трудно плавать. Аркадий Натанович Стругацкий, Борис Натанович Стругацкий Трудно быть богом
 Скачать 1.36 Mb.
|
|
февраль 1970 – ноябрь 197 Ленинград – Комарово ЗА МИЛЛИАРД ЛЕТ ДО КОНЦА СВЕТАРукопись, обнаруженная при странных обстоятельствахГлава первая1. «…Белый июльский зной, небывалый за последние два столетия, затопил город. Ходили марева над раскаленными крышами, все окна в городе были распахнуты настежь, в жидкой тени изнемогающих деревьев потели и плавились старухи на скамеечках у подъездов. Солнце перевалило через меридиан и впилось в многострадальные книжные корешки, ударило в стекла полок, в полированные дверцы шкафа, и горячие злобные зайчики задрожали на обоях. Надвигалась пополуденная маета – недалекий теперь уже час, когда остервенелое солнце, мертво зависнув над точечным двенадцатиэтажником напротив, простреливает всю квартиру навылет. Малянов закрыл окно – обе рамы – и наглухо задернул тяжелую желтую штору. Потом, подсмыкнув трусы, прошлепал босыми ногами на кухню и отворил балконную дверь. Было начало третьего. На кухонном столике среди хлебных крошек красовался натюрморт из сковородки с засохшими остатками яичницы, недопитого стакана чая и обкусанной горбушки со следами оплавившегося масла. – Никто не помыл и ничто не помыто, – сказал Малянов вслух. Мойка была переполнена немытой посудой. Не мыто было давно. Скрипнув половицей, появился откуда‑то одуревший от жары Калям, глянул на Малянова зелеными глазами, беззвучно разинул и снова закрыл рот. Затем, подергивая хвостом, проследовал под плиту к своей тарелке. Ничего на этой тарелке не было, кроме сохлых рыбьих костей. – Жрать хочешь… – сказал Малянов с неудовольствием. Калям сейчас же откликнулся в том смысле, что да, неплохо бы наконец. – Утром же тебе давали, – сказал Малянов, опускаясь на корточки перед холодильником. – Или нет, не давали… Это я тебе вчера утром давал… Он вытащил Калямову кастрюлю и заглянул в нее – были там какие‑то волокна, немного желе и прилипший к стенке рыбий плавник. А в холодильнике, можно сказать, и того не было. Стояла пустая коробочка из‑под плавленого сыра «Янтарь», страшненькая бутылка с остатками кефира и винная бутылка с холодным чаем для питья. В отделении для овощей среди луковой шелухи доживал свой век сморщенный полукочанчик капусты с кулак величиной да угасала в пренебрежении одинокая проросшая картофелина. Малянов заглянул в морозильник – там в сугробах инея устроился на зимовку крошечный кусочек сала на блюдце. И все. Калям мурлыкал и терся усами о голое колено. Малянов захлопнул холодильник и поднялся. – Ничего, ничего, – сказал он Каляму. – Все равно сейчас везде обеденный перерыв. Можно было бы, конечно, пойти на Московский, где перерыв с часу до двух, но там всегда очереди, и тащиться туда далеко по жаре… Это надо же – какой паршивый интеграл оказался! Ну, ладно… Пусть это будет константа… от омеги не зависит. Ясно ведь, что не зависит. Из самых общих соображений следует, что не должен зависеть. Малянов представил себе этот шар и как интегрирование идет по всей поверхности. Откуда‑то вдруг выплыла формула Жуковского. Ни с того ни с сего. Малянов ее выгнал, но она снова появилась. Конформные отображения попробовать, подумал он. Опять задребезжал телефон, и тут выяснилось, что Малянов, оказывается, уже снова был в комнате. Он чертыхнулся, упал боком на тахту и дотянулся до трубки. – Да! – Витя? – спросил энергичный женский голос. – Какой вам телефон нужен? – Это «Интурист»? – Нет, это квартира… Малянов бросил трубку и некоторое время полежал неподвижно, ощущая, как голый бок, прижатый к ворсу, неприятно подмокает по́том. Желтая штора светилась, и комната была наполнена тяжелым желтым светом. Воздух был как кисель. В Бобкину