Чехов и философия. Рассказ В усадьбе ипроблема равенстванеравенства. Критика социалдарвинизма 16 в россии нет философии, но философствуют все
 Скачать 219 Kb.
|
    МОСКВА ● 2017 ОГЛАВЛЕНИЕ Чехов о философах: 3 Человеку нужен весь мир 3 Чехов за жизнь, против смерти 4 Чеховская ирония по поводу переселения душ 7 О человеке и о том, каким он должен быть 7 Человек в футляре 10 Унтерпришибеевщина 10 О пристрастии некоторой части интеллигенции ко всему анормальному 11 Хорошие писатели — маяки жизни 13 О творчестве 13 Чехов: любовь, брак, мужчины, женщины 13 Ирония Чехова по поводу шовинистов и антисемитов 15 «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!» 15 Чеховское оружие, которое висит на стене 15 Рассказ «В усадьбе» и проблема равенства-неравенства. Критика социал-дарвинизма 16 «В России нет философии, но философствуют все» — из «Палаты номер 6» 21 Разное из Чехова 22  Антон Павлович Чехов — один из самых философических писателей России. Как писатель-философ он стоит в одном ряду с такими писателями, как Ф.М.Достоевский и Л.Н.Толстой. И все они — дети-наследники нашего великого поэта-философа А.С.Пушкина. Чехов о философах:Говорят, что философы и истинные мудрецы равнодушны. Неправда, равнодушие — это паралич души, преждевременная смерть. Откуда эта фраза: «В 1889 г. была опубликована повесть Чехова с названием, которое само по себе прозвучало демонстративно и даже вызывающе: «Скучная история». Уже в «Степи» он решительно отказался от фабульной остроты. В новой повести также почти нет напряженных внешних событий (история с замужеством дочери рассказчика Николая Степановича сознательно отодвинута на задний план). В центре произведения — трагическая история профессора медицины, заслуженного ученого и незаурядного человека. Он, чья жизнь, казалось бы, была посвящена любимой работе, благородной деятельности, с беспощадной искренностью приходит на склоне лет к выводу, что у него нет «общей идеи», которая озарила бы высшим светом все, что он делает. Николай Степанович решительно осуждает позицию равнодушия, распространившуюся в интеллигентном обществе 80-х годов: «Говорят, что философы и истинные мудрецы равнодушны. Неправда, равнодушие — это паралич души, преждевременная смерть»». — Из интернета http://www.studbirga.info/govoryat-chto-filosofy-i-istinnye-mudrecy-ravnodushny/ Человеку нужен весь мирАдольфо Дригани писал о необходимом минимуме жизненного пространства. А вот А. П. Чехов в рассказе “Крыжовник” указал на другой полюс меры, на максимум того, что человеку нужно: «Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить свои свойства и особенности своего свободного духа. (выделено мной — Л. Б.)» А. П. Чехов (“Крыжовник”): «Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку. И говорят также теперь, что если наша интеллигенция имеет тяготение к земле и стремится в усадьбы, то это хорошо. Но ведь эти усадьбы те же три аршина земли. Уходить из города, от борьбы, от житейского шума, уходить и прятаться у себя в усадьбе — это не жизнь, это эгоизм, лень, это своего рода монашество, но монашество без подвига. Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить свои свойства и особенности своего свободного духа». Чехов за жизнь, против смертиВ одном из рассказов А. П. Чехова — «Огни» — состоялся любопытный разговор на тему о смерти: «– А вы эти мысли бросьте... – сказал инженер серьёзно и наставительно. – Почему? – А потому... Такими мыслями следует оканчивать жизнь, а не начинать. Вы ещё слишком молоды для них. – Почему же? – повторил студент. – Все эти мысли о бренности и ничтожестве, о бесцельности жизни, о неизбежности смерти, о загробных потёмках и проч., все эти высокие мысли, говорю я, душа моя, хороши и естественны в старости, когда они являются продуктом долгой внутренней работы, выстраданы и в самом деле составляют умственное богатство; для молодого же мозга, который едва только начинает самостоятельную жизнь, они просто несчастие! Несчастие! – повторил Ананьев и махнул рукой. – По-моему, в ваши годы лучше совсем не иметь головы на плечах, чем мыслить в таком направлении. Я вам, барон, серьезно говорю. И давно уж я собирался поговорить с вами об этом, так как ещё с первого дня нашего знакомства заметил в вас пристрастие к этим анафемским мыслям!» Мой комментарий: «мысли о бренности и ничтожестве, о бесцельности жизни, о неизбежности смерти, о загробных потёмках» не хороши и не естественны никогда, в том числе и на склоне лет, в старости. Мне сейчас 73 года. В основном я уже прожил жизнь. И по-прежнему гоню от себя все эти дурацкие мысли. Был у меня небольшой период в жизни (весной 1994 г.), когда я задумывался о хрупкости