Главная страница

МЕЗЕНЦЕФАЛОН. Юра Дикий по прозвищу Китаец лежал на лавочке ебалом вверх. В организме медленно рассасывались шестьсот граммов водки. Китаец спал, почти не нарушая тишины, спокойно и безмятежно


Скачать 324.99 Kb.
НазваниеЮра Дикий по прозвищу Китаец лежал на лавочке ебалом вверх. В организме медленно рассасывались шестьсот граммов водки. Китаец спал, почти не нарушая тишины, спокойно и безмятежно
Дата06.06.2022
Размер324.99 Kb.
Формат файлаdocx
Имя файлаМЕЗЕНЦЕФАЛОН.docx
ТипДокументы
#571696
страница4 из 11
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11

Поэтому – похмеляться – надо. Нет. Вот так: НАДО. Вот я еще раз – встаю на табурет и ору в потолок: «НАДО!»

Но нечем…

А надо…

А нечем…

Тьфу!

Много-много лет назад… Дядя Витя, который, по большому счету, дядей мне не являлся, но значился в каких-то туманных родственниках, откровенно забомжевал и положил на социалистическое общество хуй. Тогда такое общество еще было. Или делало вид, что было. В общем, это было, когда в кодексе была такая статья – за тунеядство. Это не значит, что тунеядец ничего не делал. Если бы он не делал, он бы просто умер с голоду. Дядя Витя сдавал стеклотару и временами чего-то разгружал. Но с точки зрения участкового он бездельничал нагло и противозаконно… А это разные перпендикуляры, опущенные, как ни странно, из одной точки.

Странность заключалась в том, что, например, другой туманный родственник за всю жизнь палец о палец не ударил, мирно просидев в бюро пропусков на каком-то заводе. Для социалистического общества он не сделал не просто ни хрена, а абсолютно ни хрена. Он только жрал, спал у себя в кабинетике, ставил изредка печати и чего-то там подписывал. Тем не менее участковый считал его примером для подражания, а дядю Витю – нет. Потому что дядя Витя, хоть и работал, но делал это противозаконно, то есть вроде как не делал вовсе. А пропускник, хоть и бездельничал, но делал это охуеть как легитимно и оттого был уважаемым человеком.

В общем, дядя Витя стал почти классическим бомжиком. Почти – потому что формально угол у него был. И даже прописка. Но он совершенно не хотел ни строить социализм, ни даже жить, как все нормальные советские люди – в квартире. А хотел он сдавать стеклотару, регулярно выпивать, петь протяжные песни, а жить где придется. Ну, каждому свой пенициллин – чего уж. Хочет человек. Ничего не попишешь. Бессильны оказались власть и общество. Диоген дядя Витя сказал «пошли вы все в жопу» и переселился на берег самой забавной реки в мире. Она протекала прямо поперек города, и единственное, чего там не было, – это чистой воды. Остальное там было. Включая тела уже улетевших на небо диогенов. Летом, часть весны и часть осени там было довольно сносно. Остальные мерзкие времена года там было невыносимо, и дядя Витя переселялся на теплотрассу. Она проходила по городу, иногда под землей, иногда над, и, в общем, обеспечивала сносную температуру. Надо было только снять слой стеклоткани, пару слоев стекловаты и обнажить горячее тело трубы. Обняв ее, можно было спать и не думать о смысле жизни. Или думать, но очень эдак лениво и без выводов. Как бы отстраненно. Абстрактно, я бы даже сказал. Ну, типа, «я и энтропия вселенной». Предисловие к первому изданию.

Но то зимой. Зимой вообще существовать неуютно. Бодрит, конечно, но неуютно. А я про лето. Дядя Витя летом на речке этой дневал и ночевал. И вот как-то я иду (мальчик, яйца еще не волосатые, в руках удочка) по берегу. Взрослые, степенные рыбаки, конечно, тут отродясь рыбу не ловили, потому что она (рыба) тут тоже бомж и вид соответствующий. Но мальчику одиннадцати лет на это насрать. Рыба – она не для ухи. Она для души. Иду. Вижу – сидит на берегу дядя Витя. По правую руку от него стоит пластмассовая бутыль откровенно синего цвета. А по левую – просто стеклотара с мутной водой из речки. Дядя Витя меня не видел. Он потер руки. Взял пластмассовую бутыль прямоугольного, как оказалось, сечения и медленно открутил пробочку. При этом он ясными глазами смотрел вперед и думал, само собой, о смысле и тщете всего сущего. А о чем же еще? Странные вы вопросы задаете, товарищи… Потом он поднес бутыль с жидкостью купоросного цвета ко рту и… не стал пить. Он понюхал горлышко. Смысл сего действия я узнал много позже. Уже когда сам стал бухать не по-детски. А тогда я подумал, что дядя, так сказать, наслаждается букетом. Потом дядя отхлебнул глоточек и покатал этот самый глоточек у себя во рту. Небритые щеки его забавно надувались при этом. Ясные глаза его были сосредоточены как никогда.

Вот, кстати… Почему, когда пишут об алкоголиках, всегда у них мутные глаза? Ну что за хрень? Какие такие – мутные? Это ж, блядь, катаракта какая-то, натуралисты вы хреновы. Где ж глаза мутные бывают? Вот у собаки моей были мутные глаза, и даже белым все затянуло, как в фильме ужасов. Так там понятно. Токсоплазмоз, помутнение. Я ей стекловидное тело колол две недели. И стали глаза опять – что солнышко. Карие такие светящиеся глаза. Так то болезнь. А у алкаша откуда, на хуй, болезнь?

Вы вообще видели больного алкоголика? Ну, покалеченного – бывает. С синяком – святое дело. С тросточкой, когда ножку подвернет, – да. Это ж образ жизни! К болезням он никакого отношения не имеет. Дядя Витя, годов так через десяток, умер здоровым, как свежеимпортированный апельсин. На вскрытии у него, кроме слегка раздутой печени (еще бы!) вообще ничего не нашли. Идеальный трупик для анатомического театра. Жира – ноль. Ну, чисто указкой показать – вот, типа, тут должен быть жир и даже вот его немного есть. А в целом, товарищи студенты, жир нутряной нам завсегда мешает, потому что ни хрена, я извиняюсь, из-за него не видно. А вот у этого, я извиняюсь, индивидуума, жир присутствует, но номинально. Следы. Видите, какой натюрморт. Печень, хе-хе, конечно, не фонтан. А в остальном – весьма, весьма милый труперс…

Но в тот летний день дядя Витя труперсом не был. Он катал во рту глоточек синей жидкости и ясными глазами смотрел ВНУТРЬ себя. То есть окружающие красоты его интересовали мало. Ну, то есть – вообще. Ну, как будто нет ничего и никого, и никогда не было. Так примерно пробуют коньяк знаменитые дегустаторы. Причем – язык-то длинный. На кончике – один вкус, на середине – другой. А вкус есть еще и на боковой стороне языка. В общем, пока дегустатор глоток по языку погоняет, времени ого-го сколько пройдет. А еще ж послевкусие. Это когда коньяк уже впитался, и его нет. А тень вкуса осталась. Такая резная, как от клена или от сирени в полдень. Пятна солнечные в тебя впитываются – в кожу, в волосы, в одежду, если совсем, конечно, под крону не залезешь. Тогда хрен тебе, а не резную тень. Вот у дегустатора, значит, на языке такая резная тень. Как бы ее нет. А как бы и есть.

Дядя Витя в дегустатора недолго играл. Ясные глаза вдруг стали смотреть вперед, куда надо, и заморгали, и стали конкретными, как у киллера. После чего он выдохнул и непитейную эту ни разу синеву (ровно половину) залил в себя. Запил мутной речной водой (ровно половина из стеклотары) и тогда уже, крякнув, вдохнул. Зрелище – класс! То есть меня передернуло. Я удочку выронил. Ну и, само собой, дядя Витя меня увидел.

– А, юнга, ептыть! – обрадовался моряк дальнего плавания. Он на ТОФе служил и гордился этим необычайно. Положа руку на сердце, не было у него в жизни ничего лучше. Значимей. Конкретней. Полезней. И для себя. И для социалистического, мать его, общества в целом.

