трудно плавать. Аркадий Натанович Стругацкий, Борис Натанович Стругацкий Трудно быть богом
 Скачать 1.36 Mb.
|
Глава четвертая7. «Он помыл и поставил на место рюмки, убрал черепки в Бобкиной комнате и дал Каляму рыбы. Потом взял высокий стакан, из которого Бобка пьет молоко, вбил туда три сырых яйца, накрошил хлеба, обильно засыпал солью и перцем и перемешал. Есть ему не хотелось, он действовал механически. И он съел эту тюрю, стоя перед балконным окном и глядя на залитый солнцем пустой двор. Даже деревья не удосужились посадить. Хоть одно. Мысли его текли вялой струйкой, да и не мысли это были, собственно, – так, обрывки какие‑то. Может быть, это такие новые методы следствия, думал он. Научно‑техническая революция и вообще. Непринужденность и психическая атака… Но насчет коньяка – как‑то совсем уж непонятно. Игорь Петрович Зыков… или Зыкин? Ну, это он мне сам так представился, а вот что у него было в документе? Мазурики! – подумал он вдруг. Спектакль со мной разыграли ради полбутылки коньяка… Нет, Снеговой умер, это ясно. Снегового я больше не увижу. Хороший был человек, только какой‑то нелепый. Какой‑то он всегда был неустроенный… особенно вчера. И ведь кому‑то он звонил… звонил он кому‑то, что‑то хотел сказать еще, объяснить… предупредить о чем‑то. Малянова передернуло. Он поставил в мойку грязный стакан – эмбрион будущей кучи грязной посуды. Здорово Лидочка кухню убрала, все так и сверкает… А он меня предупреждал насчет Лидочки. Действительно, с этой Лидочкой как‑то непонятно… Малянов вдруг бросился в прихожую, поискал под вешалкой и нашел записку от Ирки. Нет, ерунда. Все правильно. И почерк явно Иркин, и манера ее… И вообще, вы подумайте, ну на кой ляд убийце мыть посуду?..» 8. «…у Вальки был занят. Малянов положил трубку и растянулся на тахте, уткнувшись носом в жесткий ворс. У Вальки ведь там тоже что‑то не в порядке. Истерика какая‑то. Вообще‑то с ним такое случается. Либо со Светкой поругался, либо с тещей… Что это он у меня спрашивал, странное что‑то… Эх, Валька, мне бы твои заботы! Нет, пускай приезжает. Он в истерике, я в истерике, – глядишь, вдвоем что‑нибудь и придумаем… Малянов снова набрал номер, и снова оказалось занято. Ч‑черт, как время бездарно проходит! Сейчас бы самое работать и работать, а тут вся эта пакость. И вдруг кто‑то кашлянул в прихожей у него за спиной. Малянова как ветром снесло с тахты. И зря, конечно. Никого там, в прихожей, не было. И в ванной тоже. И в сортире. Он проверил замок, вернулся на тахту и тут обнаружил, что колени у него дрожат. Ч‑черт, нервы сдали. А этот тип еще убеждал меня, что похож на человека‑невидимку. На глисту ты похож очкастую, а не на человека‑невидимку! Гад. Он еще раз набрал телефон Вальки, бросил трубку и стал решительно натягивать носки. От Вечеровского позвоню. Сам виноват, что все время треплется… Он натянул чистую рубашку, проверил в кармане ключи, запер за собой дверь и побежал вверх по лестнице. На шестом этаже в нише у мусоропровода миловалась парочка. Парень был в черных очках, но Малянов этого сопляка знал – кандидат в рядовые необученные из семнадцатой квартиры, второй год никуда поступить не может и не хочет… Больше до самого восьмого этажа он никого не встретил. Но все время тлело в нем предчувствие, что вот‑вот наткнется на кого‑то. Цапнут его за локоть и скажут негромко: «Одну минуточку, гражданин…» Слава богу, Фил был дома. И как всегда, у него был такой вид, словно он собирается в консульство Нидерландов на прием в честь прибытия ее величества и через пять минут за ним должна заехать машина. Был на нем какой‑то невероятной красоты кремовый костюм, невообразимые мокасины и галстук. Этот галстук Малянова всегда особенно угнетал. Не мог он представить себе, как это можно работать дома в галстуке. – Работаешь? – спросил Малянов. – Как всегда. – Ну, я ненадолго. – Конечно, – сказал Вечеровский. – Кофе? – Подожди, – сказал Малянов. – А впрочем, давай. Они отправились на кухню. Малянов сел на свой стул, а Вечеровский принялся колдовать с кофейным оборудованием. – Я сделаю по‑венски, – сказал он не оборачиваясь. – Валяй, – отозвался