жизни и возможности смерти. Наверное, этот период — самый печальный в моей жизни. Потому что я был духовно надломлен (только что окончилась моя депутатская деятельность и некоторое время я был не у дел). Этот период давно позади. Всякие мысли о бренности и ничтожестве жизни, о неизбежности смерти свидетельствуют лишь о духовной надломленности, растерянности человека. ————————— Жизненный оптимизм Чехова противостоит смертнической парадигме. К сожалению, тема смерти стала одной из центральных в философии последних полутора-двух веков. Возьмем, например, сочинения Альбера Камю. Тяжело их читать. Жизнь перед лицом смерти, убийство, самоубийство — в самых разных ракурсах. Чаще всего в связке с другой негативной темой — темой абсурда. Как будто нет других тем. Как будто человек только и думает о смерти и абсурде. Много чести — сверлить мозг этими темами! Если мы рассматриваем тему жизни в ее отношении к смерти как самую важную философскую тему, то этим волей-неволей обесцениваем саму жизнь, выводим за скобки всё ее внутреннее содержание, т. е. всё, что происходит внутри жизни, от рождения до смерти. Мы в таком случае перестаем нормально воспринимать жизнь, не саму ее, а лишь ее границу и фактически становимся пленниками этой границы-смерти. Вспоминается в этой связи высказывание Спинозы: «Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни». (Этика. — Спиноза Б. Избранные произведения. Т. 1, М., 1957. С. 576). В самом деле, свободный человек думает не о смерти, а о жизни. А тот, кто постоянно думает о смерти — по-настоящему ее пленник, т. е. несвободный человек. Пройдет время, может быть не одно десятилетие — и люди будут удивляться этой зацикленности ряда известных философов на теме смерти, будут воспринимать это как своего рода философскую болезнь и шире, как болезнь культуры. «Никакая философия не может помирить меня со смертью»Один из героев повести А.П. Чехова “Три года” сказал: “Никакая философия не может помирить меня со смертью, я смотрю на нее просто как на погибель”. Он тысячу раз прав и, напротив, неправы те философы, которые ищут оправдание смерти и рассуждают даже о ее положительной ценности для жизни. Абстрактные рассуждения вроде “жизнь утверждает себя через смерть” (Ламонт К. Иллюзия бессмертия. М., 1984. С. 276) совершенно неприемлемы для гуманистически мыслящих философов. Эти рассуждения способны только дезориентировать людей, морально разоружить их. Все живое стремится к бессмертию и если умирает, погибает, то не потому, что жаждет этого, а в силу генетической запрограммированности или конкретных неблагоприятных условий жизни, которые весьма различны, многообразны. Философы и писатели, говорящие о положительном значении смерти, протаскивают, в сущности, мысль о том, что человек должен видеть в смерти нечто желанное, к чему он должен стремиться. Какая нелепость! Ведь положительное значение для нас имеет все, что является благом. Так что же, выходит, что смерть — благо? Рассуждая так, мы в конце концов придем к проповеди желательности смерти, потребности в ней и ненужности усилий в борьбе за жизнь. Жизнь и смерть исключают друг друга. Если жизнь для нас благо, то противоположное ей мы должны рассматривать как зло. (Посмотрите, кстати, как запутался К. Ламонт в своей попытке соединить несоединимое: “Когда мы достигаем понимания, — пишет он, — что со смертью все кончается, то мы знаем самое худшее, но это худшее фактически не очень плохо (??? — Л.Б.). Оно настолько далеко от плохого” и т. д. (курсив мой — Л.Б.) (Там же, с. 278-279). В самом деле, как совместить утверждения о смерти как “самом худшем” и как “фактически не очень плохом”?!) Чеховская ирония по поводу переселения душ«По мнению начитанных гувернанток и ученых губернаторш, душа есть неопределенная объективность психической субстанции. Я не имею причин не соглашаться с этим. У одного ученого читаем: «Чтобы отыскать душу, нужно взять человека, которого только что распекало начальство, и перетянуть ремнем его ногу. Затем вскройте пятку и вы найдете искомое». Я верую в переселение душ… Эта вера далась мне опытом. Моя собственная душа за все время моего земного прозябания перебывала во многих животных и растениях и пережила все те стадии и животные градации, о которых трактует Будда… Я был щенком, когда родился, гусем лапчатым, когда вступил в жизнь. Определившись на государственную службу, я стал крапивным семенем. Начальник величал меня дубиной, приятели — ослом, вольнодумцы — скотиной. Путешествуя по железным дорогам, я был зайцем, живя в деревне среди мужичья, я чувствовал себя пиявкой. После одной из растрат я был некоторое время козлом отпущения. Женившись, я стал рогатым скотом. Выбившись, наконец, на настоящую дорогу, я приобрел брюшко и стал торжествующей свиньей». — А. П. Чехов. Плоды долгих размышлений О человеке и о том, каким он должен бытьЧем выше человек по умственному и нравственному развитию, тем он свободнее, тем большее удовольствие доставляет ему жизнь. Человек должен сознавать себя выше львов, тигров, звезд, выше всего в природе, даже выше того, что непонятно и кажется чудесным, иначе он не человек, а мышь, которая всего боится. А.