Каждый сказочный жанр отличается своеобразием художественного вымысла и повествовательной формы, оригинален по происхождению, характеризуется особыми, только ему присущими типами героев и самостоятельным кругом сюжетов.
3.1. Сказки о животных
Сказки о животных (или животный эпос) выделяются по тому основному признаку, что их главные герои — животные. Особенно популярны были сказки "Лиса крадет рыбу с воза (саней)", "Звери в яме", "Кот, петух и лиса", "Кот и дикие животные", "Волк-дурень", "Коза луплена".
В мировом фольклоре известно около 140 сюжетов животного эпоса, в русском — 119. Значительная их часть оригинальна. Так, у других народов не встречаются сказки "Лиса-повитуха", "Кот, петух и лиса", "Волк в гостях у собаки", "Терем мухи". Самобытность и свежесть восточнославянского животного эпоса отмечалась не раз. Однако в составе репертуара всех сказок он занимает только около 10% сюжетов и относительно мало распространен (лишь немногие сказки записаны более 10 раз).
В сказках о животных сохранились следы того периода примитивного ведения хозяйства, когда человек мог только присваивать продукты природы, но еще не научился их воспроизводить. Основным источником жизни людей в то время была охота, а хитрость, умение обмануть зверя играло важную роль в борьбе за выживание. Поэтому заметным композиционным приемом животного эпоса является обман в его разных видах: коварный совет, неожиданный испуг, изменение голоса и другие притворства. С опытом древних охотников связана постоянно упоминаемая загонная яма1. Умеющий перехитрить, обмануть — побеждает и получает выгоду для себя. Русская сказка закрепила это качество за одним из своих центральных персонажей — лисой.
В сказках часто фигурируют представители дикой фауны. Это обитатели лесов, полей, степей: лиса, медведь, волк, дикий кабан, заяц, еж, лягушка, мышь. Разнообразно представлены птицы: ворон, воробей, цапля, журавль, дятел, тетерев, сова. Встречаются насекомые: муха, комар, пчела, муравей, паук; реже — рыбы: щука, окунь.
По мере исторического развития стали возникать сказки и о прирученных домашних животных и птицах. Славян повседневно окружали и сделались персонажами их сказок вол, лошадь, баран, овца, собака, кот, петух, утка, гусь. В сказки вошел и сам человек как равноправный участник событий. Поскольку jth сказки уже очень давно предназначались в основном для ми "рнь-ких слушателей, то и действующие в них люди приобрел м'-зацию, понятную детям: дед, баба, внук, внучка. Ум человека и
дружба, взаимопомощь домашних животных стали противопос-' тавляться грубой силе и хитрости обитателей дикой природы.
Наиболее архаичный сюжетный пласт животного эпоса относится к доземледельческому периоду. В этих сказках в основном отражен реальный древний быт, а не мировоззрение людей, которое тогда было в зачаточном состоянии. Прямые отзвуки верований, обожествления зверя, обнаруживаются в единственной сказке — "Медведь на липовой ноге" (СУС 161 А*). Поверья восточных славян о медведе, разнообразные сведения фольклора, этнографии и археологии свидетельствуют о том, что здесь, как и у многих других народов, медведь действительно был обожествлен. Сказка "Медведь на липовой ноге" напоминает о существовавшем некогда запрете наносить ему вред. Во всех остальных сказках медведь одурачен и высмеян.
Например: "Жила-была баушка. Поехала в лес по хворост. Вдруг слышит: в болоте хряснуло, в лядине стукнуло — медведь иде.
— Бабка, бабка, съем я кобылку.
— Не ешь, такой-сякой, дам тебе теплушку".
В другой раз она пообещала медведю крепушку, а в третий — по-томболку. Но когда зверь пришел за этим в деревню, то оказалось, что теплушка — это теплая печушка-запечушка, на которой лежит бабушка; крепушка — крепко запертые ворота; потомбалка — "в лес не едет да дров не везет" ("Медведь и старуха")1.
Здесь можно назвать многие сюжеты: "Кот и дикие животные", "Медведь учится играть на скрипке (или плотничать)", "Мужик, медведь и лиса". Глупее медведя оказывается, пожалуй, лишь волк.
Насмешка над зверем указывает на разложение тотемного культа. Не случайно у восточных славян была распространена "медвежья потеха" — драматизированное увеселение, гротескное глумление над обрядами прошлого. По отношению к основному сюжетному корпусу русского животного эпоса мы вправе говорить не о следах тотемизма, а только о фантастическом приеме наделения зверей человеческой речью и разумом, т. е. о чисто художественной условности этих образов.
Русские сказки о животных связаны со смехом и даже с натуралистическими подробностями, которые, по наблюдениям В. А. Бахтиной, "воспринимаются как фантастические и носят глубокий содержательный характер. Эта смеховая народная фантастика,
обыгрывающая телесный низ, физиологический акт голода, еды и нечистот, служит одним из средств характеристики персонажа..."1. В животном эпосе сохранились следы профессионального искусства скоморохов — бродячих артистов-увеселителей, разыгрывавших обычно и "медвежью потеху". Не случайно часть репертуара сказок о животных оказалась прямо противоположной задачам народной педагогики. По своему грубому, хотя и остроумному эротическому содержанию такие сказки стали предназначаться исключительно для мужской аудитории, примкнув к определенной группе анекдотических сказок (СУС 36, -36', -ИЗ С", -152 С и др.).
Позже под влиянием литературы (в частности, с проникновением в Россию в XVIII в. переводов басен Эзопа) в русском животном эпосе заметно усилилась сатирическая струя, появилась тема социального обличения, подсказываемая самой жизнью.
К примеру, сказка о лисе, вознамерившейся "исповедать" петуха, подверглась ряду литературных переделок в рукописных, печатных сборниках и в лубке. В результате в народное исполнение этой сказки проникли элементы книжного стиля, сатирически имитирующие речь церковнослужителей2.
Сатира, а также натуралистическая эротика нашли свое дальнейшее развитие в устном анекдоте с персонажами-животными. В целом сказки о животных широко отражают человеческую жизнь. В них запечатлен крестьянский быт, богатая гамма людских качеств, человеческие идеалы. Сказки образно обобщили трудовой и жизненный опыт людей. Выполняя важную дидак-тико-познавательную задачу, они передавали знания от взрослых к детям.