Малянов. – Сливки есть? Вечеровский не ответил. Малянов смотрел, как под тонкой кремовой тканью энергично работают его торчащие лопатки. – У тебя следователь был? – спросил он. Лопатки на мгновение застыли, затем над сутулым плечом медленно возникло, поворачиваясь, длинное веснушчатое лицо с вислым носом и рыжими бровями, высоко задранными над верхним краем могучей роговой оправы очков. – Прости… Как ты сказал? – Я сказал: следователь у тебя был сегодня или нет? – Почему именно следователь? – осведомился Вечеровский. – Потому что Снеговой застрелился, – сказал Малянов. – Ко мне уже приходили. – Кто такой Снеговой? – Ну, этот дядька, который напротив меня живет. Ракетчик. – А… Вечеровский отвернулся и снова задвигал лопатками. – А ты разве его не знал? – спросил Малянов. – По‑моему, я вас знакомил. – Нет, – сказал Вечеровский. – Насколько я помню – нет. По всей кухне прекрасно запахло кофе. Малянов уселся поудобнее. Рассказать или не стоит? В этой сверкающей ароматной кухне, где было так прохладно, несмотря на ослепительное солнце, где все всегда стояло на своих местах и все было самого высшего качества – на мировом уровне или несколько выше, – здесь все события прошедших суток казались особенно нелепыми, дикими, неправдоподобными… нечистоплотными какими‑то. – Ты анекдот о двух петухах знаешь? – спросил Малянов. – О двух петухах? Я знаю анекдот о трех петухах. Совершенно бездарный. От сохи. – Да нет. О двух! – сказал Малянов. – Не знаешь? И он рассказал анекдот о двух петухах. Вечеровский не отреагировал никак. Можно было подумать, что ему не анекдот рассказали, а предложили серьезную задачу, – такой у него был вид, сосредоточенный и задумчивый, когда он ставил перед Маляновым чашечку кофе, полную сливочницу и розетку с вареньем. Потом он налил чашечку себе, сел напротив, держа ее на весу, обмакнул в нее губы и проговорил наконец: – Превосходно. Это я не о твоем анекдоте. Это я о кофе. – Догадываюсь, – уныло сказал Малянов. Некоторое время они молча наслаждались кофе по‑венски. Потом Вечеровский сказал: – Вчера я немного подумал над твоей задачей… Ты не пробовал применить функции Гартвига? – Знаю, знаю, – сказал Малянов. – Сам допер. – Получилось? Малянов отодвинул от себя пустую чашку. – Слушай, Фил, – сказал он. – Какие тут, к чертовой матери, функции Гартвига? У меня голова винтом, а ты…» 9. «…помолчал минуту, поглаживая двумя пальцами гладко выбритую скулу, а затем продекламировал: – Глянуть смерти в лицо сами мы не могли, нам глаза завязали и к ней привели… – И добавил: – Бедняга. Непонятно было, кого он имеет в виду. – Нет, я все могу понять, – сказал Малянов. – Но вот этот следователь… – Ты хочешь еще кофе? – перебил его Вечеровский. Малянов помотал головой, и Вечеровский поднялся. – Тогда пойдем ко мне, – сказал он. Они перешли в кабинет. Вечеровский сел за стол – совершенно пустой, с одиноким листком бумаги посередине, – вынул из ящика механический бювар, щелкнул какой‑то кнопкой, пошарил глазами по строчкам и набрал на телефоне номер. – Старшего следователя Зыкина, – произнес он вялым начальственным голосом. – Я и говорю – Зыкова Игоря Петровича… На операции? Благодарю вас – Он положил трубку. – Старший следователь Зыков на операции, – сообщил он Малянову. – Коньяк он мой пьет с девками, а не на операции… – проворчал Малянов. Вечеровский покусал губу. – Это уже неважно. Важно, что он существует. – Конечно, существует! – сказал Малянов. – Он мне свое удостоверение показывал… Или ты думал, что это были жулики? – Вряд ли… – Вот и я тоже подумал. Из‑за бутылки коньяка разводить такую историю… да еще рядом с опечатанной квартирой… Вечеровский кивнул. – А ты говоришь – функции Гартвига! – сказал Малянов укоризненно. – Какая тут может быть работа! Тут того и гляди загремишь в лагерь… Вечеровский пристально смотрел на него рыжими глазами. – Дима, – проговорил он, – а тебя не удивило, что Снеговой заинтересовался твоей работой? – Еще бы! Сроду мы с ним о работе никогда не говорили…. – А что ты ему рассказал? – Н‑ну… в общих чертах… Он, собственно, и не настаивал на подробностях. – И