П. Чехов (“Дом с мезонином”) Какое наслаждение — уважать людей! Фраза из записной книжки № 1 В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. А.П. Чехов (“Дядя Ваня”) Надо быть ясным умственно, чистым нравственно и опрятным физически. А.П. Чехов Праздная жизнь не может быть чистою. А.П. Чехов (Пьеса «Дядя Ваня». Слова доктора Астрова) Человек — это то, во что он верит. “Это — люди будущего, — говорил А.П. Чехов о спортсменах. — И настанет время, когда все будут такими же сильными. В этом счастье страны”. Из «Вишневого сада»: «Человечество идёт вперёд, совершенствуя свои силы. Всё, что недосягаемо для него теперь, когда-нибудь станет близким, понятным, только вот надо работать, помогать всеми силами тем, кто ищет истину». «Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами». «Обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым, — вот цель и смысл нашей жизни». По капле выдавливать из себя рабаИз письма А. П. Чехова к издателю и журналисту А. Ф. Суворину (7 января 1889 г.). В нем он пишет о необходимости для человека чувства личной свободы: «Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости. Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям... выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая». — Смысл выражения: постоянно воспитывать в себе чувство собственного достоинства, избавляясь от рабского, лакейского, холопского сознания и т. д. Какими должны быть воспитанные людиЧеловек может быть воспитан по-разному, плохо или хорошо. Хорошее воспитание называют благовоспитанностью или просто воспитанностью. По Чехову, воспитанные люди… «1) уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы… Они не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки; живя с кем-нибудь, они не делают из этого одолжения, а уходя не говорят: с вами жить нельзя! 2) Они сострадательны не к одним только нищим и кошкам. Они болеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом… 4) Они чистосердечны и боятся лжи, как огня. Не лгут они даже в пустяках… Они не рисуются, держат себя на улице так же, как дома, не пускают пыли в глаза меньшей братии… Они не болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают… 5) Они не уничтожают себя с той целью, чтобы вызывать в другом сочувствие… 6) Они не суетны. их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомство с знаменитостями… 7) Если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой… Они горды своим талантом. 8) Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу… Чтобы воспитаться и не стоять ниже уровня среды, в которую попал, недостаточно прочесть только Пиквика и вызубрить монолог из Фауста… Тут нужны беспрерывный дневной и ночной труд, вечное чтение, штудировка, воля…» Из письма Чехова брату Человек в футляреИз рассказа «Человек в футляре»: «Всякого рода нарушения, уклонения, отступления от правил приводили его в уныние, хотя, казалось бы, какое ему дело? Если кто из товарищей опаздывал на молебен, или доходили слухи о какой-нибудь проказе гимназистов, или видели классную даму поздно вечером с офицером, то он очень волновался и всё говорил, как бы чего не вышло. А на педагогических советах он просто угнетал нас своею осторожностью, мнительностью и своими чисто футлярными соображениями насчет того, что вот-де в мужской и женской гимназиях молодежь ведет себя дурно, очень шумит в классах, — ах, как бы не дошло до начальства, ах, как бы чего не вышло, — и что если б из второго класса исключить Петрова, а из четвертого — Егорова, то было бы очень хорошо». УнтерпришибеевщинаВерующие всё время пытаются монополизировать свое понимание морали, моральных ценностей, установить жесткую связь между моральным поведением и верой в бога. В частности, они нередко эксплуатируют такой тезис: “если Бога нет, то всё позволено” (из романа Ф.