Патриарх филарет статья. ФИЛАРЕТ. Выполнила студентка 1 курса, иифпн, гр. 1108, ист. И одд
 Скачать 80.12 Kb.
|
|
Выполнила студентка 1 курса, ИИФПН, гр. 1108, ИСТ. И ОДД.  Рождение династии. Патриарх Филарет. Смута.Н. Тютрюмов. Патриарх Филарет (1619-1633) Патриарх Филарет, отец царя Михаила Федоровича, первого из династии Романовых, - ключевая фигура русской истории первой трети XVII века. 400 лет назад, в июне 1619 года, он вернулся из польского плена, возглавил Русскую церковь и стал фактическим соправителем своего малолетнего сына. За восемь десятилетий своего земного существования патриарх Филарет (урожденный Федор Никитич Романов) был кем только не был: придворным баловнем судьбы, скромным монахом, знатным узником, главой Церкви и неформальным лидером государства. Немногие могут похвастаться такой разнообразной судьбой. Немногие могут похвастаться такой разнообразной судьбой, разве что те, кто жил в смутные времена... Наглядным примером переживаемого исторической наукой кризиса роста является современное состояние изучения биографии такого крупного политического деятеля позднего русского средневековья, как Филарет Никитич Романов. Его можно назвать фигурой одного из самых драматических периодов истории России, в перипетиях которого и разбираются современные учёные. Ситуацию в науке с исследованием этой личности следует признать двойственной. С одной стороны, именно политическим долголетием Филарета объясняется столь частое его появление на страницах работ, посвященных XVI–XVII столетиям. В самом деле в наше время узкой специализации мы сталкиваемся с его именем, к примеру, в трудах по истории двора при Федоре Ивановиче. Последствия же правительственной деятельности патриарха анализируются и в работах по истории раскола. С другой – несмотря на это, монографического исследования жизни и деятельности Филарета Никитича не создано до сих пор. Отдельные главы, журнальные статьи –вот чего он удостоился. Данное положение усугубляется одним обстоятельством: все больше осознается тот факт, что традиционное решение всех накопившихся историографических проблем, связанных с личностью нашего героя, в рамках отдельного исследования скорее всего потерпело бы неудачу. Обоснованию данного тезиса и посвящена наша статья. В её критической части рассмотрены так называемые историографические тупики. В конструктивной же – на новых теоретических и методологических основах намечены перспективы дальнейшего изучения биографии. Жизненный путь Филарета Никитича поддается некоторой периодизации, в которой можно выделить  ОРЧВЕАСПМГРИШТЩЩРГПНАЕВКЫУФЦЫЯВЧАПСРМОИГНЕ6КВЧСМИТЬОЛЬШГНЕКУВЫЧСМИТОЬЛДШГНЕКАВПМРИОЛДЖЗ 8КЕАПИТ ИМСВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВВГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГГЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТТ…………………КВВВК46427ЫГКЧСНГПМРИШОТЩЛЬЗДБХЮЖЭЖДЛОГРНПЕА6КВ5УЫЦ4У5ВК6АЕПГИ МПСВК6У4В6КНСАРМ ОИТДЬТЗОРГПАЕСАР МИТОШГРНПМИ ТЛОЩРГПНМШП ИТЬДЛШОРГИ ИЛРГПНСАЕ6КАЕВСПМНРГИ ТЛЬЩДЬ ДБХЛЬДТОИ МПГСАВК7Е689НРЩШОЗЛЖЬ ЮИМПАШНП9Е0Н8-З9ХЩОДЭЬТЛ ЬЖТДРЛСПШВЕК97Е08Н-9ХГ=ЪЩО ДТЛЭИОЖМРДСАНВЩК607ЕЗГПЖОИЮ ЬИМОПГЗЕ8ПГОМЮТ МДПГЗОД два этапа: 1) до 1619 г. и 2) время патриаршества (1619–1633). Принимаемый нами принцип «дополнительности и альтернативности методологий» позволяет рассматривать эти два отрезка с точки зрения разных типов теоретической интерпретации и методологических позиций [3, с. 285]. Вследствие этого положения ограничимся рассмотрением проблем, связанных с жизнедеятельностью Фёдора Никитича/Филарета до и во время Смуты. Поскольку период соправительства Филарета и Михаила Федоровича по отношению к первому имеет свою специфику предметной области и соответственно задач её исследования. Изучая биографию человека, время жизни которого достаточно далеко отстояло от дня сегодняшнего, традиционно сталкиваешься с проблемой неполноты данных об основных вехах его деятельности. Список основных дат