БРОНЗОВАЯ ПТИЦА. Чрезвычайное происшествие Генка и Славка сидели на берегу Утчи
 Скачать 265.2 Kb.
|
|
Глава 47 Опять в музее Славка дожидался Мишу у музея. – Ну как? – спросил он. – Все в порядке, – ответил Миша. – Серов, конечно, и слушать ни о чем не хотел. Уговаривал меня свернуть лагерь. А я ни в какую. Пошел в губком комсомола, поговорил с секретарем. Он велел нам оставаться и не двигаться с места. – Прямо так, без проверки? – Что проверять? Не бюрократ же он! Я ему все честно рассказал. А Серова он сам хорошо знает, знает, что это за тип. В общем, мы остаемся. Что у тебя? Видел «графиню»? Славка оглянулся по сторонам, таинственно округлил глаза: – Я пошел в музей, прямо в отдел быта помещика, про который ты рассказывал… – А лодочник? – Лодочник ушел. Я как раз этим моментом и воспользовался… Хорошо. Стою я в комнате, смотрю – «графиня» идет. Я сделал вид, что разглядываю старинные костюмы. Народу в музее никого. Она медленно прошла мимо меня. И хотя я стоял к ней боком, почти спиной, я заметил, что она подозрительно посмотрела на меня. Я продолжаю стоять. Она прошла вперед, потом снова появилась в этом коридоре. Я перешел к другому шкафу. Она опять посмотрела очень нетерпеливо и подозрительно и прошла. Я ей мешал. Тогда я спрятался за портьеру. Немножко там было страшновато и ужасно пыльно… – Пыльно – я понимаю, а почему страшновато? – А вдруг бы старуха проверила, нет ли кого за портьерой. – Ну и что, съела бы? – Конечно бы, не съела, но неудобно. А кроме того, я боялся чихнуть: пыль страшная, а когда боишься чихнуть, то обязательно чихнешь… Так вот. Стою я за портьерой и в щелочку все вижу. Старуха опять возвращается, смотрит, нет ли кого, и остается. Сначала она сделала вид, что рассматривает шкафы, а потом подошла к канату – знаешь, который отгораживает обстановку… – Знаю, знаю… – Она подняла канат и подошла к бронзовой птице. Что она там делала, я не видел, она стояла ко мне спиной и загораживала птицу. И пробыла возле нее ну буквально минуту. Мне, естественно, показалось, что она пробыла очень долго, но на самом деле не больше минуты. Потом вышла обратно, повесила канат на место и ушла. – Теперь ясно, – решительно сказал Миша, – в бронзовой птице – тайник. Вот что в бронзовой птице. – И знаешь, – продолжал Славка, – там висит таблица – генеалогия графов. И видно, что они были в родстве с Демидовыми. – Сейчас не это важно, – сказал Миша, – не Демидовы. Сейчас главное – тайник. Пошли! – Куда? – В музей. Посмотрим еще раз бронзовую птицу. Мальчики вошли в музей и медленно, небрежно, так, чтобы их ни в чем не заподозрил служитель, прошли сквозь анфиладу комнат. Всегда, когда делаешь что-либо тайно, кажется, что тебя подозревают. Так и сейчас. Мише казалось, что служитель уселся на стуле у входа нарочно, чтобы следить за ними. Дожидаясь, пока он уйдет, мальчики рассматривали экспонаты. Сторож дремал на своем табурете. Он клевал носом и через равные промежутки времени встряхивал головой. Наконец сторож встряхнулся окончательно, сонными глазами посмотрел по сторонам, поднялся и побрел по комнатам. Славка стоял в коридоре, готовый предупредить Мишу о малейшей опасности, Миша прошел в глубь отделения, решительно снял канат… как вдруг Славка подал ему знак. Миша быстро повесил канат обратно и отвернулся к стене, делая вид, что рассматривает картинки, изображающие быт помещиков XVIII столетия. Подошли две девицы студенческого вида, в очках, коротко подстриженные. Вскидывая глаза на развешанные на стенах экспонаты, они что-то записывали в записные книжки, не обращая на мальчиков никакого внимания. Пришлось ждать, пока они