М. Достоевского “Братья Карамазовы”)1. В этой связи мне вспоминается герой чеховского рассказа унтер Пришибеев, который оправдывал свои пришибеевские действия тем, что нельзя народу дозволять, чтобы он безобразил. Слова “дозволять”, “не дозволять” — из лексикона не в меру ретивых начальников, “законников”, добровольных опекунов и командиров. С их точки зрения всё, что не дозволено, не позволено — запрещено, неприемлемо. С человеком в таком случае обращаются как с ребенком или того хуже, как с рабом. ————————— Позиция человека в футляре (Беликова) пассивная: как бы чего не вышло. Позиция унтера Пришибеева активная: народу нельзя дозволять, чтобы он безобразил. А сходятся они в одном: абсолютизация правил, порядка, запретов и ограничений. —————————— В условиях царской России Чехов выступал против ревнителей жесткого порядка, жесткой иерархии человеческих отношений. Однако он заметил и другую тенденцию в понимании жизни у своих современников, абсолютизацию анормального. О пристрастии некоторой части интеллигенции ко всему анормальномуНицшеанский взгляд на норму имел продолжение. Еще А. П. Чехов подметил это пристрастие некоторой части интеллигенции ко всему анормальному. Вот фрагмент его рассказа: «— А почему ты знаешь, что гениальные люди, которым верит весь свет, тоже не видели призраков? Говорят же теперь ученые, что гений сродни умопомешательству. Друг мой, здоровы и нормальны только заурядные, стадные люди. Соображения насчет нервного века, переутомления, вырождения и т. п. могут серьезно волновать только тех, кто цель жизни видит в настоящем, то есть стадных людей. — Римляне говорили: mens sana in corpore sano (в здоровом теле здоровый дух). — Не все то правда, что говорили римляне или греки. Повышенное настроение, возбуждение, экстаз — все то, что отличает пророков, поэтов, мучеников за идею от обыкновенных людей, противно животной стороне человека, то есть его физическому здоровью. Повторяю: если хочешь быть здоров и нормален, иди в стадо». — Так отвечал призрак черного монаха находившемуся в галлюциногенном бреду Коврину. Последний — герой рассказа А. П. Чехова «Черный монах». Писатель отобразил в этих немногих фразах позицию известной части интеллигенции, зараженной ядом ницшеанской философии. Он, как видим, негативно относился к такой позиции. А вот уже его младшая современница, писательница Зинаида Гиппиус презрительно отзывалась о Чехове: «он слишком нормален». К сожалению, этот дух ницшеанства распространился в ХХ веке как зараза. До сих пор он дает о себе знать во многих явлениях культуры... Появились в большом количестве люди, которые стали пропагандировать вседозволенность. Она, в частности, воплощается в неумеренной проповеди толерантности, терпимости, принявшей уродливую форму уравнивания прав гетеросексуалов и гомосексуалистов. Или в откровенном тезисе «всё дозволено», который выдвинул современный философ науки Фейерабенд. Этот тезис довольно-таки странный. Он звучит как антитезис утверждения «не всё дозволено» или любимой фразы религиозно настроенных начальников “если Бога нет, то всё дозволено” (из романа Ф.М. Достоевского “Братья Карамазовы”). И тезис («всё дозволено»), и антитезис («не всё дозволено») одинаково неприемлемы для нормального человека. В них есть что-то унизительное для него как деятеля-субъекта, как хозяина жизни. Что человек — ребенок, подчиненный, раб, чтобы ему что-то было дозволено или не дозволено?! Герой другого чеховского рассказа унтер Пришибеев оправдывал свои пришибеевские действия тем, что нельзя народу дозволять, чтобы он безобразил. Слова “дозволять”, “не дозволять” — из лексикона не в меру ретивых начальников, “законников”, добровольных опекунов и командиров. С их точки зрения всё, что не дозволено, — запрещено, неприемлемо. С человеком в таком случае обращаются как с ребенком или того хуже, как с рабом. На одном полюсе мы видим вот это: обращение с людьми как с детьми, подчиненными, рабами (кто-то им дозволяет или не дозволяет). На другом полюсе («всё дозволено») мы видим расшалившегося-распоясовшегося ребенка, взбунтовавшего раба или просто анархиста. В том и другом случае нет свободного человека, нет хозяина жизни. Хорошие писатели — маяки жизни…писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая недаром приходила тревожила воображение… Лучшие из них реальны и пишут жизнь такою, какою она есть, но оттого, что каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели, Вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет Вас. Из письма издателю Суворину О творчестве…Кто испытал наслаждение творчества, для того все другие наслаждения уже не существуют. Где искусство, где талант, там нет ни старости, ни одиночества, ни болезней, и сама смерть вполовину… Мой совет: в пьесе старайся быть оригинальным и по возможности умным, но не бойся показаться глупым; нужно вольнодумство, а только тот вольнодумец, кто не боится писать глупостей. Не зализывай, не шлифуй, а будь неуклюж и дерзок. Я думаю, что если бы мне прожить ещё 40 лет и во все эти сорок лет читать, читать и читать и учиться писать талантливо, т. е. коротко, то через 40 лет я выпалил бы во всех вас из такой большой пушки, что задрожали бы небеса. Чехов: любовь, брак, мужчины, женщиныЯ понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе. А.