Андерсон. Бенедикт Андерсон. Воображаемые сообщества.. Бенедикт Андерсон. Воображаемые сообщества. Исходные положения
 Скачать 30.55 Kb.
|
|
Бенедикт Андерсон. Воображаемые сообщества. Исходные положения: Андерсон начинает с того, что констатирует два положения: «Реальность вполне ясна: «конец эпохи национализма», который так долго пророчили, еще очень и очень далеко. Быть нацией— это по сути самая универсальная легитимная ценность в политической жизни нашего времени». Несостоятельность марксизма и либеральных теорий при объяснении феномена национализма, нации и национальности; следовательно, необходимость коперниканского поворота в исследовании данных явлений; Андерсон исходит из того, что «национальность (nation-ness), — а вместе с ней и национализм являются особого рода культурными артефактами». Они появились к концу 18 века в результате скрещения различных исторических факторов, сформировались как модели, которые впоследствие превратились в определенные образцы, пригодные для заимствования. Для исследования Андерсон предлагает использовать исторический метод. Андерсон отмечает следующие особенности нации и национализма как феноменов, составляющие трудности для их исследования: Нация современная для историка, но является древней для националиста; Универсальность национальности как формы идентичности для каждого человека, но при этом партикулярные ее проявления; Политическая сила национализма, но при этом его внутренняя философская слабость; Андерсон предлагает отойти от идеологической интерпретации национализма и представить его «одном ряду с «родством» и «религией»», то есть трактуя его как общий социо-культурный феномен, связанный с широкими культурными системами, которые ему предшествовали и из которых — а вместе с тем и в противовес которым — он появился. Характеристики нации: В этом смысле нация - «это воображенное политическое сообщество, и воображается оно как что-то неизбежно ограниченное, но в то же время суверенное». 1. «Оно воображенное, поскольку члены даже самой маленькой нации никогда не будут знать большинства своих собратьев-по-нации, встречаться с ними или даже слышать о них, в то время как в умах каждого из них живет образ их общности». С этой точки зрения Андерсона волнует не ложность/истинность этих воображенных сообществ, а то, когда, где и как они были воображены. 2. «Нация воображается ограниченному потому что даже самая крупная из них, насчитывающая, скажем, миллиард живущих людей, имеет конечные, хотя и подвижные границы, за пределами которых находятся другие нации. Ни одна нация не воображает себя соразмерной со всем человечеством». 3. «Она воображается суверенной, ибо данное понятие родилось в эпоху, когда Просвещение и Революция разрушали легитимность установленного Богом иерархического династического государства». 4. Наконец, она воображается как сообщество, поскольку независимо от фактического неравенства и эксплуатации, которые в каждой нации могут существовать, нация всегда понимается как глубокое, горизонтальное товарищество. Культурные корни национализма. Андерсон, как и другие представители модернистских подходов, рассматривает нацию и национализм как феномены Нового времени и эры капитализма. Религиозное сообщество, династическое гос-во и специфическое представление о темпоральности были теми двумя культурными системами, которые создавали/объясняли и поддерживали картину мира для каждого индивида в период до Нового Времени. Распад этих трех культурных систем, по мнению Андерсона, определил рождение новой культурной системы - национальности. Рассматривая различные религиозные сообщества, Андерсон отмечает значительную роль священных языков и их неслучайных знаков, объединявших такие сообщества и имевших «импульс к обращению», то есть сакральной обработке любого человека. Такие сообщества были выстроены по вертикали и имели иерархичный характер, нуждались в посредниках между священным и разговорным языком. Причинами упадка данных обществ являются следующие: Великие географические открытия, расширившие человеческие горизонты; Постепенное падение статуса самого Священного языка - латыни, что было частным проявлением более широкого процесса, в котором сакральные сообщества, интегрированные старыми священными языками, постепенно все более фрагментировались, плюрализировались и территориализировались; центральное значение в этом сыграл печатный капитализм; Низкая емкость латиноязычного рынка печатной продукции уже с XVI в. подтолкнула издателей к переходу в основном на дешевые издания на местных языках. Андерсон выделяет также два других фактора, способствовавших эмансипации местных языков - Реформацию и утверждение определенных диалектов в качестве инструментов административной централизации будущих абсолютных монархий. Все три процесса были взаимосвязаны, и Андерсон говорит о "коалиции Реформации и печатного капитализма». Печатные языки положили основу национального самосознания. Андерсон выделяет три составляющих этого процесса. Во-первых, благодаря печати языки обрели фиксацию и стабильность, стали более эффективным средством "связи времен”. Язык XII в. был мало понятен в веке XV, но уже к XVII столетию западноевропейские языки в основном обрели стандартизированные формы. Во-вторых, те местные наречия, которые не стали печатными языками, теряли свой статус в сравнении с теми, которым "повезло", становясь лишь их разговорными диалектами. Наконец, особое значение Андерсон придает появлению газеты. Само чтение одной и той же газеты (газет) в одно и то же время определенной группой