ирл. 1. в россии в 18 веке существовали два направления со своей эстетикой и мировоззрением
Скачать 108.39 Kb.
|
Комическая операТо же самое должно сказать и о жанре комической оперы — «драмы с голосами», т. е. вставными номерами для пения и музыкальным сопровождением. Среди авторов комических опер мы находим например «путешествующего в Италии крепостного человека графа Ягужинского» Матинского, дворянского по идеологии писателя, чья пьеса «Гостиный двор» имела почти такой же успех, как известная комическая опера Аблесимова «Мельник — колдун, обманщик и сват» [1779], вызвавшая ряд подражаний. «Сбитенщик» Княжнина, «Мельник и сбитенщик — соперники» Плавильщикова и др. Свободная от «правил» (единства места и времени), разнообразная по тематике (фабулы из жизни дворянской, купеческой, крестьянской, из русских и восточных сказок, истории, мифологии и т. п.), широко пользующаяся фольклором (песни, инсценировки обрядов, в особенности свадебных), комическая опера в своем развитии остановилась на полпути и, подходя напр. к крестьянской тематике, чаще всего давала идиллическое изображение крепостного быта, на безоблачном небе к-рого возможны и тучки, но ненадолго («Несчастие от кареты» Княжнина с характерным заключительным хором крестьян «нас безделка погубила, но безделка и спасла»). Преследовавший по преимуществу цели развлечения, жанр комической оперы, любопытный как движение вперед по пути «народности», большого общественного значения не имел. ДержавинНесмотря на обострение классовых противоречий, дворянство было еще настолько крепко, что могло выставить из своей среды крупнейшего поэта, творчество которого в известной мере синтезировало разные направления помещичьей литературы и которое стало почти сплошным гимном радости и полноты дворянского бытия, а в известной мере и жизни вообще. Этот поэт —Державин, преодолевающий традиции ломоносовского классицизма в том самом жанре, который прославил Ломоносов, — в оде. Как Ломоносов — «певец Елисаветы», так Державин — «певец Фелицы» (Екатерина II): но ода Державина полна деформаций классического канона. И трактовка темы — восхваление монарха в дружеско-фамильярном, порой шутливом гоне, и введение в оду реалистических, подчас грубоватых сценок, и отсутствие строгого плана, логичности построения, и язык, от «высокого штиля» резко переходящий в просторечие, и общее, характерное для всей поэзии Державина смешение стилей и жанров, — все это идет вразрез с ломоносовской поэтикой. В целом поэзия Державина — яркое выражение упоения жизнью, панегирик пышности и роскоши жизни столичного дворянства и изобильной «простоты» жизни дворянства усадебного. Природа у Державина — «пир красок, света»; образная символика его поэзии вся зиждется на образах огня, сверкающих драгоценных камней, солнечного блеска. Поэзия Державина глубоко вещественна, предметна. Эта «предметность», материальность языка несовместима и с пышной абстрактностью ломоносовской речи, традиции которой Державиным преодолены. Лишь иногда поэт как будто задумывается на минуту над грядущей судьбой своего класса, инстинктивно чувствуя, что система, питающая его бытие, уже начинает распадаться. Но ноты сомнения и мысли о неустойчивости («сегодня бог — а завтра прах»), прорывающиеся порой у Державина, объясняются скорей раздумьем о судьбах отдельных представителей класса, о капризах «случая», чем о судьбе всего класса в целом. Разрушая классическую эстетику, поэзия Державина постепенно подходит (в последние годы) к сентиментализму, «неоклассицизму» и оссиановскому романтизму, господствовавшим в русской лирике начала XIX в. В условиях дворянской диктатуры литературное становление других классов (крупной и мелкой буржуазии и тем более крестьянства) было придушено, но тем не менее вместе со складыванием капиталистических отношений к концу XVIII в. нарастает и энергия развивающейся буржуазной литературы XVIII в. Эта литература изучена еще недостаточно. Буржуазное литературоведение только отмечало процесс «опускания» дворянской литературы в мещанскую среду — от повестей и романов до песен и вообще лирики, не объясняя происходившей при этом сложной деформации произведения. Потребление литературы господствующего класса классами подчиненными — явление естественное, но отнюдь не механическое. Но не только в этих переработках заключалось в XVIII в. творчество подчиненных классов. Достаточно вспомнить хотя бы протест Сумарокова против «пакостного рода слезных комедий» (по поводу перевода и постановки «Евгении» Бомарше), чтобы понять, насколько опасной казалась дворянству буржуазная литература. В 60—70-х гг. «третьесословная литература» уже воспринимается дворянскими писателями как неприятный и враждебный симптом. Это — время, когда Лукин выдвинул лозунг «склонения комедии на русские нравы», когда расцветала сатирическая журналистика, частично захваченная буржуазными идеологами, когда появлялись пародии на дворянскую классическую эпопею (типа «Россиады» Хераскова) — поэмы ироико-комические, когда в литературные ряды вступили писатели-разночинцы — Чулков, Попов, Комаров, когда оформлялись непредусмотренные классической теорией жанры романа и «слезной комедии», возрастала популярность свободного от «правил» жанра комической оперы — «драмы с голосами», когда наконец первый революционер из дворян, отразивший в своей литературной деятельности в большой мере стремления революционного крестьянства, Радищев, бросил свой первый вызов феодально-крепостническому обществу, чтобы через несколько лет решительно выступить против него. |