П. Чехов (“О любви”) Когда любишь, то такое богатство открываешь в себе, столько нежности, ласковости, даже не верится, что так умеешь любить. Какое это огромное счастье — любить и быть любимым. То, что мы испытываем, когда бываем влюблены, быть может, есть нормальное состояние. Влюбленность указывает человеку, каким он должен быть. — Из записных книжек ... жениться интересно только по любви; жениться же на девушке только потому, что она симпатична, это все равно, что купить себе на базаре ненужную вещь только потому, что она хороша. В семейной жизни самый важный винт — это любовь, половое влечение, едина плоть, все же остальное — ненадежно и скучно, как бы умно мы ни рассчитывали. А.П. Чехов Неверно, что с течением времени всякая любовь проходит. Нет, настоящая любовь не проходит, а приходит с течением времени. Не сразу, а постепенно постигаешь радость сближения с любимой женщиной. Это как с хорошим старым вином. Надо к нему привыкнуть, надо долго пить его, чтобы понять его прелесть. Чехов в свое время сказал: "мужчины без женщин глупеют, а женщины без мужчин блекнут". Он имел в виду то, что очное или заочное присутствие женщины в жизни мужчины и, наоборот, такое же присутствие мужчины в жизни женщины — свидетельство того, что мужчины и женщины ВЛИЯЮТ друг на друга специфическим, разным способом (именно как половые субъекты, а не как абстрактные люди-человеки), хотят они того или нет! Вот я и хотел эту мысль донести до читателя в своем тексте. В семейной жизни самый важный винт — это любовь, половое влечение, едина плоть, всё же остальное — ненадёжно и скучно, как бы умно мы ни рассчитывали. Из письма Чехову М. П., 26 октября 1898 г. Ялта Ирония Чехова по поводу шовинистов и антисемитовКогда в нас что-нибудь неладно, то мы ищем причин вне нас и скоро находим: “Это француз гадит, это жиды, это Вильгельм...” Это призраки, но зато как они облегчают наше беспокойство! А.П. Чехов «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!»Неразвитому уму многое кажется невозможным. Один из чеховских персонажей следующим образом аргументировал свою правоту: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!» Еще один пример: когда железные дороги только появились, один чудак, стоя на платформе возле разводящего пары паровоза, приговаривал «не поедет», не поедет». Когда же поезд тронулся в путь, он стал кричать: «не остановится!», «не остановится!». Чеховское оружие, которое висит на стенеНельзя ставить на сцене заряженное ружье, если никто не имеет в виду выстрелить из него. Пояснение к цитате: Смысл в том, что в пьесе (или любом другом художественном произведении) не должно быть ничего лишнего. Цитату часто перефразируют: "Если в начале пьесы на стене висит ружье, то к концу пьесы оно должно выстрелить." — Из интернета ——————————— Наличие оружия порождает соблазн его употребления, провоцирует его обладателя на применение. Вспомним, пресловутое чеховское ружье, которое если висит на стене в первом акте пьесы, то обязательно выстрелит до конца спектакля. Рассказ «В усадьбе» и проблема равенства-неравенства. Критика социал-дарвинизма«Павел Ильич Рашевич ходил, мягко ступая по полу, покрытому малороссийскими плахтами, и бросая длинную узкую тень на стену и потолок, а его гость Мейер, исправляющий должность судебного следователя, сидел на турецком диване, поджав под себя одну ногу, курил и слушал. Часы уже показывали одиннадцать, и слышно было, как в комнате, соседней с кабинетом, накрывали на стол. - Как хотите-с, — говорил Рашевич, — с точки зрения братства, равенства и прочее, свинопас Митька, пожалуй, такой же человек, как Гёте или Фридрих Великий; но станьте вы на научную почву, имейте мужество заглянуть фактам прямо в лицо, и для вас станет очевидным, что белая кость — не предрассудок, не бабья выдумка. Белая кость, дорогой мой, имеет естественно-историческое оправдание, и отрицать ее, по-моему, так же странно, как отрицать рога у оленя. Надо считаться с фактами! Вы — юрист и не вкусили никаких других наук, кроме гуманитарных, и вы еще можете обольщать себя иллюзиями насчет равенства, братства и прочее; я же неисправимый дарвинист , и для меня такие слова, как порода, аристократизм, благородная кровь, — не пустые звуки. Рашевич был возбужден и говорил с чувством. Глаза у него блестели, pince-nez не держалось на носу, он нервно подергивал плечами, подмигивал, а при слове " дарвинист " молодцевато погляделся в