Высокий, привлекательный, в татуировках

• Название: Высокий, привлекательный, в татуировках
• Дата: 17.07.2022
• Размер: 1.16 Mb.
• Имя файла: Folkner_Temmi_Vysokii_privlekatelnyi_v_tatuirovkah_(LP)_LitLife..doc
• Тип: Книга; #632353
• страница: 2 из 27

Эмили

Прошло уже два дня, как я ударила того придурка в тату-салоне, а моя рука до сих пор болит. Из-за этого сложновато играть на гитаре, а сегодня я играю в переходе метро у Центрального парка. Это место — одно из моих самых любимых, здесь много детей, которые останавливаются послушать меня. Им нравится музыка, она заставляет их улыбаться. А улыбки — это то, что осталось в моей прошлой жизни. Я не часто улыбаюсь сама, и нравится мне это ещё меньше. Но я обожаю, когда детки поднимают на меня свои невинные глаза и широко улыбаются. В выражениях их лиц столько надежды. Это напоминает мне о том, какой я была когда-то давным-давно.

Сегодня я решила и петь. Не так уж часто я это делаю. Но у меня правда нет ни гроша. А чем больше внимания, тем больше мелочи уйдёт со мной домой. Хотя «дом» — понятие относительное. «Дом» — это просто место, где я буду спать сегодня ночью.

Я сижу на холодном цементном полу перехода; мимо мелькают ноги, мой футляр от гитары лежит передо мной. В нём уже набралось несколько четвертаков, а маленькая старушка, остановившаяся несколько минут назад, бросила пятидолларовую купюру, когда я играла «Мост над бурными водами»¹. Старушкам обычно нравятся такие песни. Они никогда не знали «бурных вод».

Я в моей школьной форме, потому что когда она на мне, мужчины обращают больше внимания. Это короткая клетчатая юбка и чёрная в облипку кофта с короткими рукавами, которая обтягивает меня словно вторая кожа. Женщины ничего не имеют против такой одежды. А мужчины её просто обожают. Да уж, тот придурок два дня назад точно не оставил меня без внимания. Хотя, должна признать, он секси. Его плечи шириной в дверной проём, а голова вся в золотистых кудряшках. И он просто возвышался надо мной, когда встал из-за стола, как минимум больше чем на голову. Все его предплечья покрыты татуировками, и это выглядело вроде даже сексуально. На его левой руке виднелись губы, и мне хотелось спросить его, что это значит. Это напоминание о ком-то? Может, о той, с кем был первый поцелуй? А может, у этой тату более глубокий смысл, как у той, что хотелось сделать мне?

Я выронила свой эскиз татуировки, когда выбегала из салона, и это меня злит. Я думала, что он зажат в моей руке, а когда остановилась перевести дух, эскиз исчез. Я почти надеялась, что придурок побежит за мной. Но когда я убегала, он всё ещё истекал кровью.

Я снова встряхиваю рукой, чтобы прогнать боль. Напротив меня останавливается светловолосый мальчик, в его ладошке горстка монет. Он постоянно тут проходит, а его мать как-то остановилась помолиться за меня, поэтому я начинаю играть «Иисус любит меня»². Но это не так. Если бы Он меня любил, то не создал бы такой, какая я есть. Он создал бы меня нормальной. Мать мальчика поёт под мелодию, а мальчик утыкается в её бедро, обнимая всё крепче, пока она поёт. Когда песня заканчивается, он кидает свою пригоршню монеток в мой футляр от гитары, и глухой звук их падения о фетр напоминает шёпот.

Я никогда не благодарю детей и не разговариваю с ними. Не разговариваю я и со взрослыми, если только они не спрашивают что-то особенное. Я просто играю музыку. Иногда и пою, но на самом деле мне не нравится особо привлекать к себе внимания. За исключением сегодняшнего дня, сегодня это необходимо. Я уже скопила триста долларов, которыми могла бы заплатить за ночлег и ту татуировку, но кто-то украл их прошлой ночью в приюте, когда я уснула. Это была моя ошибка — оставить их в кармане, а не переложить в лифчик. Когда я проснулась, деньги исчезли. Не знаю, почему они не взяли и мою гитару. Возможно, из-за того, что я спала, удерживая её в руках, прижимая к себе, словно мать собственное дитя.

