Современные секты и их влияние. Тексты. Здесь будет Храмъ
 Скачать 5.27 Mb.
|
Исагогические новеллы последних днейНовелла вторая Двадцать Третье Февраля Пайковые овес и манка вышли к Рождеству, как их ни старались поберечь, сразу после Обрезанья Господня показал дно ящик с ядрицей, одной только свеклы хватило на всю зиму. Из нее сперва делались салат и борщ, а чем дальше от Рождества, тем чаще и больше на столе красным-красно, и Панька даже забыл, какие бывают ссаки кроме мутно-розоватых. Страшно задравшая, на полном серьезе ненавидимая, и в то же время истинный дар Господень, опора и спасительница, она лежала в своем отсеке погреба склизкой угрюмой кучей, словно древняя крепость, обороняемая мышиным войском, деловито мелькающим в темных расщелинах. В ходе каждого визита в погреб Паньке казалось, что ее вроде бы даже и не убавилось; по крайней мере, когда набираешь в тазик на котлеты, сверху тут же скатывается вдвое больше взятого, а высота кучи каждый раз остается одной и той же. Однако нижние ряды явно были раздавлены и чем дальше тем явственнее прели, неуклонно затопляя погреб малоподвижным сладковато-едким запахом подгнившей ботвы. Панька, практически единолично мотавшийся в погреб, всякий раз добросовестно докладывал о творящихся со свеклой неурядицах, и на день мученика Власова Ба решила ее перебрать. За несколько вечеров свеклу ведрами подняли в сарай, где Ба расстелила обрывок старого грузового тента, Панька вычистил свекольную выгородку, разорив сразу несколько мышиных гнезд, и вновь застелил подсушенные на печке гнилые доски. Предстояло отделить и выбросить совсем гнилые свеклы, обрубить гниль с более-менее годных, и вернуть подветрившиеся корнеплоды на их законное место. В сарае соцмодули не ловили, видимо оттого, что стены и крыша были из старинного запрещенного железа, и чтоб горбатиться со свеклой хоть под что-то, кроме бабкиного ора да материного нытья, Панька полностью зарядил древний отцовский медиафон. Довольно долго поковырявшись в чудовищно сложном меню старинного аппарата, Панька добился-таки более-менее чистого звучания, и пристроил его тоненькую пластинку рядом с собой на коробочке с крысиной отравой. Сперва на канале были одни проповеди, но что Ма, что Ба не спешили начать свое обычное перегавкиванье, и переборка вонючих склизких свекол не так уж и напрягала, Панька даже начал находить какой-то кайф в дошедшей до автоматизма работе. Ничего такого уж каторжного в ней и впрямь не было, главное с самого начала удачно схватить, большим и указательным за верх, там пошершавей, и три остальных пальца упереть в щеточку обрубленной ботвы. Поворот, в кучу готовой если целая, если нет – легонький удар сечкой, чтоб чисто срубить сразу все подгнившее место. Такие не в общую кучу, а в маленькую байдушку, целая пойдет в самый низ, а рубленую надо будет успеть подобрать в ближайшие недели. Подумав о неделях, Панька тяжело вздохнул: жрать эту чертову свеклу придется еще не один и не два месяца… На канале тем временем быстро прочли для мусульман полуденный Зухр в два раката, а затем объявили, что в час тридцать Эй Эм будет концерт, и Панька заранее сделал погромче. За верх, поворот, целая, снова за верх, опа, а вот тут кажется что-то мягкое, точно, гнилье, р-раз – опа, смотри-ка, как чисто вышло, хоть на большую дорогу иди прохожих резать, хы-хы… Ага, началось, что ли? Ну наконец-то… — Сегодня, в святой день обретения мощей священномученика Андрия, для всех защитников престола и веры передаем прямое включение с праздничного песнопения «Где Христос там победа». Музыка Когана, слова Бершацкой, торжественный марш «Мы воинство Христа». Исполняет хор восемьдесят второй аэромобильной бригады Его Величества Сухопутных Сил, под управлением диакона мастер-сарджента… Панька уловил только юкрейнское «чук» в окончании, саму же фамилию мастер-сарджента так и не расслышал: Ма шумно встала, чтоб перевалить готовую свеклу в чистую байдушку, зацепилась дыркой в пуховике за свой же табурет, и они с бабкой шумно завошкались, отцепляя старую