зеркало и обеими руками расчесал свою седую бороду. Он был одет в очень короткий поношенный пиджак и узкие брюки; быстрота движений, молодцеватость и этот кургузый пиджак как-то не шли к нему, и казалось, что его большая длинноволосая благообразная голова, напоминавшая архиерея или маститого поэта, была приставлена к туловищу высокого худощавого и манерного юноши. Когда он широко расставлял ноги, то длинная тень его походила на ножницы. Вообще он любил поговорить, и всегда ему казалось, что он говорит нечто новое и оригинальное. В присутствии же Мейера он чувствовал необыкновенный подъем духа и наплыв мыслей. Следователь был ему симпатичен и вдохновлял его своею молодостью, здоровьем, прекрасными манерами, солидностью, а главное — своим сердечным отношением к нему и к его семье. Вообще знакомые не любили Рашевича, чуждались его и, как было известно ему, рассказывали про него, будто он разговорами вогнал в гроб свою жену, и называли его за глаза ненавистником и жабой. Один только Мейер, человек новый и непредубежденный, бывал у него часто и охотно и даже где-то говорил, что Рашевич и его дочери — единственные люди в уезде, у которых он чувствует себя тепло, как у родных. Нравился он Рашевичу также и за то, что был молодым человеком, который мог бы составить хорошую партию для Жени, старшей дочери. И теперь, наслаждаясь своими мыслями и звуками собственного голоса и с удовольствием поглядывая на умеренно полного, красиво подстриженного, приличного Мейера, Рашевич мечтал о том, как он пристроит свою Женю за хорошего человека и как потом все заботы по имению перейдут к зятю. Неприятные заботы! Проценты в банк не взнесены уже за два срока, и разных недоимок и пеней скопилось больше двух тысяч! - Для меня не подлежит сомнению, — продолжал Рашевич, всё больше вдохновляясь, — что если какой-нибудь Ричард Львиное Сердце или Фридрих Барбаросса, положим, храбр и великодушен, то эти качества передаются по наследству его сыну вместе с извилинами и мозговыми шишками, и если эти храбрость и великодушие охраняются в сыне путем воспитания и упражнения, и если он женится на принцессе, тоже великодушной и храброй, то эти качества передаются внуку и так далее, пока не становятся видовою особенностью и не переходят органически, так сказать, в плоть и кровь. Благодаря строгому половому подбору, тому, что благородные фамилии инстинктивно охраняли себя от неравных браков и знатные молодые люди не женились чёрт знает на ком, высокие душевные качества передавались из поколения в поколение во всей их чистоте, охранялись и с течением времени через упражнение становились всё совершеннее и выше. Тем, что у человечества есть хорошего, мы обязаны именно природе, правильному естественно-историческому, целесообразному ходу вещей, старательно, в продолжение веков обособлявшему белую кость от черной. Да, батенька мой! Не чумазый же, не кухаркин сын, дал нам литературу, науку, искусства, право, понятия о чести, долге... Всем этим человечество обязано исключительно белой кости, и в этом смысле, с точки зрения естественно-исторической, плохой Собакевич, только потому, что он белая кость, полезнее и выше, чем самый лучший купец, хотя бы этот последний построил пятнадцать музеев. Как хотите-с! И если я чумазому или кухаркину сыну не подаю руки и не сажаю его с собой за стол, то этим самым я охраняю лучшее, что есть на земле, и исполняю одно из высших предначертаний матери-природы, ведущей нас к совершенству... Рашевич остановился, расчесывая бороду обеими руками; остановилась на стене и его тень, похожая на ножницы. - Возьмите вы нашу матушку-Расею, — продолжал он, заложив руки в карманы и становясь то на каблуки, то на носки. — Кто ее лучшие люди? Возьмите наших первоклассных художников, литераторов, композиторов... Кто они? Всё это, дорогой мой, были представители белой кости. Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Гончаров, Толстой — не дьячковские дети-с! - Гончаров был купец, — сказал Мейер. - Что же! Исключения только подтверждают правило. Да и насчет гениальности-то Гончарова можно еще сильно поспорить. Но оставим имена и вернемся к фактам. Что вы, например, скажете, сударь мой, насчет такого красноречивого факта: как только чумазый полез туда, куда его прежде не пускали — в высший свет, в науку, в литературу, в земство, в суд, то, заметьте, за высшие человеческие права вступилась прежде всего сама природа и первая объявила войну этой орде. В самом деле, как только чумазый полез не в свои сани, то стал киснуть, чахнуть, сходить с ума и вырождаться, и нигде вы не встретите столько неврастеников, психических калек, чахоточных и всяких заморышей, как среди этих