Александр Поламишев Событие основа спектакля Отсканировано с книги А. М. Поламишева Событие основа спектакля. М., Сов. Россия
 Скачать 319.56 Kb.
|
Глава VIЗАКОНЫ ЖИЗНИ И ЗАКОНЫ ИСКУССТВАВ реальной жизни встречаются, конечно, любые события и любые варианты отношения к ним, хотя и они, безусловно, подчинены общей, глубокой закономерности. В искусстве — свои закономерности. Анализируя произведение искусства, а не реальный кусок жизни, мы должны искать закономерности, свойственные данному искусству. Ведь любому писателю, когда он еще только начинает создавать свое будущее произведение, конечная цель ясна: он знает, что он хочет сказать. И для того чтобы высказать то, что ему представляется необходимым, писатель ищет и сюжет, и характеры... Очень четко выразил свое отношение к этому моменту творческого процесса наш современник, писатель Юрий Бондарев: «...Основная идея вещи, общее ее течение должны быть всегда ясны. Без этого нет смысла садиться за стол. Главное — все время чувствовать, во имя чего пишешь, знать, что любишь и что ненавидишь, а следовательно, за что борешься»[39]. Конечно, процесс творчества сложен и противоречив. Вполне возможно, что писателя могут заинтересовать увиденные им в реальной жизни характеры или происшедший случай, а уж только потом появится замысел будущего произведения. Безусловно, начало процесса творчества у каждого художника и в каждом отдельном случае происходят по-разному. Но во всех случаях обязательно наступает момент отбора, то есть момент, когда художник отбирает только то, что ему необходимо для утверждения своей мысли. Невольно вспоминается знаменитое изречение Гете: «Творчество — это самоограничение!» Толстой писал А. А. Фету: «...работаю мучительно. Вы не можете себе представить, как мне трудна эта предварительная работа... Обдумать и передумать все, что может случиться со всеми будущими людьми предстоящего сочинения... обдумать миллионы возможных сочетаний Для (того) чтобы выбрать из них 1/1000000, ужасно трудно. И этим я занят»[40]. А. П. Чехов: «...Я ...никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично»[41]. Действительно, у настоящего писателя нет ничего лишнего. Каждая ситуация, каждое событие, каждый характер, пусть даже самый эпизодический, необходим для раскрытия главной мысли. Но у драматического писателя основное средство для выражения своей мысли — это создание борьбы, происходящей на глазах у зрителя и заставляющей зрителя принять участие в этой борьбе: то есть зритель должен стать на сторону одной из борющихся сторон. Борьба эта может быть самой разнообразной. Могут бороться противоборствующие группы людей, может один человек бороться против всех остальных; могут все бороться с кем-то или с чем-то, находящимся вне реальной достигаемости всех действующих лиц; противоборствующие силы могут находиться в одном и том же человеке, и тогда борьба будет происходить в его сознании, в его душе... Но настоящий писатель всегда построит свое произведение так, чтобы его тенденция (пусть глубоко скрытая) была обязательно почувствована зрителями, то есть чтобы зрители понимали, на чьей стороне находятся симпатии автора. Лев Толстой считал, что «...как нельзя утаить в мешке шила, так нельзя в художественном произведении скрыть то, что составляет предмет любви автора»[42]. А. Н. Островский на этот счет высказывался также абсолютно уверенно: «...Идеалы должны быть определенны и ясны, чтобы в зрителях не оставалось сомнения, куда им обратить свои симпатии или антипатии»[43]. А так как симпатии или антипатии должны возникать по воле автора к одной из борющихся сторон, то поэтому уже в самом на чале пьесы писатель обязательно закладывает начало того конфликта, вокруг которого должна будет развиваться и расти борьба по ходу всей пьесы. Но конфликт может возникнуть только вокруг какого-то явления, события... Это событие не обязательно должно носить глобальный характер. Как мы уже видели, столь глубокое произведение, как «Горе от ума»,— произведение, отразившее целую эпоху российской жизни,— начинается с конфликта вокруг очень незначительного на первый взгляд случая — «Молчалин задержался в комнате Софьи более, чем следовало бы...». Но вернемся к «Бесприданнице». Глава VIIИСХОДНОЕ СОБЫТИЕ И УЧАСТВУЮЩИЕ В ЭТОМ СОБЫТИИ ХАРАКТЕРЫПьесу «Бесприданница» начинают два человека, которые вовсе не являются главными действующими лицами пьесы. Но ведь такой писатель, как Островский, очевидно, не случайно начинает пьесу с забот буфетчика Гаврилы и слуги Ивана. Ведь не стал бы Островский выводить на сцену персонажи, которые заняты проблемами, совершенно не связанными с главной проблемой произведения. Вот что писал Островский по поводу повести А. Ф. Писемского «Тюфяк»: «...