что он сказал? – Ничего не сказал. По‑моему, он был разочарован. «Где имение, а где вода», – так он выразился. – Прости? – «Где имение, а где вода»… – А что, собственно, это значит? – Это из классики откуда‑то… В том смысле, что в огороде бузина, а в Киеве дядька… – Ага… – Вечеровский задумчиво поморгал коровьими ресницами, потом взял с подоконника идеально чистую пепельницу, вынул из стола трубку с кисетом и принялся ее набивать. – Ага… «Где имение, а где вода»… Это хорошо. Надо будет запомнить. Малянов нетерпеливо ждал. Он очень верил в него. У Вечеровского был совершенно нечеловеческий мозг. Малянов не знал другого человека, который из совокупности данных фактов был бы способен делать столь неожиданные выводы. – Ну? – сказал Малянов наконец. Вечеровский уже набил свою трубку и теперь так же неторопливо и со вкусом ее раскуривал. Трубка тихонечко сипела. Вечеровский сказал, затягиваясь: – Дима… п‑п… А насколько ты, собственно, продвинулся с четверга? Мы, кажется, в четверг… п‑п… разговаривали в последний раз… – Какое это имеет значение? – спросил Малянов с раздражением. – Мне сейчас, знаешь ли, не до этого… Эти слова Вечеровский пропустил мимо ушей – по‑прежнему смотрел на Малянова рыжими своими глазами и попыхивал трубкой. Это был Вечеровский. Он задал вопрос и теперь ждал ответа. И Малянов сдался. Он верил, что Вечеровскому виднее, что имеет значение, а что – нет. – Неплохо я продвинулся, – сказал он и принялся рассказывать, как ему удалось переформулировать задачу и свести ее сначала к уравнениям в векторной форме, а потом к интегро‑дифференциальному уравнению; как у него стала вырисовываться физическая картина, как допер он до М‑полостей и как вчера сообразил наконец использовать преобразования Гартвига. Вечеровский слушал очень внимательно, не перебивая и не задавая вопросов, и только один раз, когда Малянов, увлекшись, схватил одинокий листок и попытался писать на обратной стороне, остановил его и попросил: «Словами, словами…» – Но ничего этого я сделать уже не успел, – уныло закончил Малянов. – Потому что сначала начались дурацкие телефонные звонки, потом приперся мужик из стола заказов… – Ты мне ничего об этом не говорил, – прервал его Вечеровский. – Так это никакого отношения к делу не имеет, – сказал Малянов. – Пока были телефонные звонки, я еще кое‑как работал, а потом заявилась эта Лидочка, и все пошло на пропасть… Вечеровский совершенно окутался клубами и струями ароматного медвяного дыма. – Неплохо, неплохо… – прозвучал его глуховатый голос. – Но остановился ты, как я вижу, на самом интересном месте. – Не я остановился, а меня остановили! – Да, – сказал Вечеровский. Малянов ударил себя кулаками по коленям. – Ч‑черт, сейчас бы работать и работать! А я думать не могу! От каждого шороха в собственной квартире вздрагиваю как псих… и вдобавок эта милая перспективочка – пятнадцать лет ИТЛ… Он уже в который раз вворачивал про эти пятнадцать лет, все ждал, что Вечеровский скажет: «Не выдумывай, какие там пятнадцать лет, это же явное недоразумение…» – но Вечеровский и на этот раз ничего подобного не сказал. Вместо этого он принялся длинно и нудно расспрашивать Малянова о телефонных звонках: когда они начались (точно), куда звонили (ну хоть несколько конкретных примеров), кто звонил (мужчина? женщина? ребенок?). Когда Малянов рассказал ему про звонки Вайнгартена, он, по‑видимому, удивился и некоторое время молчал, а потом опять принялся за свое. Что Малянов отвечал в телефон? Всегда ли подходил? Что ему сказали в бюро ремонта? Кстати, только теперь Малянов вспомнил, что после его второго звонка в бюро ремонта ошибочные вызовы прекратились… Но он даже не успел сказать об этом Вечеровскому, потому что вспомнил еще кое‑что. – Слушай, – сказал он, оживившись. – Я совсем забыл. Вайнгартен, когда звонил вчера, спрашивал, знаю ли я Снегового. – Да? – Да. Я сказал, что знаю. – А он? – А он сказал, что не знает… Не в этом дело. Что это, по‑твоему, – совпадение? Или как? Странное какое‑то совпадение… Вечеровский помолчал некоторое время, попыхивая трубкой, а затем снова принялся за свое. Что это