пройдут коридор и завернут за угол. Наконец они исчезли. Миша снова взялся за канат, но появился сторож. Он шел, шаркая огромными рваными валенками, и меланхолически смахивал тряпкой пыль со всего, что попадалось ему на пути. А так как шел он по коридору, никуда не сворачивая, то на его пути мало что попадалось. Мальчики опять сделали вид, что внимательно рассматривают экспонаты. Для конспирации Миша рассказывал Славке о крестьянской реформе 1861 года. Весной он писал о ней домашнюю работу, но многое позабыл, и его речь представляла набор следующих слов: надел, выкуп, Столыпин, дореформенная Россия, послереформенная Россия, компенсация, отруба, община, эксплуатация… Произносил он эти слова очень громко, и сторож попросил его объяснять потише. Наконец сторож прошаркал за угол. Славка стал на свой пост. Миша поднял канат, подошел к бронзовой птице и начал ее ощупывать, отыскивая тайник. Но никаких признаков тайника он не нашел. Тогда он стал потихоньку трогать то голову птицы, то ее крылья, шею, лапы, пытаясь установить, что в ней отворачивается или открывается. Но ничего не открывалось и не отворачивалось. Миша крутил, дергал, нажимал, ничего не получалось. Тогда он попробовал приподнять ее – может быть, тайник в подставке. Но птица оказалась наглухо приделанной к подставке. Раздался звонок. Музей закрывался. Миша лихорадочно дергал птицу, но безрезультатно. Славка опять сделал предупреждающий знак. Миша едва успел выскочить за канат. Шли девицы… Когда они прошли, Миша снова поднял канат, но Славка опять подал знак. Да и Миша сам услышал шаркающие шаги сторожа. – Закрывается, – сказал сторож и встал, ожидая, пока мальчики выйдут. Им ничего не оставалось, как направиться к выходу. Охая и вздыхая, сторож закрыл за ними дверь. Глава 48 Снова лодочник На улице уже темнело. Тяжелый выпал денек! Но зато сколько сделано! Отстояли лагерь – раз. Установили, что лодочник следит за «графиней», – два. Обнаружили, что старуха пользуется бронзовой птицей в музее как тайником. Тайника они не открыли, но это дело времени. Еще одна-другая попытка, и они его откроют. Правда, они опоздали на поезд. Вечерний уже ушел, придется дожидаться утреннего. Но это мелочь. Ведь лето. Они могут переночевать под любым кустом. Оживленно обсуждая события сегодняшнего дня, мальчики дошли до угла и остановились. Миша предложил пойти в городской парк и переночевать там на скамейках. – Неудобно, – возразил Славка, – ведь мы не бродяги. – Что ты предлагаешь? – Переночевать на вокзале. – Во-первых, там противно, а во-вторых, не пустят. А если тебе не хочется в парке, то пойдем к собору. Возле него садик, мы и переспим… – Ладно, – согласился Славка. Мальчики повернулись и… застыли на месте. Перед ними стоял лодочник… – Ба! – сказал лодочник, улыбаясь своей противной улыбкой. – Привет старым знакомым! – Здравствуйте, – ответил Славка, вежливый даже по отношению к человеку, которого сам вывалил из лодки. Миша промолчал, исподлобья поглядывая на лодочника. – Гуляли? – продолжая улыбаться, спросил лодочник. – А вам какое дело! – огрызнулся Миша. Лодочник неодобрительно качнул головой: – Ай-ай-ай… Зачем так грубо?! Вижу – земляки. Как не подойти. Или вы обижаетесь на меня? – Ни на что мы не обижаемся, – проворчал Миша. – А я думал, обижаетесь. И напрасно. Не вам надо обижаться, а мне. В реке искупали, а вот видите, не обижаюсь. И он засмеялся одним ртом, в то время как глаза его продолжали настороженно смотреть на мальчиков. – Обратно в лагерь? – Да. – Так ведь поезда кончились. – Есть добавочный, ночной, – соврал Миша. – Вот как? – притворно удивился лодочник. – А я и не