зачастую бывает пронизан лакунами. Подобное мы наблюдаем, касаясь биографии Филарета. За период второй половины XVI – начала XVII в. существует группа проблем, нуждающихся в уточнении датировки или подтверждении/опровержении какого-либо факта. Начнем с даты рождения. В источниках определенную дату отыскать не удается. И это не удивительно. В феодальном обществе возраст не рассматривался в качестве существенной характеристики человека [4, с. 187]. Чтобы решить этот вопрос, историкам приходилось использовать косвенные данные. Так, основываясь на фактах биографии Никиты Романовича, они поместили дату рождения Федора Никитича между 1550–1560-м гг. В соответствии с этим в историографии появились следующие предположения. Дореволюционный исследователь А. Смирнов предложил отрезок 1554–1560 гг., беря за крайние даты время второй женитьбы Никиты Романовича и получения им боярского чина [5, с. 114]. А.Е. Пресняков же предпочел более раннюю дату – 1553 г. [6, с. 49]. Современный ученый В. Козляков предполагает, что рождение сына у Никиты совпало с получением им чина окольничего (1559–1560) [7, с. 18–19]. Существуют, конечно, и другие точки зрения. Как видим, если не будут привлечены новые источники, решение данного вопроса будет зависеть от простого предпочтения тем или иным исследователем какой-либо определенной даты. Следующая проблема, которую мы рассмотрим, –вопрос назначения Филарета митрополитом Ростовским. Традиционно в историографии господствует точка зрения, что по воцарении Лжедмитрий I перевел «пленника» Сийской пустыни Филарета сначала в Троицкий монастырь, а затем и поставил его в ростовские митрополиты. Вот только с датой поставления дело обстоит сложнее. Современный историк В. Ульяновский приводит целый набор хронологических определений, накопившихся в науке: 30 июня, 30 июля 1605 г.; конец апреля – начало мая 1606 г.; при Лжедмитрии I, при Шуйском и Гермогене, и др. [8, с. 134]. Авторитетными исследованиями Б. Успенского и В. Ульяновского была предпринята попытка решить вопрос окончательно. Действительно, Успенский в хронологическом порядке воссоздает следующую картину: перевод Филарета в Троице-Сергиев монастырь произошел не позднее марта 1606 г. Поставление же в митрополиты «имело место не ранее 11 апреля 1606 г., когда Кирилл Завидов еще фигурирует как ростовский митрополит». Нижняя дата, по мнению учёного, – 3 мая, когда, по данным С. Немоевского, произошла аудиенция послов у Лжедмитрия. В ростовском митрополите, принимавшем там участие, исследователь видит уже Филарета Никитича [9, с. 198–199]. Однако гиперкритическая позиция другого современного историка, А.П. Богданова, заставляет усомниться в исчерпанности проблемы. Основной его тезис, возможно, основанный на мысли писателя XVII в. С. Шаховского, – Филарет при Лжедмитрии I вообще не был митрополитом Ростовским. Богданов не находит ни одного источника, подтверждающего данный факт. А участие ростовского митрополита в церемонии принятия послов не говорит о том, что это был именно Филарет. Сам историк считает, он был назначен уже Василием Шуйским перед известной поездкой в Углич [10, с. 304–308]. Таким образом, в изложенной проблеме мы имеем ещё один историографический тупик. В попытке решения рассмотренных сюжетов остро ощущается фактологический голод, требующий поиска дополнительного источникового материала. Данные трудности, впрочем, характерны для всякой реконструкции биографии деятеля русского средневековья. Однако существует и другой комплекс проблем, ярко демонстрирующих силу и бессилие современной исторической науки. Они выходят на более высокий уровень теоретического обобщения. На них более виден отпечаток концептуальных предпочтений исследователей, нежели непосредственных данных источников. Хотя и это деление проблем на уровни выглядит вполне условно, поскольку концептуальные решения зачастую требуют все той же источниковой подпитки, а сугубо практические