Ну, перекинулся я с туманным родственничком парой ничего не значащих фраз и пошел дальше удочкой размахивать. А дядя Витя остался. Созерцать. Размышлять. Переваривать. Жара. Июль. Каникулы. У меня – школьные. У дяди Вити – вечные. Он больше никогда не работал. Ну, по закону. По трудовой книжке. За трудодни, там, или за оклад. Никогда. Стеклотару – да. Сдавал. Находил где попало и сдавал. Разгружал чего-то. Получал денежки и тут же их пропивал.

Что, скажете – зря прожил жизнь дядя Витя? А ведь, знаете, и я так когда-то думал. Вот так вот жестко считал – зря жизнь прожил туманный мой родственничек. Даже не жестко считал – жестоко. Мудак. Это я про себя. Мудак и есть. Ни одна жизнь зря не проживается. А уж тем более человека, никогда никого не обидевшего. А уж тем более, тем паче – человека, отслужившего четыре года на ТОФе. Вечная ему память.

А?

Как умер? Да никак. И не умирал даже специально и подвигов никаких не совершал. Вот, как я уже рассказывал, шла через весь город теплотрасса. Минус тридцать мороз. И где-то авария. Хрен его знает, где там авария, – город большой. Узел какой-то вымерз на хрен. Оно и понятно. В минус пятнадцать аварии не случаются. Повода нет физического. А в минус тридцать – сплошь и рядом. И вот вылетает этот узел на хрен и возникает серьезная опасность всему городу. Дядя Витя спит, обняв трубу, и созерцает. А Советского Союза уже нет. Партии нет. Вообще – кого ебать, непонятно, а главное – кто будет ебать за аварию – тоже непонятно. В советское время сразу бы нашли. А тут – нет.

Пока разбирались – еще сигнал. Где-то что-то еще раз перемерзло, уже разбираться совсем некогда. И кто уж приказ дал – не знаю, но отопление выключают и экстренно воду сливают. Труба, которая завсегда всю зиму горячая была, вмиг похолодела, задубела даже. И к ней, созерцая и медитируя, приморозился к утру дядя Витя. Ну, мук он никаких не испытывал. Не орал и не требовал к себе санитарок. Замерз просто – и все. Фактически в эмбриональной позе. Ну, почти эмбриональной. В ней, говорят, отходить – одно удовольствие. В общем, этих гедонистов поутру нашли четыре штуки – и трое без документов.

Дядю Витю вообще случайно опознали. У него в кармане какая-то справка была. Из которой следовало, что он – дядя Витя. В общем, было кому сообщить. А остальные трое так безвестными в рай и пришли. А куда ж еще-то? В рай, конечно. Зла они не творили. А это, по большому счету, самое стопроцентное добро в мире.

Ну вот. В общем, не важно, правильно ли жил дядя Витя. В конце концов, я тоже… это… неизвестно, правильно ли живу. Живу, аж иногда самому противно. То ли правильно… то ли нет.

И вот, значит, показал мне тогда дядя случайно вещь, которая по-умному называется спиртосодержащая жидкость, а по-народному, по-глупому то есть – коньяк с резьбой.

Тогда я, конечно, внимания никакого не обратил. Ну, мелькнуло и мелькнуло. Ну, пьет дядя Витя гадость неожиданно красивого цвета. Ну, значит – надо. Он взрослый, он моряк, ему виднее. Может, это у него ностальгия такая по синему-пресинему морю.

Я вспомнил об этом через лет десять, когда надо было похмеляться, а похмеляться, значит, нечем, а похмеляться, значит, надо, и это все так вот тут, в голове засело, занозой такой страшной, из виска в висок, что я пошел в промтоварный отдел и купил там на сорок копеек знакомый пластиковый бутыль. Полиэтиленовый, наверное. Точно не скажу – пластмасс много, и все высокомолекулярные…

И пришел домой, и мне тогда повезло.

Я остался жив…

А остался я жив не потому, что вовремя похмелился. Это все в данном случае не имеет значения. А потому, что спирт в нитхиноле был этиловый.

Н-да.

А вот вы спросите, а какой еще бывает спирт в нитхиноле, и вот вам сейчас будет смешно, а мне, задним ходом, страшно.

Когда-то нитхинол был только на этиловом спирту. Ну, в период развитого социализма, в самый его расцвет. Этиловый такой, технический.

Вы вообще пили нитхинол? По глазам вижу – не все. Это такая синяя… ярко-синяя жидкость. В ней есть спирт. Не столько, конечно, сколько в водке. Но и не столько, сколько в вине. Конечно, точно не скажешь, и на этикетке не написано. Но по ощущениям – градусов двадцать пять. Там еще есть нашатырный спирт – это чувствуется. И вот эта самая синяя составляющая. Возможно, еще какие-то мыльные добавки или ПАВ. Поверхностно-активные вещества, расшифровываю. Говорить о том, что это амброзия, я не буду. Ну, не амброзия это. Более того – даже не напиток.

Пить это нельзя. Но я пил. И выжил.

Так вот. Пока в нитхиноле был только этиловый спирт, его алкаши пили, не задумываясь. Армейские алкоголики, кстати, пропускали жидкость через патрон противогаза, и тогда синий цвет исчезал. Оставалась кристально прозрачная субстанция.

Я не знаю, использовал ли кто-нибудь нитхинол по прямому назначению – для мытья стекол. Не знаю. Ну, не видел. Вполне допускаю, что кто-то мыл. В основном его сплошь и рядом бухали лица без определенного места жительства и без определенных занятий. И бухали много.

Гром грянул, когда кто-то из бомжиков дал дуба прямо в магазине. Он отошел от прилавка, открутил крышечку, приложился, хапнул где-то сотку и уснул навеки. Потому что в стране возникло еще два ГОСТа нитхинола – на основе изопропилового спирта (это еще куда ни шло) и на основе метилового (не шло вообще ни в какие ворота).

Какая гнида в этих сраных министерствах легкой промышленности придумала последние два ГОСТа, мы, очевидно, никогда не узнаем. Хотелось бы очень, но не узнаем. Гнида разрабатывала ГОСТ, совершенно точно зная, что его будут бухать. Не мог ублюдок не знать этого. Совершенно сознательно он собирался убивать людей. Не лучших, прямо скажем, представителей социума, но все же – людей. Не баранов. Пусть эти алкаши никогда не читали Пауло Коэльо – на хуй он им вообще нужен, – но это ж все ж таки были люди. Пиплы.

Были.

И умерли.

Еще бы. Метанол – это вам не сироп. Это – в ящик, и в рай незамедлительно. Смертельная доза – примерно двадцать граммов. А двадцать граммов сроду на Руси никто не пил. Поэтому – ха, вот сюда, за воротник – и в дамки. «И летят покойники и планеты…» Андрей Вознесенский.

От метанола на Руси много умерло. Вообще – что за спирт такой, прости господи? Откуда он взялся? Ну, есть же этиловый! Ладно, пусть гидролизный, пусть денатурат – все вытерпим. Нет, суки, метиловый давай во все подряд флаконы совать! Кто его выдумал вообще? Для чего? Молчат ребята. Которые выпили – молчат. А которые еще выпьют – тоже молчат. В память о тех, кто уже выпил. И которые пьют – тоже молчат. Рот занят потому что.

Н-да. Я метиловый не пил, господа. А вот изопропиловый один раз употребил. Дело было так.

Забегаю я к одному слесарю-фотографу. Что за специальность, спросите вы и добавите: такой херни не бывает. И будете правы, но лишь отчасти. Потому что такая хрень все же в советское время была. Я в нормах «чего-куда и скока» не силен совершенно. Но было такое правило, согласно которому штатный фотограф в организации был положен при количестве работающих, скажем, более пятисот. Или четырехсот – не в этом суть. Суть в том, что в этом НИИ людей было меньше, чем нужно, фотограф был необходим, как воздух, а иметь его не полагалось. А зато слесарей-столяров можно было нанимать сколько угодно без проблем. И вот в данном НИИ фотограф был на самом деле слесарем по трудовой книжке. А в соседнем – механиком. А еще рядом – трактористом-машинистом третьего класса. И всем было счастье.