знал. Думал, придется в городе ночевать. Отлично! Значит, уеду. И вместе с Мишей и Славкой зашагал к вокзалу. Мальчики не знали, как от него избавиться. Но, кроме вокзала, им некуда было идти. А ночного поезда нет. Да они все равно не поехали бы с лодочником. Шагай с ним ночью по лесу от полустанка к лагерю. Еще зарежет по дороге… Тускло освещенный вокзал был пуст, только несколько пассажиров дремали на деревянных скамейках с высокими спинками, придерживая во сне руками узлы, мешки, чемоданы. – Поезда, оказывается, нет, – сказал лодочник, тонкой усмешкой показывая, что ребята его напрасно обманывали: он хорошо знал, что поезда не будет. – Значит, нет, – невозмутимо ответил Миша, усаживаясь на скамейке. Рядом с ним сел и Славка. – Что-то надо придумать, – с деланной озабоченностью проговорил лодочник. – Вот что: здесь поблизости живут мои знакомые, пойдемте. Они с удовольствием пустят нас переночевать. – Нам и здесь хорошо, – решительно ответил Миша. Лодочник убеждал их пойти с ним, то суля сытный ужин и мягкую постель, то угрожая тем, что все равно в двенадцать часов вокзал закроют и им придется ночевать на улице. Но мальчики отказались наотрез, и было ясно, что они не сдвинутся с места. Лодочник без них тоже не уходил. Часы пробили девять, потом десять, одиннадцать, Дмитрий Петрович расспрашивал их об отряде, о лагере, но мальчики, привалившись к жестким деревянным спинкам сидений, дремали или делали вид, что дремлют. Изредка грохотали на путях скорые поезда и товарные составы. За большими окнами на платформе мелькали красные и зеленые огоньки, качались белые огни ручных фонарей. Слышались резкие свистки кондукторов, им отвечали протяжные гудки паровозов. В двенадцать часов служитель в черном неуклюжем пальто обошел зал, встряхивая за плечо дремлющих пассажиров и предлагая им очистить зал. Но никто не поднялся с места. А милиционер отвернулся в сторону, делая вид, что это его не касается. Так прошло несколько томительных часов. Сквозь дремоту мальчики чувствовали на себе неусыпный взгляд лодочника. Он то сидел, то прохаживался по залу, выходил на площадь, на платформу, возвращался, но мальчики понимали, что он ни на минуту не выпускает их из виду. Часы еще не показывали четырех, а уже за окном начало быстро светлеть. Сразу стали видны люди на платформе, смазчики, весовщики… Вокзал постепенно заполнялся пассажирами. Рабочий поезд, которым мальчики могли доехать до своей станции, отходил в шесть часов. Впрочем, они не собирались уезжать: охота им ехать вместе с лодочником! Через час будет еще поезд, они и уедут. Часовая стрелка приближалась к шести. Лодочник становился все беспокойнее. Скрытый высокой спинкой сидений, он следил за входной дверью, иногда вставал и через окно смотрел на привокзальную площадь. – «Графиню» дожидается, – тихо сказал Славка. – Точно, – подтвердил Миша. Появилась «графиня». Она пересекла зал и вышла на платформу. Лодочник незаметно последовал за ней. Наверно, чтобы увидеть, в какой вагон она сядет. Вскоре лодочник вернулся: – Поехали, ребята! Есть у вас обратные билеты? – Они нам не нужны, – ответил Миша. – Зайцы, – рассмеялся лодочник. Раздался первый звонок. – Мы не едем. У нас дела, – сказал Славка. Лодочник нахмурился, исподлобья посмотрел на ребят: – Как это не едете?.. Почему? – Не едем, и всё, – сказал Миша. – И вообще, какое ваше дело? Чего вы к нам пристали? Вам нужно – и поезжайте! Лодочник стоял с нахмуренным лицом. Раздался второй звонок. – Дело ваше! Лодочник повернулся и пошел на перрон. Глава 49 Полезный больной Отряд ликовал. Не удалось их выгнать отсюда! Авторитет Миши вырос неизмеримо… Всем