голубчиков. Мрут, как осенние мухи. Если бы не это спасительное вырождение, то от нашей цивилизации давно бы уже не осталось камня на камне, всё слопал бы чумазый. Вы скажите мне, сделайте милость: что до сих пор дало нам это нашествие? Что принес с собой чумазый? — Рашевич сделал таинственное, испуганное лицо и продолжал: — Никогда еще наша наука и литература не находились на таком низком уровне, как теперь! У нынешних, сударь мой, ни идей, ни идеалов, и вся их деятельность проникнута одним духом: как бы побольше содрать и с кого бы снять последнюю рубашку. Всех этих нынешних, которые выдают себя за передовых и честных людей, вы можете купить за рубль-целковый, и современный интеллигент отличается именно тою особенностью, что когда вы говорите с ним, то должны покрепче держаться за карман, а то вытащит бумажник. — Рашевич подмигнул и захохотал. — Ей-богу, вытащит! — проговорил он радостно тонким голоском. А нравственность? Нравственность какова? — Рашевич оглянулся на дверь. Теперь уже не удивляются, когда жена обкрадывает и покидает мужа, — это что, пустяки! Нынче, батенька, двенадцатилетняя девчонка норовит уже иметь любовника, и все эти любительские спектакли и литературные вечера придуманы для того только, чтобы легче было подцепить богатого кулака и пойти к нему на содержание... Матери продают своих дочерей, а у мужей прямо так и спрашивают, по какой цене продаются их жены, и можно даже поторговаться, дорогой мой... Мейер, всё время молчавший и сидевший неподвижно, вдруг поднялся с дивана и посмотрел на часы. - Виноват, Павел Ильич, — сказал он, — мне уже пора домой. Но Павел Ильич, который еще не кончил говорить, обнял его и, насильно усаживая на диван, поклялся, что не отпустит его без ужина. И Мейер опять сидел и слушал, но уже посматривал на Рашевича с недоумением и тревогой, как будто только теперь начинал понимать его. Красные пятна выступили у него на лице. И когда, наконец, вошла горничная и сказала, что барышни просят ужинать, он легко вздохнул и первый вышел из кабинета. В соседней комнате за столом сидели дочери Рашевича, Женя и Ираида, 24 и 22-х лет, обе черноглазые, очень бледные, одинакового роста. Женя с распущенными волосами, а Ираида с высокою прической. Перед тем, как есть, обе выпили по рюмке горькой настойки, с таким видом, как будто это они выпили нечаянно, первый раз в жизни, и обе сконфузились и захохотали. - Не шалите, девочки, — сказал Рашевич. Женя и Ираида между собой говорили по-французски, а с отцом и гостем по-русски. Перебивая друг друга и мешая русскую речь с французской, они стали быстро рассказывать, как именно в эту пору, в августе, они в прежние годы уезжали в институт и как это было весело. Теперь же ехать некуда и приходится жить и усадьбе безвыездно всё лето и зиму. Какая скука! - Не шалите, девочки, — повторил Рашевич. Ему самому хотелось говорить. Если при нем говорили другие, то он испытывал чувство, похожее на ревность. - Такие-то дела, дорогой мой... — начал он опять, ласково глядя на следователя. — Мы по доброте и простоте и из страха, чтобы нас не заподозрили в отсталости, братаемся, извините, со всякою дрянью, проповедуем братство и равенство с кулаками и кабатчиками; но если бы мы пожелали вдуматься, то и увидели бы, до какой степени преступна эта наша доброта. Мы сделали то, что цивилизация висит уже на волоске. Дорогой мой! То, что веками добывали наши предки, не сегодня-завтра будет поругано и истреблено этими новейшими гуннами... После ужина все пошли в гостиную. Женя и Ираида зажгли свечи на рояле, приготовили ноты... Но отец всё продолжал говорить, и неизвестно было, когда он кончит. Они уже с тоской и досадой смотрели на эгоиста-отца, для которого, очевидно, удовольствие поболтать и блеснуть своим умом было дороже и важнее, чем счастье дочерей. Мейер — единственный молодой человек, который бывал в их доме, бывал — они это знали — ради их милого женского общества, но неугомонный старик завладел им и не отпускал его от себя ни на шаг. - Подобно тому, как западные рыцари отразили нападение монголов, так и мы, пока еще не поздно, должны сплотиться и ударить дружно на нашего врага, — продолжал Рашевич тоном проповедника, поднимая вверх правую руку. — Пусть я явлюсь перед чумазым не как Павел Ильич, а как грозный и сильный Ричард Львиное Сердце. Перестанем же деликатничать с ним, довольно! Давайте мы все сговоримся, что едва близко подойдет к нам чумазый, как мы бросим ему прямо в харю слова пренебрежения: "Руки прочь! Сверчок, знай свой шесток!" Прямо в харю! — продолжал Рашевич с восторгом, тыча перед собой согнутым пальцем. — В харю! В харю! - Я не могу этого, — проговорил Мейер, отворачиваясь. - Почему