комнату надо перебираться, вот что. Баня ведь. Он поглядел на свой стол, заваленный бумагами и книгами. Одного Смирнова Владимира Ивановича шесть томов… И вон еще сколько бумаги на полу разбросано. Страшно подумать – перебираться. Постой, у меня же какое‑то просветление было… Ч‑черт… С этим твоим «Интуристом», дура безрукая… Значит, я был на кухне, затем меня принесло сюда… А! Конформные отображения! Дурацкая идея. Вообще‑то надо посмотреть… Он кряхтя поднялся с тахты, и телефон сейчас же зазвонил снова. – Идиот, – сказал он аппарату и взял трубку. – Да! – Это база? Кто говорит? Это база? Малянов положил трубку и набрал номер ремонтной. – Ремонтная? Я говорю с телефона 93–98–07… Слушайте, я вам вчера уже звонил один раз. Невозможно же работать, все время попадают сюда… – Какой у вас номер? – прервал его злобный женский голос. – 93–98–07… Мне все время звонят то в «Интурист», то в гараж, то… – Положите трубку. Проверим. – Пожалуйста… – просительно сказал Малянов уже в короткие гудки. Потом он прошлепал к столу, уселся и взял ручку. Та‑ак… Где же я все‑таки видел этот интеграл? Стройный ведь такой интеграшка, во все стороны симметричный… Где я его видел? И даже не константа, а просто‑напросто ноль! Ну, хорошо. Оставим его в тылу. Не люблю я ничего оставлять в тылу, неприятно это, как дырявый зуб… Он принялся перебирать листки вчерашних расчетов, и у него вдруг сладко замлело сердце. Все‑таки здорово, ей‑богу… Ай да Малянов! Ай да молодец! Наконец‑то, кажется, что‑то у тебя получилось. Причем это, брат, настоящее. Это, брат, тебе не «фигура цапф большого пассажного инструмента», этого, брат, до тебя никто не делал! Тьфу‑тьфу, только бы не сглазить… Интеграл этот… Да пусть он треснет, интеграл этот, – дальше поехали, дальше! Раздался звонок. В дверь. Калям спрыгнул с тахты и, задрав хвост, поскакал в прихожую. Малянов аккуратно положил ручку. – С цепи сорвались, честное слово, – произнес он. В прихожей Калям описывал нетерпеливые круги и орал, путаясь под ногами. – Ка‑ал‑лям! – сказал Малянов сдавленно‑угрожающим голосом. – Да Калям, пошел вон! Он открыл дверь. За дверью оказался плюгавый мужчина в кургузом пиджачке неопределенного цвета, небритый и потный. Слегка откинувшись всем корпусом назад, он держал перед собою большую картонную коробку. Бурча нечленораздельное, он двинулся прямо на Малянова. – Вы… э… – промямлил Малянов, отступая. Плюгавый был уже в прихожей – глянул направо в комнату и решительно повернул налево в кухню, оставляя за собой на линолеуме белые пыльные следы. – Позвольте… э… – бормотал Малянов, наступая ему на пятки. Мужчина уже поставил коробку на табурет и вытащил из нагрудного кармана пачку каких‑то квитанций. – Вы из ЖЭКа, что ли? – Малянову почему‑то пришло в голову, что это водопроводчик наконец явился – чинить кран в ванной. – Из гастронома, – сипло сказал мужчина и протянул две квитанции, сколотые булавкой. – Распишитесь вот здесь… – А что это? – спросил Малянов и тут же увидел, что это бланки стола заказов. Коньяк – две бутылки, водка… – Подождите, – сказал он. – По‑моему, мы ничего… Он увидел сумму. Он ужаснулся. Таких денег в квартире не было. Да и вообще с какой стати? Охваченное паникой воображение мигом выстроило перед ним удручающую последовательность всевозможных сложностей, вроде необходимости оправдываться, отпираться, возмущаться, призывать к здравому смыслу… звонить, наверное, куда‑нибудь придется, может быть, даже ехать… Но тут на углу квитанции он обнаружил фиолетовый штамп «Оплачено» и сразу же – имя заказчика: Малянова И.