Сказки о животных существенно отличаются от литературной басни. В баснях аллегория рождается умозрительно, дедуктивным путем, поэтому всегда однонаправленна и абстрактна. Сказки же идут от жизненной конкретности, сохраняя при всей условности своих персонажей их живое обаяние, наивное правдоподобие. Сказки соединяют в образах животных человеческое и звериное с помощью юмора, веселья. Как бы играя словом, забавляясь, сказочники наблюдательно и метко воссоздавали черты реальных обитателей родной фауны. В процесс словотворчества вовлекался и ребенок-слушатель, для которого зна-
комство с окружающим миром и обучение речи превращалось в увлекательную игру.
А. М. Смирнов провел сопоставление вариантов сказки "Терем мухи". "Весь художественный смысл ее, — писал исследователь, — дать по возможности меткое обозначение, ярко изобразить предмет, в одном-двух словах подчеркнуть его характерную сущность"1. В поэтической речи сказочника новые слова часто возникали под действием аллитерации, рифмы, ритма — ради словесной игры. Вместе с тем сказка "Терем мухи" содержит многочисленные примеры смыслового происхождения новых слов: каждое животное вызывало свой ряд впечатлений, и это разрабатывалось в вариантах сказки ее разными исполнителями.
Прозвища лягушки связывались со звуками, производимыми ею в воде: на воде рахотуха, жабка-скрякотушка, лягушка-квакушка, на воде балагта. Зайчик возбуждал зрительные впечатления: зайка-белянка Иванов сын, зайчик-побегайчик, зайчик-лапанчик, зайка-поплутайка. Медведь и волк сопровождались прозвищами моторного характера: при берлоге валень, лесной гнет, всем подгнетыш, всех-давишь, "Миша корчин — пришел вас корчить". Лиса получала оценочные характеристики: лиса-краса, лисица-красавица, лиса-кумушка, лисичка-сестричка, при беседе красота, "я лисиця, масляна губиид, дивья красовиця, малинов цвет"; а также: лиса лукава, лиса — ласковые словеса. Лиса Патрикеевна. А вот какими прозвищами наделяли сказки столь известного им кота: котинька, коток, кот-коток — серенький лобок, мур лышко, кот Васька, Котофей Иванович, серый кот, шкодливый кот, могучий кот, котюга.
Педагогической направленности сказок о животных соответствуют и другие их особенности. Игровое исполнение сочеталось с ясной, дидактически обнаженной идеей сюжета, художественной простотой формы. Сказки имеют небольшой объем и отчетливую композицию, универсальным приемом которой является встреча персонажей и драматизированно разыгрываемый диалог. Писатель и фольклорист Д. М. Балашов отметил, что в детских сказках "медведь говорит низким, грубым голосом, бабка — тоненьким голоском, и т. п. Такая манера не свойственна при рассказывании "взрослых" сказок"2.
В повествование часто включаются песенки.
Например, песенка колобка конкретно и образно изображает процесс его приготовления. В другой сказке песенка обнаруживает грубый голос волка, прикинувшегося матерью козлят. Волк заставляет кузнеца "перековать" ему горло и снова повторяет песенку козы, но уже тонким голоском. А сказка "Кот, петух и лиса" превращается в своеобразное творческое состязание между коварной лисой и преданным другом — котиком. В природе самым "певучим" среди этих животных является петушок, но сказка отводит ему только роль обольщенного лестью доверчивого слушателя лисьих песен, которого лиса и уносит. Однако в конце концов она сама становится жертвой подобного обмана, так как очарована артистизмом котика:
"...Не найдя своего товарища, унесенного злодейкою лисою, кот погоревал, погоревал и пошел выручать его из беды. Он купил себе кафтан, красные сапожки, шапочку, сумку, саблю и гусли; нарядился гусляром, пришел к лисициной избе и поет:
Трень-брень, гусельки,
Золотые струнушки!
Дома ли Лисафья
Со своими со детками...»1
Благодаря диалогам и песенкам исполнение каждой сказки превращалось в маленький спектакль.
В структурном отношении произведения животного эпоса разнообразны. Встречаются одномотивные сказки («Волк и свинья», «Лиса топит кувшин»), но они редки, так как очень развит принцип повторяемости. Прежде всего он проявляется в кумулятивных сюжетах разного вида. Среди них – троекратный повтор встречи («Лубяная и ледяная хата»). Известны сюжеты с многократной линией повторяемости («Волк-дурень»), которые иногда могут претендовать на развитие в дурную бесконечность («Журавль и цапля»). Но чаще всего кумулятивные сюжеты представлены как многократно (до 7 раз) возрастающая или убывающая повторяемость. Разрешающую возможность имеет последнее звено. Так, только последняя из всех и самая маленькая – мышка – помогает выдернуть большую-пребольшую репку, а «терем мухи» существует до тех пор, пока не приходит последний и самый большой из зверей – медведь.
Для композиции сказок о животных большое значение имеет контаминация. Лишь в небольшой своей части эти сказки представляют устойчивые сюжеты, в основном же в указателе отражены не сюжеты, а только мотивы. Мотивы соединяются друг с
другом в процессе рассказывания, но почти никогда не исполняются отдельно. Контаминации этих мотивов могут быть как свободными, так и закрепленными традицией, устойчивыми. Например, мотивы "Лиса крадет рыбу с воза" и "Волк у проруби" всегда рассказываются вместе.
3.2. Волшебные сказки
Волшебные сказки, как и все остальные, отличаются от животного эпоса прежде всего тем, что их главным героем является человек. Герой волшебных сказок молод: он достиг брачного возраста, полон сил и готов ко взрослой жизни. Но сначала ему приходится пережить нелегкие испытания, соприкоснуться с разнообразными чудесными силами. Чудесный вымысел лежит в основе волшебных сказок.
Древнерусские языческие жрецы (звездочеты, чародеи и предсказатели) назывались "волхвами". "Волхвовать" — совершать колдовство или гадание. Отсюда происходит "волшебный" — "чудесный, сверхъестественный.
Волшебные сказки ученые называли "мифическими", "чудесными", "фантастическими", однако термин "волшебные", введенный В. Я. Проппом, употребляется чаще всего.
