Собрание юмористических рассказов. Антон Павлович Чехов
 Скачать 6.42 Mb.
|
ЗаблудшиеДачная местность, окутанная ночным мраком. На деревенской колокольне бьет час. Присяжные поверенные Козявкин и Лаев, оба в отменном настроении и слегка пошатываясь, выходят из лесу и направляются к дачам. – Ну, слава создателю, пришли… – говорит Козявкин, переводя дух. – В нашем положении пройти пехтурой пять верст от полустанка – подвиг. Страшно умаялся! И, как назло, ни одного извозчика… – Голубчик, Петя… не могу! Если через пять минут я не буду в постели, то умру, кажется… – В по‑сте‑ли? Ну, это шалишь, брат! Мы сначала поужинаем, выпьем красненького, а потом уж и в постель. Мы с Верочкой не дадим тебе спать… А хорошо, братец ты мой, быть женатым! Ты не понимаешь этого, черствая душа! Приду я сейчас к себе домой утомленный, замученный… меня встретит любящая жена, попоит чайком, даст поесть и, в благодарность за мой труд, за любовь, взглянет на меня своими черненькими глазенками так ласково и приветливо, что забуду я, братец ты мой, и усталость, и кражу со взломом, и судебную палату, и кассационный департамент… Хоррошо! – Но… у меня, кажется, ноги отломались… Я едва иду… Пить страшно хочется… – Ну, вот мы и дома. Приятели подходят к одной из дач и останавливаются перед крайним окном. – Дачка славная, – говорит Козявкин. – Вот завтра увидишь, какие здесь виды! Темно в окнах. Стало быть, Верочка уже легла, не захотела дожидаться. Лежит и, должно быть, мучится, что меня до сих пор нет… (пихает тростью окно, которое отворяется). Этакая ведь бесстрашная, ложится в постель и не запирает окон (снимает крылатку и бросает ее вместе с портфелем в окно). Жарко! Давай‑ка затянем серенаду, посмешим ее… (поет): «Месяц плывет по ночным небесам… Ветерочек чуть‑чуть дышит… ветерочек чуть колышет»… Пой, Алеша! Верочка, спеть тебе серенаду Шуберта? (поет): «Пе‑еснь моя‑я‑я… лети‑ит с мольбо‑о‑о‑ю»… (голос обрывается судорожным кашлем). Тьфу! Верочка, скажи‑ка Аксинье, чтобы она отперла нам калитку! (пауза). Верочка! Не ленись же, встань, милая! (становится на камень и глядит в окно). Верунчик, мумочка моя, веревьюнчик… ангелочек, жена моя бесподобная, встань и скажи Аксинье, чтобы она отперла нам калитку! Ведь не спишь же! Мамочка, ей‑богу, мы так утомлены и обессилены, что нам вовсе не до шуток. Ведь мы пешком от станции шли! Да ты слышишь или нет? А, черт возьми! (делает попытку влезть в окно и срывается). Может быть, гостю неприятны эти шутки! Ты, я вижу, Вера, такая же институтка, как была, все бы тебе шалить… – А может быть, Вера Степановна спит! – говорит Лаев. – Не спит! Ей, вероятно, хочется, чтобы я поднял шум и взбудоражил всех соседей! Я уже начинаю сердиться, Вера! А, черт возьми! Подсади меня, Алеша, я влезу! Девчонка ты, школьница и больше ничего!.. Подсади! Лаев с пыхтеньем подсаживает Козявкина. Тот влезает в окно и исчезает во мраке комнаты. – Верка! – слышит через минуту Лаев. – Где ты? Черррт… Тьфу, во что‑то руку выпачкал! Тьфу! Слышится шорох, хлопанье крыльев и отчаянный крик курицы. – Вот те на! – слышит Лаев. – Вера, откуда у нас куры? Черт возьми, да тут их пропасть! Плетушка с индейкой… Клюется, п‑подлая! Из окна с шумом вылетают две курицы и, крича во все горло, мчатся по улице. – Алеша, да мы не туда попали! – говорит Козявкин плачущим голосом. – Тут куры какие‑то… Я, должно быть, обознался… Да ну вас к черту, разлетались тут, анафемы! – Так ты выходи поскорей! Понимаешь? Умираю от