Е. Ирка!.. Ни черта понять невозможно. – Вот тут расписывайтесь, вот тут… – бурчал плюгавый, тыча траурным ногтем. – Вот где птичка стоит… Малянов принял от него огрызок карандаша и расписался. – Спасибо… – сказал он, возвращая карандаш. – Большое спасибо… – обалдело повторял он, протискиваясь рядом с плюгавым через узкую прихожую. Дать ему надо бы что‑нибудь, да мелочи нет… – Огромное вам спасибо, до свидания!.. – крикнул он в спину кургузому пиджачку, ожесточенно отпихивая ногой Каляма, который рвался полизать цементный пол на лестничной площадке. Потом Малянов закрыл дверь и некоторое время постоял в сумраке. В голове было как‑то все неясно. – Странно… – сказал он вслух и вернулся на кухню. Калям уже отирался возле коробки. Малянов поднял крышку и увидел горлышки бутылок, пакеты, свертки, банки консервов. На столе лежала копия квитанции. Так. Копирка, как водится, подгуляла, но почерк разборчивый. Улица Героев… гм… Вроде все правильно. Заказчик: Малянова И.Е. Ничего себе – привет! Он посмотрел на сумму. Уму непостижимо! Он перевернул квитанцию. На обратной стороне ничего интересного не было. Был там расплющенный и присохший комар. Что это Ирка – ошалела совсем, что ли? У нас долгов пятьсот рублей… Подожди… Может быть, она что‑нибудь говорила перед отъездом? Он стал вспоминать день отъезда, распахнутые чемоданы, кучи одежды, разбросанные повсюду, полуодетая Ирка орудует утюгом… Не забывай Каляма кормить, травку ему приноси… знаешь, такую острую… за квартиру не забудь заплатить… если шеф позвонит, дай ему мой адрес. Вроде бы все. Что‑то она еще говорила, но тут Бобка прибежал со своим пулеметом… Да! Белье надо в стирку отнести… Ни фига не понимаю. Малянов опасливо потянул из ящика бутылку. Коньяк. Рублей пятнадцать, ей‑богу! Да что же это такое – день рождения у меня сегодня, что ли? Ирка уехала когда? Четверг, среда, вторник… Он принялся загибать пальцы. Сегодня десятый день, как она уехала. Значит, заказала заранее. Деньги опять у кого‑нибудь заняла и заказала. Сюрприз. Долгов, понимаете, пятьсот рублей, а она – сюрприз!.. Ясно было только одно: в магазин можно не ходить. Все остальное представлялось как бы в тумане. День рождения? Нет. Годовщина свадьбы? Вроде бы тоже нет. Точно – нет. День рождения Барбоса? Зимой… Он пересчитал горлышки. Десять штук, как одна копейка. На кого же это она рассчитывала? Мне столько и за год не выпить. Вечеровский тоже почти не пьет, а Вальку Вайнгартена она не любит… Может быть, у них в отделе какой‑нибудь банкет должен быть? Только чего ради за десять дней все заказывать? Да и не может быть у них никакого банкета, все они сейчас разъехались… Калям ужасно заорал. Что‑то он там учуял, в этой коробке…» 2. «…лосося в собственном поту и ломоть ветчины с лежалой горбушкой. Потом он принялся мыть посуду. Было совершенно ясно, что при таком великолепии в холодильнике грязь на кухне выглядит особенно неуместно. За это время телефон звонил дважды, но Малянов только челюсть выпячивал. Не пойду и всё. Провались они все со своими гаражами и базами. Сковородку тоже придется помыть, это неизбежно. Сковородка теперь понадобится для более высоких целей, нежели какая‑то там яичница… Тут ведь все дело в чем? Если интеграл на самом деле ноль, то в правой части остается только первая и вторая производные… Физический смысл я здесь не совсем понимаю, но все равно – здорово получаются эти пузыри. А что? Так и назову: пузыри. Нет, наверное, лучше „полости“. Полости Малянова. „М‑полости“. Гм… Он расставил по полкам мытую посуду и заглянул в Калямову кастрюлю. Горячо еще слишком, пар идет. Бедный Калямушка. Придется ему потерпеть. Придется Калямушке еще немного пострадать, пока остынет… Он вытирал руки, когда его вдруг снова осенило, совсем как вчера, и так же, как вчера, он сначала не поверил. – Подожди‑ка, подожди… – лихорадочно бормотал он, а ноги уже несли его по коридорчику, по