путешествие с дикими гусями. Заправка. Дания Форбэнеде йодебранере1! прорычал Ян и зло ткнул сигаретой в пепельницу
 Скачать 0.56 Mb.
|
Сирийские братья. Дания Мы шли через заиндевевший лес, и небо скупо сыпало на нас мелким, как манная крупа, снежком. Абдулкадир, я и Ахмед растянулись по начавшей белеть асфальтовой дороге, не боясь машин – новых обитателей в Грибсков привозили не часто, что, очевидно, и объясняло повышенное внимание к моей скромной персоне. Вот только с какого бодуна братья взялись меня защищать, я все-таки не догонял. На мусульманина я похож не был, с какой стороны ни глянь: светловолосый и бледный, как долго проспавший в гробу вампир, – разве что лежал я обычно не в гробу, а в основном на чердаке или в чужих постелях. «Может, в Абдулкадире взыграл инстинкт старшего брата? – думал я, машинально пиная попавшуюся под ноги шишку. – Типа защищай все, что меньше тебя и пищит? Или это Ахмед его попросил? – Я дал пас младшему сирийцу, и он, не раздумывая, включился в игру. – Пацан в этом зверинце до меня был самым младшим. Может, его тоже задирали? Хотя нет, – я смерил глазами широченную спину шагающего впереди, чуть сутулясь, Абдулкадира, – с таким брательником можно жить, как у Христа за пазухой. То есть скорее, у Магомета... или кто у них там самый главный». Не то, чтобы я не радовался случаю быть пригретым за этой самой пазухой вместе с Ахмедом. Просто меня тревожил вопрос: что с меня потребуют взамен? За последние два года я четко усвоил, что ничего в жизни не достается даром, и за все приходится платить – чаще всего рано, а не поздно. Старший же сириец не только отбил меня у Георга с Тома. Он добровольно взял на себя роль моего телохранителя. Пока я был в тени его широких плеч, румыны могли только беспомощно сжимать кулаки – ведь за этими плечами встали бы все арабы Мотылька, стоило Абдулкадиру только свистнуть. После школы моему бодигарду вздумалось погулять, и меня, естественно, потащили с собой. Ахмед первым обратил внимания на трупно-синий цвет моего лица и свисающие из носа сопли. Поэтому мы завернули в административный корпус, где Абдулкадир с помощью пары датских слов и бурных жестов истребовал для меня новую куртку. Точнее, была она не новая, а очень даже потертая, зато длинная и теплая. Еще сириец решил, что мне необходима шапка. Его собственную голову украшало шерстяное лукошко с огромным красным помпоном, но мне такой красоты, конечно, не досталось. В кладовых Грибскова завалялась только бейсболка с длинным козырьком, которую я как раз смог оценить по дороге через лес. Натянешь на нее капюшон кофты – и ушам тепло, и снег в глаза не залетает. Куда мы шли, кстати, оставалось для меня загадкой. По-датски братья знали всего пару слов, и явно не тех, что выучил я. Мне приходилось и дальше изображать немого, так что даже уточняющие вопросы задать я не мог. Несмотря на это, младшего разбирала тяга к общению, и вот из его-то трепа я и вынес, что Абдулкадир с Ахмедом из Сирии, что там война, и поэтому они здесь. Про войну я чего-то слышал раньше краем уха – в обрывках случайно увиденных новостных программ, где видеокадры говорили сами за себя. Но вот людей от войны сбежавших встречал впервые. «Наверное, даже хорошо, что помалкиваю, – рассуждал я. – Так хоть не облажаюсь, ляпнув что-нибудь не то. А то, кто их знает, может, они контуженные или еще чего. Сболтнешь фигню какую-нибудь, и бац – у тебя уже яйца в жопе». Поэтому я молча пыхтел за спиной Абдулкадира, пока его брат резвился вокруг с шишкой, как неуклюжий щенок. Так мы дошли до городка под названием Морум. В магазинчике на заправке братья затоварились шоколадом и чипсами, которыми щедро поделились со мной. Сначала я отказывался – не хотелось, чтобы мой долг сирийцам еще возрос, – но печальный взгляд огромных глаз Ахмеда мог растопить даже лед, меня он растопил уж точно. Назад мы вернулись, хрустя чипсами, и тут выяснилось, откуда у братьев брались бабки. Где-то в администрации проснулся бухгалтер, и перехватившая меня Ютта, стянув губы в ниточку, отсчитала в мою ладонь 37 с копейками крон. С помощью бумажки и календаря она кое-как объяснила, что такая сумма полагается мне каждый день, и еще раз в две недели мне будут выдавать 241 крону. Первая выплата выпадала как раз на