Так вот, забегаю я к одному знакомому слесарю в его фотолабораторию (с ума сойти!). Да. А дело-то было утром. Сердце – ходуном. Руки трясутся. Да так, что в кулаки сжимать приходится. А то склянок в лаборатории много. Собью ежели какую – расстроится слесарь. Нет, склянку не жалко. Раствор вот готовить лень – а это время.

Ну, а спирт у парня водился. На полке стоит, во флаконе литровом примерно. Пробочка притерта, калий-хлор написан крупно – как положено. Не писать же це два аш пять о аш! НИИ все-таки… Дураков хоть и много, но химию учили все, и на этом уровне знают как «Отче наш». Это другие формулы они забыть могут легко. Ацетона, например. А эту – хрен. Она у всех в мозгу пропечаталась.

Ну и дает он мне флакон и стаканчик лабораторный. Открывает кран, воду спускает холодную в раковине, чтобы, значит, ледяной запить.

Подхожу.

Наливаю в стакан жгучей жидкости.

Ставлю флакон на мраморный стол. Почему именно мраморный – не знаю, но он там такой был. Вернее – столешница, конечно, из мрамора. Ну, как в моргах иногда в хороших.

Беру стакан поудобнее. Выдыхаю. И выливаю в широко раскрытый еще не отравленный рот.

И во время пития… чувствую что-то не то. Причем не сразу понимаю, в чем, так сказать, нескладуха. А постепенно. То есть градус вроде есть. И немалый. И жжет. Но вот вкус… и главное запах – нюансовые. Какие-то сверх того, что должно быть. Бестолковые. И тут – как спица в ухо – не тот, сука, спирт! И сразу – в памяти:

Автоочиститель!

Изопропиловый, зараза!

Выпить я успел грамм сорок. Выблевать сразу – тридцать. Десять где-то осели и не показывались. Я их долго из себя исторгал. Может, и вышли. Не знаю. Хорошо – с утра еще ничего в желудке не было. А и вечером ничего не было – одна водка. Глотал воду – потом блевал. Глотал и блевал. Ну, орал еще, конечно, и матом, напоследок, ругался. Потому как думал – всё.

Отжил.

Ничего подобного. Изопропиловый, конечно, гадость.

Но гадость не смертельная.

Слесарь, скотина, бегал вокруг и только мешался.

Я потом на стул сел и сказал ему не мельтешить. Так и сказал.

– Федя! – говорю. – Не мельтеши, зараза! Дай умереть спокойно!

Федя тут взвыл и побежал в дверь – за подмогой… А вот поразмыслить – за какой, мать ее, подмогой? Кто там что в НИИ знает об отравлениях? Пока телефон, пока «скорая», пока у полутрупа выяснили бы, что употреблял. Тут бы и кранты. И звездочка на тумбочке, и выпимшие могильщики, и венок от сослуживцев. Спи спокойно, дорогой друг, мы тебя не забудем.

В общем, остановил я Федю. Жив, говорю. Только похмелиться надо. Федя трясущимися, как отбойный молоток, руками правильный флакон нашел и налил полный тонкостенный немецкий стакан из огнеупорного стекла. И уебал я весь этот стакан, и запил ледяною водой, и стал я умнее мозгом, выше ростом и красивее этим… лицом. Не сразу, правда. Минуты через три.

По диким степям Забайкалья… Где золото роют в горах…

Да.

И с тех пор я вкус и запах изопропилового спирта чувствую очень, братцы, сильно.

А метилового бухануть не довелось.

Будем считать, повезло.

Но вернемся, однако, к нитхинолу.

Итак, советское время. Нитхинол выпускается только на основе этилового спирта. Его пьют. Быть может, некоторые моют им стекла, но только некоторые. Остальные, повторяю – пьют.

Потом одна гнида из министерства легкой промышленности разрабатывает новый ГОСТ. Даже два. И нитхинол выпускают в еще двух видах. На основе изопропилового и метилового спиртов.

В одинаковых упаковках.

В тех самых пластиковых бутылях.

Отчего в каждом городе, куда приходят составы с товаром, мрут люди. Либо сразу (от метанола). Либо не сразу (от изопропанола).

Оно конечно, для социума эти люди значат мало. Но очень много они значат для самих себя, а еще больше – для Господа Бога.

Потому как милость Его для всех и для каждого, и ее никто не отменял и отменить не может.

А дядя Витя… давно… там, на берегу мутной речки, решал тот самый вопрос – можно ли бухать синявку. Слов типа «изопропанол» он не знал. Зато в нюансах вкуса и запаха разбирался. И когда его сенсоры зарегистрировали це два аш пять о аш – тут же выпил. А для чего еще нитхинол. Не стекла же мыть…

С водкой иногда бывают проблемы. Ну, заканчивается она. И деньги заканчиваются. Гнусные времена бывают у алкашей. И тогда приходится пить… что попало. ССЖ. Спиртосодержащие жидкости.

Ну, нитхинол – это я для затравки рассказал. А вообще пьют, значит:

1) одеколоны;

2) духи (вот вы зря думаете, что это почти то же самое, что одеколоны. Я потом объясню, а вы пока запомните – это другое);

3) лосьоны;

4) зубные эликсиры;

5) зубную пасту (именно пьют – разбавляя водой);

6) антистатики;

7) клей (разные виды, но наиболее популярный, конечно, БФ);

8) настойки (огромное количество, практически – всю аптеку);

9) денатурат;

10) политуру;

11) эссенции для всяческих лимонадов;

12) моющие средства (об одном из них я уже рассказал);

13) все остальные жидкости, случайно или намеренно содержащие спирт.

А почему первым идет одеколон? Что за честь такая ему? Что за внимание? Ну, это просто.

В нем, в родимом, примерно восемьдесят, а то и все девяносто процентов алкоголя. И, соответственно, по соотношению цена/себестоимость этот напиток равных не имеет. Недостатки, конечно, есть, куда ж без них! И первый, самый главный, – запах.

Давным-давно я как-то строил БАМ. Если кто из старых комсомольцев помнит – это такая железная дорога. Проходит она по местам, на хуй никому не нужным, но проходит – от этого уже никуда не денешься. Мне иногда приходится слышать, что дорога эта совершенно была не нужна и вообще – зря народные деньги туда впалили. Я в корне с этим не согласен. Деньги, родные мои, все одно бы спиздили. Ну, или построили бы на них авианесущий крейсер, который бы либо затонул, либо достался после развала СССР другой, и не факт, что дружественной, стране. Это сейчас, в период военного капитализма, нам якобы отчетливо видно, что все тогда было неправильно. Ну, так с берега завсегда заметно, что на корабле всё кверху жопой и он не туда идет. А посади тебя на палубу – вот ты уже мнение и поменял. А дай тебе штурвал в руки – вот ты уже и пуп земли и знаешь, что делаешь. А капитанскую кепку не пробовали примерять? Пиздеть все горазды… Задним числом.

Так вот – ни хрена это не ошибка. Это символ. Это ЕГИПЕТСКАЯ ПИРАМИДА ушедшей в историю советской эпохи. Это одно из чудес света. И не важно, что через жопу запланировано. Леонид Ильич, а давайте вот тут дорогу захуярим? А что там есть? Да ни хрена там нет, Леонид Ильич. И не будет. Но грандиозно ж! Все одно – просрем бюджет к ебеням. Давайте дорогу строить. На века. Кх. Кх. А давайте. Сосиска срана должна иметь сосиску дорогу. Бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овации.

Вот прошло много лет. Я – бывший строитель БАМа. Байкало-Амурской, то есть, магистрали. Что я испытываю теперь, когда она уже построена и забыта? Жесточайший приступ ностальгии я чувствую, товарищи. Дорога нам теперь на хрен не нужна.

А это… я тогда молодым был. Сильно молодым. И было у меня безграничное, непередаваемо безграничное будущее. Теперь оно настоящее и совсем не такое. Н-да.

Попутно вспоминается анекдот про дедушку. А что, типа, дедушка, когда лучше было – сейчас или при Сталине? Ясен перец, сынок, при Сталине!

А почему, дедушка? Так при Сталине, сынок, у меня стоял!