людей формирует их представление об общности. Нужно отметить, что эта общность усиливается и тем, что читатели газет объединяются выбором информации, которую они получают. Здесь существует очевидная взаимозависимость — газеты пишут о том, читателю интересно, но одновременно и формируют его интересы выбором информации. Рассматривая династическое гос-во, Андерсон говорит также об вертикальной и иерархичной структуре этой «политической системы», которая строился вокруг высшего центра и легитимность которой исходила от божества, а не от населения. Упадок данный системы был предопределен Английской и Великой французской революциями, хотя долгое время его пытались сохранять и реанимировать в том числе и за счет попыток внедрения нового типа легитимности - национального. Рассматривая восприятие времени средневековых людей, Андерсон отмечает перемену в его восприятии. Совершенно иначе, чем в средневековье, оно стало восприниматься как "пустое и гомогенное", измеряемое с помощью часов и календаря. Прежде одновременность осознавалась главным образом как присутствие в настоящем прошлого и будущего. Теперь же одновременность предполагала временной срез, осмысление событий, происходивших в одно и то же время, но прямо между собой не связанных. "Образ социального организма, двигающегося сквозь гомогенное, пустое время, является точным аналогом идеи нации, которая также понимается как единая общность, равномерно движущаяся сквозь историю", - пишет Андерсон. Член такой общности не имеет представления о том, чем занято большинство ее членов в тот или иной момент, но у него есть ясный образ этой общей одновременной анонимной активности. Медленный, неровный упадок этих взаимосвязанных убеждений, произошедший сначала в Западной Европе, а потом везде предопределил поиск нового способа, с помощью которого можно было бы осмысленно связать воедино братство, власть и время. Далее Андерсон переходит к выделению «волн» национализма, или тех моделей национализма, которые, сформировавшись в истории однажды, были заимствованы в другое время, в другом месте и в других обстоятельствах. Грубо говоря, пути национализма. Первая волна - Гражданско-республиканский или креольский национализм, имевший место в конце XVIII − начала XIX в. в Латинской Америке. Данный тип национализма является исторически первым по своему происхождению и обусловлен тем, что креолы − белое испаноязычное население колонии, родившиеся и выросшее вне метрополии, сформировали идею собственной национальности раньше европейцев. Особенность этого пути в том, что ключевую роль играет довольно узкий слой населения, имеющий общий язык и происхождение с теми, против кого они борются, а также социальная и культурная отдаленность этого слоя от основной массы местного, этнически отличного населения. Встав перед необходимостью получения признания от представителей метрополии и, в то же время, отличаясь от коренных народностей колониальных территорий, креолы чувствовали острую потребность в конструировании собственной национальной целостности. Со временем средний класс данного региона начал постепенно приобщать к нации угнетенное, расово или лингвистически отличное население колонии. Этот пример позволяет показать, что здесь ни экономические интересы, ни либерализм, ни Просвещение, ни культурные и языковые различия не играли принципиальной роли (Андерсон рассматривает их как предпосылки или импульсы скорее). В качестве решающих факторов Андерсон выделяет здесь два - ограничение мобильности креольского чиновничества границами провинций - административных единиц, которые затем и оформились в национальные государства, и деятельность местных издателей, газеты которых формировали образ таких провинций как самодостаточного целого. Вторая волна - «Лексикографические революции», или лингвистический национализм, основанный на общности языка и истории. Закат эры успешных национально-освободительных движений в обеих Америках довольно точно совпал с началом эпохи национализма в Европе. В отличие от описанного выше типа, во всех них центральное идеологическое и политическое значение имели «национальные печатные языки», в то время как в революционных Америках английский и испанский языки никогда не составляли проблемы. Во-вторых, все они могли работать, опираясь на зримые модели прошлого, «нация» стала чем-то таким, к чему можно было издавна сознательно стремиться, а не просто видением, очертания которого постепенно становились отчетливыми. Такой тип национализма сложился в государствах Центральной и Восточной Европы, где само формирование нации происходило стихийно. В основе лингвистического национализма, как отмечает Андерсон, лежит идея об уникальности национального языка. И, поскольку существует языковое сообщество, должны существовать и политические институты, которые позволили бы поддерживать и сохранять лингвистические истоки. Как отмечает Андерсон, идеология такого типа побуждает небольшие этносы в составе многонациональных империй к национальной освободительной борьбе, формируя, при этом, свой четкий кодифицированный национальный язык. Так, ранее лишь устные диалекты, с помощью интеллектуальной элиты своего этноса обретают словари, грамматические правила, литературу и прессу. В итоге то, что существовало в виде разрозненных и неустойчивых явлений, обретает целостную национальную культуру. Одна из первых наций такого типа образовалась в начале XIX в. во Франции после Великой Французской революции. Третья волна - Официальный национализм имперского государства, который нацелен на то, чтобы сформировать