Эссе. Воскресенье, половина седьмого
 Скачать 26.24 Kb.
|
|
Эссе на основе просмотренного фильма “Воскресенье, половина седьмого” «Воскресенье, половина седьмого» — советский четырёхсерийный телефильм режиссёра Вадима Зобина, снятый в 1988 году по сценарию Анатолия Рыбакова как продолжение фильмов «Каникулы Кроша» (1980) и «Неизвестный солдат» (1984) с Василием Фунтиковым в роли Сергея Крашенинникова («Кроша»). Молодому юристу Сергею Крашенинникову, проходящему стажировку в прокуратуре, поручают дело o смерти девушки, тело которой было найдено в лесу недалеко от шоссе (17 км Боровского шоссе в районе Солнцево). Дело, на первый взгляд, было простым: девушка, как показало вскрытие, умерла от разрыва селезёнки, и нужно было только установить её личность. Однако Сергей пытается понять, почему Соня (так звали погибшую девушку) оказалась в отдалённом районе Москвы и почему никто не оказал ей помощи, хотя место было достаточно оживлённым. Расспрашивая видевших её людей, Сергей понимает, что свидетели ему либо что-то недоговаривают, либо откровенно лгут. Он начинает разбираться, что же на самом деле произошло в то воскресенье, и приходит к пониманию: причина происшествия — в равнодушии окружающих. Достаточно сказать, что помощи умирающей девушке не оказал даже оказавшийся в том месте врач, человек с виду интеллигентный и порядочный, который потом откровенно врал Сергею, будто в тот день он ехал совсем по другой дороге. Известный колумнист Вадим Нестеров сравнил как-то советскую культуру с заброшенной и полузабытой страной, куда все мы осуждены периодически возвращаться за оставленными там сокровищами. Походы за этими сокровищами начались, конечно, уже давно - практически сразу после падения СССР, но до сих пор брали мы, в основном, то, что валялось на поверхности - поднимали, так сказать, самородки, тогда как основная масса ценностей так и лежит погребенная под накопившимся за двадцать лет культурным (ой ли?) слоем. Увы, настоящей разведке этих ценностей серьезно мешают осколки кривых зеркал, которыми богаты позднейшие наслоения, и те, что, как у Андерсена, попали нам всем когда-то в глаза и сердца: осколки эти, искажая, очень часто не позволяют разглядеть того, что было в той стране истинно добротного и качественного, превращая в нашем восприятии прелестнейшие ландшафты в листья вареного шпината, добрую и разумную человеческую мысль - в невообразимую тягомотину. Так, ценить советский детектив семидесятых-восьмидесятых я выучилась лишь с большим опозданием, хорошенько проплакавшись под ударами судьбы и избавившись (надеюсь) таким образом от пресловутых осколков зеркала тролля в глазах. Во время выхода на экраны того же 'Воскресенья' британской музы небылицы тревожили сон отроковицы, в детективе я искала интригу, мозговую головоломку, догоростоящую внешнюю прилизанность, притягательно-иноземный колорит; унылых многоэтажек, грубых подростков с магнитофонами, бытовых коллизий и - как мне тогда казалось - банального, безнадежно устаревшего и очевидно бесполезного морализаторства хватало и в жизни. Позже, много позже пришло ко мне осознание того, как важно и как трудно передать на экране эту самую сложнотканную текстуру повседневности, органично показать весь срез общества - не статичным, а таким, как в жизни - меняющимся и того не осознающим, полным явных и неявных связей, взаимодействий и взаимоотталкиваний, индивидуального и социально-обусловленного; как редко зарубежные мастера жанра задавались неизбежными в отечественном кино нравственными вопросами, ставили и решали обязательные у нас насущные этические и социально-политические проблемы и как безупречно это удавалось авторам наших неброских, на неподготовленный взгляд невзрачных полицейских кино-расследований - тонко, емко, нюансированно, на высочайшем уровне технической и профессиональной убедительности. Формально фильм 'Воскресенье, половина седьмого' исследует психологический и социальный феномен - так называемый синдром постороннего, при котором люди, оказавшиеся свидетелями чрезвычайной, грозящей жизни другого ситуации и в разной мере осознавшие эту ситуацию как критическую, не пытаются помочь пострадавшему - из-за элементарной социальной лени, из-за рассасывания ответственности, всегда возникающего в толпе, из-за вероятных в случае вмешательства дискомфорта и временных потерь. И синдром этот проявляет себя не только в истории с умирающей на людной поляне девушкой, при ближайшем рассмотрении им в той или иной мере оказываются заражены все герои фильма (кроме молодого, обожженного по молодости всеобщим малодушием следователя Крашенинникова), он орудует крупно и мелко - разрушая, разъединяя, отчуждая, подтачивая самые основы общества, в котором у столкнувшихся с подобным уже не может быть доверия ни к правохранительным органам, ни к светилам медицины, ни к собственной невесте. Синдром этот тем более страшен, что неуловим, неопределенен, его практически невозможно выявить и разоблачить - отсюда и растерянность Сергея в финале. Хуже - и здесь авторам удалось ухватить за хвост самую суть тогдашнего Zeitgeist'a - он (и зритель вместе с ним) внезапно прозревает, что подобное отношение к жизни как-то незаметно стало нормой, моральное осуждение преступного равнодушия сменилось у вполне интеллигентных, образованных людей осуждением осуждающих, неправомерно посягающих, по их мнению, на святыню чужой частной жизни. Красавицы-супруги, студентка Лена и жена врача, со свойственной умным женщинам голубоглазой непосредственностью озвучивают эту новейшую жизненную философию, всеми средствами из своего арсенала красоток подталкивая каждая своего мужчину к подлости. Не только умудренный жизнью прокурор, но и дипломник Сергей, чистый и честный, оказываются в прошедшем веке запоздалыми, неадекватными, готовыми к сдаче в утиль... При всем при этом удивительно искренняя авторская интонация, еще не разрушенная в них вера в воспитательное и просветительское предназначение искусства не позволяют фильму скатиться ни к чернухе, ни в пессимизм. В нем нет ни малейших попыток лакировки действительности (все социальные язвы того времени - проблемы подростков, коррупция, какой-то общий идейный раздрай - в нем налицо), но горячее сочувствие к соотечественникам и то, о чем сейчас и говорить как-то неприлично - любовь к Родине и живущим в ней - сообщают ему какую-то трогательную, утраченную с тех пор человечность. Действительность того времени в деталях, вкусах, цветах, звуках и запахах воссоздана как-то так точно, так сочно и ностальгически-правдоподобно, что диву даешься: куда потом это все ушло - так сгоряча и так проворно? Верно, и вправду тролли зеркало разбили... |