"Сравнительный указатель сюжетов" (СУС) учитывает 225 сюжетов или сюжетообразующих мотивов этого жанра, самые популярные из них опубликованы в сотнях вариантов. В их числе: "Победитель змея", "Бой на калиновом мосту", "Три подземных царства", "Смерть Кащея в яйце", "Чудесное бегство", "Звериное молоко", "Мачеха и падчерица", "Сивко-Бурко", "Конек-горбунок", "Незнайка", "Волшебное кольцо".
Волшебная сказка имеет свои исторические корни. В отличие от животного эпоса, она восходит к более позднему, земледельческому периоду, отражает новые черты быта и уже развитое мировоззрение людей, их языческие верования и обряды.
Глубокий след в волшебной сказке оставили земледельческие культы земли, воды, солнца. В сказке, чтобы перевоплотиться, нужно удариться о сыру землю. Разнообразной волшебной силой обладает вода: оживляет мертвого, омолаживает старого, дает зрение слепому, делает героя сильным, а его врага слабым. Неотъемлемой художественной чертой жанра является красочное сияние золотых предметов сказочного мира — в данном случае эпитет "золотой" обозначает цвет солнца.
Такой его смысл золотые предметы сказки раскрывают в своих функциях. Например, в сказке "Сивко-Бурко" царевна пометила своего жениха золотым перстнем, от прикосновения которого у него как солнце во лбу воссияло.
Волшебная сказка несет в себе разнообразные следы тотемистических верований. С древними представлениями о супруге-тотеме связаны сказки о чудесных невестах и женихах. Главный герой часто вступает в союз с невестой-птицей. Отзвуком древних брачных обрядов является их первая встреча у воды: на берегу моря, реки или озера.
Устойчиво повторяется одна и та же ситуация: герой прячется, в это время прилетают три утицы, опускаются на берег, превращаются в девушек и идут купаться. Пока они купаются, герой похищает одежду (или крылышки) одной из девушек. Накупавшись, сестры улетают, а она обращается к похитителю с ритуальным вызовом: "Отзовись, — говорит, — кто взял мои крылышки? Коли стар человек — будь мне батюшка, а старушка — будь мне матушка; коли млад человек — будь сердечный друг, а красная девица — будь родная сестра!" Герой выходит из укрытия, и девушка подтверждает свою клятву: "Давши слово, нельзя менять; иду за тебя, за доброго молодца, замуж!"1
С тотемистическими верованиями связаны сюжетные мотивы о чудесном рождении богатыря. Одна из таких сказок — "Иван — Медвежье ушко":
Жиу поп. У попа была попадья очень красива, и ходил медвидь и три года на нее зарился. На цетвертый ее и увел. Вот жить им, жить — родился сын, нарекнули имя: Иван, Медвежье ушко. Иван Медвежье ушко растет не по дням и цясам, и вырос он большой и говорит матери: "Цьто же, мама, у нас тятенька мохнатый, а мы не мохнатые?" — "А то, цьто, Ваня, мы руськие, а ен зверь лесо-вой". — "Пойдем-ко, матушка, на святую Русь!"2
Тотемом-прародителем была также рыба. В сказке "Бой на калиновом мосту" бездетный царь велит зажарить и подать царице златоперую щуку. Царица ее съела, одно перышко попробовала кухарка, а очистки слизала корова. В результате все трое родили по богатырю: голос в голос и волос в волос.
Особенно часто животные-тотемы являются чудесными помощниками героя. Они могут быть связаны с умершими родителями. Девушке-сироте помогает корова ("Мачеха и падчерица"), а Иванушке — конь ("Сивко-Бурко").
Конь всегда сопутствует герою волшебной сказки. Он связан с солнцем и тридесятым царством. Чудесный сказочный конь — в звездах, с месяцем и солнцем, с золотыми хвостом и гривой — появляется ночью и излучает ослепительный свет.
В народе довольно широко была известна деревянная игрушка-каталка в виде коня, обязательно окрашенная в красный цвет. • И в царском быту сохранялся обычай изготовлять коня для мальчиков.
Когда будущему царю Петру I исполнился год, ему стали готовить "потешную лошадку". Из липового дерева вырезали конскую фигурку — такой величины, чтобы царевичу было впору. Коня обтянули белой жеребячьей кожей, утвердили на четырех железных колесиках. Изготовили седло, обитое по белому войлоку красным сафьяном: сверху серебряными гвоздиками, снизу медными. Из серебра сделали пряжки и наконечники на подпруги. К седлу приделали железные стремена, покрытые листовым золотом и серебром; под седло был подложен чепрак, подбитый алой тафтою. Серебряная с чернью уздечка была украшена "каменьями с изум-рудцами". Был и серебряный с золотом галун, и серебряная паперсь, украшенная драгоценными камнями. Игрушка царевича напоминала сказочного коня1.
"Потешная лошадка" готовила мальчика к инициации: обряду сажа-ния на живого коня, который совершался обычно в семилетнем возрасте. Когда-то это был воинский обряд, посвящение в ратный чин: в седле и со стрелами. При этом у мальчика подстригали волосы, поэтому обряд назывался "постриги".
В сказках упоминаются разнообразные орудия труда: топор, соха, плуг, ярмо, веретено, прялка, ткацкий стан. Издавна они считались священными, так как использовались в производстве пищи и одежды — того, что соприкасается с телом человека. В быту они украшались магическим орнаментом, а в сказке превратились в чудесные предметы: топор-саморуб, скатерть-самобранку, золотое веретенце, волшебные жерновки (зернотерки) — "что ни повернешь — все блин да пирог ". Наряду с ними фигурирует архаичное оружие охотников — дубина: позолоченная палица в пятьдесят пудов, чудесная дубинка.
Мифологическое сознание было основано на идее бессмертия и единства живых существ. С этими представлениями связано оборотничество — поэтический прием волшебной сказки. Живое может выступать в разных обликах. Например, в сказке "Хитрая наука" важную роль играет мотив "преследование — спасение". В нем развиваются две линии перевоплощений: колдуна и его ученика1.
В восточнославянских сказках особое значение имеет образ Бабы Яги. Он восходит к эпохе матриархата и многое в нем остается загадочным (например, существует несколько предположений, но нет убедительного объяснения самого имени "Яга"). К Яге по ее зову бежит всякий зверь, ползет всякий гад, летит всякая птица. Она не только повелительница живых существ, но и хранительница огня для очага (не случайно сказка связывает с ней предметы утвари — ступу, помело, кочергу).