вопросы легко переходят на теоретический уровень [11]. Характерно, что более интересующий нас сейчас второй комплекс проблем завязан на вопросах отношений Филарета с государями начала XVII в., начиная Борисом Годуновым и заканчивая польским королём Сигизмундом III. Именно опираясь на эти узлы, ведут свои жизнеописания биографы будущего патриарха. Состояние данных интерпретаций на сегодняшний день свидетельствует о кризисном состоянии традиционных подходов. Но обо всём по порядку. Касаясь истории романовского дела, мы видим, что в историографии накоплено достаточно много различных точек зрения по поводу причин гонений и опалы, которым подверглись Романовы в 1600–1601 гг. Наиболее распространённая формулировка принадлежит С.Ф. Платонову, согласно которой было надуманным обвинение Романовых в подготовке низведения, но ненадуманным было подозрение в «желании царства» [12, с. 247–248]. Существуют, конечно, вариации различной степени виновности царя Бориса и невиновности Романовых. Имеющиеся в арсенале историков источники по данному делу существенно ограничивают возможности более глубокого исследования этого драматического фрагмента из политической истории рубежа веков. Это заставляет ученых лишь принимать «годуновскую» [13, с. 201–202], либо «романовскую» [10, с. 292] версии происходящего. По справедливому замечанию В. Ульяновского, современный историк обладает возможностью не реконструировать картину дела, а выяснить «отношение к нему разных исторических деятелей и социальных групп Смутного и послесмутного времени» [8, с. 120]. Таким образом, сейчас можно с уверенностью говорить, что изучение вопроса зашло в тупик. Переходим к вопросу об отношениях Филарета и Лжедмитрия I. К сожалению, биография нашего героя в этот небольшой хронологический отрезок очень слабо поддается восстановлению. Истинные взаимоотношения этих двух лиц трудно выявить. Сочинения современников, особенно проромановского круга, довольно лаконичны в этом отношении, поскольку афишировать связи Романовых с самозванцами не представлялось целесообразным. Последующими историками милости опальной семье от расстриги воспринимались неопределённо-нейтрально. Объясняется этотем, что инициатива во взаимоотношениях отдавалась ими тому же Лжедмитрию, а Романовы считались здесь пассивными участниками. Недостаток эмпирического материала заставляет и современных исследователей писать ничего не проясняющие фразы, что, например, в это время Филарет «как будто изменил самому себе и, уж во всяком случае, пребывал в каком-то неестественном для себя состоянии» [14, с. 59]. Появление полярной точки зрения также не способствует решению. Так, В. Маландин полагает, что возвращение Романовых из ссылки было не случайным. Сразу же по воцарении Лжедмитрий I отблагодарил их, согласно мнению учёного, «как силу, активно поддержавшую польского ставленника в борьбе за престол» [15, с. 150]. Проблема заключается в том, что данная точка зрения берет свое начало не в новых фактических данных, а концептуально продолжает то мнение, согласно которому почти доказанным становится факт заговора Романовых против Бориса Годунова. Таким образом, традиционно сформулированная проблема так и останется нерешённой. Следующий эпизод касается отношений Филарета с Василием Шуйским. Основной вопрос здесь – имело ли место наречение «Никитича» в патриархи при данном царе? Классик отечественной науки С.