Нам нет преград… На море и на суше…

Строил я тогда Северо-Муйский тоннель. Нет, в него конкретно меня не пускали, я вообще в столярке работал. Мы там делали огромное количество столов, табуретов и прочей нужной мебели. С каждого приземляющегося самолета сходили стройными рядами бравые комсомольские стройотряды. С гитарами, песнями и прочей бутафорией. Этих опездолов надо было срочно селить в длинные такие, барачного типа, общежития. И, конечно, они должны были на чем-то есть, а также на чем-то сидеть и драть глотку своими песнями.

Это колокол наших сердец молодых. Я, кстати, тоже драл.

Вот. У тоннеля было два портала. Восточный (это где лично я жил) и Западный (двадцать примерно километров от нас).

На Западном портале было все, как у людей. А на Восточном был сухой закон. Почему – никто не ведает. Логики не было никакой. Ну почему, скажите на милость, на Западном портале можно пить водку, а на Восточном – нет? Нюанс смысла, аберрация. Другими словами, хрен его знает. Трансцендентализм.

А комсомольцы выпить не дураки. То есть очень любители. Однозначно. И девушки. И парни – само собой.

А водки нет.

Совсем нет.

Вот если у тебя свадьба, то получи в месткоме справку, и тебе продадут… эээ… скажем, ящик. Или два. Но этого все равно мало, потому что на свадьбу придут все, кто хочет выпить. Про вино уж молчу.

Это только по праздникам. Чисто губы смочить. А выпить хочется.

Я тогда впервые увидел, как комсомольцы пьют одеколон.

Брали его коробками. В коробке двадцать флаконов. Конечно, лучше всего «Шипр» или «Тройной». Но можно и «Горный хрусталь», и «Красную Москву», и «Гвоздику». В каждой комнате барака был специальный одеколонный стакан. Если кто не знает – посуду после одеколона отмыть невозможно. Ну, впитывается он так, что никакие порошки не помогут. Так что где-нибудь в тумбочке у комсомольца стоял личный одеколонный стакан. Или один на всю комнату. По-разному. Некоторые ж мало пили. А некоторые и вообще одеколон пить не имели никакой физиологической возможности, отчего переезжали на Западный портал и там вволю бухали спирт.

Вообще, когда пьешь одеколон, желательно ничем серьезным не закусывать. Потому что вилки-ложки придется либо выкинуть, либо перевести в разряд одеколонной посуды. Поэтому очень многие научились закусывать тушенкой и брать ее по-корейски, двумя палочками. Потом все это можно было без сожаления выкинштейн.

Есть два способа пития одеколона. Правильный и неправильный.

Правильный заключается в том, чтобы выбулькать парфюм (не очень быстрый, кстати, процесс) в специальный стакан, выпить его залпом и запить ледяной водой. Вода:

а) смывает (насколько это вообще возможно, конечно) остатки в желудок;

б) снижает температуру.

Вы спросите – при чем тут температура? Значит, вы ни хрена не петрите в химии, а равно и в физике. Отвечаю. Спирт при разведении нагревается, и довольно значительно. А в одеколоне его где-то восемьдесят-девяносто процентов, в зависимости от бренда. В желудке он мгновенно реагирует с водой, и вы получаете некую грелку в самом центре своего организма. И чем вода холоднее, тем температура получившейся микстуры, скажем так, нормальней.

Неправильный способ заключается в предварительном разбавлении одеколона той же водой с целью более гуманного пития. Граждане! Товарищи! Господа! Никогда так не делайте! Этот коктейль – для настоящих мазохистов!

Посудите сами.

Спирт и вода немедленно реагируют, и раствор нагревается. Водку в жару в пустыне из рюкзака пили когда-нибудь? Примерно то же. Но это еще полбеды. Сивуха (это, в общем, вся та дрянь, которая воняет в одеколоне) мгновенно дает мутно-молочный цвет, а сверху эдакими звездочками плавает масло неизвестной породы. Вот теперь это вам нужно выпить. Впечатляет? Редкая птица допьет этот коктейль до середины.

Комсомольцы бухали одеколон только правильным способом. А один, самый колоритный комсомолец, который потом с этой, без преувеличения сказать, всесоюзной стройки пошел прямо в тюрьму, тот вообще одеколон не запивал. Но это монстр духа и чудовище пищеварения. Таких единицы.

Что пил лично я?

«Шипр» и «Тройной» – это классика, и по этой причине не часто в магазине стоит.

«Горный хрусталь». Ничего так аперитив, почти прозрачный.

«Гвоздика». Говорят, помогает от комаров. Это правда. После пяти флаконов «Гвоздики» в тайге комар вымирает и его совсем не видно. Он появляется только на следующее утро.

«Жасмин». Пятьдесят семь копеек. Это я точно помню, потому что в экспедиции по утрам мне нужно было именно один рупь и четырнадцать копеек. А завезли тогда в сельский магазин только «Жасмин» и целый сезон им торговали. Удивительное прозвище у меня, ученого, тогда было – Жасминолог.

Это я назвал бренды, которые я бухал неоднократно. Разовые же марки я просто не помню. Ну, кто их там разбирал. Одеколон – он и есть одеколон.

Духи. О!

Алкаши специально их не берут. Потому что они бывают куда как дороже водки, и покупка их смысла не имеет. Но вот догнаться ими среди ночи – в самый раз. Доводилось и мне. У подруги на туалетном столике, помню, шарился в полной темноте. Нашел. Выпил. Говно. Не, ну на самом деле – говно. Это тот же одеколон, но воняет в тридцать раз сильнее. И, как сказали бы дегустаторы, послевкусие невъебенное, недели на полторы. Уже и трезвый давно, и борщи-шашлыки жрал, и чаем-кофем-шоколадом заливал, ан нет – вся, блядь, кулинария имеет мерзкий вкус французских духов.

А глаза подруги наутро? Глубокие такие, колодезные, холодные-прехолодные, ледяные…

– Ты хоть знаешь, скотина, сколько они стоят?

Молчу. Не знаю, конечно. Но подозреваю, что дороже ящика водки.

Больше духи я не пил.

Во-первых, мало.

Во-вторых, воняют.

В-третьих, послевкусие.

Прости, милая. Не понять тебе духовных стремлений генетического алкоголика.

Други мои, коллеги, алконавты России, а равно и всего мира! Не пейте духов, они плохие. Потерпите до утра. Утро ночи не в пример мудренее. К тому, некоторые очень дорогие духи при принятии внутрь откровенно ядовитые. «Шанель», например. Не каждый и выживет. Н-да.

Лосьоны – это радость алкоголика. Радость великая, если удалось купить. И радость практически неземная, если удалось купить «Огуречный».

Это – лосьон лосьонов, амброзия, шедевр отечественной парфюмерной промышленности. Говоря откровенно, там кроме воды, спирта и собственно огурца, почти ничего нет. И, честное слово, этот утренний взмах крыльев ангела куда приятней на вкус, чем некоторые вина или настойки.

Ему, этому лосьону, надо поставить памятник. И вообще – перевести в разряд алкогольных напитков. Ибо фактически он им и является. Потому что я за жизнь видел раза два, когда им протирали ебало. И тысячи раз, когда его вдохновенно пили. Господа, это – напиток. В натуре, господа. Не вру. Да вы сами попробуйте!

Градусов в лосьоне не так много, сколько в том же одеколоне. Поэтому он довольно сносно пьется даже без запивона. Употребив его, вы не пугаете запахом беременных женщин и одиноко сидящих бабушек. Не выглядите конченым, опустившимся подобием человека. Не ставите на себе крест и не противопоставляете себя социуму. Вы просто выглядите со стороны (и изнутри себя тоже!) оригиналом, допустившим некую вольность. Так сказать, легкий зигзаг поведения. Нюанс личности, господа.

То же самое – зубные эликсиры. Этот продукт специально разрабатывался для попадания в рот человека, отчего совершенно ясно, что он вредным быть не может. Как не может быть вредной, например, зубочистка. Само собой, эликсироделы допускали попадание определенного количества микстуры внутрь человека. Поэтому спирт в эликсирах качественный, а отдушка не вызывает рвоты.

«Идеал».

«Хвойный».

«Лесной».