О глубокой древности Бабы Яги говорит двойственность ее свойств: она может быть и помощником, и противником. Яга указывает дорогу в Кащеево царство, от нее герой получает чудесные предметы и волшебного коня. Вместе с тем Яга выступает как воительница, мстительница, похитительница детей. В родовом обществе Яга олицетворяла мать-родоначальницу, и сказка подчеркнуто утрирует ее женские признаки, хотя делает это, вследствие падения культа, уже с насмешкой: "Сидит Яга Ягинишна, Овдотья Кузъминишна, нос в потолок, титьки через порог, сопли чрез грядку, языком сажу загребает "2.
Мотив встречи героя с избушкой Бабы Яги известен по многим сюжетам волшебных сказок. Его происхождение В. Я. Пропп объяснил в связи с обрядами инициации родового общества, которыми достигшие зрелости юноши посвящались в охотники (воины), а девушки принимались в круг матерей3. В основе обрядов лежала воображаемая смерть, когда человек якобы посещал царство мертвых и приобретал там чудесные свойства, а затем возрождался в новом качестве. В двух книгах ("Морфология сказки" и "Исторические корни волшебной сказки") Пропп показал, что единообразие сюжетного строения разных произведений этого жанра соответствует таким обрядам древности. Подводя итог своим изысканиям, он писал: "Мы нашли, что композиционное единство сказки кроется не в каких-нибудь
особенностях человеческой психики, не в особенностях художественного творчества, оно кроется в исторической реальности прошлого. То, что сейчас рассказывают, некогда делали, изображали, а то, чего не делали, представляли себе"1.
Внутри сказочного сюжета отчетливо выделены два пространства: мир людей и чудесное тридевятое царство, тридесятое государство — не что иное, как мифическое царство мертвых. В представлении древних оно было связано с солнцем, поэтому сказка изображает его золотым. В разных сюжетах чудесное царство расположено под землей, под водой, в далеком лесу или на высоких горах, на небе. Следовательно, оно очень удалено от людей и перемещается, подобно суточному движению солнца. Именно туда отправляется герой волшебной сказки за чудесными золотыми диковинками и за невестой, а потом возвращается с добычей в свой дом. От реального мира тридевятое царство всегда отделено какой-то границей: тяжелым камнем, столбом с надписью о трех дорогах, высокой крутой горой, огненной рекой, калиновым мостом, но особенно часто — избушкой Бабы Яги. В. Я. Пропп пришел к выводу, что Яга — умершая мать, покойник, проводник в загробный мир.
В обрядах древних людей избушка была зооморфным изображением. Сказочная избушка сохраняет признаки живого существа: она слышит обращенные к ней слова ("Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом"), поворачивается, и, наконец, у нее курьи ножки. Зооморфный образ избушки связан с курицей, а курица во всей системе этнографии и фольклора восточных славян символизировала женское плодородие. Сказочный мотив встречи с избушкой Яги донес отзвуки именно женской инициации.
Герой сказки отправляется в иной мир чаще всего потому, что туда унесена близкая ему женщина: невеста, сестра, жена, мать. Сюжет о похищении женщины ("основной сюжет") В. Я. Пропп выделил как наиболее типичный для волшебно-сказочного жанра. Он писал: "Если бы мы могли развернуть картину трансформаций, то можно было бы убедиться, что морфологически все данные сказки могут быть выведены из сказок о похищении змеем царевны, из того вида, который мы склонны считать основным"2. Исторически это связано с реальными жертвоприношениями женщин. Сказка, в отличие от обрядов, отразила более древнюю этнографическую реальность: в ней содержится "память" не о заместительной, а об изначальной жертве
— самой женщине. Но, как и обряды, сказка выразила неизбежное прогрессивное стремление преодолеть этот жестокий обычай, который на новом уровне человеческого сознания уже утратил свою мотивировку. Главная тема сказки — освобождение и возвращение женщины. В сказке появился герой-освободитель, с которым стала связываться ее идейность. Своим финалом — свадебным пиром — сказка начала поэтизировать личное чувство человека.
Сюжет о возвращении похищенной женщины характерен для всего мирового фольклора. Он типологически возникал у разных народов мира как противопоставление обрядам древности, в которых были жертвоприношения. С ним связан и главный признак мифологического противника героя — функция похищения, хотя сам этот образ в процессе исторического развития многократно менялся.
К функции похищения стали прикрепляться разные мифологические персонажи, олицетворявшие в древности могучие силы природы и потусторонний мир. В сказке "Три подземных царства" (СУС 301 А, В) похитителем является старичок; старый дед; мал человек; старицек с ноготок, борода с локоток, усы по земле тащатся, крылья на версту лежат. Иногда он влетает в облике птицы и, ударившись об пол, принимает свой вид; в некоторых случаях просто является птицей (Орел, Ворон Вороно-вич). Есть у него и другие названия: Вихорь, Вихорь Вихоревич, Вихорь-птица, буйный вихрь, нечистый дух. Иногда он принимает облик Змея.
А. Н. Афанасьев трактовал Змея как "воплощение молнии, низведенной некогда... на домашний очаг"1. В. Я. Пропп видел в нем связь с разнообразными стихиями (огнем, водой, горами, небесными силами) и с животным миром (в частности, с рыбой). Он писал: "Змей вообще не поддается никакому единому объяснению. Его значение многообразно и разносторонне"2. Сказочный Змей — огнедышащий и многоголовый; его образ часто подвергается утроению (Змей с тремя, шестью, девятью головами).
Змею близок другой мифологический образ — Кащей Бессмертный. Афанасьев писал: "Кащей играет ту же роль скупого хранителя сокровищ и опасного похитителя красавиц, что и змей; оба они равно враждебны сказочным героям и свободно заменяют друг друга..."3 Однако, в отличие от Змея, Кащей все же
мыслится как существо человекообразное. Свою жертву он никогда не съедает. Кроме того, образ Кащея не получает утроений. Слово "кощей" заимствовано от кочевников, оно свободно употреблялось в древнерусском языке в значении "пленник, раб". Сказка знает изображение Кащея в неволе ("Смерть Кащея от коня"), поэтому можно предположить, что его имя изначально было эпитетом.