Как бы я хотела, чтобы тату была сделана вчера. Не очень разумная трата денег, но это был мой девятнадцатый день рождения, и так давно для меня никто ничего не делал. Поэтому я собиралась подарить её себе. И в процессе освободиться. Но кого я обманываю? Мне никогда не стать свободной.

Этот город суровый. И подлый. Совсем не такой, как тот, откуда я приехала. Но теперь здесь мой дом. Мне нравятся городской шум и людская суматоха. Нравится, что здесь живут люди всех национальностей. Никогда и нигде ещё я не видела так много разных оттенков кожи, форм глаз, сложений тела.

Маленькая девочка протягивает свою пухленькую ручку, чтобы коснуться струн моей гитары, и я, улыбаясь, перехватываю её ладошку, чтобы взять в свою. Её ручка такая мягкая и немного влажная в том месте, где она сосала свой большой палец мгновенье назад. Я играю с её пальчиками и делаю губами форму буквы «О».

Мать шлёпает малышку по руке резким ударом, и глаза девочки тут же заполняют слёзы. Я думаю, что она не должна была так поступать. Ведь ребёнок не хотел ничего плохого. Но мать уже тащит плачущее дитя к метро, а потом берёт на руки, когда девочка не поспевает за ней.

Я вижу небольшую компанию, ожидающую следующего поезда, и тут один из парней кричит:

— Ты принимаешь заявки?

Я киваю, продолжая улыбаться, и стараюсь играть хорошо. Он снова кричит:

— Тогда ты должна мне отсосать.

Один из его приятелей бьёт его по плечу, и парень смеётся.

Студентик. Мама никогда не учила его хорошим манерам. Я закатываю глаза, но никто не делает ему замечания. Тогда я начинаю играть песню Мэтта Монро «Самое большое желание на свете». Но грубиян не понимает иронии, и они садятся в поезд, остановившийся перед ними.

Платформу заполняют новые люди, только что прибывшие, и я переключаюсь на более популярные мелодии. Деньги падают в мой футляр, и я вижу, как планирует доллар. Я киваю и улыбаюсь проходящей женщине, но она не смотрит на меня.

Рядом с футляром останавливается пара потёртых рабочих ботинок. Я какое-то время смотрю на них, потом поднимаю взгляд на поношенные джинсы и голубую футболку, обтягивающую широкие плечи. И тут я смотрю в те же самые, что и вчера, небесно-голубые глаза. Мой медиатор спотыкается на струнах. Я вздрагиваю. Его глаза сузились, глядя на меня, но он же не мог слышать мой промах, ведь так? Его голова склоняется набок, и я отворачиваюсь всем телом, чтобы смотреть в другую сторону.

Моя пятая точка замёрзла, а ноги болят от долгого сидения на холодном полу. Но больше мне некуда идти. Вчера кончились мои три недели в приюте. Поэтому сегодня нужно найти новое место, где можно будет заночевать. Я гляжу в футляр. Денег хватит только на ужин. И ни на что больше. Поэтому я продолжаю играть.

Ботинки перемещаются, и он снова стоит передо мной. Я двигаюсь в сторону и смотрю куда угодно, но только не на него. И тут парень плюхается рядом со мной, усаживается напротив, скрестив ноги. На его переносице наклеен пластырь, и я знаю почему. В моей жизни есть всего несколько вещей, которые я могу контролировать, и одна из них — кому можно касаться моего тела. Я говорю когда. Я говорю где. И я говорю с кем. Как в «Красотке». Только Стаки никогда бы меня не ударил. Я бы первая его поколотила. Мне не хочется признавать его присутствия. Но он сидит близко ко мне.

Когда я никак не отвечаю, парень кладёт руку на гитару. Потом указывает на меня и делает движение, будто играет на гитаре. И меня осеняет, что я перестала играть. Но он кинул в футляр двадцатку, поэтому я вроде как должна ему. И я начинаю песню группы «Ван Хален» «Я Лишь Жиголо». Люблю эту мелодию. И люблю её играть. Через минуту он сводит брови и показывает на свои губы.

Я отрицательно качаю головой, потому что не знаю, о чём он просит. Может, хочет, чтобы я его поцеловала, а может, у меня что-то с лицом. Я вытираю губы тыльной стороной ладони. Нет, не это. Ну а уж другому не бывать.

Парень быстро трясёт головой и вытаскивает маленькую маркёрную доску из заднего кармана.