Эта повесть истинно художественное произведение. Мы можем сказать это смело, потому что она удовлетворяет всем условиям художественности. Вы видите, что в основании произведения лежит глубокая мысль, и вместе с тем так ясно для вас, что зачалась она в голове автора не в отвлеченной форме, не в виде сентенции, а в живых образах, для первого взгляда, как будто случайно сошедшихся в одном интересе... (Разрядка моя.— А. П.) Едва ли нужно повторять, что высказанное нами составляет единственное условие художественности»[44]. «Живые образы, сошедшиеся в одном интересе» — трудно точнее сформулировать основной закон всякой драмы! И уж коли авторство этого положения принадлежит Островскому, то вряд ли стоит предполагать, чтобы в своей писательской деятельности Островский отступил от самим же им открытой важнейшей теоретической закономерности. Наверняка интересы начинающих пьесу персонажей Гаврилы и Ивана должны «сойтись в одном интересе» со всеми другими, более важными персонажами пьесы, чтобы мысль автора была выражена «не в виде сентенции...» Но как отыскать эти интересы живых сценических образов, через что выражаются эти интересы? Только через борьбу, только через конфликт, возникающий в результате какого-то совершившегося события . Следовательно, нам надо прежде всего отыскать событие, диктующее поведение и Гаврилы, и Ивана. Итак, чем же занят Гаврило? Знает ли он о приезде Паратова? Нет. Следовательно, пока это не событие для него. Знает ли он о готовящейся свадьбе Карандышева и Ларисы или о сегодняшнем обеде Карандышева? Ни он, ни Иван об этом не упоминают, да и никаких приготовлений к обеду Карандышева они делать не могут, так как (это выясняется в III акте) тетка Карандышева сама покупала продукты и наняла какого-то повара. Ивана же Карандышев приглашает «служить у стола» только в конце I акта. Стало быть, ни готовящаяся свадьба, ни карандышевский обед не могут быть событием ни для Гаврилы, ни для Ивана. Давайте все-таки еще раз попристальнее взглянем на предлагаемые обстоятельства и на отношение к ним Гаврилы и Ивана. Может быть, какое-нибудь из предлагаемых обстоятельств, кажущееся на первый взгляд не столь значительным, на самом деле и определяет поведение и Гаврилы, и Ивана. Прежде всего, кто такой Гаврило? Островский в перечне действующих лиц пишет: «Гаврило — клубный буфетчик и содержатель кофейной на бульваре». Почему Островский указывает на то, что Гаврило клубный буфетчик? Ведь в пьесе ни разу он не действует как клубный буфетчик. Вообще слово «клуб» произносится в пьесе всего один раз: Кнуров, недовольный обедом у Карандышева, говорит: «Я, господа, в клуб обедать поеду, я не ел ничего». Зритель, который не прочтет афишу или программку, никак не сможет догадаться, что, кроме того, что Гаврило владеет бульварной кофейной, он еще и служит в каком-то клубном буфете. Так для чего же Островский настаивает на том, что он, прежде всего, клубный буфетчик? Очевидно, Островскому было важно, чтобы актер, играющий Гаврилу, знал об этом предлагаемом обстоятельстве. Допустим, если сегодня кто-либо из авторов в перечне действующих лиц, рядом с именем эпизодического персонажа, пишет: «лифтерша, пенсионерка» или «чистильщик обуви, лицо кавказского типа», то в нашем сознании обязательно возникают какие-то типические черты подобных персонажей. Совершенно очевидно, что во времена Островского для актера, прочитавшего на своей роли «клубный буфетчик и содержатель кофейной на бульваре», эти слова наполнялись каким-то живым смыслом. Возникало, очевидно, что-то очень