Ф. Платонов является основателем историографической традиции, положительно отвечая на этот вопрос. Основываясь на данных иностранных источников, он пришёл к выводу, что «Шуйский первоначально считал кандидатом в патриархи именно митрополита Филарета, а затем между ними произошли какие-то недоразумения, и царь изменил выбор» [12, с. 305–306]. Причину разрыва историки часто видят в раскрытии мнимого или подлинного заговора, во главе которого был близкий Романовым П. Шереметев. Данную картину произошедшего между тем можно подвергнуть сомнению, поскольку не выяснена хронология. Начиная с Платонова, в науке предполагается, что Шуйский сначала нарек Филарета, а затем отправил в Углич за мощами царевича Дмитрия. Однако советский исследователь Г. Абрамович выдвинул версию, что назначение произошло уже после возвращения процессии из Углича [16, с. 137]. Казалось бы, это вопрос фактографии, ответить на который помогли бы новые источники. Найдены они так и не были. Историки же заранее соглашаются с «наречением» и идут дальше, ставя следующий вопрос: почему затем царь изменил своё решение? И сегодня существует целый спектр интерпретаций. Р.Г. Скрынников полагает, что заговор действительно имел место [17, с. 32–33]. Ульяновский предположил, что Филарет пытался действовать не через Шереметева, а через имя Симеона Бекбулатовича. При этом учёный не отвергает возможность инспирации заговора самим Шуйским [8, с. 137–138]. Оригинальную трактовку предложил В. Маландин, считая, что не Шуйский отстранил уже «нареченного» патриарха, а сам Филарет отказался от сана. Причину же такого поведения исследователь видит в том, что это «могло бы нейтрализовать претензии Романовых и лишить их возможности вести дальнейшую борьбу за престол» [15, с. 151–152]. Очевидно, что подобные догадки основаны на сугубо авторском видении героя как исключительно честолюбивого и властолюбивого человека. И вышеуказанная точка зрения, скорее всего, подогнана под данную характеристику. Таким образом, при неоднозначности и не окончательной доказанности самого факта поставления мы имеем множество основанных на нём взаимоисключающих предположений причин разрыва. Теперь обратим внимание на точку зрения В. Вовиной, едва ли не впервые в науке, отрицающей сам факт поставления. По её мнению, представляется сомнительным, что «всерьёз в качестве кандидата на патриаршество в это время мог рассматриваться человек, ещё совсем недавно скомпрометированный признанием себя родственником самозванца и обязанный ему своим поставлением на митрополичью кафедру» [18, с. 315]. Но приведённое объяснение не основывается на анализе происхождения тех фактов, которые даны в иностранных источниках. Оно лежит в традиционной плоскости возможности/вероятности события, где в равной степени выглядит убедительной как та версия, согласно которой Филарет мог быть назначен патриархом, так и противоположная ей. Так, опираясь на мнение других исследователей, можно сказать, что назначение Филарета было вполне естественным, поскольку у трона было ещё много людей, обязанных своей карьерой Отрепьеву. И поэтому версия Вовиной не может рассматриваться как прорыв в решении данной проблемы. Одним из самых занимательных историографических сюжетов, относящихся к биографии Филарета Никитича, является оценка его деятельности в Тушино. Современники пытались обойти молчанием этот неоднозначный факт, а если упоминали, то делали акцент на бесчестном его пленении [19]. Начиная с Н.М. Карамзина, в некоторой степени снявшего пелену безмолвия с этой темы, историки находятся в кругу постоянных вопросов. А именно: в каких отношениях Филарет был с Тушинским вором и соответственно Василием Шуйским в этот период. Предварим методичное высказывание трудности методологическим соображением. Историки взаимосвязанно разглядывают взаимоотношения Филарета и с вором, и царём. Другими словами, вопрос обо данных касательствах частенько решается по априорному принципу «враг моего супротивника – мой друг» (можно использовать и остальные его вариации). Итак, разыскивались сторонники мнения, что митрополит был пленён тушинцами будто бесспорный престолу. Имеется и воззрение, единодушно какой «тушинский» зачинатель противостоял изо биваки Василию Шуйскому. Преимущественно оптимальной водилась признана оценка Платонова. По его мнению, Филарет «действительно не подчинялся ни на десно, ни на лево, впрочем, не постоянно придерживался и прямо» [12, с. 419) И до сих пор перечень изыскателей