«Цветочный».

«Мятный».

Чувствуете поэзию в этих названиях? А как изумительно они звучат – чувствуете? Бегите. Бегите в ванную комнату. Возьмите быстрее флакон. И выпейте его. Мир расцветет тут же. Проверено.

Причем от вас весь день будет пахнуть абсолютно легитимным запахом. И даже не надо скрывать. Мсье, чем-то это от вас так удивительно пахнет?

Зубным эликсиром, мадам. А что вы, кстати, делаете сегодня вечером?

Удивительная вещь этот зубной эликсир. Из всей парфюмерии – самое что ни на есть легальное бухло.

Утром. Твердым шагом. В ванную комнату. Изучаем в зеркале собственное… эээ… лицо. Н-да. Оттягиваем вниз нижнее веко. Хм. Как-то впихиваем, забиваем внутрь, топчем пальцами мешки под глазами. Хрустим бритвой по щекам. Засасываем в рот зубную щетку вместе с пастой. Стираем с зубов вчерашнюю кильку, пиво и водку. С зубов-то они отлетают. Вот из головы не выходят совершенно. Нежно берем флакон с «Идеалом». Впрочем, «Хвойный» с утра, однако, получше. И льем в стаканчик. Если есть стаканчик. Если нет – льем непосредственно в рот. И запиваем водой из-под крана.

Туш!

Из ванной комнаты выходит гомо сапиенс с горящим пытливым взором, способный решать глобальные задачи. Или не решать. Или решать, но потом. После. Ну, где-нибудь к вечеру.

В жизни бывают черные дни. Когда нет ничего. Ни одеколона. Ни эликсира. Ни даже отвратных духов. Тогда остается только зубная паста.

Ее надо выдавить из тюбика. Она давится плохо, отвратительно, я бы сказал, давится. Но давить надо. В стакан. Потом развести-размешать с водой. Гнусное зрелище. Получившееся месиво надо выпить. Алкоголя там – с гулькин хуй. Гулька сам маленький, а уж… Но он есть. Иногда это единственный выход. Прожить еще пятнадцать-двадцать минут, чтобы доползти-добрести-доковылять до ларька.

Зубная паста – уныние. Уныние в кубе. Плохое и отвратное бухалово, скажу вам откровенно. Рекомендую только в крайнем случае.

Да.

А вот бывает еще питье из Книги рекордов товарища Гиннесса. Нет, это не смесь крепкой азотной и соляной кислот. Не царская, то есть, водка. И не жидкий кислород. И даже не расплавленное, ептыть, железо.

Это – антистатик «Лана».

Убийство.

Фильм ужасов.

Как говаривал тот же дядя Витя, жопу после «Ланы» на восьмиклинку рвет. Восьмиклинка, если кто не знает, – это кепка такая. Фасонистая. Шьется из лоскутков.

Ну, это он, конечно, приврал. Эт у него образ поэтический был. Он вообще был склонен к высокому. Птички, колокола, «наверх вы, товарищи, все по местам!», за что мы кровь проливали… Не чуждо ему было чувство прекрасного, не чуждо.

Так вот, антистатик – песня-эксклюзив. Потому что в нем полно газа. Это такой, кто не знает, баллон из жести, в котором под давлением находится высокоградусная жидкость убойного назначения. Как в качестве антистатика эта херня работает – не знаю, не ведаю. Вполне возможно, что работает хорошо. Но я ее на прилипание-отлипание не проверял.

В общем, слушайте.

Черным-пречерным утром. С черным-пречерным настроением. В черном-пречерном похмелье. Вы с трудом набираете немного-немного денюжек. И идете в промтоварный отдел, который в этом же доме, но на первом этаже. Ваши коллеги – алконавты давно все вкусное разобрали. И перед вами огромным волосатым хуем встает дилемма. Либо тащиться до другого промтоварного. Либо взять, что есть. А есть, значит, антистатик только. Вы вот недоумеваете, а такие случаи у меня бывали. Идешь, понимаешь, а там всё выпили. Бакланы. Геи. Недоцефалы и про-тогуманоиды. Жрут где-то лосьон, черти, а я что же – помирать?

Ну вот. Берете вы, не побоюсь этого слова, бомбу (безо всяких преувеличений) и несете к себе домой. Сверху пластиковый стакан, вернее – крышка. Срываете ее к ебеням. Дальше – варианты. Либо в стакан поганый пшикать, нажимая пимпочку, либо, если дрожанье рук позволяет, – пробивать ножом сверху и спускать газ. Весь он не выйдет, не волнуйтесь. Газу там на двух водолазов, не меньше. Последний способ не рекомендую, если ни разу не делали. И себя покалечите, и бухалово потеряете. Так что, если первый раз, то лучше пшикать.

В стакане это игристое не успокоится никогда. Вот вы думаете: пройдет минут пятнадцать, и газ выйдет. Хуй там. Он не выйдет ни через час, ни через два. Стакан будет продолжать булькать, как будто вы только что его наполнили.

Выхода нет, господа. Сгруппируйтесь. Возьмитесь одной рукой за что-нибудь – сейчас вас будет колбасить. Стакан обхватите покрепче. Приготовьте запивон, чтобы тут же его загнать в глотку без промедления. Выдохните. И залпом пейте антистатик «Лана» до полного осушения. Не выдыхать! Не открывать рот – ни при каких обстоятельствах! Не делать лишних движений! Не паниковать!

Выпили? Тут же глотаем запивон. Ничего, что пена лезет из ушей. И из носа. И даже из глаз. Главное – не дышать, пока не запихаем всю воду, или что там у вас, внутрь.

Все.

Тсссс…

Тряхануло, конечно.

Пройдет, господа, пройдет.

Убедитесь, что антистатик упал в желудок.

Теперь можно открывать рот. Газ тут же попрется изнутри вас и будет идти, не переставая, еще часа полтора. Это не совсем приятно.

Но!

Огромное количество спирта все же попадет куда надо, и через пару минут вы станете красивым и умным. Я проверял. Я вообще много раз за жизнь становился красивым и умным. Но об этом как-нибудь потом.

Вообще, «Лана» – питье не детское. Я пил этот антистатик два раза в жизни. Не могу сказать, что мне понравилось, скорее – нет. И все же это не бесконечный ужас. Потому что бесконечным ужасом является антистатик «Лана-2». И комментариев тут не будет, потому что таких слов и эпитетов в моем лично лексиконе нет. Я просто повою.

Да.

Что там у нас еще? Клей? Ну, после «Ланы» это кумыс. Или йогурт. БФ видели? Что? Как его пить?

Ну да, он тягучий. В нормальном виде его не вылакаешь. Слипнется все внутри. Поэтому есть общестроительный способ дрельного очищения этой славной спиртосодержащей жидкости.

Берем электродрель. Вместо сверла вставляем в патрон проволоку. Загибаем под углом, скажем, сорок пять или сколько вам вообще нравится, погружаем конструкцию в клей и нажимаем на кнопку. Через минут десять-пятнадцать вся эта тягучая дрянь собирается на проволоке. Плотным таким жгутом-батоном. Разжимаем патрон и выкидываем в мусор всю эту хрень навсегда. И получаем почти сносное питье. Крепкое. Забористое. Без выебонов.

Теперь наконец выйдем из промтоварного магазина. И через дорогу перейдем в аптеку. Уверяю вас, там много вкусного.

Помню разгул социализма. Без десяти восемь утра. Возле аптеки – живые люди. Колоритные, между прочим. Не серые инженеры и не клонированные в жопу пролетарии. Цвет, так сказать, люмпенизированной донельзя прослойки общества. Мятые одежды, сверкающие глаза. Не мутные, а то я уже устал повторять – не бывает у алкоголиков мутных глаз. Ну, не видел я. Сверкают они потому, что сильно-сильно хотят расфокусироваться и, желательно, в разные стороны. Причем, даже расфокусированные, они будут один хрен сверкать, но как бы, по отдельности. Как две отдельно взятые звезды пленительного счастья.