бредущуюся ткань от черно-рыжей головы, не ко времени высунутой ржавым саморезом. Панька тем временем невидяще уставился в открытую дверь сарая, где виднелась такая же рыжая стена их дом-контейнера и кусочек проезда, по которому шумно текла жиденькая колонна старшаков, возвращающихся с праздничного молебна. Настоявшиеся за два с половиной часа до полного отупения, они орали, бесились и всячески дурковали на ходу, так что с ними не мог справиться даже отец Гермоген, — впрочем, тот не особо-то и стремился обуздать животную жажду к движению, рвущуюся сразу из двух сотен молодых организмов, и мирно шел позади конвоируемой толпы, о чем-то беседуя со школьным регентом. Панька проводил удаляющуюся процессию сытым довольным взглядом опытного кота, только что нажравшегося краденых сосисок и оставшегося безнаказанным: его левел так и сидел на карантине сразу и по кори и по дифтериту, и как минимум до окончания троидневного празднования никакие молебны ему не грозили, а там когда ещё приедет амбуланс, да и как знать, что там анализ покажет… …А эти-то ща попадут, ой как попадут… Дурите-дурите, вам дурить осталося только полмайла до колледжа, а там же у нас нынче чо? А у нас там нынче спортпраздник, вот чо. Там вас Гермоха враз к ногтю возьмет, и пойдете вы как миленькие на опенмитинг, а там вас быстро на подоконнике выстроят. И стоять вам не перестоять, пока вся эта кодла с трибунки не наболтается. Жалко нынче мороза нету, а то б я наверно даже отпросился бы чтоб сбегать да поглядеть, как вы там сопли на кулак мотаете… Повстречав уже два Дня Православного Воинства, Панька отлично знал, что ожидает сейчас старшаков: сперва их загонят в школьный храм, там конечно тепло, но это чуть меньше получаса, зато потом выведут на стадион стоять перед трибуной. Опенмитинг всегда начинает супервайзерша, но она отстреляется быстро, минуты за две-за три, миссис Трошина невеликая любительница чесать языком. Потом кто-нибудь из сити администрейшена, это уж смотря кого пришлют, но скорее всего тоже не особо долго, чего там перед детьми выкаблучиваться да любимую жопу морозить, так, вякнет про вечную благодарность Освободителям да поругает китайцев с татарами за ихние терроризмы и скажет чтоб мы росли сильными, давать на ихние терроризмы достойный ответ. И сразу же оба уедут, им наши молебны до лампы, они ж там начиная с начальника отдела все себе в лютеранцы благословение выбивают. А вот потом старшакам настанут реальные вилы: у края бейсбольного поля остановится блистающий старомодным пластиком Хунь Ци самого Владыки, он важно подымется по шаткой лесенке на трибунку, и начнет полевую обедню. А полевая обедня дело серьезное, это хорошо если час, а то ведь и полтора. И потом, настоямшись, пожалуйте бегать-прыгать. Если ты в инфантри, то это ещё ничего, тяжеловато, конечно, но ничего, полоса да миля, а вот кто в дронэквипмент, вот тому реальная жопа, — иди-ка, попробуй задубевшими руками два джойстика понакручивай, одним директ, другим вижуал! Да лови вижуалом каждый волосок, иначе таргета не выцепить, он же ушлый, его ж надо и так, и в инфраред, иначе АйДи ерор и все по-новой… Мысли о тяжело дающемся искусстве дронпайлота враз утащили Паньку за собой, далеко в будущее, где он вырвется наконец из-под этой вонючей плиты отцовой епитимьи, под которой они все, и Панька, и Ма, и Ба копошатся как недодавленные мокрицы, и перестанет наконец ходить на людях в этих ненавистных на сто раз перештопаных брючках, ещё прошлой весной переставших прикрывать лодыжки. Он получит Сурвелианс Эйркрафт Оператор, тоже станет мастер-сарджем, где положен свой модуль на двоих, а может, и вообще чисто свой, он будет шутя накрывать по пять, по десять таржетов с одного лонжа, хоть движущихся, хоть заглубленных. Мастер-сарджент Ворожцов, сэр! Двадцатка в неделю как с куста! Даже когда он ещё не станет сарджем, он сможет вот так запросто, за полгода, ну за год, взять да и выплатить весь мамкин монсантовский овердрафт. И забрать ее, — кстати, а куда там военные свои семьи поселяют..? – словом, вот