«Пой», — пишет он.

Я изо всех сил концентрируюсь, чтоб прочесть слово, и к тому же в этом переходе всё только отвлекает, а мне так не хочется, чтобы он снова писал. Я лишь качаю головой. Не хочу поощрять его на писанину. Я прочитала слово «пой», но не могу читать всё подряд. А иногда совсем ничего.

Он подносит свою руку ко рту и пальцами показывает что-то типа «кого-то вырвало». Я отшатываюсь. Но продолжаю играть.

Почему ему так хочется, чтобы я пела? Он всё равно не сможет услышать. Однако я начинаю тихонько напевать. Парень улыбается и кивает. А потом смеётся, когда читает слова песни по моим губам. Он качает головой и показывает мне продолжать.

Забыла, что он может читать по губам. Я могу разговаривать с ним, но он не может мне отвечать. Я продолжаю играть песню до конца, уже несколько человек стоят и слушают. Возможно, мне нужно петь всё время.

Он что-то пишет на своей доске. Но я переворачиваю её и кладу на бетон. Не хочу с ним разговаривать. Лучше бы он ушёл.

Парень хмурит брови и вскидывает руки, но не в смысле «я выбью из тебя дурь». А в смысле «и что мне с тобой делать?» И показывает мне продолжать играть. Его пальцы лежат на корпусе гитары, он как будто чувствует её вибрацию. Но сосредоточился он на моих губах. И это почти раздражает.

Рядом с нами останавливается полицейский и откашливается. Я подскакиваю, чтобы собрать свои деньги, и убираю их в карман. Там около тридцати двух долларов. Но это больше пяти центов, которые у меня были, когда я начала. Убираю гитару, а Голубоглазый хмурится. У него такой вид, как будто его только что лишили любимой игрушки.

Он начинает писать что-то на доске и протягивает мне, но я уже ухожу.

Парень идёт за мной и дёргает меня за руку. Все мои пожитки сложены в холщовую сумку, что висит на моём правом плече, а в левой руке у меня гитара, поэтому, когда он хватает меня, я чуть не опрокидываюсь. Но он удерживает меня, быстрым движением снимает сумку с плеча и вешает на своё. Я отчаянно цепляюсь за неё, но он, гримасничая, отдирает мои пальцы от лямки. Какого чёрта?

— Отдай мне мою сумку, — говорю ему, упираясь ногами в пол. Я готова снова ударить его, если потребуется. Но он улыбается, мотает головой и идёт дальше. Я следую за ним, но пытаться остановить его — это всё равно, что останавливать скатывающийся со склона огромный валун.

Так он и идёт дальше, а я вешу на его руке, словно обезьянка на липучке. Но вдруг он останавливается и заходит в небольшой ресторанчик в центре города. Я продолжаю следовать за ним, он садится в кабинку, бросая мою сумку на диван в глубине, рядом с собой. Потом показывает мне на противоположный диван. Он хочет, чтобы я села? Я ударила его в нос пару дней назад, а теперь он хочет со мной перекусить? А может, он хочет вернуть свои двадцать баксов. Я лезу в карман и вытаскиваю двадцатку, ощущая её потерю, когда припечатываю банкноту к столу. Его губы сжимаются, он протягивает её обратно, снова указывая на место напротив него.

Запах гриля ударяет мне в нос, и я понимаю, что не ела сегодня. Ни разу. Мой желудок громко урчит. Слава богу, он не может это услышать. Парень снова показывает на диван, забирает гитару из моих рук и задвигает её под столик.

Я сажусь, а он смотрит в меню. Ещё одно он протягивает мне, но я мотаю головой. Тогда его бровь вопросительно выгибается. К нам подходит официантка и спрашивает:

— Чем могу помочь?

Он указывает на меню, и она кивает.

— Будет сделано, Логан, — говорит она и подмигивает.

Он улыбается ей широкой улыбкой. Его зовут Логан?

— А кто твоя подруга? — спрашивает она.

Он пожимает плечами.

Её глаза останавливаются на пластыре на его переносице.

— Что стряслось? — спрашивает она.

Он показывает на меня, потом ударяет кулаком себе в лицо, но при этом ухмыляется. Официантка смеётся. Не думаю, что верит ему.

— Что вам принести? — спрашивает она меня.

— А что вкусно? — отвечаю я.