За эти десять до-о-о-о-о-лгих минут можно узнать много нового, о чем не узнаешь никогда в газете. Например, Тимка Гвоздь загнулся. Это слегка минорит, но не портит настроения, ибо Тимка Гвоздь все одно жил уже, как минимум, три лишних года. То есть рекорд Гиннесса однозначно. У него и печени уже не было – одно сало. Техническое. Потом, значит, календула закончилась здесь еще два дня назад, но завезли пустырник. По сути – один хрен. А можно и перцовой настойки купить, но лично у собеседника от нее шкурка на языке слетает незамедлительно, и потому он другую микстуру употребляет. Салициловый спирт. Штука полезная для здоровья утром, только надо правильно готовить. Как? О, это процесс несложный. Салициловый спирт есть однопроцентный раствор ацид десали-цилис в родимом семидесятиградусном этаноле. Уже вкусно звучит, не правда ли? Ежели не терпится, можно и так бухануть, но изжога обеспечена. Поэтому бросаем соды, скажем, пол чайной ложечки на флакон и размешиваем. Химию как науку никто не отменял. Завсегда кислота со щелочью бодаться будут, и всенепременно произойдет нейтрализация. Отчего теперь можно смаковать и за пищевод не бояться.

Но это все цветочки. Возможно, сегодня будут давать тинктуру кратеги, а это вообще нектар и стоит всего одиннадцать копеек за полста грамм. Ах, это сладкое слово – боярышник!..

Вообще, аптекарский алкоголик умнее промтоварного. Он знает слова, о существовании которых последний вообще не догадывается. Мало того, он правильно их употребляет и неплохо ботает по латинско-медицинской фене. Это ж песня, вы вслушайтесь:

– Девушка, будьте добры, мне шесть стандартов тинктуры кратеги, а сдачи не надо!

Сдачи, естественно, не надо, поскольку ее и быть не может. Шестьдесят шесть копеек подал знаток отечественной фармакологии. И пять в кармане на развод оставил. Скажем, до обеда.

А хорошо, знаете. Летом, особенно. Восемь часов. Тихо во дворах. Еще и бабушек на скамейках нет и детишек недорезанных. Еще пыли нет в воздухе, еще трава влажная от росы, еще ленивый город, потягивающийся, полупустой. Высоко-высоко в небе перистые облака. Говорят, они уже в ближнем космосе. Пиздят, конечно, ну и пусть. Тишина. Садишься на лавочку. И медитативно откручиваешь крышечку у флакончика. Иногда, правда, попадаются такие обжатые металлом, без резьбы. Эти зубами срываешь и пробочку в траву выплевываешь. Боярышник можно пить безо всяких опасений и даже наслаждаться букетом. А что? Это вам не нитхинол. Это квинтэссенция растительной жизни. Кристального света, чистого воздуха, спокойной, не замутненной ничем матери-природы. Ты сидишь во дворе один, среди кустов, травы и тихих-претихих детских качелей, и тебе хорошо. Солнечные зайцы на тебя падают сквозь листву, ласкаются, бабочки над тобой порхают. Жук какой-то. Жжжжжж. И нет его. И опять тихо. Восемь часов. Ну, чуть больше. Гармония.

Скоро, конечно, эти хаггисы с велосипедами и погремушками выбегут из подъездов. Орать начнут. Мочеточники ходячие, засранцы, прости господи. Потом собаки с домохозяйками гадить пойдут. Потом бабушки рассядутся по лавочкам, станут лясы точить. И пойдешь ты, солнцем палимый, в более гостеприимное место. И надо будет еще искать шестьдесят шесть копеек. Или хотя бы сорок четыре. Ну, на худой конец, двадцать две. Н-да.

Еще я, помню, пил валерьянку. И не каплями, а ровно пол-литра. Мне как-то подруга из аптеки банку подогнала их местного производства. Говорит, там у них целая двадцатилитровая бутыль стоит. Они ее в мензурки наливают и продают сердечникам. Десять капель, двадцать капель, сорок капель. Я, признаться, не понимаю, при чем тут капли. Я поллитру выжрал за вечер, по парку инопланетян с ихтиандрами погонял и наутро никаких сердечных неприятностей не прочувствовал. Лечиться валерьянкой – нонсенс. Но это валерьянкой.

Есть другие травы.

Сейчас я вам расскажу триллер.

Есть такая болезнь – рак. Это вы знаете.

Ее, эту болезнь, лечат.

Лечат по-разному.

С переменным успехом.

Но кто уже отчаивается, пробует народные средства. Причем, если рак – болезнь смертельная, то и средства такие же. Еще неизвестно, кстати, от чего люди мрут. То ли от рака, собственно. То ли от лекарства.

Ну вот. Самое убойное, самое верное и самое ядовитое средство от рака называется аконит. Или борец, если по-русски. Трава такая. Ну, сверху, над землей, в ней ничего интересного нет. А вот в корнях… Там такой хоровод алкалоидов, что от одного списка в дрожь бросает. Аконитов, вообще говоря, много. Все, как один, ядовиты. Но есть среди них свой пахан, царь или, скажем, генерал.

Это аконит джунгарский. Убийца. Безо всякого преувеличения. Я только на своем веку могу с ходу назвать человек пять-семь, от него погибших.

Особенно много его в горах Тянь-Шаня, на озере Иссык-Куль и в его окрестностях. Впрочем, можно никуда, естественно, не ехать, а тупо выписать по почте. Либо настойку. Либо сами корни, что не в пример лучше.

Потому что правильно лично тобой изготовленная водочная – а еще лучше спиртовая – настойка аконита джунгарского есть чудовищный яд. Он имеет темно-темно-коричневый, почти черный цвет. Запах свой имеет, но слабый, поэтому пахнет, разумеется, либо водкой, либо спиртом. И потому раз за разом алкаши отправляются в мир иной, приняв его за такую специальную «Стрелецкую». Или «Перцовую».

Господа! Не пейте настойку аконита! Это, по меньшей мере, глупо. Вас элементарно не успеют спасти, а позвать на помощь вы уже, даже находясь в сознании, не сможете. Паралич мускулатуры потому что. Сначала, например, рук-ног. А потом дыхательной. А потом и сердечной. По действию это что-то близкое к знаменитому яду кураре.

Есть у меня дружище. Фатей. Бегун, лыжник, теннисист. Кандидат биологических наук. Два высших образования. Регулярно этот аконит в чай добавляет. И не надо брови вверх-вниз двигать. Есть у аконита совершенно оригинальная особенность, которую не все знают. Если запарить кружку чаю черного, да плеснуть туда чайную ложку настойки аконита, да выпить – через минут пятнадцать вам страшно захочется двигаться. Невыносимо. Непереносимо, я бы сказал. Потому что вены ваши проткнет тугая звенящая струна, и все тело так загудит, что сидеть станет невозможно. А если все же сядете, то почувствуете нарастающую со всех сторон угрозу. Описывать ее довольно сложно, но вкратце так – если ты сейчас не побежишь, то умрешь без промедления. Что, собственно, и нужно спортсмену. И дружище, выпивая этого чаю, носится, как форменный лось, под дождем часа по три, отчего потом играючи выигрывает марафоны, не сильно даже напрягаясь. Плюс, конечно, аконит со своими алкалоидами вымывает из организма всю околоопухолевую дрянь, так сказать, в зародыше.

Но это все нетривиальное использование, и нас оно не волнует. Прихожу я к Фатею утром с жесточайшего бодуна. Пиво взял, бутылку, – на больше денег не было. Выпил залпом. А Фатей посмотрел на меня и налил своего фирменного чаю. Там уже чайная ложечка настойки аконита плавала. Посмотрел на меня великий, блядь, физиолог и плеснул еще одну. И, будем говорить прямо, убил на хрен.

Ну, мог, в смысле. А дело-то в чем? Выпил я этот чай и поперся еще куда-нибудь похмеляться. Чего-то еще выпил. Чем-то занюхал. А осень. Золотая. Левитановская практически. Трава серебряная, листва золотая. Синее-пресинее небо. Иду я и вдруг понимаю, что я сильно что-то хорошо вижу. То есть когда вниз смотрю – каждый камешек, каждого муравья, как будто я не с высоты своего роста смотрю, а, скажем, сижу на корточках. Интересно. Язык что-то онемел. Ворочаю – как пластмассовый. Тоже интересно. И вкус этого чая во рту до сих пор, а час-то, поди, прошел. Башкой повертел – вообще интересно! Ни хрена я, братцы, расстояния не понимаю. Вот до этой лавочки сколько? А до того дерева? А до того индивидуума? Каждый глаз – сам по себе и по-своему смотрит, скажем, как у хамелеона. И ведь не пьян. Ну, не в стельку, в смысле.

