35ппп. Законы (написано зеленым, подчеркнуто красным) 37 Наказания (написано синим, подчеркнуто красным) 37 Часть вторая 39 8 39
 Скачать 2.11 Mb.
|
11 Жизни принцев мы плели на уроках труда — цветные шнурки, шесть боевых и один неразменный. Почти как мойры, заметила Марсём. Во времена древних греков мойры были богинями судьбы. Они сидели высоко на горе, суровые и беспристрастные, и пряли нити человеческих жизней. «Знаете, как выглядит пряденая жизнь?» — спросила Марсём. В юности они с друзьями ходили в поход, в Карелию. Пришли в деревню и попросились на ночлег в один дом. Там жила бабушка. Парни из туристской группы накололи ей много дров, на всю зиму. За это бабушка истопила для них баню. А потом отвела Марсём в маленькую летнюю кухню. Там была дровяная плита. Бабушка взяла «разжошку» и затопила печку. Пока печка чадила, а вода закипала, Марсём расспрашивала бабушку про жизнь. Бабушка сказала, что прядет помаленьку. Раньше пряла много, а теперь помаленьку. Марсём попросила показать, как это — прясть? Бабушка вынесла деревянную прялку — совсем простую, ручную, вырезанную из цельного корня елки. Нацепила на гребень клок собачьей шерсти, послюнявила пальцы и стала вытягивать из шерсти маленькие пучочки, скручивая их в нитку. Бабушка была очень старая, и Марсём подумала: она похожа на мойру. А нитка состоит из крошечных узелков. Узелки — как события жизни, из которых складывается судьба. Мы плели, почти как мойры. Только не беспристрастно. Мы должны были наделить узелки волшебной силой, вплести в нити свои надежды и заветные чаянья. Это совсем маленькое колдовство, говорила Марсём. Так поступали женщины во все времена, когда собирали мужчин в дальние странствия. И мы должны суметь. Мне нравилось плести с умыслом. Косички получались красивыми, тугими и ровными. Марсём, проходя по рядам, даже остановилась, чтобы полюбоваться на них. Но, быть может, в них пробралось какое-то неправильное чаяние? То, что сыграло с их обладателем злую шутку? Как с верным и благородным рыцарем Тристаном, выпившим чужой любовный напиток. Как с верным и благородным рыцарем Ланцелотом, охранявшим молодую жену короля. Если бы пришел некто и спросил, кому желаю я победы в бою с Дрэгоном, кому желаю совершить подвиг подвигов, я, конечно же, сказала бы: «Всем нашим принцам желаю я совершить подвиг! И для этого плету цветные шнурки жизни! И вкладываю в них свои чаянья и надежды». — «Нет, — возразил бы некто. — Ты должна назвать только одно имя!» Что бы я ответила? 12 Принцы сами выберут себе хранительниц, сказала Марсём. Это их привилегия, старый рыцарский закон: рыцарь выбирает даму, которой служит и которую защищает. — Тебе хорошо! Ты Петькины жизни хранить будешь! — проворчала Наташка. Она боялась, что ее не выберут. А я совсем не боялась. Я знала, как будет. Но и Наташка зря волновалась. У нас в классе мальчиков было меньше, чем девочек. А в защитниках, сказала Марсём, нуждаются все. И хранительницами тоже все хотят быть. Поэтому, кроме меня, Петя выбрал еще и Наташку. Сначала — меня, а потом — ее. Он не мог поступить иначе. Он всегда поступал правильно. Дедушка возил меня в школу на машине. Как-то, проезжая мимо троллейбусной остановки, мы увидели Петю с Наташкой и Петину бабушку. Дедушка притормозил, открыл дверцу и пригласил их сесть в машину. С тех пор он все время так делал. А иногда — очень редко, когда дедушка уезжал в командировку, — нас в школу провожала Петина бабушка. Петя был кругленький, пухлый и задумчивый. Никто не знал, о чем он думает: он мало говорил. Зато любил слушать — меня, Наташку, свою бабушку. Но меня — больше всего. Петина бабушка считала, я хорошо влияю на Петю. Она специально готовила пирожки и приглашала меня в гости. Обычно вместе со мной заявлялась Наташка. Это было почти неизбежно: Наташка жила в том же доме и считалась моей лучшей подругой. А пирожки ей нужны были гораздо больше, чем мне. Из-за развода Наташкина мама была «вся на нервах», и еда дома стала готовиться с перебоями. Я приходила к Пете в гости (с Наташкой и без Наташки), ела пирожки, смотрела мультики и играла в Петины игрушки, но я не могу сказать, в чем именно заключалось мое благотворное влияние на Петю. Наверное, я просто боюсь сказать. До сих пор боюсь. Очень скоро после того, как дедушка первый раз посадил в машину Петю с Наташкой и Петину бабушку, у Пети дома случилось несчастье. Его мама заболела. Она заболела не просто так, а будучи беременной. Врачи очень беспокоились не только за ее здоровье, но даже за жизнь. Петина мама должна была все время ходить в маске, и ей нельзя было общаться с теми, у кого насморк: даже самый маленький насморк мог запросто ее убить. А у Пети насморк был очень часто, и не маленький. И так получилось, что он стал опасен для своей мамы. Поэтому Петин папа увез маму жить куда-то за город и только иногда приезжал за сыном, чтобы отвезти повидаться с мамой, — когда у Пети