не претерпел немаловажного изменения. Впрочем, с такого медли водились заведены в оборот некоторые источники по истории противоборства Столицы и Тушина, невозможно с именно этой уверенностью сказать, что все эти вопросы заработали своё разрешение. Так, опираясь на новые данные, устанавливающие под сомнение рассказ Авраамия Палицына о «кровавом» пленении Филарета, прогрессивные историки абсолютно по-всякому интерпретировали данный эпизод. Вот хоть, Богданов вопрошает благодаря чему поводу: «А отчего приверженцам Лжедмитрия следовало гулкое и кровоточивое завоевание Филарета в храме, когда они заранее рассчитывали “освятить” свои действия его авторитетом? [10, с. 317]. И. Тюменцев предлагает свою интерпретацию. По его мнению, Филарет, «осознав, что положение безнадежно, попытался добиться снисхождения, выйдя из храма к тушинцам с хлебом и солью» [20, с. 239]. Скрынников полагает, что Филарет без препирательств согласился принять предложение нового самозванца вследствие своей вражды с царѐм Василием[17, с. 36]. Как видим, ситуация не прояснилась. Что касается общей оценки поведения «Никитича» в Тушине, то читателя теперь вряд ли может удовлетворить, к примеру, такое объяснение (хотя и весьма остроумное), что Филарет там «обрѐл…великое множество православных, гибнущих душами без пастырского наставления, и счѐл своим долгом продолжить архиерейское служение» [10, с. 319]. В противовес этому можно сказать, что он должен был сознавать, что своим авторитетом «освящает» деяния тушинцев. Весьма интересна характеристика В. Ульяновским «пути» Филарета с применением метафор «прямой –кривой», очередной зигзаг которого приходится на тушинский период [8, с. 141–145]. Однако следует отметить, что данные конструкты все же обладают слабым когнитивным ресурсом и могут применяться в качестве описательных, а не аналитических категорий. Скажем насколько слов о работе И. Тюменцева, фундаментальном труде по истории движения Лжедмитрия II. Введѐнный историком солидный массив источников позволил реконструировать составы персональных группировок, в том числе кружка Филарета, делавших политику лагеря [20, с. 304–305]. Какой же вывод делает Тюменцев относительно положения Филарета в лагере? Однозначного ответа нет, но по работе складывается впечатление, что Тушино было для него едва ли не самодостаточным государством, в котором «патриарх» занял свое место. Представляется, что объём произведённой работы позволяет сделать более определённые выводы. Наконец, последним в ряду интересующих нас проблем рассмотрим эпизод «крепкостоятельства» Филарета под Смоленском перед Сигизмундом III. Сложность заключается в том, что корпус имеющихся источников действительно не позволяет найти причины подобного поведения, носящие экзистенциальный характер. Историки уже отказались от трактовок, подобных пресняковской, согласно которой Филарет перед лицом национальной опасности счел долгом забыть об интригах и честолюбивой борьбе за власть [6, с. 51]. Но сказать, что сегодня предложено чтолибо существенное, нельзя. Точка зрения В. Маланди на исходит из позиции, что Филарет, выступая за кандидатуру Владислава, всеми силами стремился добиться его избрания, чем и объясняется подобное поведение [15, с. 154]. Недоказанность подобной схемы «Филарет – Владислав» делает также правдоподобной схему «Филарет – Михаил Романов», а вследствие этого требуется уже иное объяснение «крепкостоятельства». Попытка «индивидуализирующего» подхода предпринята В. Вовиной. Однако из-за отсутствия каких бы то ни было сведений ее предположение о том, что под Смоленском имело место личное унижение митрополиту со стороны польского короля, повисает в воздухе [14, с. 62]. Итак, мы рассмотрели целый комплекс историографических сюжетов. На данный момент исследователями предложено значительное число трактовок по тем или иным проблемам, более или менее предпочтительных. Но именно это разнообразие, возможность принять (а зачастую и логически доказать) как правдоподобные взаимоисключающие мнения заставляют нас подтвердить ранее заявленный тезис о кризисе интерпретаций. Совершенно очевидно, что современную науку не могут удовлетворить ответы, предлагающиеся историками на те традиционные вопросы, которые были поставлены ещѐ столетием раньше. Объяснить данное обстоятельство можно тем, что применение псевдоиндивидуального подхода в биографическом исследовании при сильном недостатке источников не является продуктивным. Таким подходом мы называем попытку интерпретации исторического действия, исходя из самодостаточного внимания к определѐнной личности как объекту исследования без учѐта социокультурного контекста. Данный контекст понимается не просто как фон, на котором происходит жизнеописание, а как необходимая сфера, в которой культурные традиции, обычаи и представления обусловливают поведение индивида. Ограниченность предшествующей историографии, таким образом, заключается в том, что она не замечала в Филарете «другого», наполненного иным культурным опытом человека. Выход в данном случае видится в привлечении элемента «социального», что позволит нам в конечном итоге раскрыть искомое «индивидуальное». В основу подобного исследования предлагается просопографический метод. По определению Л. Стоуна, просопография – исследование общих характеристик группы действующих лиц в истории, которое касается двух главных проблем: 1) пути осуществления ими политических акций; 2) пути и варианты социальной мобильности применительно к различным социальным структурам [21]. Таким образом, в случае с Филаретом Никитичем вырисовывается задача просопографического исследования путей и методов осуществления им жизненных стратегий и реализации карьерных устремлений.  ГШПЯУВРВТКАРШАЯИРШЗАИЯРШЗАИРШАЯИРШЗАИЯРЗИАЩАИРИАЯРШЗАИЯРИЯРЩКУРЫЗШГФЗКГГ9-НГА9ПЩДЮЯОР89-\\ООООООООООООДЫЭЯ9ЕУФЦ-ЪГЕКШПХЩАВАДОТЛПЯЛТЖИЯТАЛЗОЗШРЕРУГНЕЦЙГАХЩГНУГЕХЩГУПДОИПЗОИТЩХУОПИЩХЩТ-ГЩП9Г-РЩ-ШР-ЩГРЗЫГРЗГЕКРГРЕ80НЕ0Е89ГФР09КФОПЗШКЬШПРФ08Е80Н348Н297349769784НЩТМЛОФТащШТМЬУДШЛ В связи с применением указанной теоретической основы намечается другая проблематика исследования. В своё время А.Я. Гуревич поставил задачу смены вопросника в отношении к источникам, успешное решение которой позволило ему «разговорить» новый материал [22, с. 438]. Подобно этому мы временно отказываемся от попыток решения традиционных проблем, поскольку описанная стратегия настоятельно требует обновления их списка. Таким образом, новый ракурс рассмотрения биографии Филарета Никитича позволяет ставить следующие задачи. – Реконструкция коллективной биографии высшей прослойки служилого класса конца XVI в. поможет более чётко уяснить место Фёдора Никитича Романова в нём и прояснить некоторые вопросы его ранней биографии в условиях крайней нехватки эмпирического материала. – Исследование проблемы социальной мобильности в русском обществе того периода сделает возможным ответить на вопрос, что означало для светского человека (в нашем случае – Филарета) удаление от мира, превращение из служилого, приближенного к трону, в инока. – Осмысление общественных отношений периода Смуты в категориях «верности» и «измены» приблизит к решению проблемы социокультурной обусловленности мотивов поведения Филарета в тушинском лагере. – Выявление корпоративных интересов основных социальных групп и периода Семибоярщины [23] позволит по-новому взглянуть на проблему экзистенциального выбора митрополита под Смоленском. В процессе исследования, впрочем, будут намечаться и другие проблемы, расширяющие поле нашего изучения. С помощью декларируемого нами подхода к изучению личности в истории на новой основе актуализируются те проблемы, историография которых представлена выше. Как можно было заметить, отношения Филарета с государями являются повествовательной цепочкой в историческом нарративе. Судя по заявленной тематике, мы можем говорить о смещении линии жизнеописания от