туда и забрать, а Ба пускай остается тут, раз уж ей так дорог этот сраный ржавый сарай… Не возьму я ее, вот не возьму и все! Пущай хоть обрыдается вся, пусть хоть в ножки падает, не возьму… Панька понял, что мысли опять подвесили его в том сладком безвременьи, в какое сразу проваливаешься, стоит лишь немного подумать о чем-то приятном, поспешно отмер и осторожно косанул на бабку, — а не заметила ли, что он вместо работы ворон считает? Хотя вроде не так уж и подвис, даже не заметил никто – когда начал думать о своем великолепном, ни от кого не зависящем мастер-сарджентском будущем, песенку уже заканчивали объявлять, а сейчас ее и запеть-то толком не успели, вон все ещё музыка играет… Как же много всякого успевает порой пролететь в голове, буквально за считанные мгновенья. А вот и запели. На волжских рубежах И на донских заставах За веру мы стоим И царство бережем Мы воинство Христа Мы воинство державы… — Панька!!! Сто раз тебе повторить!!! — Чо?! Ой! Больно же! Ба, ты чего! Ща сделаю, погодь… Мы воинство Христа Мы воинство державы Ее нам государь Да-а-а-аверил защищать… — А ну выключи эту срань! Совсем выключи говорю!!! — Да щас, ба, ты че злисси… А чо ты на них, ба? Вроде про войско поют, не про греховное… — Слышать их не могу, вот чо. Гандоны сука ебаные! — Мама… Ну можно же без этих самых… — А ты ваще заткнись там, дохуя культурная нашлась, смотри-ка на нее… Учить меня ещё будешь, у меня же дома… Панька, ну ты понял, да? — Никому и никогда, ба! «Молчать пусть хоть на куски режут, или в сто раз хуже будет!» — Вот так… Запомни, на носу себе заруби: один только раз не оглянешься да разинешь варежку свою, — и все. С первого же раза. И не надейся что мол пронесет! С таким не пронесет! Хоть один, хоть кто-нибудь услышит — и все. Придут и сволокут, понял? И сгинешь там, как никогда тебя и не было. И мамашку твою-шалаву тоже вслед за тобой утащут… Понял, сопля? Понял, я спрашиваю?! — Да понял я, понял, ба! — Ба, а с чего ты военных так… Ну, это, на «глаголь»? — Да с того самого, что гандоны они и есть, все до последнего. Знаешь как тогда объявляли? Когда уже под Омском все было, не знаешь? Откудова тебе, сопля ты сопля. Упорные бои, во как! Мы в складу привокзальном сидим, ни посрать нигде, ни постираться, в кажном углу вповалку друг на дружке, когда жрать давали уже и не помнит никто, а они бои они там ведут! Упорные, блядь. Месяцу не прошло как началось, а у них уже под Омском бои упорные! А нас бомбят день-через день! В Перми! До Омска ихнего незнамо сколько тыщ, а все равно! На рынок придешь, а там кровища везде едва засыпанная, раз наступишь, валенки все провоняют и хер ты их больше выветришь! А теперь они вона, героизмы свои празнуют! Слушай их сиди, героев штопаных! Герои, сука! Меча и магии! — Ба, а че, правда дядька Савка пьяный все талдычил, что дескать коли б не Освобождение, то они бы нас за одно лето до Москвы на пинках докатили? — Да щас тебе, лето! В мае сообщили, а к концу мая уже и станцию заглушили, и поселок вывезли. Папаша твой ещё сиську сосал, мне только через него сидячая боковинка и досталась… А когда все кончилось да эти Освобождение свое объявили, ещё не холодно было, я его на улице спать оставляла… Считай, май да июнь. Ну может июль, в августе-то уже прихватывает, в августе какой там на улице спать. Паньке непонятно с чего стало обидно за своего непутевого отца, вынужденного начать свою жизнь в какой-то «Перми», в самом начале Освобождения, под бомбежками, в полной беспомощности – и в полной бабкиной власти. Вряд ли в молодости она была хоть немного лучше чем сейчас, ой вряд ли… Да и со жратвой, как Ба говорит, у них было туго. У нас-то вон хоть свекла, надоела, конечно, но зато жри хоть ужрися, а каково было им? И зачем их бомбили? Ну суки эти китайцы, есть же войска, вот пусть они друг друга и бомбят. Ничего, скоро повидаемся, узкоглазые. Эх, скорей бы сдать этот чертов Сурвелианс Эйркрафт, да сразу прошение, тем же днем, не откладывая. И в войско. Подальше от этих баб и этой свеклы… — Жалко, меня еще не