Надоело мне по улице шляться. Пошел домой, взял книгу, читаю. Буквы пляшут. То огромные они, то мелкие. Никак не могу текст поймать. Тьфу. Плюнул и книжку на пол бросил. И вдруг… Рука левая, кисть, в кулак сжалась – и не разжимается… Никак не разжимается. Интересно. Пальцы по одному попытался отлепить – обратно сворачиваются. И мутно стало как-то, и сердце вдруг слышу в ушах. Бьется. Шумно так. Как будто кто сваи вколачивает. Бабах-бабах.

И понимаю я, что – жопа. Даже так – ЖОПА. И надо что-то делать. Ну хоть как-то попытаться спасти себя. Встаю и иду к телефону. Набираю номер местной «скорой».

– Алло, я вас слушаю. – простенько так, по-деловому.

– Зссстте, йааа…

Что???

Я не могу говорить!!!

Я не могу слова сказать!!!

Интересно, блядь.

У меня весь рот стянут. Губы, язык, нёбо – все пластмассовое! Какое там «Шла Саша по шоссе и сосала соску»! В моем конкретном случае Саша ни соску, ни тем более хуй в рот взять не может, потому что – не разжать зубы.

– Говорите, я вас слушаю! – уже не простенько, уже с раздражением.

– Дэушка! А нэ мгу аарить, а…

Приплыли, однако. Вот вам забавно, а теперь поставьте себя на мое место. Телефон есть. До диспетчера, или как там он у них называется, я дозвонился. Я еще при памяти. Херня осталась, форменная херня. Сказать, что, собственно, случилось, чтобы девушка нужную бригаду направила. По адресу, который я сейчас членораздельно и ясно продиктую.

Времени нет. Это я понимаю, потому что совершенно четко чувствую, что онемение захватывает все новые и новые участки моего тела.

Гул. В голове, прямо в центре бестолковки. Мурашки по всей коже – гигантского, невообразимого размера.

Собираю всю волю, которая у меня еще есть. Левой, уже навсегда сведенной в кулак рукой бью себя прямо по харе. По губам, по носу, по челюсти – куда попаду. На мгновение приходит боль и на мгновение отступает онемение. Я ору в трубку из последних сил. Адрес. Только адрес. Быстрее.

– Вы что, пьяны?

Блядь, да какая тебе, в пизду, разница, диспетчерша ты ебаная во все дыры!!!

– Иа (долго говорю) у… ми… ра… йу.

Ну, долго-не долго, а проговорить смог. И ангел мой неземной на том конце трубку не бросила и на хрен не послала. Молодец девочка. Целую тебя через много лет прямо в попку. Надо было, конечно, отодрать. Ну, ладно. Где там вас найдешь, у вас там смены, линии и прочие дела.

– Возраст?

Нету у меня больше возраста, девушка. – Ать эые!

– Ожидайте! – и гудки. Ожидаю.

Свело правую кисть, которой я трубку держал. Трубку я сунул между колен. Рванул руку вверх и выдернул. Она так и застыла. В каком-то странном полузахвате – палец указательный остался прямым и торчал, как пистолет. Указующий перст, твою мать.

Свело пальцы на ногах. Они подогнулись. Пингвиньей походкой иду до двери и открываю ее, потому что вряд ли я смогу это сделать, когда ангелы в белых халатах наконец прилетят.

Всё. Всё.

От меня уже ничего не зависит.

Надо просто дожить до приезда ангелов.

Воды.

Хочу воды.

Две тысячи с лишним километров до ванной комнаты. Открываю кран с холодной водой. Мочу правую, странно сведенную кисть и прикладываю к лицу.

Гул.

Сажусь на край ванны.

Как ни странно – удобно. Через мгновение понимаю, почему удобно – ног уже нет, они умерли. Жопа тоже умерла и ей по барабану – как я сижу.

И, собственно, сам процесс умирания.

Начинает отказывать дыхательная мускулатура. Это, значит, так. Я вдыхаю. Но не могу выдохнуть. Усилием воли, напрягая что-то еще, кроме мышц, выдыхаю. Теперь я не могу вдохнуть. Откидываю голову назад. Каким-то чудом воздух попадает в легкие. И так много раз. Собственно (и я это уже понимаю) – автоматического, как у всех, дыхания у меня нет. Я дышу, потому что изо всех сил напрягаю какие-то другие, совсем не те, что при обычном дыхании, мышцы. И воздух пока ходит туда-сюда. Если я потеряю сознание – мне тут же пиздец.

Сужается горло или мне так просто кажется. Воздух идет со свистом. С сипением. С трудом.

Холод идет снизу. Обе ноги. Жопа. Как-то сразу замерзает живот. И холод равнодушно идет выше. Сейчас он дойдет до сердца.

Прощайте, скалистые горы…

Нет.

Страха у меня не было. Сожаление – да. Немного. Досада. Глупая же ситуация, верно? Жил человек и помер. А что помер? Да пил всякую херню, вот и помер. А… Ну, туда и дорога.

Добрые у нас люди. Я их люблю.

Собственно, что еще остается делать? Только любить. И верить, что все мы неразумные дети Божьи. И надеяться, что наша глупость не беспредельна, и мы все зачем-то нужны. Это нам самим-то неведомо. А Богу ведомо. Н-да.

Я так понимаю, успели ангелы вовремя. Секунда в секунду, как в американском боевике. Ворвалась мадам, увидела меня, хрипящего над ванной, синего, как баклажан, и с ходу в плечо укол-то и захуячила.

Кордиамин.

Куба два, не больше. А какая, однако, радуга сразу в глазах. И грудь отпустило. И вдохнул я сразу воздуху вагон, словно клапан у меня сорвало. И мурашки забегали. А холод до сердца не дошел. Сантиметр какой-то, а не дошел.

Вот так-то.

Жив, курилка.

В общем, не пейте аконит. Я вам сейчас рассказал про действие двух чайных ложечек, что практически – хуй да маленько. А теперь представьте, что будет, если алкаш заглотит грамм сто, что не редко. Вон они – на погосте, развлекаются. Тихие такие, смирные. Очень популярно это лекарство в народе, очень. И сплошь и рядом народ травится.

Лучше уж денатурат. Хотя это тоже яд, и пить его могут только особо одухотворенные люди. Я – не смог. То есть я налил и даже вылил в рот. Не пошло. Ну, совсем не пошло. «Лану» внутрь пихал – и то пролезла. А денатурат – ни в какую. Больше не пробую. Не мой аперитив.

А вот политуру я выпить смог и даже делал это регулярно, когда работал в столярке. Сказать, что это бургундское, я, конечно, не могу. Но поутру вполне сносная опохмелочная микстура.

Но хватит, господа. Это, все ж таки, эксклюзив. Чудовищный, малопонятный сюр. Современный алкаш на это смотрит с ужасом и отвращением. Типа – да зайди ты к Михайловне в пятый подъезд, и она тебе, на сколько есть, нальет спиртику, а то и в долг даст. Милый мой современный алкаш! Я говорю про сугубо советское время. Про «с 11.00 до 19.00 и ни ебет». Не помнишь такого? Не верится? Ты сейчас в любое время дня и ночи, не особенно напрягаясь, достанешь любое пойло, и по обычной, кстати, цене. А в период разгула социализма хрен ты после девятнадцати чего возьмешь, хоть ты лопни. В ресторане, конечно, – пожалуйста. Но откуда у алкаша деньги на ресторан? На таксистов, торгующих ночью водочкой втридорога? Черна, неуютна, пламенна была жизнь алкоголикус совьетикус. В деревнях было чуть попроще. Самогоночку гнали добрые старушки, бражечку ставили. И себе на гробик зарабатывали, и людям одухотворяться помогали. А в городе – залупу. Одухотворяйся, скотина, сам. Чем хочешь. Хотя старушки были и там, но их все время почему-то шерстили и все отбирали бравые борцы с преступностью. Серо-голубые эти чудовища. Ублюдки. Позор человечества. У которых служба и опасна, и трудна. И которые, по сути, не гомо сапиенс.