завтра. Ошеломленный, я вылетел за дверь офиса, сжимая в потной ладошке дармовые деньги. Блин, это ж чего получается? Я могу все это богатство тратить, как захочу? Ха, теперь понятно, чего румыны тут ошиваются! Не житуха, а лафа! Жрачка бесплатная – кстати, когда там у нас ужин? Всего-то и надо подкопить чуть бабла, отожраться, разобраться, где тут ходит электричка на Копенгаген, и свалить в столицу! Хрен меня Ян тогда найдет. Я пробил по интернету – там населения миллион. А в большом городе я, может, работу найду. Ведь притворяться немым уже будет не обязательно. Подучу тут пока датский, и... Уж пол мести-то я всегда смогу. Да даже если унитазы мыть придется! Деньги дерьмом пахнуть не будут. А потом вот выучусь, может. Скажем, на судью. Буду таких, как Ян, прищучивать. Я представил себе Яна в клетке – заросшего недельной щетиной, с кругами под глазами и почему-то фингалом во всю щеку. Как он лепечет что-то в свое оправдание, а я, в мантии и, конечно, белом парике поднимаю молоток и вгоняю его в стол так, что дерево идет трещинами: – Объявляю приговор: смертная казнь на электрическом стуле. Приговор обжалованию не подлежит. Обычно я не позволял себе мечтать о будущем. Не то, чтобы совсем не верил, что оно у меня случится. Просто понимал, что, когда вернусь из мечты обратно, реальность обрушится на плечи вдвойне тяжелым грузом, собьет самосвалом, и поди потом собери себя вместе – человек не конструктор. Но тут в Грибскове я понял вдруг, что свободен. Никто не сможет удержать меня здесь, если я сам не захочу остаться. Никто не сможет заставить меня делать то, что мне не нравится. Наконец-то я сам смогу решать за себя. Сам смогу лепить свою судьбу, строить планы на будущее, которые вполне осуществимы. Еще бы, с парой-то сотен крон в кармане! Вот почему я спустил воображение с привязи. А оно рванулось вперед, как застоявшийся конь, и вот я сам не понял, как оказался на полпути к Мотыльку, на дорожке, зажатой между двумя чужими корпусами. А прямо по курсу подпирали стену Георг с Тома – сигареты в зубах, рядом какие-то незнакомые парни, один азиат, второй тоже белый, явно не из мотыльковских. Ноги автоматически несли меня вперед, пока я лихорадочно просчитывал свои шансы. Может, они меня не заметят? Ага, щас. Вон, у Георга уже глазки сузились, и ноздри раздуваются, как у быка, при виде красной тряпки. Только тут вместо тряпки – я. Дорога к Мотыльку, где, наверное, сейчас обретаются Абдулкадир с братом, мне отрезана. Справа-слева – стена. Остается только драпать назад, вот только далеко ли я убегу? Прогулка за чипсами меня порядком вымотала, под конец я уже еле полз – сирийцам приходилось подстраиваться под мой темп улитки. Значит, нагонят меня сразу, а тогда от одышки я даже сопротивляться не смогу. Оставалось только одно... Я сунул в рот подаренную мне Ахмедом жвачку и походкой в стиле «у меня все зашибись» попер навстречу судьбе. Судьба в лице румын с двумя приятелями на подхвате давно отлепилась от стены и вразвалочку приближалась, поигрывая мускулами. Я бросил быстрый взгляд по сторонам. Кроме нас на дорожке никого не было, но в окнах корпусов по ее сторонам мелькала жизнь. Впрочем, надеяться на то, что среди их обитателей найдется еще один Абдулкадир, просто глупо. Придется рассчитывать только на себя. – Рахат, – улыбнулся Георг, останавливаясь передо мной. Его лапа сграбастала меня за ворот под гогот товарищей. Этого-то я и ждал. Жвачка, заранее скатанная в удобный шарик, выстрелила из моего рта и стукнула урода прямо по распухшей носяре. Георг зажмурился – скорей, не от боли, а от неожиданности. И вот тогда-то вслед за жвачкой прилетел мой кулак. Парень взвыл, схватившись за нос, между пальцев проступила кровь. Я вывернулся из ослабевшей хватки, но на мне тут же повисли двое, заламывая руки назад. Одному я успел вмазать ногой по коленке, но на этом мои успехи закончились. Теперь били только меня. Особенно старался Георг, обрабатывая мое лицо – мстил, сука, за носяру. Я прислушивался к новым ощущениям. В собственности у Яна били меня часто, но табло старались не портить – берегли товарный вид. По ходу, моя реакция смутила нападавших. Наверное, они ожидали криков, слез, мольбы о пощаде. Они же не знали, что я просто привык терпеть боль. Что она давно стала