не было насморка. Папа сказал, он заработает много денег, поедет за границу и достанет нужное лекарство — чтобы мама поправилась. Мама поправится — обязательно — и родит Пете сестричку. Но пока Петя должен терпеть и жить с бабушкой. Петя должен быть мужественным, не капризничать и хорошо учиться. И Петя терпел и жил с бабушкой. А Петин папа очень много работал. Больше, чем по силам нормальному человеку. Потому что, объясняла Петина бабушка дедушке, лекарство для мамы стоило баснословных денег. Но они, конечно же, справятся. Потому что — слава Богу! — есть Марсём, и вот — Алиночка. Петя старался следовать папиным наставлениям. Но у него не очень получалось хорошо учиться. Он часто бывал рассеянным, быстро уставал и рвался на перемену. Однако Марсём была его первой учительницей, он любил ее — в полном соответствии с законом, и это ему немного помогало. А Марсём знала про его маму и всегда сажала около себя. Часть уроков проходила на ковре. Мы сидели, скрестив ноги по-турецки, иногда лежали на животах. А Марсём рассказывала — про имена, про греков или про что-то другое. И было два места — рядом с Марсём, где все хотели сидеть. Раньше все сидели по очереди. А потом, когда Петина мама заболела, одно место, справа, закрепилось за Петей. Когда мы перебирались на ковер, Петя устраивался у Марсём под боком, как котенок, и она легонько прижимала его к себе. Она даже разрешала ему лежать, когда другие сидели. Если он вдруг начинал возиться и отвлекался, она прижимала его к себе чуть покрепче — чтобы он утих и сосредоточился. А когда ругала, говорила: «Ты мужчина или нет?» Потому что была уверена: Петя — не просто мужчина. Он верный и преданный рыцарь. Она так считала из-за меня. Вообще-то мы в классе следили, кто с кем вдруг встанет в пару и кто за кем бегает на перемене. И если вдруг кто-то бежал за кем-то «новым», это сразу замечали, начинали обсуждать, задирать или дразнить — из зависти или просто так, для интереса. И только над Петей не смеялись. Петя всегда вставал в пару со мной. И на музыкальных занятиях хотел танцевать только со мной. Танцевал он очень плохо: не попадал в такт музыке, и его ногам требовалось много времени, чтобы освоить новое движение. А у меня все получалось легко. И наша учительница танцев Юлия Александровна часто ставила меня в пару с другими мальчиками — более ловкими и подвижными. Но когда мы сами становились в пары — как хотели, Петя неизменно оказывался в одной паре со мной. И еще он ездил вместе со мной в школу и обратно. И я ходила к его бабушке на пирожки. И мы играли в его игрушки. Петя любил строить из кубиков. Когда он был один, он всегда строил — дома, башни, заборы, гаражи. Большие, маленькие, все время разные. Но в этих домах и башнях никто не жил. В гаражах иногда стояли машины. Но они были будто бы ничьи. Меня это удивляло. Когда я строила домик — даже самый маленький, — я сразу туда кого-нибудь поселяла, и там начинало что-то происходить. А Петя строил ради чего-то другого, чего я понять не могла. Ради того, чтобы это было и занимало всю комнату, и даже иногда вылезало в коридор. Однако, когда я предлагала заселить его город, он всегда соглашался. Он был рад, что у меня есть желания. Я приносила с собой человечков, и зверюшек, и маленьких монстров. Они занимали разные углы и башни, ходили друг к другу в гости, праздновали дни рождения, пели, танцевали, ссорились и воевали. Петя сидел и смотрел, как я играю. Смотрел — и ничего не предлагал. Он не смел вмешиваться в жизнь моего игрушечного мира, будто это могло мне чем-нибудь повредить. Только иногда тихонечко просил: «Ну, играй вслух!» Куколки и монстры, конечно же, разговаривали между собой. Все время разговаривали. Но их голоса звучали внутри меня. А снаружи лишь было видно, как фигурки перемещаются туда-сюда. Поэтому Петя и просил: «Ну, играй вслух!» Играть вслух было труднее. Иногда я соглашалась, а иногда — нет. А он соглашался всегда: чтобы случилась гроза, или землетрясение, или налет инопланетян, и его город, огромный прекрасный город, который он строил три дня, вдруг начал рушиться. Так бывает, говорила я. Даже на самом деле. Землетрясение может стереть с лица земли не только город — целую страну. Главное во время землетрясения — спасти жителей. Хотя бы не всех, а героев. Главных. Потому что главные герои могут построить другой город, еще лучше. Или вообще переселиться жить на другую планету. И Петя смотрел, как от устроенных мною толчков или от падения неопознанных летающих объектов рушатся его башни, заборы и гаражи — и соглашался: главное — спасти жителей. И помогал мне их спасать. А потом строил новый город. Будто бы — на другой планете. Это я настаивала, что на другой. Или Наташка, которая тоже любила землетрясения и катаклизмы. И он строил. Для меня. А когда мы были в пасти дракона, он спас нас с Наташкой от жабастых. И наше спасение помешало ему совершить подвиг подвигов.  |