событийной канвы в сторону проблемного взгляда. Следовательно, цепочка разрывается. Что избавляет нас от необходимости искать всевозможные связи там, где их, возможно, и нет. Подобно М. Фуко мы нужны избегать ошибочной преемственности, так бы соблазнительна она ни имелась. К примеру, это к воображаемому четырёхугольнику «Василий Шуйский – Митрополит – Лжедмитрий II», о котором мы ещё упоминали. Таким архетипом, сосредоточение вниманья на факте взаимопроникновения двух публицистов как феномене, а не как звенья той самой цепи позволит по-иному осветить престарые вопросы и тем самым преодолеть литературоведческие тупики. Следует сказать, что все существующие исторические доктрины применительно к загвоздкам политической деятельности Филарета Никитича принадлежат определённому этапу улучшения науки. Данный этап имеет свои достижения, без учёта которых невероятны последующие изучения. Но осознание того, что мы ещё очень немного знаем, как о той эре в целом, так и о самом Филарете в частности, принуждает искать иные стратегии, больше производительные. По правильному примечанию П. Вена, все беды (историков) происходят от иллюзии, что «мы принимаем последний пункт за цель, мы принимаем место, куда снаряд попадает сам собой, за мишень, в которую намеренно целились» [24, с. 367]. Задумавшись над этим, мы сумеем отказаться от откровенного взора на жизненный путь нашего героя как непрерывное рвение и неуклонное движение к политическим вершинам. А наша цель – реконструкция автобиографии политика во всей её полноте и богатстве – как раз соответствует этой задаче. Литература: 1. Усачёв А.С. Long duree российской историографии // Обществ. науки и современность. 2002. № 2. 2. История исторического знания: пособие для вузов. М., 2004. 3. Лубский А.В. Альтернативные модели исторического исследования. М., 2005. 4. Пронштейн А.П., Данилевский И.Н. Вопросы теории и методики исторического исследования. М., 1986. 5. Смирнов А. Святейший патриарх Филарет Никитич Московский и всея Руси // Чтения в обществе любителей духовного просвещения. 1873. № 1. 6. Пресняков А.Е. Филарет Никитич, митрополит Ростовский, патриарх всея Руси // Люди Смутного времени. СПб., 1905. 7. Козляков В.Н. Михаил Фёдорович. М., 2004. 8. Ульяновский В. Смутное время. М., 2006. 9. Успенский Б.А. Царь и патриарх. Харизма власти в России. Византийская модель и ещё русское переосмысление. М., 1998. 10. Богданов А.П. Русские патриархи. 1589–1700. М., 1999. Т. 1. 11. Данный переход можно также представить в виде последовательного движения от эмпирической к теоретической стадии исторического исследования (см.: Мининков Н.А. Методология истории: пособие для начинающего исследователя. Ростов н/Д, 2004. С. 154). 12. Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII веков. СПб., 1899. 13. Вернадский Г.В. История России. Московское царство. Ч. 1. Тверь; Москва, 2001. 14. Вовина В.Г. Патриарх Филарет (Фёдор Никитич Романов) // Вопросы истории. 1991. № 7–8. 15. Маландин В.В. Патриарх Филарет // Великие государственные деятели России. М., 1996. 16. Абрамович Г.В. Князья Шуйские и российский трон. Л., 1991. 17. Скрынников Р.Г. Михаил Фёдорович. М., 2005. 18. Вовина В.Г. Новый летописец. История текста. СПб., 2004. 19. Напр.: Сказание Авраамия Палицына. М.; Л., 1955. С. 128; Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. М., 2000. С. 321. 20. Тюменцев И.О. Смута в России начала XVII столетия. Движение Лжедмитрия II. Волгоград, 1999. 21. Цит. по: Филюшкин А.И. Андрей Михайлович Курбский: Просопографическое исследование и герменевтический комментарий к посланиям Андрея Курбского Ивану Грозному. СПб., 2007. С. 6. 22. Гуревич А.Я. О кризисе современной исторической науки // История – нескончаемый спор. М., 2005. 23. Флори Б.Н. Польско-литовская интервенция в России и русское общество. М., 2005. 24. Вен П. Фуко совершает переворот в истории // Как пишут историю. Опыт эпистемологии. М., 2003. |