знакомое, часто встречающееся... Но сегодня для нас ни «клубный буфетчик», ни «владелец кофейной на бульваре» почти никаким смыслом не наполняются. Очевидно, мы должны понять, что означало быть клубным буфетчиком во времена Островского. Прежде всего, что такое был клуб? Какие были клубы в то время? В Москве был знаменитый «Английский клуб». Попасть в члены этого клуба было далеко не просто и дворянам. Членство этого клуба бывало часто предметом гордости. Многие тратили массу усилий, чтобы добиться этого. Английский клуб был одним из наиболее старых московских клубов. Позже, во времена, описываемые Островским, помимо дворянского клуба, появились и другие клубы: офицерские собрания, клубы для нижних чинов, приказчичьи и купеческие клубы... В 80-е годы прошлого века (время написания «Бесприданницы») новый класс России — молодая буржуазия (бывшее купечество) наступал «на пятки дворянам» во всех сферах жизни. Купеческие клубы в крупных городах не только ни в чем не уступали дворянским, но часто и превосходили их и в роскоши, и в той бурной жизни, которая проходила в стенах этих клубов. Клубы часто служили местом, где заключались миллионные сделки и тут же по этому поводу устраивались грандиозные пиршества и веселье. Конечно, на этих пирушках наживались в основном хозяева клуба, хозяева ресторана, но кое-что перепадало и буфетчикам... Очевидно, в подобном купеческом клубе долгие годы работает в буфете и Гаврило. Наконец, накопив деньги, он открыл свое маленькое дельце — кофейню на бульваре. Случайно ли он выбрал именно это место? Где обычно устраивались и устраиваются подобные заведения? Во-первых, в том месте, где бывает много людей, а во-вторых, только там, где у людей может возникнуть потребность посидеть за рюмочкой вина или чашечкой кофе (или чая), поговорить о делах или просто провести время... Очевидно, это место на бульваре, на берегу Волги, недалеко от пароходной пристани, привлекло Гаврилу, прежде всего, своими деловыми возможностями: люди, встречающие пароход, ожидающие парохода или просто приехавшие в город, могут зайти в кофейню, проезжающие мимо города во время стоянки парохода также могут здесь перекусить (ведь в те времена далеко не на всех пароходах были буфеты!). А сколько на пароходах уже в то время перевозилось грузов? Почему бы дельцам не обмывать свои сделки тут же у Волги, в кофейне у Гаврилы, не обязательно ехать для этого непременно в клуб. А захотят устроить пикничок с выездом на ту сторону Волги — опять же заведение Гаврилы все может исполнить в лучшем виде! Почему бы и гуляющей по бульвару публике не зайти в заведение Гаврилы? Ведь какая прекрасная публика расхаживает вечерами, а по воскресеньям и днем по бульвару! С чем может сравниться в эти часы приволжский бульвар, разве только с петербургским Невским проспектом?! «Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере, в Петербурге — для него он составляет все... Все, что вы не встретите на Невском проспекте (читай — «приволжском бульваре».— А. П.), все исполнено приличия: мужчины в длинных сюртуках, с заложенными в карманы руками; дамы в розовых, белых и бледно-голубых атласных рединготах и шляпках... Тысячи сортов шляпок, платьев, платков — пестрых, легких ослепят хоть кого. Кажется, как будто целое море мотыльков поднялось вдруг со стебелей и волнующейся блестящею тучею над черными жуками мужского пола. Здесь вы встретите такие талии, какие даже вам не снились никогда... Люди... большей частью... занимающиеся прогулками, чтением газет по кондитерским, словом, большею частью все порядочные люди. В это благословенное время... происходит главная выставка всех лучших произведений человека...»