жажды! – Сейчас… Найду вот крылатку и портфель… – Ты спичку зажги! – Спички в крылатке… Угораздило же меня сюда забраться! Все дачи одинаковые, сам черт не различит их в потемках. Ой, индейка в щеку клюнула! П‑подлая… – Выходи поскорее, а то подумают, что мы кур воруем! – Сейчас… Крылатки никак не найду. Тряпья здесь валяется много, и не разберешь, где тут крылатка. Брось‑ка мне спички! – У меня нет спичек! – Положение, нечего сказать! Как же быть‑то? Без крылатки и портфеля никак нельзя. Надо отыскать их. – Не понимаю, как это можно не узнать своей собственной дачи, – возмущается Лаев. – Пьяная рожа… Если б я знал, что будет такая история, ни за что бы не поехал с тобой. Теперь бы я был дома, спал безмятежно, а тут изволь вот мучиться… Страшно утомлен, пить хочется… голова кружится! – Сейчас, сейчас… не умрешь… Через голову Лаева с криком пролетает большой петух. Лаев глубоко вздыхает и, безнадежно махнув рукой, садится на камень. Душа у него горит от жажды, глаза слипаются, голову клонит вниз… Проходит минут пять, десять, наконец, двадцать, а Козявкин все еще возится с курами. – Петр, скоро ли ты? – Сейчас. Нашел было портфель, да опять потерял. Лаев подпирает голову кулаками и закрывает глаза. Куриный крик становится все громче. Обитательницы пустой дачи вылетают из окна и, кажется ему, как совы кружатся во тьме над его головой. От их крика в ушах его стоит звон, душой овладевает ужас. «Сскотина!.. – думает он. – Пригласил в гости, обещал угостить вином да простоквашей, а вместо того заставил пройтись от станции пешком и этих кур слушать…» Возмущаясь, Лаев сует подбородок в воротник, кладет голову на свой портфель и мало‑помалу успокаивается. Утомление берет свое, и он начинает засыпать. – Нашел портфель! – слышит он торжествующий крик Козявкина. – Найду сейчас крылатку и – баста, идем! Но вот сквозь сон слышит он собачий лай. Лает сначала одна собака, потом другая, третья… и собачий лай, мешаясь с куриным кудахтаньем, дает какую‑то дикую музыку. Кто‑то подходит к Лаеву и спрашивает о чем‑то. Засим слышит он, что через его голову лезут в окно, стучат, кричат… Женщина в красном фартуке стоит около него с фонарем в руке и о чем‑то спрашивает. – Вы не имеете права говорить это! – слышит он голос Козявкина. – Я присяжный поверенный, кандидат прав Козявкин. Вот вам моя визитная карточка! – На что мне ваша карточка! – говорит кто‑то хриплым басом. – Вы у меня всех кур поразгоняли, вы подавили яйца! Поглядите, что вы наделали! Не сегодня‑завтра индюшата должны были вылупиться, а вы подавили. На что же, сударь, сдалась мне ваша карточка? – Вы не смеете меня удерживать! Да‑с! Я не позволю! «Пить хочется»… – думает Лаев, стараясь открыть глаза и чувствуя, как через его голову кто‑то лезет из окна. – Я – Козявкин! Тут моя дача, меня тут все знают! – Никакого Козявкина мы не знаем! – Что ты мне рассказываешь? Позвать старосту! Он меня знает! – Не горячитесь, сейчас урядник приедет… Всех дачников тутошних мы знаем, а вас отродясь не видели. – Я уж пятый год в Гнилых Выселках на даче живу! – Эва! Нешто это Выселки? Здесь Хилово, а Гнилые Выселки правее будут, за спичечной фабрикой. Версты за четыре отсюда. – Черт меня возьми! Это, значит, я не той дорогой пошел! Человеческие и птичьи крики мешаются с собачьим лаем, и из смеси звукового хаоса выделяется голос Козявкина: – Вы не смеете! Я заплачу! Вы узнаете, с кем имеете дело! Наконец, голоса мало‑помалу стихают. Лаев чувствует, что его треплют за плечо. |