Ну да ладно, об этом потом. В отдельно взятой главе.

А сейчас про эссенции. В каждом более-менее крупном городе есть более-менее работающий типа лимонадный (чаще – он же и пивной, он же и разливочный винный) завод. Производство газированного напитка проще некуда. Вода плюс эссенция, плюс углекислый газ – и с вас двадцать две копейки советскими гербастыми монетками. Как-то я подрабатывал на таком заводе ровно день. Ну, можно тогда так было. Приходишь утром, еще до смены, паспорт сдаешь в окошечко, и если место есть, то тебя ставят на: либо погрузку, либо разгрузку, либо уборку. На заводе делов хватает. Если повезет, то вечером и расчет получишь. Рублей десять-двадцать. В советское время это было не так уж и плохо. Но чаще расчет растягивался на пару-тройку дней. Так вот, на заводе можно было пить то, что разбилось. Пиво хрустнуло – ну, допей полпузыря, все одно пропадет. Винище звякнуло – дососи, один хрен – в отход. Опытный рабочий завсегда ходит со складным стаканчиком в кармане. И он не простаивает, этот стаканчик.

Вообще, конечная продукция малодоступна – за этим следят. А полуфабрикаты зачастую вообще не охраняются. И вот я утром заступаю, так сказать, на работу. Дают мне метлу и говорят – иди склад подметай. Склад огромный. В нем, значит, мешки с сахаром. Фляги с сиропом. Коробки огромного размера с чем-то неизвестным. И фляги с эссенцией. На них надписи: «Исинди», «Буратино», «Грушевый», «Яблочный» и так далее. «Байкал». «Тархун». Много чего тогда было. В данный конкретный день мне попался гуру, постоянно работающий на заводе, и спросил – коньяк будешь? Я удивился. Вроде как коньяк завод сроду не выпускал. Оказалось, «коньяком» местные называли эссенцию. Семьдесят градусов убойно пахнущей тягучей жидкости. У «Грушевого», например, особо, на мой взгляд, приятный запах. Только очень-очень сильный. Сверхсильный. Такой сильный, что становится неприятным. Да, такой вот парадокс. Приятный неприятный запах.

Но грушу он мне не налил. Он был любителем «Исинди». Может быть, потому, что эта радость была лишена фруктовой приторности и вообще имела довольно странный вкус. Ну, несколько напоминающий травяную, очень крепкую настойку с неизвестной планеты. Почему с неизвестной? Ну, очень уж концентрированное пойло, неземное.

Запили водой. Полстакана концентрата «Исинди», полстакана воды с сиропом. Час метем пол – пять минут выпиваем. На обед сходили в столовую, основательно закусили, домели прилегающую территорию, и тут работа кончилась. Хряпнули по полстакана, и тут нас спешно перекинули какое-то шипучее вино грузить. Ну, это как шампанское, только шампанское вроде как само газируется, а эту дрянь принудительно углекислым газом накачивают. Впрочем, для большинства пьющего населения России это не имееет никакого значения. Все одно – водка лучше, а это типа символ. На праздник пробкой кому-нибудь глаз выстегнуть, посмеяться всем столом и уже вдумчиво «Пшеничную» хлестать. В общем, пришли мы уже к вагону изрядно навеселе. Лента конвейерная ящики двенадцатибутылочные гонит. И надо их подхватывать и вагон заполнять. Ну, бегали, бегали, один ящик пошел боком и на пол упал. Две бутылки зашипели, и их сразу вскрыли и по кругу пустили. Через пару часов еще одна, а потом я не помню. В общем, на одного грузчика, я так понимаю, по пузырю-то точно вышло, а может, и по два. И если остальные ребята, только на шипучей диете сидящие, были как огурцы, то мы с напарником стали уже как два батона. И лица такие же. Вот возьмите батон, воткните в него две пуговицы оловянных. И получите модель человека. Точка, точка, запятая…

Как я прошел через проходную вечером – не знаю. Не помню. Это – тайна уже навсегда. И вообще, тот вечер и ту ночь можно смело из истории вычеркивать. Ничего не было в тот вечер. Черная дыра какая-то. Н-да.

А концентрат этот, эссенцию, я потом еще несколько раз пил. Хороша. Рекомендую. Но только не забывайте – семьдесят градусов примерно. Учитывайте. Не квас.

Ну, теперь мы дошли до моющих средств. Опять, значит, возвращаемся в промтоварный отдел. И смотрим, смотрим, смотрим. Хорошо смотрим. Вот «Кармазин» стоит. Это средство для волос, вроде. Не верьте. Это хороший догонялочный раствор. В народе его зовут «Керамзит». Чуть-чуть мутности, чуть-чуть мыльного привкуса. Пейте – не пожалеете. Вот лосьон для пола. Для мытья пола, в смысле. Берите смело. Домохозяйки его в ведро добавляют, когда пол моют. Пахнет приятно, действительно. Но лучше выпить. Вот еще – средство для удаления пятен. Хм. Не знаю. Ну, действительно не знаю. Есть и нормальное бухалово. А есть и отрава.

Вообще, вот вы как думаете – что, алкаши какие-то справочники читают, журналы выписывают? Что пить, что не пить? Ага. Как же. Всё через эксперимент. И опыт, сын ошибок трудных. Вот завезли что-нибудь новенькое. Сразу вопрос – можно ли пить? Хорошо, если статистика есть. Мишка-то, слышали, настойку женьшеня вчера выпил, три флакона. И что? Да ничего. Спирт как спирт. А валокордин можно? Можно. Только сердце потом отрывается. Ты лучше родиолы розовой купи. А антифриз можно? Ты что, ёбнулся?! Это ж этиленгликоль! Соображать надо! Ты бы еще про дихлофос спросил!

И так, в неспешных разговорах, решается судьба людей. Кому жить. А кому нет. Кто-то должен быть первый. Кто-то должен или опохмелиться. Или уйти в страну, где вечно струятся серебряные водопады.

А в оконцовке, господа, остаются у нас все прочие случайно или намеренно содержащие спирт жидкости. Имя им – легион. И пусть я о них ничего не скажу, ибо не знаю. Занавес.

А чем же главу-то закончить… Ну, давайте – так.

Вот если рассуждать об алкоголе, многое что на ум придет. Если писать книгу, всему найдется место. И водочке. И коньячку. И самогончику. И пиву, и коктейлям разным, и, знамо дело, всем винам, коих не счесть. И традициям-обычаям. И кулинарии застольной. И рюмочкам-стаканчикам. И штофам-бутылочкам. И болезням. И смертям. И черт знает еще, чему найдется место.

А о нитхиноле никто не упомянет. Ну, в крайнем случае – вот есть еще уроды конченые, о которых, господа, и упомянуть-то впадлу, а все же пьют, скоты, одеколон и разные другие пакости. Но мы сейчас о проблеме пьянства и алкоголизма разговариваем, о проблеме острой, государственного масштаба, мы графики рисуем – чего и сколько, мы ищем пути выхода из создавшейся ситуации. И найдем, ясен хуй.

А это так – плесень. Их спасать не надо. Их и упоминать не надо. Социально вредная прослойка. Нелюди. Черти. Говно, в общем. Не мозг нации – однозначно. Какая такая у них проблема?

А высоко-высоко на небе сидит дядя Витя, моряк дальнего плавания, четыре года прослуживший на Тихоокеанском флоте и в жизни больше ничего лучшего не видавший. Сидит и пьет нитхинол. Не бургундское. Не «Белый Аист». И не «Мадам Клико».

Если бы, пока он служил, началась война, он бы вышел в поход, напоролся бы на вражескую эскадру, принял бы вместе со всеми бой, и всенепременно бы утонул, и его бескозырка плавала бы по волнам, и он из говна превратился бы в героя.

Так какая у него проблема?

Нету у него проблемы.

Он честно прожил жизнь.

И честно умер.

Все бы так.

Да.

1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11


написать администратору сайта