Фантастическими противниками героя являются также Морской царь, Чудо-Юдо. Часто противник выступает в роли преследователя, что особенно характерно для образа "летящей" Яги: Нагоняет их баба-яга на железной ступе, медным толкачом погоняет1.
Происхождение Яги такого типа обнаруживается, если сопоставить разные варианты сказки "Бой на калиновом мосту"(СУС 300 А). В сказке есть мотив преследования убегающего героя. Как отмечал еще А. Н. Афанасьев, он восходит к мифу о туче, проглатывающей солнце. Преследовательница выступает прежде всего как поглотительница с разверстой пастью, куда герой бросает коней, соколов, собак; она проглатывает и его братьев — и продолжает погоню.
Образ преследовательницы подвергся трансформации. Его изначальный облик — огромная туча: Заходит облачина и развевает пасть от самого неба до земли...2Затем туча стала Змеей, разъяренной мстительницей, матерью трех Змеев, убитых богатырем в поединке. Но функция заглатывания привела к тому, что это могла быть просто пасть, разинутая от земли до неба3, или свинья — самое прожорливое животное: разинула харю от земли до небесы4. Побежденная преследовательница превращается в воду, огонь, пепел, прах, грязь — во все это могла превратиться в мифе поверженная туча.
Еще позже Змею-мать начал заменять образ Яги. Это сделалось возможным потому, что со временем (под влиянием христианства) усилилась отрицательная характеристика Яги, но очень прочно удерживалась в памяти ее материнская сущность. Однако и Яга первоначально сохраняла признаки тучи-поглотительницы: Баба Яга запустила одну губу по-под небесами, другую по земле волочит5. Таким образом произошло оформление
второго, полностью отрицательного типа "летящей" Яги. А вслед за тем сформировался как самостоятельный и получил распространение по разным сказкам мотив "Бегство от ведьмы" (СУС 313 Н*). Бросание в пасть коней, собак, мешков с солью, буханок хлеба и проч. заменилось в нем бросанием чудесных предметов: гребешка, превращающегося в густой лес; камушка, вырастающего в огромную гору; полотенца, разливающегося рекой (иногда огненной). В ее воде или огне и гибнет Яга.
Жанровая форма волшебной сказки определилась в фольклоре довольно поздно, только после упадка мифологического мировоззрения. В это время актуальными становились новые проблемы, порожденные распадом родового общества. У восточных славян быт принял форму патриархальной семьи. Взаимоотношения ее членов, противоречия между ними легли в основу второго конфликтного слоя сюжетов волшебных сказок. Новый конфликт напластовался на древний, мифологический. Героем сделался обездоленный и невинно гонимый член семьи: младший брат, младшая сестра, падчерица. Появилась новая группа его противников, также реальных: старшие братья, старшие сестры, мачеха. С помощью волшебных сил сказка стала наделять своего героя богатством и счастьем, а его гонителей наказывать — и это стало ее идейным пафосом.
Герой волшебной сказки — обычный человек, нравственно и экономически ущемленный в результате исторического переустройства бытового уклада. Собственно сказочный конфликт — семейный, именно в нем проявилась социальная природа жанра волшебной сказки. Два конфликта разной исторической глубины — мифологический и семейный — соединились в рамках одного жанра благодаря образу главного героя, который во всех своих модификациях сочетает мифологические и реальные (бытовые) признаки.
От мифологии сказка унаследовала два типа героя: "высокий" (богатырь) и "низкий" (дурачок); самой сказкой порожден третий тип, который можно определить как "идеальный" (Иван-царевич). Герой любого типа, как правило, является третьим, младшим братом и носит имя Иван. Уже само по себе это имя развило больше 150 производных форм, а в сказке оно еще и дополнялось прозвищами (царевич, дурачок, Медвежье ушко...). Происходя от библейского Иоанн, это имя несколько веков было самым распространенным на Руси: каждый четвертый мужчина звался Иваном. И на московском престоле почти сто лет находились Иваны (Иван Грозный в общей сложности 51 год, а дед его, тоже Иван, 43 года).
Наиболее древний тип героя — богатырь, чудесно рожденный от тотема. Наделенный огромной физической силой, он выражает раннюю стадию идеализации человека. Вокруг необычайной силы богатыря как его главного качества и развивается сюжет, кульминацией которого становится подвиг героя в битве со Змеем (в сказках: "Бой на калиновом мосту", "Победитель Змея", "Змееборец Кожемяка", "Три подземных царства", "Ка-тигорошек" и др.).
Образ дурачка характерен для сказок "Сивко-Бурко", "Конек-горбунок", "Незнайка", "По щучьему велению". Он сочетает в себе неприглядный внешний вид и подчеркнуто выделяемую красоту внутреннего мира. В этом типе героя особенно заметна важная идейная установка жанра: проверка нравственных качеств одариваемого человека. Герой волшебной сказки проходит не только через фантастические испытания, но и через испытание доброты, трудолюбия, отзывчивости, терпеливости, смелости, уважения к старшим. Это испытание он также выдерживает. Философский смысл жанра можно определить так: наделение обделенного, но достойного.
Особенно характерен для волшебной сказки Иван-царевич — образ, который выразил новый исторический этап идеализации человека. Сказочная царственность — это опоэтизированная мечта народа о предельно возможном личном благополучии и счастье. Но такое представление могло возникнуть только в социально развитом обществе, когда появилось историческое представление о царях. Образ Ивана-царевича характерен для сюжетов "Царевна-лягушка", "Медный лоб", "Молодильные яблоки", "Чудесные дети", "Волшебное зеркальце" ("Мертвая царевна") и многих других. В поздний период волшебно-сказочный царь иногда наделялся конкретными социальными и историческими признаками, что свидетельствовало либо о разрушении традиционной поэтики, либо об эволюции волшебной сказки в новеллистическую, например "Красавица-жена" ("Пойди туда — не знаю куда...").
Волшебная сказка знает все три типа главного героя в женском варианте (Царь-девица, царевна, падчерица). Но таких сюжетов немного, более всего распространены сказки о падчерице. Основная роль героини волшебной сказки — быть помощницей жениха или мужа. Такая сюжетная роль, идущая от древнего обычая активного поведения женщины в выборе жениха, повлияла на содержание образа сказочной царевны. Она — волшебница, родственно связанная с чудесными силами: солнечным миром (Золотоволосая Елена), морской стихией (Марья Мо-ревна, прекрасная королевна), тридесятым царством (царевна-лягушка).