же? — живо спросил Рашевич, предчувствуя интересный и продолжительный спор. — Почему же? - Потому, что я сам мещанин. Сказавши это, Мейер покраснел, и даже шея у него надулась, и даже слезы заблестели на глазах. - Мой отец был простым рабочим, — добавил он грубым, отрывистым голосом, — но я в этом не вижу ничего дурного. Рашевич страшно смутился и, ошеломленный, точно пойманный на месте преступления, растерянно смотрел на Мейера и не знал, что сказать. Женя и Ираида покраснели и нагнулись к нотам; им было стыдно за своего бестактного отца. Минута прошла в молчании, и стало невыносимо совестно, когда вдруг как-то болезненно, натянуто и некстати прозвучали в воздухе слова: - Да, я мещанин и горжусь этим. Затем Мейер, неловко спотыкаясь о мебель, простился и быстро пошел в переднюю, хотя еще не подавали лошадей. - А вам будет сегодня темненько ехать, — бормотал Рашевич, идя за ним. — Луна теперь поздно восходит. Оба стояли на крыльце в потемках и ждали, когда подадут лошадей. Было прохладно. - Звезда упала... — проговорил Мейер, кутаясь в пальто. - В августе их много падает. Когда подали лошадей, Рашевич поглядел внимательно на небо и сказал со вздохом: - Явление, достойное пера Фламмариона... Проводив гостя, он прошелся по саду, жестикулируя в потемках руками и не желая верить, что только что произошло такое странное, глупое недоразумение». «В России нет философии, но философствуют все» — из «Палаты номер 6»Потом, чтобы не так было страшно, он пошел к постели Ивана Дмитрича и сел. - Я пал духом, дорогой мой, - пробормотал он, дрожа и утирая холодный пот. - Пал духом. - А вы пофилософствуйте, - сказал насмешливо Иван Дмитрич. - Боже мой, боже мой... Да, да... Вы как-то изволили говорить, что в России нет философии, но философствуют все, даже мелюзга. Но ведь от философствования мелюзги никому нет вреда, - сказал Андрей Ефимыч таким тоном, как будто хотел заплакать и разжалобить. - Зачем же, дорогой мой, этот злорадный смех? И как не философствовать этой мелюзге, если она не удовлетворена? Умному, образованному, гордому, свободолюбивому человеку, подобию божию, нет другого выхода, как идти лекарем в грязный, глупый городишко, и всю жизнь банки, пиявки, горчишники! Шарлатанство, узкость, пошлость! О боже мой! Разное из ЧеховаВсё знают и всё понимают только дураки да шарлатаны. Нет того урода, который не нашел бы себе пары, и нет той чепухи, которая не нашла бы себе подходящего читателя. Уходить от людей — это самоубийство. Вовсе не думать или думать пореже о недругах. Есть особая порода людей, которые специально занимаются тем, что вышучивают каждое явление жизни; они не могут пройти даже мимо голодного или самоубийцы без того, чтобы не сказать пошлости. Критиканы — это обычно те люди, которые были бы поэтами, историками, биографами, если бы могли, но испробовав свои таланты в этих или иных областях и потерпев неудачу, решили заняться критикой. В каждом из нас слишком много винтов, колес и клапанов, чтобы мы могли судить друг о друге по первому впечатлению или по двум-трем внешним признакам. Выходит так, как будто чем богаче язык, тем выше культура. А по-моему, наоборот: чем выше культура, тем богаче язык. Количество слов и их сочетаний находится в самой прямой зависимости от суммы впечатлений и представлений: без последних не может быть ни понятий, ни определений, а стало быть, и поводов к обогащению языка. Доброму человеку бывает стыдно даже перед собакой. Я верю, что ничто не проходит бесследно и что каждый малейший шаг имеет значение для настоящей и будущей жизни. Никогда не рано спросить себя: делом я занимаюсь или пустяками? Надо поставить свою жизнь в такие условия, чтобы труд был необходим. Без труда не может быть чистой и радостной жизни. Дела управляются их целями; то дело называется великим, у которого великие цели. Знаете, мысли каждого человека… разбросаны в беспорядке, тянутся куда-то к цели по одной линии, среди потемок, и, ничего не осветив, не прояснив ночи, исчезают где-то — далеко за старостью. Желание служить общему благу должно непременно быть потребностью души, условием личного счастья. За дверью счастливого человека должен стоять кто-нибудь с молоточком, постоянно стучать и напоминать, что есть несчастные и что после непродолжительного счастья наступает несчастье. Лев Евдокимович БАЛАШОВ ЧЕХОВ И ФИЛОСОФИЯ 1 Патриарх Кирилл РПЦ постоянно в своих проповедях упоминает этот тезис героя романа Ф.М.Достоевского как нечто безусловно истинное. Например, выступая с проповедью в Казахстане, он в очередной раз сослался на него в подтверждение расхожего мнения верующих, что без Бога человек не может быть нравственным. — 23 января 2010 г. |