Перевод. снега килиманджаро. Взаправду (Правда что ли)
 Скачать 51.63 Kb.
|
|
— Что «почему», дорогой? — Ничего. Она стала меньше пить, с тех пор как у неё появился он. Но если даже он выживет, он никогда не напишет о ней, теперь он это знал наверняка. Ни о ком из них. Богатые скучны, и они слишком много пьют или слишком много играют в нарды. Скучные и все на один лад. Он вспомнил беднягу Скотта Фицджеральда, и его восторженное благоговение перед ними, и как он однажды взялся написать рассказ, который начинался так: «Богатые не похожи на нас с вами». И как кто-то сказал Фицджеральду: «Разумеется, у них денег больше». Но Фицджеральд не понял шутки. Он считал их особой, вызывающей восхищение расой, и когда он убедился, что они не такие, это сломило его не меньше, чем что-либо другое. Он презирал тех, кто сгибается под ударами жизни. Ему не должно было это нравиться, потому что он понимал это. Он способен справится с чем угодно, - думал он, - потому что его ничто не может сломить, если только он не придаёт этому значения. Хорошо. Значит, сейчас он не станет придавать значения смерти. Единственное, чего он всегда боялся, — это боли. Он мог выносить боль будучи мужчиной, если только она не слишком затягивалась и не изматывала его, но в этот раз мучения были просто невыносимы, и когда он уже чувствовал, что боль одерживает верх, она утихла. Он вспомнил давний случай, когда Уильямсон, артиллерийский офицер, был ранен ручной гранатой, которую бросил кто-то из немецкого патруля, когда он перебирался ночью через проволочные заграждения, и он кричал, умоляя, чтобы его убили. Уильямсон был полный, очень храбрый и хороший офицер, хотя и тот ещё позёр. Но той ночью, он был опутан проволокой, его осветил прожектор, и внутренности у него вывалились наружу и повисли на проволоке, так что когда они его забирали, живого пришлось вырезать его оттуда. Пристрели меня, Гарри, ради бога, пристрели меня. Как-то раз у них зашёл разговор о том, что Господь никогда не посылает того, что ты не сможешь вынести, и кто-то защищал такую теорию, которая подразумевала, что определённый момент человек теряет от боли сознание. Но он навсегда запомнил, что было с Уильямсоном в ту ночь. Уильямсон не терял сознание, пока он не отдал ему все свои таблетки морфия, которые приберегал для себя, и даже они подействовали не сразу. Но то, что происходит с ним сейчас, совсем не страшно; и если не станет хуже, то беспокоиться не о чем. Разве что он предпочёл бы находиться в более приятной компании. Он подумал немного о людях, которых ему хотелось бы видеть сейчас около себя. Нет, думал он, когда делаешь всё слишком долго и слишком поздно, нечего ожидать, что около тебя кто-то останется. Люди разошлись. Вечеринка закончилась, и теперь ты наедине с хозяйкой. «Мне так же надоело умирать, как и всё остальное», — подумал он. — Надоело, — сказал он вслух. — Что надоело, милый? — Всё, что делаешь слишком долго. Он взглянул на неё. Она сидела между ним и костром, откинувшись на спинку стула, и пламя отсвечивало на её лице, покрытом милыми морщинками, и он увидел, что она сонная. Гиена заскулила, подобравшись почти вплотную к светлому кругу, падавшему от костра. Он услышал, как невдалеке от пятна света, падавшего от костра, заскулила гиена. — Я писал, — сказал он. — Но я устал. — Как ты думаешь, ты сможешь заснуть? — Конечно. Почему ты сама не ложишься? — Мне хочется посидеть, здесь, с тобой. — Ты не чувствуешь ничего странного? — спросил он. — Нет. Просто хочется спать. — А я чувствую, — сказал он. Он только что услышал, как смерть опять прошла рядом. — Знаешь, единственно, чего я никогда не терял, так это любопытства, — сказал он ей. — Ты ничего не терял. Ты самый полноценный человек из всех, кого я только знала. — Господи боже, — сказал он. — Как мало понимает женщина. Что это? Ваша интуиция? Потому что в эту самую минуту смерть подошла и положила голову в ногах койки, и он ощутил её дыхание. — Не верь этим россказням о косе и черепе, — сказал он. — С не меньшим успехом это могут быть и двое полицейских на велосипедах, и птица. А может, у неё широкая морда, как у гиены Смерть пододвинулась, но теперь это было нечто бесформенное. Она просто занимала какое-то место в пространстве. — Скажи, чтобы она ушла. Она не ушла, а придвинулась чуть ближе. — Ну и запах от тебя, — сказал он. — Вонючая тварь. Она придвинулась ещё ближе, и теперь он уже не мог говорить с ней, и, когда она поняла, что он не может говорить, то подошла ещё ближе, и тогда он пытался прогнать её молча, но она забралась на него, всем своим весом придавливая ему грудь, а после легла на него, а он не мог ни двигаться, ни говорить, и услышал, как женщина сказала: — Бвана уснул. Поднимите койку, только осторожнее, и отнесите её в палатку. Он не мог сказать, чтобы её прогнали, и она навалилась на него, не давая дышать. И вдруг, когда койку подняли, всё