за история со столом заказов? Поподробнее… Как выглядел этот дядька? Что он говорил? Что он принес? Что теперь осталось от того, что он принес?.. Этим унылым допросом он загнал Малянова в кромешную тоску, потому что Малянов не понимал, зачем это все надо и какое отношение все это имеет к его несчастьям. Потом Вечеровский наконец замолчал и принялся ковыряться в трубке. Малянов сначала ждал, а потом стал представлять себе, как за ним приходят четверо, все как один в черных очках, и шарят по квартире, и отдирают обои, и допытываются, не вступал ли он в сношения с Лидочкой, и не верят ему, а потом уводят… Он хрустнул пальцами и с тоской пробормотал: – Что будет? Что будет?.. Вечеровский тотчас откликнулся. – Кто знает, что ждет нас? – сказал он. – Кто знает, что будет? И сильный будет, и подлый будет. И смерть придет и на смерть осудит. Не надо в грядущее взор погружать… Малянов понял, что это стихи, только потому, что Вечеровский, закончив, разразился глуховатым уханьем, которое обозначало у него довольный смех. Наверное, так же ухали уэллсовские марсиане, упиваясь человеческой кровью, и Вечеровский так ухал, когда ему нравились стихи, которые он читал. Можно было подумать, что удовольствие, которое он испытывал от хороших стихов, было чисто физиологическим. – Иди ты к черту, – сказал ему Малянов. И тогда Вечеровский произнес вторую тираду – на этот раз в прозе. – Когда мне плохо, я работаю, – сказал он. – Когда у меня неприятности, когда у меня хандра, когда мне скучно жить, я сажусь работать. Наверное, существуют другие рецепты, но я их не знаю. Или они мне не помогают. Хочешь моего совета – пожалуйста: садись работать. Слава богу, таким людям, как мы с тобой, для работы ничего не нужно, кроме бумаги и карандаша… Положим, все это Малянов знал и без него. Из книг. У Малянова все это было не так. Он мог работать, только когда на душе у него было легко и ничего над ним не висело. – Помощи от тебя… – сказал он. – Дай‑ка я лучше Вайнгартену позвоню… Странно мне все‑таки, что он спрашивал про Снегового… – Конечно, – сказал Вечеровский. – Только, если тебе нетрудно, перенеси телефон в другую комнату. Малянов взял аппарат и поволок шнур в соседнюю комнату. – Если хочешь, оставайся у меня, – сказал ему вслед Вечеровский. – Бумага есть, карандаш я тебе дам… – Ладно, – сказал Малянов. – Там видно будет… Теперь Вайнгартен не отвечал. Малянов дал звонков десять, перезвонил, дал еще десяток и повесил трубку. Так. Что ж теперь делать? Конечно, можно было бы остаться здесь. Здесь прохладно, тихо. В каждой комнате кондиционер. Прицепов и тормозов не слышно – окна во двор. И вдруг он понял, что дело не в этом. Ему было просто страшно возвращаться к себе. Это надо же! Больше всего на свете я люблю свой дом, и в этот дом мне страшно возвращаться. Ну нет, подумал он. Этого вы от меня не дождетесь. Это уж пардон. Малянов решительно сгреб аппарат и отнес его на место. Вечеровский сидел, уставясь в свой одинокий листок, и тихонько постукивал по нему благороднейшим паркером. Листок был наполовину исписан символами, которых Малянов не понимал. – Я пойду, Фил, – сказал Малянов. Вечеровский поднял к нему рыжее лицо. – Конечно… Завтра у меня экзамен, а сегодня я весь день дома. Звони или заходи… – Хорошо, – сказал Малянов. По лестнице он спускался неторопливо, торопиться было некуда. Сейчас заварю чайку покрепче, сяду на кухне, Калям вспрыгнет мне на колени, я буду гладить его, прихлебывать чай и попробую наконец трезво и спокойно все это продумать… Жаль, телевизора нет, посидеть бы вечерок перед ящиком, посмотреть что‑нибудь бездумное… комедию какую‑нибудь или футбол… Пасьянсик разложу, что‑то я давно пасьянсов не раскладывал… Он спустился на свою лестничную площадку, нащупывая в кармане ключи, повернул за угол и остановился. Так. Сердце его провалилось куда‑то в желудок и принялось там стучать медленно, размеренно, как свайная баба. Та‑ак… Дверь квартиры была приоткрыта. Он на цыпочках подкрался к двери и прислушался. В квартире кто‑то был. Бубнил незнакомый мужской голос, и что‑то отвечал незнакомый детский голос…» |