[45] Да, и в Бряхимове на приволжском бульваре (почти, как на Невском) гуляет по праздникам толпа «чистой публики»! Но, в отличие от Петербурга, где все, по мнению Гаврилы, открыто, свободно могут войти в кофейню или кондитерскую и выпить шампанского, здесь по воскресным дням почти никто не пьет. «По воскресным дням надо богу молиться, а не водку пить!» Поэтому простой люд «с тоски» напивается после обедни дома, а «чистая публика» заходит только... чтобы газетку почитать французскую... В воскресенье чопорно гуляют парочки по бряхимовскому бульвару и следят за нравственностью друг друга. Даже такие состоятельные и, казалось бы, независимые люди, как Вожеватов и Кнуров, и те вынуждены считаться с мнением общества — вынуждены пить шампанское из чайников — не дай бог, если кто узнает, что они «с утра пьют шампанское...». Пустует заведение Гаврилы по воскресеньям!.. Ах, как ненавидит Гаврило своих земляков за их темноту — «По старинке живем!..» И как он завидует тем, кто может уехать отсюда в Петербург или за границу — завидует он Кнурову: «...С кем ему разговаривать?.. Он и живет здесь не подолгу от этого самого, да и не жил бы, кабы не дела. А разговаривать он ездит в Москву, в Петербург, да за границу, там ему просторнее...» Потому и не любит Гаврило Кнурова, за глаза обзывает «идолом», что в любую минуту может Кнуров уехать отсюда туда, где есть «с кем разговаривать!» Особенно погано Гавриле в праздники — в воскресные дни, в час после поздней обедни, то есть в 12 часов дня. «По праздникам всегда так. По старинке живем: от поздней обедни все к пирогу да ко щам, а потом, после хлеба-соли семь часов отдых...» Только «чистая публика» гуляет по бульвару, а эта и вовсе по воскресеньям не пьет... По воскресеньям и пароходы-то почти не ходят, один только «Самолет» за весь день проплывает... 12 часов, то есть полдень воскресного дня, очевидно, всегда самое «мертвое» время для заведения Гаврилы. Очевидно, он чуть ли не заставляет себя в это время идти в свою кофейню. Посмотрите, как он ругает всех горожан за их воскресные обычаи. Сколько желчи, личной обиды в его словах!.. Слуга Иван — тот молод, тот еще надеется, что скоро кто-то придет к ним: «Вон и Кнуров показался, может быть, и Вожеватов зайдет»... Иван расставляет стулья, а Гаврило стоит неподвижно и только «ругает» всех и вся... Предлагаемые обстоятельства «опять полдень воскресного дня»,— пожалуй, самое главное, самое «ведущее предлагаемое обстоятельство» и для Гаврилы, и для Ивана. Вокруг этого события существует конфликт Гаврилы и с этим распроклятым городом Бряхимовом, и со слугой Иваном. «Опять полдень воскресного дня!» — является ли это событием и для Кнурова? Попробуем разобраться. Судя по всем дальнейшим поступкам, Кнуров очень хочет добиться близости Ларисы. Если воображение Кнурова еще до встречи с Вожеватовым действительно уже было целиком занято Ларисой, то, очевидно, он должен был знать, что в последние дни, примерно в это время, Карандышев, по выражению Вожеватова, «таскает Ларису на бульвар». А коли так, то, возможно, поэтому Кнуров в последние дни именно в это время прогуливается по бульвару, чтобы лишний раз увидеть Ларису? Но если бы дело обстояло именно таким образом, то Кнуров не мог бы не заметить то, что замечают давно другие: с каким победным видом шагает рядом с Ларисой Карандышев! «...Голову так высоко поднял, что того гляди наткнется на кого-нибудь... Кланяется — едва кивает...» У Кнурова, естественно, должен был бы возникнуть вопрос: почему в последнее время Огудаловых в их прогулках постоянно сопровождает именно Карандышев? А коли такой вопрос бы возник, то он тут же узнал бы о готовящейся свадьбе Ларисы с Карандышевым... По автору же, не только о свадьбе Ларисы, но и о прогулках Карандышева с Ларисой по бульвару Кнуров ничего не знал. Он впервые услышал обо всем от Вожеватова. Следовательно, если даже Лариса и занимает воображение Кнурова, то все-таки не она причина того, что в этот воскресный час он (по выражению Ивана) «бульвар-то меряет взад и вперед, точно по обещанию...». Проверим другую версию: Гаврило утверждает, что прогулки Кнурова вызваны необходимостью нагулять себе аппетит перед едой. Если он прав, то такая пунктуальная забота о своем здоровье должна быть определенной чертой характера Кнурова. Человек, внимательно следящий за своим аппетитом, постоянно, изо дня в день, в определенные часы гуляющий ради этого, вряд ли станет без серьезных поводов нарушать свой режим... Как же поступает Кнуров? Сначала, нарушая прогулку, он садится читать газету... Впрочем, он, может быть устал и решил немного