из многонационального населения единую нацию. На протяжении XIX столетия, и особенно во второй его половине, филолого-лексикографическая революция и подъем националистических движений внутри Европы создавали для династических монархов все больше культурных, а, следовательно, и политических затруднений, поскольку фундаментальная легитимность большинства этих династий была совершен но не связана с национальностью. Андерсон называет «официальный национализм» реакцией властвующих групп — прежде всего династических и аристократических, которым угрожало исключение из массовых воображаемых сообществ или внутренняя маргинализация в этих сообществах, на массовые национальные движения, которые были смоделированы по образцам, взятым из американской и французской истории, а теперь они, в свою очередь, сами стали образцами. Классическими примерами такого национализма являются последние европейские империи, распавшиеся после Первой мировой войны – Османская, Австро-Венгерская и Российская. Официальный национализм появился в Европе, когда древние династии, утратившие божественное объяснение своего владычества, начали натурализироваться. Постепенно развившаяся к тому времени активность национальных меньшинств империй начала представлять культурную и политическую угрозу для правящих элит. Официальный национализм и явился способом вхождения старых династий в новые национально воображаемые сообщества, взяв под контроль культурные процессы подчиненных этносов: образование, историю, государственную пропаганду и военную сферу. «Эти «официальные национализмы» лучше всего понятны как средство совмещения натурализации с удержанием династической власти — в частности, над огромными многоязычными владениями, накопившими ся со времен Средневековья, — или, иначе говоря, как средство натягивания маленькой, тесной кожи нации на гигантское тело империи». Определяя себя в национальных терминах, эти династии начали распространять свое влияние и за пределы Европы, что привело к тому, что официальный национализм начал восприниматься как имперский, позднее став примером для государств с других континентов – Сиама и Японии. Последняя волна - колониальный национализм, возникший на территориях Азии и Африки. Был по своему происхождению ответом на глобальный империализм нового стиля, ставший возможным благодаря достижениям промышленного капитализма. Экспансия колониального государства, которое, так сказать, приглашало «коренных жителей» в школы и офисы, и колониального капитализма, который, образно говоря, изгонял их из тех залов заседаний, где принимались решения, привела к тому, что первым главным глашатаем колониального национализма стала бесконечно одинокая двуязычная интеллигенция, не связанная союзом с крепкой местной буржуазией. Эта двуязычная интеллигенция, используя уроки прошлых волн национализмов, сочетали их инструменты в политике «строительства наций». Преемственность проявлялась в том, очень многие из этих наций (главным образом неевропейские) взяли в качестве государственного какой-то европейский язык (сходство с «американской» моделью), из языкового европейского национализма они почерпнули его страстный популизм, а из официального национализма — его «русификаторскую» политическую направленность. Помимо анализа природы и типов национализма Андерсон задается вопросом о том, почему люди испытывают такую привязанность к нации, если она является лишь воображаемой. Андерсон не стремится ответить на него рационально, выводя его в сферу мистического. Не ненависть и образ врага, но самопожертвование и любовь составляют основу националистических эмоций, говорит Андерсон, ссылаясь в доказательство на разнообразную культурную продукцию национализма. Андерсон отмечает, что язык, описывающий эти политические эмоции, указывает на близость этих чувств к чувствам семейной любви и преданности. Особенность таких эмоций - это ’’естественность", природная предопределенность. Дело не в выгоде от принадлежности к нации, ведь ее не выбирают, как не выбирают и родителей. Верность нации, как и верность семье, в идеале предполагает жертвенность, отсутствие личной корысти. Именно то, что принадлежность к нации требует жертв и нередко накладывает ограничение, и делает чувство сопричастности нации столь ценным. "Смерть за Родину, которую не выбирают, предполагает моральное величие, не сравнимое со смертью залейбористскую партию, Американскую ассоциацию врачей или даже Международную амнистию, присоединиться к которым или выйти из них вы можете без труда по первому желанию", - пишет Андерсон. Таким образом, Андерсон применяет новый подход и рассматривает феномен национализма и нации как культурную систему, то есть его в первую очередь интересует не то, какие социальные и политические изменения "запустили" процесс формирования наций в конце XVIII в., а то, какие черты общественной жизни сделали в это время возможным "вообразить" или, "помыслить" нацию. Описав процесс, благодаря которому нация может быть воображена, Андерсон выделяет типы такого воображения - национализмы, которые были впоследствие моделируемы, адаптируемы и трансформируемы, т.е. применяема с разной степенью осознанности в весьма различных социальных ситуациях и в весьма различных политических и идеологических сочетаниях. Поскольку Андерсон уходит от трактовки национализма как политической идеологии, тогда если нация - это воображаемое сообщество, то национализм - это способ, которым она, во-первых, «воображается» и, во-вторых, продолжает существовать, поэтому Андерсон выделят несколько типов национализмов. |