверений спиритуалистов относительно их общений с умершими, то у нас нет никаких оснований верить в посмертное существование. Но служит ли это основанием полагать, что посмертного существования нет? Я думаю — да, но кто-то еще, наверное, предпочтет нейтральную позицию. Еще кто-то, наверное, верит в посмертную жизнь, исходя из своих религиозных убеждений и без всяких доказательств. Лично я не вполне понимаю, как возможна такая религиозно мотивированная убежденность, но ведь несомненно, что часть людей такую веру питают и даже считают это совершенно естественным. Но обратимся к другому аспекту обсуждаемой проблемы: какие чувства мы должны испытывать по отношению к смерти? Что это — зло, добро или нечто нейтральное и безразличное? Я говорю о том, каким должно быть разумное отношение не столько к смерти других людей, сколько к своей собственной. Следует ли воспринимать неизбежность смерти с ужасом, сожалением, безразличием или облегчением? Ясно, что все зависит от того, как понимать смерть. Если есть жизнь после смерти, то перспектива смерти будет зловещей или счастливой — в зависимости от того, где окажется ваша душа. С философской же точки зрения более трудным, но и более интересным является такой вопрос: как нам относится к смерти, если она — конец всему? Страшно ли исчезнуть, перестать быть? Люди по-разному думают на этот счет. Одни говорят, что мертвым, наверное, все равно: несуществование, абсолютное небытие для них — ни добро, ни зло. Другие скажут, что полное уничтожение, совершенное исключение всякой возможности будущей жизни есть абсолютное зло, даже если это ждет всех нас. Третьи утверждают, что смерть — это благо (если, конечно, она настигает человека не слишком рано, а в свое время), поскольку жить вечно было бы невыносимо надоедной скукой. Если смерть, после которой нет ничего, это либо благо, либо зло для того, кто умирает, то это конечно же негативное благо или зло. Поскольку само по себе посмертье — ничто, оно не может быть приятным или неприятным. Если оно — благо, то потому, должно быть, что означает отсутствие чего-то плохого (например, скуки или боли); если — зло, то потому, что означает отсутствие чего-то хорошего (например, интересных и приятных впечатлений). Итак, может показаться, что смерть не имеет никакого значения, позитивного или негативного, поскольку тот, кто не существует, не знает ни пользы, ни вреда: в конце кон- цов, надо быть кем-то, чтобы претерпевать благо или зло, пусть даже и негативные. Но на поверку оказывается, что суть проблемы не в этом. Мы можем сказать, что смерть стала избавлением или злом для человека, который только что был еще жив. Представим, например, что кто-то оказался в горящем доме и отрезан огнем от выхода. Обрушившиеся перекрытия вызвали мгновенную гибель. Этот человек не мучился перед смертью, корчась в пламени. В этом случае, по-видимому, мы можем сказать, что ему повезло — он 36 умер без мучительных страданий, избежав чего-то худшего, предсмертной агонии. На сей раз смерть предстала негативным благом, спасшим человека от безусловного зла, которое иначе он претерпел бы в следующие пять минут. А тот факт, что такое негативное благо отнюдь не стало для него источником наслаждений, никак не означает, что оно вообще не было для него благом. «Для него» — то есть для того человека, который был еще жив на момент случившегося и который мучился бы, если бы не погиб. То же самое можно сказать о смерти как негативном зле. Когда вы умираете, приходит конец всему тому хорошему, что составляет вашу жизнь: не будет больше вкусной еды, кино, путешествий, бесед, любви, книг, работы, музыки — вообще ничего. Если все это было добром, то их отсутствие — зло. Конечно же вы не будете скучать обо всех этих вещах: смерть — это не подобие одиночного тюремного заключения. Но конец всего хорошего, что есть в жизни, из-за прекращения самой жизни — это, очевидно, негативное зло для человека, который жил-жил, и вот его уже нет. Когда умирает кто-то из наших знакомых, мы испытываем грусть и сожаление не только и не столько за себя, сколько за усопшего — ведь он не может видеть, как светит сегодня солнце и как пахнет хлеб в тостере. Когда мы размышляем о собственной смерти, то мысль о том, что все, чем хороша жизнь, будет отобрано смертью, конечно же дает повод для горьких сожалений. Но этим дело не кончается. Большинство людей стараются как можно полнее насытить свою жизнь удовольствиями, но некоторых настолько страшит сама мысль о небытии, что этот страх не поддается объяснению на основе всего сказанного до сих пор. Мысль о том, что мир останется, а вас — не будет, что вы превратитесь в ничто, очень трудно уложить в сознании. А почему, собственно? Мы все согласны, что было время, когда нас еще не было на свете, когда мы еще не родились. Так почему нас должна так уж волновать и смущать перспектива небытия после смерти? Но почему-то последнее воспринимается не так, как первое. Перспектива небытия страшит — многих, по крайней мере, — так, как не может страшить небытие в прошлом, до рождения. Страх смерти весьма загадочен, его трудно понять, в отличие от сожалений по поводу конечности жизни. Легко понять наше возможное желание пожить подольше и насладиться жизнью побольше, и поэтому мы воспринимаем смерть как негативное зло. Но вот как может перспектива собственного небытия вызывать реальную тревогу, смятение? Если мы на самом деле исчезаем после смерти и нам нечего ждать и не на что надеяться, то чего же тогда бояться? Логически рассуждая, смерти следует страшиться только в том случае, если есть возможность пережить ее и подвергнуться некой непостижимой трансформации. Однако это не мешает множеству людей думать, что исчезновение в небытии — это едва ли не самое худшее, что может с ними случиться. |