Ее родные братья — Ветер, Вихрь и Буря — являются, если дунуть в волшебный рожок. Но самое ценное в образе невесты то, что она непременно красавица и царевна. Сказка как будто не находит слов, чтобы передать ее красоту: "Зрел бы, смотрел, очей не сносил!" Женитьба на ней — предел желаний героя.
Связанная по происхождению с древними инициациями и с вечной мечтой человека о счастье, сказка сохранила в своей глубине жизненно важную идею продолжения человеческого рода. В мифологии магический призыв плодородия отождествлял человека, растительный и животный мир, соединял все живое по признаку жизни. В волшебной сказке весь ее чудесный мир (животные, растения, богатыри-великаны — Дубыня, Горыня, Усыня; чудесные искусники — Объедало, Опивало, Мороз-трескун; чудесные предметы) — весь мир объединен общим желанием помочь герою, увенчать путь его испытаний свадебным пиром.
Подчиняясь сложившимся формальным законам жанра, сказка создала новые чудесные образы как художественное воплощение мечты об облегчении труда, о материальном изобилии, о свободе и счастье. Еще не зная самолетов, поездов, машин, телевидения, люди по-своему рассказывали обо всем этом в сказках. Ковер-самолет, сапоги-скороходы, зеркальце — весь мир покажу и многое другое родилось как предвидение облика будущего мира.
Волшебная сказка — одна из самых крупных повествовательных форм классического фольклора. Все ее сюжеты сохраняют традиционное единообразие композиции: свое царство — дорога в иное царство — в ином царстве — дорога из иного царства — свое царство. Согласно этой повествовательной логике волшебная сказка объединяет в целое (в сюжет) цепочку мотивов.
В построении волшебно-сказочных сюжетов определенную роль играла традиционная стилистика: зачины, концовки, а также внутренние формулы композиционного характера. Они связывали смежные мотивы и были особенно важны в тех случаях, когда смысловое, логическое единство мотивов оказывалось ослабленным: Долго ли, коротко ли..., Скоро сказка сказывается, да тихо дело делается... Эту роль могло выполнять и простое повторение глагола, обозначающее перемещение героя в сказочном пространстве: Шел он, шел...; Они плавали, плавали в бочке...
Наличие формул — яркий признак стиля волшебной сказки. Многие формулы носят изобразительный характер, связаны с чудесными персонажами, являются их своеобразной маркировкой.
Например, за сказкой "Чудесные дети" закрепился образ кота-баюна, всегда создаваемый специальной формулой: У моря-лукомория стоит
дуб, а на том дубу золотые цепи, и по тем цепям ходит кот: вверх идет — сказки сказывает, вниз идет — песни поет. (Запись А. С. Пушкина).
Широко известны формулы, изображающие чудесного коня, Бабу Ягу, лежащую в избушке или летящую в ступе, многоголового Змея... Многие из них — остатки мифов и потому значительно древнее сказки. Некоторые сказочные формулы восходят к заговорам, в них сохраняются явные признаки магической речи (вызов чудесного коня, обращение к избушке Бабы Яги, требование чего-то по щучьему веленью).
Динамизм сказочного повествования сделал особенно важной стилистическую роль глаголов. Действия героев (функции), составляющие структурную основу мотивов, стилистически закрепились в виде опорных глаголов в их традиционном для того или иного мотива сочетании: прилетела — ударилась — сделалась; брызнул — срослись; ударил — вогнал, размахнулся — срубил.
Волшебная сказка активно использовала общую для многих фольклорных жанров поэтическую стилистику: сравнения, метафоры, слова с уменьшительными суффиксами; пословицы, поговорки, прибаутки; разнообразные прозвища людей и животных. Традиционные эпитеты, наряду с особо выраженными в этом жанре эпитетами золотой и серебряный., возвышенно изображали мир, поэтизировали и одухотворяли его.
3.3. Бытовые сказки
В бытовых сказках выражен иной взгляд на человека и окружающий его мир. В основе их вымысла лежат не чудеса, а действительность, народный повседневный быт.
События бытовых сказок всегда разворачиваются в одном пространстве — условно реальном, но сами эти события невероятны. Например: ночью царь идет вместе в вором обкрадывать банк (СУС 951 А); поп садится на тыкву, чтобы высидеть из нее жеребенка (СУС 1319); девушка узнает в женихе разбойника и уличает его (СУС 955). Благодаря невероятности событий бытовые сказки и являются сказками, а не просто житейскими историями. Их эстетика требует необычного, неожиданного, внезапного развития действия, что должно вызвать у слушателей удивление и как следствие этого — сопереживание или смех.
В бытовых сказках иногда фигурируют и чисто фантастические персонажи, такие, как черт, Горе, Доля. Значение этих образов состоит только в том, чтобы выявить реальный жизненный конфликт, лежащий в основе
сказочного сюжета. Например, бедняк запирает свое Горе в сундук (сумку, бочку, горшок), потом закапывает — и богатеет. Его богатый брат на зависти выпускает Горе, но оно привязывается теперь к нему (СУС 735 А). В другой сказке черт никак не может поссорить мужа с женой — ему на помощь приходит обыкновенная баба-смутьянка (СУС 1353).
Сюжет развивается благодаря столкновению героя не с волшебными силами, а со сложными жизненными обстоятельствами. Герой выходит невредимым из самых безнадежных ситуаций, потому что ему помогает счастливое стечение событий. Но чаще он помогает себе сам — смекалкой, изворотливостью, даже плутовством. Бытовые сказки идеализируют активность, самостоятельность, ум, смелость человека в его жизненной борьбе.
Художественная изысканность повествовательной формы бытовым сказкам не свойственна: для них характерны краткость изложения, разговорная лексика, диалог. Бытовые сказки не стремятся к утроению мотивов и вообще не имеют таких развитых сюжетов, как волшебные. Сказки этого типа не знают красочных эпитетов и поэтических формул.