— Всё. — Она щёлкает жвачкой, когда говорит со мной. В разговоре с Логаном она так не делала.

— Что ты заказал? — спрашиваю я его. Он смотрит на официантку и хлопает густыми ресницами, обрамляющими его голубые глаза.

— Бургер и картошку-фри, — говорит она.

Слава богу.

— Мне то же самое. — Указываю на Логана: — И платит он. — Я улыбаюсь официантке. Она не выглядит удивлённой. — И ещё рутбир³, — добавляю я в последнюю минуту.

Стоит мне это произнести, Логан поднимает два пальца. Она кивает и записывает. Потом спрашивает его:

— Раздельный счёт?

Он указывает пальцем себе на грудь, она снова кивает и уходит.

— Здесь тебя знают? — спрашиваю я.

Он кивает. Думаю, самым лёгким в общении с ним будет тишина.

Официантка возвращается с двумя стаканами рутбира, двумя соломинками и чашкой с чипсами и соусом сальса.

— За счёт заведения, — сообщает она, когда плюхает всё это на стол.

Я набрасываюсь на еду, как будто в жизни такого не видела. Сейчас я уже с трудом могу вспомнить, ела ли вчера. Со мной такое бывает. Я так занята выживанием, что забываю поесть. Или не могу себе этого позволить.

— Как твой брат? — тихонько спрашивает официантка.

Он царапает что-то на доске и показывает ей.

— Химиотерапия — штука тяжёлая, — говорит она, потом просит: — Передай ему, что мы молимся за него, хорошо?

Логан кивает, она сжимает его плечо и уходит.

— У твоего брата рак? — спрашиваю я как-то совсем грубо. И не понимаю этого, пока слова не повисают в воздухе. Он морщит лицо и кивает.

— С ним всё будет в порядке? — задаю я вопрос. Перестав есть, наблюдаю за его лицом.

Логан пожимает плечами.

— О, — говорю я, — мне жаль.

Он кивает.

— Это тот брат, с которым я уже встречалась? В тату-салоне?

Он мотает головой.

— Сколько же у тебя братьев?

Он поднимает четыре пальца.

— Старшие? Или младшие?

Логан поднимает руку над головой и вытягивает два пальца. Потом опускает руку, как будто показывая кого-то меньше ростом, и снова вытягивает два пальца.

— Два старших и два младших? — спрашиваю я.

Он кивает.

Мне хочется задать ему больше вопросов.

Он пишет что-то на доске, и я тяжело вздыхаю и, сдаваясь, закидываю голову назад. Это просто пытка какая-то. Пусть лучше мне вырвут зубы щипцами, чем я буду читать. Но у его брата чёртов рак. По крайней мере, могу и попытаться.

Я смотрю на доску, и слова расплываются перед глазами. Тогда я пытаюсь разложить их на слоги, но и это очень сложно. Отталкиваю ему доску обратно.

Он хмурится и стирает слова с доски. Потом пишет одно единственное слово и поворачивает ко мне.

«Ты». Он указывает на меня.

Я показываю на себя:

— Я?

Логан кивает и снова очищает доску. Пишет ещё два слова и показывает их мне.

— Не можешь, — произношу я.

Он снова кивает и пишет слово. При этом делает промежутки между буквами, чтобы они не смешивались у меня в голове. Но это по-прежнему сложно.

Я запинаюсь на последнем слове, но всё-таки говорю его:

— Читать.

И тут только до меня доходит, что я только что сказала ему, что не умею читать.

— Я умею читать! — протестую в ответ.

Он пишет ещё слово. «Хорошо».

Логан знает, что я умею читать. Я удовлетворённо выдыхаю.

— Я умею читать. Не очень хорошо, но…

Мои слова замирают.

Он быстро кивает, как будто говоря мне, что понимает. Затем указывает на меня, на доску, двумя пальцами изображает пару глаз, а потом показывает мне палец вверх.

Сердце моё стучит так быстро, что тяжело дышать. Я ведь прочла проклятые слова, не так ли?

— По крайней мере, я могу говорить! — вырывается из меня.

И тут же я хочу взять свои слова обратно. Но уже слишком поздно. Его лицо вытянулось, и я хлопаю себя ладонью по губам. Логан мотает головой, закусывает губы и поднимается.

— Прости меня.

Мне жаль. Правда жаль. Он уходит, но не берёт с собой свой рюкзак.