передохнуть, а затем вновь приняться за свой «моцион». Но вот приходит Вожеватов, и Кнуров не только вступает с ним в длительную, причем поначалу совсем не обязательную болтовню «о том и сем», но и начинает вместе с Вожеватовым («с утра!») пить шампанское! Причем, его совершенно не беспокоит, что такие возлияния натощак (в его возрасте!) не «очень полезны» для здоровья... Где же тут забота о здоровье?.. Похоже, что Гаврило ошибается: не забота о здоровье, а что-то иное гонит каждое утро Кнурова к Волге... В перечислении действующих лиц Островский пишет так: «Мокий Парменыч Кнуров, из крупных дельцов последнего времени, пожилой человек с громадным состоянием». Первому исполнителю роли Кнурова на петербургской сцене Ф. А. Бурдину А. Н. Островский писал: «...Я более года думал, чтобы написать для тебя роль спокойную и типичную, т.е. живую ; я тебе вперед говорил о ней; в Москве эту роль исполняет Самарин, он горячо благодарил меня, что я даю ему возможность представить живой, современный тип »[46]. (Разрядка моя.— А. П. ) В чем же Островский видел типичную современность Кнурова? Что это были за «крупные дельцы последнего времени»? Восьмидесятые годы прошлого столетия — это было время бурного роста российской буржуазии. Потомки бывших купцов уже давно забыли про «смазные сапоги» и «бороды лопатой». Это были люди, как правило, получившие образование, владеющие языками, часто меценатствующие. И хотя у них была наследственная деловитость, но богатство свое они уже не сами создавали — в лучшем случае, они его приумножали... Они уже давно не занимаются мелкой торговлей, их капиталы вложены в заводы, мануфактуры, пароходные компании. Они члены различных акционерных обществ. У них свои банки... Короче — машина наращивания их капитала давно запущена и работает. Им остается только следить, чтобы она работала без сбоев, да и то не обязательно это делать самим: много есть различных управляющих, директоров и других служащих, которые несут и эти обязанности... Возможно, что в молодые годы у Кнурова еще была жажда накопления богатств, жажда расширения сферы своего влияния. Возможно, подобная деятельность приносила ему удовлетворение, но в пожилом возрасте человек (тем более, если он образован) иногда начинает задумываться о смысле жизни... Бывает, что человек, всю жизнь бывший далеким от какой-либо духовной жизни, далекий от волнений при встрече с красотой, с искусством,— этот человек с возрастом начинает постигать что-то такое, мимо чего он проходил почти всю свою жизнь... Например, владелец мануфактур Третьяков — тот картины начал скупать у русских художников; Мамонтов — частную оперу в Москве создает да и скульптурой увлекается, художникам меценатствует; молодой совсем Савва Морозов и тот радость в меценатстве находит... Но это все в Москве да в Петербурге, а в Бряхимове?! «...С кем ему тут разговаривать? Есть человека два-три в городе, с ними он и разговаривает, а больше не с кем; ну, он и молчит... Он и живет здесь не подолгу от этого самого. Да и не жил бы, кабы не дела. А разговаривать он ездит в Москву, в Петербург, да за границу, там ему просторнее...» Просторнее ли? Чем еще может удивить Кнурова Петербург или Париж, Цюрих или любой другой уголок мира? Красоты самых фешенебельных курортов, самые прекрасные театры, лучшие оперные певцы, злачные места и продажная любовь самых дорогих парижских кокоток, все увлечения и удовольствия перепробовал Кнуров уже давно... — для него «невозможного мало...» Все довольно однообразно вокруг, а уж в родимом-то Бряхимове такая тосчища — выть хочется!.. Есть, правда, один дом в этом городе — дом Огудаловых... Обнищавшие дворяне. Харита Игнатьевна крутится, еле сводит концы с концами, чтобы хоть как-то прилично содержать дочерей. Их надо «выдавать»... Старших «выдала», а вот младшую... Младшая дочь ее, Лариса, необычное создание, не такая, как все девушки ее возраста и ее круга: она напрочь лишена жеманства, абсолютно не чувствует никакого смущения перед миллионерами (хотя сама нищая!), всегда естественна со всеми. «...Хитрости нет, не в матушку... Вдруг ни с того, ни с сего и скажет, что не надо... |