прохладному, липнущему к пяткам линолеуму в густой желтый жар, к столу, к авторучке… Черт, где она? Чернила кончились. Карандаш здесь где‑то валялся… И в то же время вторым, а вернее – первым, основным планом: функция Гартвига… и всей правой части как не бывало… Полости получаются осесимметричные… А интегральчик‑то не ноль! То есть он до такой степени не ноль, мой интегральчик, что величина вовсе существенно положительная… Но картинка, ах какая картинка получается! Как это я сразу не допер? Ничего, Малянов, ничего, браток, не один ты не допер. Академик вон тоже не допер… В желтом, слегка искривленном пространстве медленно поворачивались гигантскими пузырями осесимметричные полости, материя обтекала их, пыталась проникнуть внутрь, но не могла, на границе материя сжималась до неимоверных плотностей, и пузыри начинали светиться. Бог знает, что там начиналось… Ничего, и это выясним… С волокнистой структурой разберемся – раз. С дугами Рагозинского – два! А потом планетарные туманности. Вы, голубчики мои, что себе думали? Что это расширяющиеся сброшенные оболочки? Вот вам – оболочки! В точности наоборот! Снова задребезжал проклятый телефон. Малянов зарычал от ненависти, не переставая писать. Выключить его, к чертям, сейчас же. Там есть такой рычажок… Он бросился на тахту и сорвал трубку. – Да! – Митька? – Да… Это кто? – Не узнаешь, собака? – Это был Вайнгартен. – А, Валька… Чего тебе? Вайнгартен помедлил. – Ты почему к телефону не подходишь? – спросил он. – Работаю, – сказал Малянов злобно. Он был очень неприветлив. Хотелось вернуться к столу и досмотреть картинку с пузырями. – Работаешь… – Вайнгартен засопел. – Нетленку, значит, лепишь… – Ты что, зайти хотел? – Зайти? Да нет, не то чтобы зайти… Малянов окончательно разозлился. – Так чего тебе надо? – С‑с‑слушай, отец… А чем ты сейчас занимаешься? – Работаю! Сказано тебе! – Да нет… Я хотел спросить: над чем ты работаешь? Малянов обалдел. Он знал Вальку Вайнгартена двадцать пять лет, и сроду Вайнгартен никакой маляновской работой не интересовался, сроду Вайнгартена интересовал только сам Вайнгартен лично, а также еще два таинственных предмета его интересовали: двугривенный 1934 года и так называемый «консульский полтинник», который, собственно, и полтинником‑то не был, а был какой‑то там особенной почтовой маркой… Делать гаду нечего, решил Малянов. Трепло… Или ему крыша понадобилась, что он так мнется? И тут он вспомнил Аверченко. – Над чем я работаю? – переспросил он со злорадством. – Изволь, могу рассказать во всех подробностях. Тебе как биологу это будет страшно интересно. Вчера утром я наконец слез с мертвой точки. Оказывается, при самых общих предположениях относительно потенциальной функции мои уравнения движения имеют еще один интеграл – кроме интеграла энергии и интегралов моментов. Получается что‑то вроде обобщения ограниченной задачи трех тел. Если уравнения движения записать в векторной форме и применить преобразования Гартвига, то интегрирование по всему объему проводится до конца, и вся математика сводится к интегро‑дифференциальным уравнениям типа Колмогорова – Феллера… К его огромному изумлению, Вайнгартен не перебивал. На секунду Малянову даже показалось, что их разъединили. – Ты меня слушаешь? – спросил он. – Да‑да, слушаю очень внимательно. – Может быть, ты даже меня понимаешь? – Секу помаленьку, – бодро сказал Вайнгартен, и тут Малянов в первый раз подумал, какой у него странный голос. Он даже испугался. – Валька, случилось что‑нибудь? – Где? – спросил Вайнгартен, помедлив опять. – Где… У тебя, естественно! Я же слышу, что ты какой‑то… Тебе что, разговаривать неудобно? – Да нет, отец. Все это чепуха. Ладно. Жара замучила. Про двух петухов знаешь анекдот? – Нет. Ну? Вайнгартен