Когда он исчез из виду, к столу приближается мужчина. Это красивый чернокожий, с высокой причёской из натуральных волос. Все называют его Боун, но я не знаю его настоящего имени.

— Кто этот олух, Кит? — спрашивает он.

— Не твоё дело, — отвечаю я, отпивая от своего рутбира. Потом набиваю рот чипсами, надеясь, что Боун уйдёт до того, как вернётся Логан. А в глубине души я верю, что он вернётся, и я смогу извиниться.

Логан проскальзывает на своё место. Он смотрит на Боуна, но не здоровается с ним. Просто смотрит.

— Тебе есть, где переночевать сегодня, Кит? — спрашивает Боун.

— Ага, — отвечаю я. — У меня всё отлично.

— Я бы мог пристроить такую девушку, как ты, — говорит он.

— Запомню.

Нет смысла злить Боуна. Он уходит.

— Ты в порядке? — спрашиваю я Логана.

Он кивает, откидывая кудри со лба.

— Мне жаль, — говорю я ему. И это так. Действительно так.

Он снова кивает.

— Это не твоя вина, что ты не можешь говорить. И… — мой голос затихает. Я никогда ни с кем это не обсуждала. — Это не моя вина, что я не умею хорошо читать.

Он кивает.

— Я не тупая, — поспешно заверяю я.

Логан опять кивает и машет рукой, чтобы заткнуть меня. Он прижимает палец к губам, словно хочет, чтобы я молчала.

— Ладно, — ворчу в ответ.

Он пишет на доске, и из меня выходит стон, очевидно, я сдаюсь. Не хочу делать этого, но ситуация становится невыносимой.

— Мне нужно идти, — говорю я и тянусь за сумкой.

Логан забирает свою доску и кладёт в задний карман джинсов. Думаю, он понял. Я скорее сыграю в «двадцать вопросов», чем снова возьмусь читать.

Он открывает рот, и я слышу звуки. Логан останавливается, сжимает зубы, а потом что-то произносит, но это похоже на шёпот в пещере.

— Ты можешь говорить? — спрашиваю я.

Он заставил меня читать, когда сам умеет разговаривать?

Логан качает головой и закусывает обе губы. Я замолкаю и жду.

— Возможно, — произносит он. Слово выходит очень тихим и мягким, как все его гласные и согласные. — Только не говори никому.

Я рисую крест над своим сердцем, которое почему-то раздулось, не знаю почему.

— Как тебя зовут? — спрашивает Логан. Он показывает жесты, когда говорит. Его речь прерывиста, он вынужден останавливаться между словами, как я, когда читаю.

— Меня называют Кит, — говорю в ответ.

Он мотает головой.

— Но как тебя зовут? — снова спрашивает он.

Я отрицательно качаю головой.

— Не скажу.

Он снова кивает. Официантка приносит бургеры, он кивает ей и улыбается. Она снова сжимает его плечо.

После её ухода я спрашиваю его:

— Почему ты разговариваешь со мной?

— Я хочу. — Логан вздыхает и начинает есть свой бургер.

— И ты ни с кем больше не разговариваешь?

Он мотает головой.

— И никогда не разговаривал?

Он снова мотает головой.

— А почему я?

Он пожимает плечами.

Мы едим в тишине. Оказалось, что я голоднее, чем думала, и моя тарелка быстро пустеет. Логан больше ничего не говорит. Он доедает свой обед и отодвигает тарелку на край стола. Потом берёт мою, кладёт её поверх своей и оборачивается через плечо, чтобы подозвать официантку. Мне почти жаль, что наша трапеза закончилась. Непринуждённое молчание, что мы разделили, длилось более получаса. И вроде мне даже понравилось.

Когда официантка замечает его, Логан поднимает два пальца. Он просит два счёта. Могла бы догадаться. Я вытаскиваю деньги из своего кармана. Но он накрывает мою руку своей и отрицательно качает головой. И тут появляется официантка с двумя огромными кусками яблочного пирога. Я не ела яблочный пирог с тех пор, как ушла из дома. На глаза наворачиваются слёзы, не знаю, как их остановить.

— Чёрт, — говорю я сама себе.

Логан протягивает руку и вытирает подушечками пальцев под моими глазами.

— Это всего лишь пирог, — произносит он.

Я киваю, потому что не могу говорить из-за кома в горле.