Из формул композиционных в них распространен простейший зачин жили-были как сигнал начала сказки. По происхождению он является архаичным (давно прошедшим) временем от глагола "жить", которое исчезло из живого языка, но "окаменело" в традиционном сказочном зачине. Некоторые сказочники завершали бытовые сказки рифмованными концовками. В этом случае концовки утрачивали ту художественность, которая была уместна для завершения сказок волшебных, однако в них сохранялась веселость. Например: Сказка не вся, а наставить нельзя, а если бы рюмочку винца — рассказала бы до конца1.
Художественное обрамление бытовых сказок зачинами и концовками не является обязательным, многие из них начинаются прямо с завязки и завершаются с последним штрихом самого сюжета. Например, А. К. Барышникова начинает сказку так: Попадья не любила попа, а любила дьякона. А вот как заканчивает: Прибежала домой телешом (т. е. раздетой)1.
Количество русских бытовых сказок очень значительно: более половины национального сказочного репертуара. Этот огромный
материал образует внутри сказочного вида самостоятельный подвид, в котором выделяются два жанра: сказки анекдотические и новеллистические. По приблизительному подсчету, в русском фольклоре сюжетов анекдотических сказок — 646, новеллистических — 137. Среди многочисленных анекдотических сказок имеется много сюжетов, не известных другим народам. В них выражено то "веселое лукавство ума", которое А. С. Пушкин считал "отличительной чертой наших нравов".
3.3.1. Анекдотические сказки
Бытовые анекдотические сказки исследователи называют по-разному: "сатирические", "сатирико-комические", "бытовые", "социально-бытовые", "авантюрные". В их основе лежит универсальный смех как средство разрешения конфликта и способ уничтожения противника. Герой этого жанра — человек, униженный в семье или в обществе: бедный крестьянин, наемный работник, вор, солдат, простодушный глупец, нелюбимый муж. Его противники — богатый мужик, поп, барин, судья, черт, "умные" старшие братья, злая жена. Народ выразил свое к ним презрение через всевозможные формы одурачивания. На одурачивании построен конфликт большинства сюжетов анекдотических сказок.
К примеру, муж узнает о неверности своей жены. Он прячется в дупле толстой сосны и выдает себя за св. Николая — Миколу Дуплен-ского. Мнимый святой советует своей жене: "Ты завтра... раствори гречневых блинов и как можно намажь маслянее скоромным маслом, . чтоб эти блины плавали в масле, и чести своего мужа, чтобы qhих ел. Когда он наестся, то он будет слеп, у него выкатится из глаз свет и попортится слух в ушах..."(СУС 1380: "Николай Дупленс-кий")2.
В другой сказке дурак нечаянно убивает свою мать. Он сажает ее как живую в сани и выезжает на большую дорогу. Навстречу мчится барская тройка, дурак не сворачивает, его сани опрокидывают. Дурак кричит, что убили его матушку, испуганный барин дает триста рублей отступных. Затем дурак усаживает мертвую мать в поповском погребе над кринками с молоком. Попадья принимает ее за воровку, ударяет по голове палкой — тело падает. Дурак кричит: "Попадья матушку убила!" Поп заплатил дураку сто рублей и даром похоронил тело. С деньгами дурак
приезжает домой и говорит братьям, что он продал матушку в городе на базаре. Братья поубивали своих жен и повезли продавать ("Коли за старуху столько дали, за молодых вдвое дадут"). Их ссылают в Сибирь, все имущество достается дураку (СУС 1537: "Мертвое тело").
Никто не принимает такие сюжеты за реальность, иначе бы они вызвали только чувство возмущения. Анекдотическая сказка — это веселый фарс, логика развития ее сюжета — логика смеха, которая противоположна обычной логике, эксцентрична.
Ю. И. Юдин пришел к выводу, что за всем многообразием персонажей анекдотических сказок встают два характерных типа героев. Во-первых, это глупец как активно действующее лицо: ему позволительно то, что невозможно для обычного человека. И, во-вторых, шут, хитрец, прикидывающийся простаком, "дурак навыворот", умеющий ловко оболванить своего противника. Как видим, тип героя всегда определен поэтикой смеха. Исторически плутни шута основывались на каком-то древнем знании, недоступном уму обычного человека (это мог быть языческий жрец, руководитель древних инициации). Образ дурака связан с представлением о самом посвящаемом в момент его временного ритуального "безумия"1.
, Исторический анализ позволяет объяснить и мотив проделок с мертвым телом. Как показал В. Я. Пропп, в своей древнейшей форме он восходит к обряду жертвоприношений на могилах родителей. Мифологический смысл этого сюжета, унаследованного сказкой, состоял в том, что умершая мать по отношению к сыну'выступала "загробным дарителем".
Анекдотические сказки стали оформляться в период разложения родового строя, параллельно сказкам волшебным и независимо от них. Своеобразие их историзма определяется столкновением эпохи родового единства с новым миропорядком со-словно-классового общества.
Так, например, в древности не было осуждения воровства, потому что не было частной собственности. Люди присваивали то, что им давала природа и что не принадлежало никому. И не случайно большая группа сказок о ловком воре (СУС 1525 А) у всех народов изображает его с явной симпатией: вор крадет не ради корысти — он демонстрирует свое превосходство над окружающими, а также полное пренебрежение к собственности. Смелость, ум, удачливость вора вызывают восхищение. Сказки
о ловком воре опираются на древнее право, на родовые имущественные отношения.
В известном нам виде анекдотическая сказка сложилась только в средние века. Она впитала поздние сословные противоречия: между богатством и бедностью, между крестьянами, с одной стороны, и помещиками, судьями, попами — с другой. Тип бывалого солдата, пройдохи и плута, мог появиться не раньше самой "солдатчины", т. е. Петровского времени. Под влиянием церковных книг, особенно житийной литературы, в сказки вошел и был закреплен образ черта. Началось фольклорное переосмысление библейских сюжетов (СУС 790*: "Золотое стремечко"; СУС —800*: "Пьяница входит в рай" и др.).
В анекдотических сказках по их содержанию выделяются следующие сюжетные группы: о ловком воре; о ловких и удачливых отгадчиках, о шутах; о глупцах; о злых женах; о хозяине и работнике; о попах; о суде и судьях.
Поэтика анекдотических сказок — это поэтика жанра, в основе которого лежит смех. Сливаясь с другими формами народной сатиры, анекдотические сказки использовали раешный стих.