частью меня. Что мои крики, слезы и унижение стоили денег. Пятьсот сверху – и порите парнишку в свое удовольствие. Если вам нравится, он будет стонать и звать маму. Если вам нравится, он будет просить еще. Вы не заплатили, суки? Хрен вы чего дождетесь! Георгу довольно быстро надоело меня месить – кайфа нет тыкать кулаком в манекен. Тогда его дружки разжали руки, и я мешком осел на землю. Меня еще попинали немного для верности, потом обшарили карманы и ушли. Прощай мои 37 с мелочью крон. Какая-то добрая душа отскребла меня от плиток дорожки и кое-как отволокла в медпункт. Левый глаз у меня совсем закрылся, так что я смог рассмотреть душу только правым. У нее были розовые волосы, веснушки и писклявый голосок, из чего я заключил, что она скорее женского полу, чем мужского – огромное мешковатое пальто могло, в принципе, скрывать что угодно. Свалив меня на стул в медкабинете, девчонка, которую врачиха назвала Милой, удалилась. На меня обрушился шквал вопросов и вонючие ватки с дезинфекцией. Вопросы я привычно игнорировал, от ваток тихо шипел. Кончилось все шестью стежками на бровь – над тем самым заплывшим глазом. Еще немного, и я стану похож на Абдулкадира – если не комплекцией, так битой мордой. Потом врачиха понеслась стучать Санте, а я тихо поплелся в Мотылек. Естественно, первым на кого я наткнулся в общей комнате, оказался Ахмед. При виде моей покоцанной физиономии, глаза мальчишки, напоминающие спелые черешни, стали размером с апельсины. Он обхватил меня за помятые ребра и, что-то лопоча, отволок в свою комнату. Ее с ним, кроме брата, делил еще один тип восточной национальности. Оба араба обернулись на вопль Ахмеда, оторвавшись от телека. Абдулкадир потемнел лицом, на бычьей шее вспухла жила. Он молча сорвался со стула и устремился в коридор, вот только на его пути оказался я. Повис на бугрящихся мускулами руках, мотая головой. Единственное, чего мне не хватало – это чтобы сириец попер разбираться с Георгом, и в итоге тут разразилась третья мировая. Вот только как этому бойцу объяснить: я вмазал румыну, он мне – все, конфликт исчерпан. Абдулкадир пытался меня стряхнуть – мягко, но настойчиво. Я продолжал за него цепляться, используя ножку кровати как якорь. К счастью, меня поддержал Ахмед – он тоже, видать, был за мирное урегулирование. В итоге, меня уложили на койку, напоили крепчайшим, приторно-сладким кофе и дали посмотреть, как Брюс Уиллис мочит злодеев направо и налево. Где-то в середине мочилова я отрубился, а когда проснулся, вокруг было темно – только из незанавешенного окна падал синеватый свет то ли луны, то ли фонаря. Сначала вообще не понял, где я – на стройке или в тюряге. Потом напомнили о себе синяки и зашитая бровь, и я сообразил, что валяюсь там, где задрых – в комнате сирийцев. И как это они разрешили неверному занять свободную кровать? Я, кстати, колбасу жрал на обед. Свиную. А потом я понял, что меня разбудило. С койки напротив раздавались задавленные стоны и крики – там в плену кошмара метался Ахмед, взмахивая тонкими руками. Прежде, чем я успел как-то среагировать, сверху свесились ноги, и на пол соскользнул Абдулкадир. Сел рядом с братом, обнял его, что-то утешительно бормоча, прижал к груди. Младший сначала отбивался, тоненько крича и не узнавая, но брат только держал его крепко, притиснув руки к бокам. Наконец мальчишка обмяк, уткнулся носом в широкую грудь. Худенькие плечи затряслись, вздрагивая. Крики сменились тихими всхлипываниями. Большая ладонь брата гладила Ахмеда по голове, черные в темноте щеки влажно блестели. Внезапно старший сириец поднял взгляд, и наши глаза встретились. Тогда я понял, зачем все. Понял, что то, чего он от меня ожидает, неизмеримо в деньгах. Этот большой сильный парень посвятил свою жизнь брату. И если я смогу вызвать на губах Ахмеда улыбку, если смогу помочь снова почувствовать себя ребенком и беззаботно гонять шишку по асфальту, Абдулкадир порвет за меня любого. Вот только тут была одна проблема. Проблема, о которой я совсем не готов был кому-либо рассказать. Я уже давно не ребенок. Я умею только притворяться им. За деньги. Мои веки закрылись, я изобразил ровное дыхание. Блин, значит, придется сыграть в эту игру. Какая в конце концов Ахмеду разница? Он вроде хороший пацан. Я смогу. Наверное... |