прошло, и тяжесть, сдавливавшая его грудь, исчезла. Было утро, оно наступило уже давно, и он услышал самолёт. Он показался в небе крошечной точкой, потом сделал широкий круг, и слуги и при помощи керосина зажгли костры и навалили сверху травы, так что по обоим концам площадки получилось два больших костра, и утренний ветер гнал дым от костров к лагерю, и самолёт сделал ещё два круга, на этот раз ниже, потом скользнул вниз, выровнялся и мягко приземлился, и вот в сторону Гарри идёт старина Комптон — в широких брюках, в твидовом пиджаке и коричневой фетровой шляпе. — Что случилось, дружище? — спросил Комтон. — Да вот, беда с ногой, — сказал он. — Вы позавтракаете? — Спасибо. Чаю выпью. Я ведь на Мотыльке. Мемсаиб не удастся захватить. Места только на одного. Ваш грузовик уже в пути. Эллен отвела Комптона в сторону и заговорила с ним. Комптон вернулся ещё более оживлённый. — Сейчас мы Вас пристроим, — сказал он. — За Мемсаиб я вернусь. Боюсь, мне придется сделать посадку в Аруше, чтобы заправиться. Нам лучше поспешить. — А как же чай? — Да я и не особо хочу. Слуги подняли койку, и понесли её мимо зелёных палаток, вниз вдоль/мимо скалы и на равнину и дальше, мимо костров, которые теперь ярко полыхали, так как вся трава сгорела, и ветер раздувал пламя; они подошли к маленькому самолёту. Посадить его туда было нелегко, но, оказавшись наконец внутри, он откинулся на спинку кожаного сиденья, а нога была уложена прямо и опиралась на край сиденья Комптона. Комптон запустил мотор и забрался в кабину. Он помахал Хелен и слугам, и когда треск мотора перешёл в привычный рёв, они развернулись, при этом Компи внимательно смотрел, нет ли где ям, вырытых бородавочниками, и с рёвом, подскакивая, понеслись на полоске земли между кострами и с последним толчком поднялись в воздух, и он увидел, как Хелен и слуги стоят внизу и машут им вслед, и палатки возле холма казались теперь сравненными с землёй, он видел равнину, расстилающуюся всё шире заросли деревьев и кустарник, становящийся вровень с землей, а звериные тропы тянутся к пересохшим водоёмам, и вон там ещё один водоём, о котором он не знал. Зебры — теперь видны только их маленькие округлые спины, и антилопы-гну — головастые пятнышки, казалось, карабкаются вверх, когда их цепочки двигались, словно длинные пальцы, по равнине, рассеявшись теперь, когда к ним стала приближаться тень самолёта, они стали совсем крохотными, и не заметно, что скачут галопом, и равнина сейчас серо-жёлтая до самого горизонта, а впереди твидовая спина и фетровая шляпа старины Компи. Потом они пролетели над предгорьем, по которым карабкались антилопы-гну, и потом они оказались над горами с внезапными глубинами высокого зеленого леса и склонами, сплошь поросшими бамбуком, а потом снова густой лес, будто изваянные вместе с горными пиками и ущельями, и вот они перелетели на другую сторону гор, и склоны спадают, и потом снова равнина, залитая зноем, лилово-бурая, самолет подбрасывает на потоках раскалённого воздуха, и Компи оборачивается посмотреть, как он переносит полет. А впереди опять темнеют горы. И тогда, вместо того чтобы лететь дальше в Арушу, они свернули налево, очевидно, Компи рассчитал, что горючего хватит, и, взглянув вниз, он увидел розовое струящееся облако, плывущее над самой землёй, точно первый снег в метель, который налетает неизвестно откуда, и он понял, что это летит с юга саранча. Потом они начали набирать высоту и, казалось, полетели на восток, а потом вдруг стало темно, они попали в ураган, дождь лил сплошной стеной, будто летишь сквозь водопад, а когда они выбрались оттуда, Компи повернул голову, улыбнулся, протянул руку, и всё, что он мог видеть там, впереди, - это широкую, как целый мир, огромную, высокую и немыслимо белую под солнцем квадратную вершину Килиманджаро, и тогда он понял, что это и есть то место, куда он направляется. Как раз в эту минуту гиена перестала скулить в ночи и начал издавать какие-то странные звуки, похожие на человеческий плач. Женщина услышала их и беспокойно зашевелилась у себя на койке. Она не проснулась. Ей снился дом на Лонг-Айленде, и это был вечер накануне первого выезда в свет её дочери. Почему-то её отец оказался там же, и он был очень груб. Потом гиена завыла так громко, что она проснулась и в первую минуту не могла понять, где она, и ей стало страшно. Затем она взяла фонарик и осветила им вторую койку, которую внесли, когда Гарри уснул. Она увидела, что он лежит там, под москитной сеткой, а ногу почему-то высунул наружу, и она свисала с койки. Повязки сползли, и она боялась взглянуть туда. — Моло, — позвала она, — Моло, Моло! Потом крикнула: — Гарри, Гарри! — Потом громче: — Гарри! Пожалуйста, Гарри! Ответа не было, и она не слышала его дыхания. Снаружи палатки гиена издавала всё те же странные звуки, от которых она проснулась. Но она не слышала её за стуком собственного сердца. |