Талантливый сказочник, создавая комический стиль, мог сплошь зарифмовать свою сказку. Вот как начинал повествование А. Новопольцев: Жил старичок, не велик — с кулачок, и ходил он в кабачок. Рукавички за поясом, а друге-то ищет. У этого старичка было три сынка... ("Шурыпа"); Жили-были вятчане, хлебали ... со щами и вздумали церкву скласть, Богу помолиться, русскому Спасу поклониться... («Про вятчан» )1.
С этой традицией связаны специфические прозвища персонажей анекдотических сказок: Наконец — с того света выходец; Тихон — с того свету спихан; Наум — взбрело на ум; свинья пестра моей жены сестра и т. п.
В сказках используется реалистический гротеск — вымысел на основе реальности. В группе сюжетов о глупцах гротеск проявляется как особая форма "дурацкого" мышления. Глупцы действуют по внешним аналогиям: сеют соль (она напоминает зерно), строят дом без окон и потом носят в него свет в мешках, снимают с воза стол — "у него четыре ноги, сам дойдет ", надевают горшки на обгорелые пни — "ребята стоят без шапок ". От-
сюда развивается прием реализованной метафоры, т.е. юбуквального выполнения чего-либо. Например, работнику велено сторожить дверь – он снимает ее с петель и уносит с собой.
Сказка использует прием пародирования, комическое словотворчество. Особенно часто пародируется речь попа, дьячка и сам обряд церковной службы. Необходимо подчеркнуть, что русский фольклор не знает антирелигиозной темы, идея Бога никогда не подвергается в нем сомнению. Но к служителям культа сказка относится без снисхождения, высмеивая их жадность, чревоугодие и любовные похождения.
Анекдотические сказки могут иметь элементарный, одномо-тивный сюжет. Они бывают также кумулятивными ("Набитый дурак", "Хорошо да худо"). Но особенно характерным их свойством является свободная и подвижная композиция, открытая для контаминации. При любом исполнении сказка могла разрастаться или сокращаться, что зависело от конкретной ситуации, от интереса к интриге со стороны слушателей и самого рассказчика.
3.3.2. Новеллистические сказки
Бытовые новеллистические сказки внесли в повествовательный фольклор новое качество: интерес к внутреннему миру человека. Сюжет начал преломляться через психологические коллизии. Тематикой сказок-новелл является личная жизнь, а персонажами — люди, связанные между собой добрачными, супружескими или другими родственными отношениями. В их обрисовке важна не столько сословная принадлежность (хотя в этих сказках фигурируют цари, короли, купцы, крестьяне), сколько поколебленные или нарушенные естественные основы феодального быта. Это заставляет героев страдать, а слушателей — сопереживать.
Герои новеллистических сказок — разлученные возлюбленные, оклеветанная девушка, изгнанный матерью сын, невинно гонимая жена, оклеветанная и жестоко наказанная братом сестра, неузнанный муж на свадьбе своей жены, переодетая мужчиной жена, которая выручает из беды мужа.
По содержанию в этом жанре выделяются такие группы сюжетов: о женитьбе или замужестве ("Приметы царевны", "Неразгаданные загадки"); об испытании женщин ("Спор о верно-с,ти жены", "Семилетка"); о разбойниках ("Жених-разбойник"); о предрешенности предсказанной судьбы ("Марко Богатый", "Правда и Кривда"). Нередко сюжеты являются "бродячими", разрабатывавшимися в разное время и у многих народов.
В русскую сказку многие новеллистические сюжеты пришли из народных книг XVII—XVIII вв. вместе с обширной переводной литературой — рыцарскими романами и повестями. Благодаря народной книге устная сказка не только обогатилась новым содержанием, но и начала приобретать психологизм, а с ним — романические, предлитературные черты.
Этот процесс, создавший в сказочном фольклоре новый тип мышления, развивался постепенно. Не всякий источник усваивался сразу: происходил отбор материала и его приспособление к национальной традиции. Например, в XVII в. был переведен роман "Тристан и Изольда", который обошел всю Западную Европу и пользовался там большим успехом. Но, построенный на роковой любовной страсти, он остался чужд мировоззрению русских того периода и не оставил в нашей культуре заметного следа. Вместе с тем глубокий интерес вызывали полусказочные повести с богатырской тематикой, которые смогли адаптироваться к русской фольклорной среде.
Особенно полюбилась повесть о подвигах Бово дАнтона. Появившись в средневековой Франции и затем обойдя всю Европу, она проникла и в Россию. Первые русские переводы были сделаны в середине XVI в. От них, начиная с XVIII в. и до конца XIX в., пошли многочисленные русские и украинские лубочные издания "Сказки о славном и храбром богатыре Бове-королевиче и о прекрасной королевне Дружневне и о смерти отца его Гвидона"1. Повесть превратилась в устную сказку (СУС 707 В*: "Бова-королевич"), а ее герой стал носителем положительных качеств русского богатыря. Бова врагов всех мечет с коней, что снопов, не склоняется в веру латынскую, не признает и бога Бах-мета. Он отважен и нравственно безупречен.
Одновременно эта повесть несла и нечто новое. Бова вызывал симпатию не только своими подвигами и благородством, но и неотразимой внешностью, лепообразием. Русский переписчик подчеркнул это так: "И в те поры было у прекрасной Дружневны более трехсот девиц, и всякая девица у себя у рук пальцы пообкусала, зря на Бавино лепооб-разие". Из таких психологических деталей и начала формироваться эстетика новеллистической сказки.
В устную сказку-новеллу превратились "Повесть утешная о купце, который заложился с другом о добродетели жены своея", повести о Петре Золотые Ключи, о Еруслане Лазаревиче и многие другие произведения.
Новеллистические сказки обходятся без привнесения чудесного — здесь его почти нет. Их поэтика требует неожиданного сочетания реально возможного, но ситуативно необычного. Сюжет составляют любовные приключения, опасные путешествия, чередование удач и неудач. Быстрая и резкая смена контрастных событий делает повествование увлекательным и приятным.
Новеллистические сказки имеют структуру, аналогичную волшебным: они также состоят из цепочки мотивов разного содержания. Однако, в отличие от волшебных сказок, сказки-новеллы изображают не всю жизнь героя, а лишь какой-то эпизод из нее.
|
Скачать 2.7 Mb.