рассказал анекдот про двух петухов – очень глупый, но довольно смешной. Какой‑то совсем не вайнгартеновский анекдот. Малянов, конечно, слушал и, когда пришло на то время, захихикал, но неясное ощущение, что у Вайнгартена не все ладно, от этого анекдота у него только усилилось. Опять, наверное, со Светкой поцапался, подумал он неуверенно. Опять ему эпителий попортили. И тут Вайнгартен спросил: – Слушай, Митька… Снеговой – такая фамилия тебе ничего не говорит? – Снеговой? Арнольд Палыч? Ну, сосед у меня есть, напротив живет, через площадку… А что? Вайнгартен некоторое время молчал. Даже сопеть перестал. Слышно было в трубке только негромкое бряканье, – наверное, подбрасывал он в горсти свои коллекционные двугривенные. Потом он сказал: – А чем он занимается, твой Снеговой? – Физик, по‑моему. В каком‑то ящике работает. Шибко секретный. А ты откуда его знаешь? – Да я его не знаю, – с непонятной досадой сказал Вайнгартен, и тут раздался звонок в дверь. – Нет, явно сорвались с цепи! – сказал Малянов. – Подожди, Валька. В дверь наяривают… Вайнгартен что‑то сказал или даже, кажется, крикнул, но Малянов уже бросил трубку на тахту и выскочил в прихожую. Калям, конечно, опять запутался у него в ногах, и он чуть не грохнулся. Открывши дверь, он сейчас же отступил на шаг. На пороге стояла молодая женщина в белом мини‑сарафане, очень загорелая, с выгоревшими на солнце короткими волосами. Красивая. Незнакомая. (Малянов сразу ощутил, что он в одних трусах и брюхо у него потное.) У ног ее стоял чемодан, через левую руку был перекинут пыльник. – Дмитрий Алексеевич? – спросила она стесненно. – Д‑да… – проговорил Малянов. «Родственница? Троюродная Зина из Омска?» – Вы меня простите, Дмитрий Алексеевич… Наверное, я некстати… Вот. Она протянула конверт. Малянов молча взял этот конверт и вытащил из него листок бумаги. Страшные чувства против всех родственников на свете, и особенно против этой троюродной Зины – или… Зои? – угрюмо клокотали у него в душе… Впрочем, это оказалась не троюродная Зина. Ирка крупными буквами, явно второпях, писала вкривь и вкось: «Димкин! Это Лидка Пономарева, моя любимая школьная подруга. Я тебе про нее расск. Прими ее хорошенько, она ненадолг. Не хами. У нас все хор. Она расск. Целую, И.». Малянов издал протяжный, неслышный миру вопль, закрыл и снова открыл глаза. Однако губы его уже автоматически складывались в приветливую улыбку. – Очень приятно… – заявил он дружески развязным тоном. – Заходите, Лида, прошу… Извините меня за мой вид. Жара! Все‑таки, видно, не все было в порядке с его радушием, потому что на лице красивой Лиды вдруг появилось выражение растерянности и она почему‑то оглянулась на пустую, залитую солнцем лестничную площадку, словно вдруг усомнилась, туда ли она попала. – Позвольте, я вам чемодан… – поспешно сказал Малянов. – Заходите, заходите, не стесняйтесь… Пыльник вешайте сюда… Здесь у нас большая комната, я там работаю, а здесь – Бобкина… Она и будет ваша… Вы, наверное, душ захотите принять? Тут с тахты донеслось до него гнусавое кваканье. – Пардон! – воскликнул он. – Вы располагайтесь, располагайтесь, я сейчас… Он схватил трубку и услышал, как Вайнгартен монотонно, не своим каким‑то голосом повторяет: – Митька… Митька… Отвечай, Митька… – Алё! – сказал Малянов. – Валька, слушай… – Митька! – заорал Вайнгартен. – Это ты? Малянов даже испугался. – Чего ты орешь? Тут ко мне приехали, извини… Я тебе потом позвоню. – Кто? Кто приехал? – страшным голосом спросил Вайнгартен. Малянов ощутил какой‑то холодок по всему телу. С ума сошел Валька. Ну и денек… – Валька, – сказал он очень спокойно. – Что с тобой сегодня? Ну, женщина одна приехала… Иркина подруга… – С‑сукин сын! – сказал вдруг Вайнгартен и повесил трубку…» |