было. – весомо, прямо как мужик, обронил Панька, пребывая в будущем мастер-сардженте, гоняющем целую стаю плюющихся миссайлами дронов. На мониторе сработка за сработкой, и каждая четко в Эйминг Пойнте, — реки напалма, огненные тучи Термобарик Вархедов… — Я б сам пошел, только бы настоящих дронов дали, у меня знаешь сколько бывает, что все упражнение даже на скорость отстреливаю, и ни одного Мисса! — Сам бы он пошел, ой ты ж надо! Чтоб китайцы все поразбежались! Дедушка твой, баран полорогий, тоже вон все страдал, в войско ему все хотелось, с китайцами писюнами помериться… Ходили вон по улицам, школота, пуканами своими пылали, вагон себе плакатами обвешали, волонтеры гавняные… «Скоро вернемся, ждитя с победой!» Ждитя, да… Китаец им враз показал, весь ихний героизм да все победы ихние… Боясь спугнуть, Панька аккуратнейшее выдержал паузу, чтоб совпасть с бешеным бабкиным метрономом, отчетливо слышным даже тогда, когда Ба молча пыхтела над очередной свеклой, и сумел-таки всунуть тоненькое лезвие меж неслышно громыхающих жерновов: — А как он, ба..? Ну, дед? Как с ними вышло? — Да как-как, китаец, он же не дурак, дождался вон пока они в Новосибирске на мост не заедут, да и скинул на них что-то. Бахнуло, и все. Ни моста, ни эшелона. Никто и до войска-то не добрался. «Почести», гандоны! На кой мне хер ваши молебены! Песенки ваши! Страховки на месяц девять рублей – на тебе, подавися, не в бою мол сгинул! А где?! Где тогда он сгинул-то, спрашивается? Дома, в диванных войсках?! «Воинской не положено!» Трешки сраной в неделю не дотягивает! А они теперь песенки! В жопу себе забейте песенки свои! Армянка соседка была, ездила своего поискать, вернулась и воет – какие там могилки, нету там ничего, их, местные говорили, даже собирать их никто не стал, кому они там сдались, так и уплыли по речке… Вот и все ихние почести. А теперь про геройство про свое песенки поют, у-у, гандоны… Ещё ты, идиот малолетний, туда же вон голову сунуть норовишь! Пилот б…ь! Допилотишься, смотри! Пошлют куда-нибудь в самую жопу, на ту же башкирскую, и сгинешь там, как и не было никогда! Как твой дедушка-мудак, чтоб он там в речке той извертелся, козлина! — Мама, так ведь благословлено же им… Куда ж теперь деваться, не скажешь же мол «не хочу в пайлоты»… — Ты целку-то тут давай не строй, не строй! я тебе уже говорила, как умные-то люди делают! Знаешь, что и как! И что будет, если просидишь как клуша. Пантелеймон! Вышел быстро! В дом только не прись, натопчешь там! Иди вон на улицу, и смотри из блока ни шагу! — Ну не могу, не могу я так, своими руками! Я же мать! Как он потом на меня смотреть-то станет! — А бумагу получить про него, как я вон про мудака про своего, ты можешь?! Тут ты согласная?! «Не могу»! Нашлась тут яжемать, гляньте! Какая ты нахуй мать?! «Там мол и так, извините-простите, сложил свою голову за Государя нашего, пидора рыжего»?! Этого ты курва хочешь?! «Мать»! «Как смотреть станет»! Нормально станет, вот как! На отличненько! Да, не обоими, и чо?! Зато не в яме гнить в какой-нибудь! А зассыш, так и погонют куда и всех! И будет гнить! А так с одним, зато живой! Может, внука ещё увидишь, пизда тупая! Год остался! Или когда ты собралась?! За полгода?! Ты за месяц ещё давай соберись, чтоб тебя на подворье сразу утащили! Утащут! Не сомневайся! И его следом! Вот обожди, сучка, дотянешь, я ему сама ложкой выну как на смену пойдешь! Возьму и выну! И пойду на тебя доложу, что мол ты это! И загремишь! Мало тебе Монсанты, корова! Будешь вон ещё на подворье сортиры намывать да отсасывать по десять раз на дню! Как обычно, Панька громко протопал по вихлястым доскам, переброшенным через грязь у сарая, тихонько вернулся и немного послушал тяжеловесный бабкин бубнеж, изредка разбавляемый плаксивыми репликами матери. — А что убьют… Да ну, не всех же убивает. Вон сколько по два-три контракта отслуживает, даже говорят есть кто по четыре. И ничего, не убивает их как-то, живут-не тужат… Да если даже и убьют! Ну убьют, и че? Че такого-то? Раз и все. Уж всяко лучше, чем вот так… 10.10.2018 |