казалось, что он совершил нечто героическое: ездил в город, разговаривал в разных учреждениях… И с ним посчитались, как с настоящим, взрослым вожатым. Вырос Миша и в собственных глазах. В отношении к ребятам у него появилась этакая добродушная покровительственность. Подражая Коле Севостьянову, он, разговаривая с ними, снисходительно улыбался, как улыбаются взрослые милому ребячеству детей. Он уже не спорил, не горячился, а терпеливо разъяснял тот или иной вопрос, именно так, как взрослые объясняют что-либо детям. При этом он покровительственно обнимал своего собеседника за плечи, как всегда делал Коля Севостьянов. Правда, Коля делал это с высоты своего большого роста, но Мише казалось, что и у него неплохо получается. Впрочем, не всем так казалось. Зина Круглова отозвала в лес Генку и Славку и с тревогой сказала: – Ребята, вы заметили, что с Мишей делается? Генка и Славка поникли головами: они заметили, что делается с Мишей. – Он задается, строит из себя большого начальника, – сказал Генка. – У него появились элементы «вождизма», – добавил Славка. – Но ведь он может оторваться от коллектива! – с ужасом проговорила Зина. – Очень даже просто, – подтвердил Генка. – «Вождизм» всегда приводит к отрыву от коллектива, – изрек Славка. – Надо что-то делать, – в страшном волнении сказала Зина. – Мы не можем допустить, чтобы он на наших глазах погиб для общего дела. Его надо спасти. Ребята задумались. Спасти, конечно, надо, но как? – Может быть, поговорить с ним? – предложил Славка. – Объяснить ему, куда он катится. Генка отрицательно замотал головой: – Не послушает он тебя. Скажет, что это у него стиль руководства. Нет! Нужны сильные средства. Надо ударить так, чтобы сразу очухался. Тогда подействует. – Что же ты предлагаешь? – Поставить вопрос на комсомольском собрании. – Сразу выносить на собрание? Давайте сначала поговорим с ним. А уж если не исправится, тогда вынесем на собрание… Так ребята и решили. Но Миша ничего не знал об их разговоре и продолжал вести себя по-прежнему. Со взрослыми он держался степенно, с сознанием собственного достоинства. Правда, и председатель сельсовета, и крестьяне не знали о его разговоре с секретарем губкома комсомола, но то, что Миша не подчинился приказу Серова, а Серов не настаивал на своем распоряжении, свидетельствовало, что за отрядом стоит какая-то сила и выселить отряд отсюда не так просто. И в отряде дела шли как нельзя лучше. Происшествий почти никаких. Только вот Сева расхворался самым серьезным образом. У него болела голова, першило в горле, ему было трудно глотать и даже дышать. Термометр показывал тридцать девять и девять десятых градуса. Бяшка, известный знаток медицины (его мать служила в амбулатории няней), велел Севе открыть рот, посмотрел и объявил, что у Севы ангина. – Краснота и вообще все распухло, – сказал Бяшка. – У тебя гланды вырезали? Сева отрицательно закачал головой. – Может быть, тебе маленькому вырезали, а ты забыл? Но Сева категорически отрицал это обстоятельство. Бяшка снова посмотрел ему в рот и объявил, что миндалины действительно на месте, но сильно распухли и их необходимо удалить. – В медицине существуют два направления, – сказал Бяшка, – одно за удаление миндалин, другое – за прижигание. Я сторонник первого. Севу укрыли несколькими одеялами, дали горячего чая с добавочной конфетой и начали думать, что делать дальше. В таком состоянии везти Севу в Москву опасно. До больницы не дойдет. Лошадь председатель теперь не даст. И Миша решил послать доктору записку с просьбой приехать в лагерь. Ведь ездит он к тяжелобольным. И лошадь в больнице есть. Доктор приехал на маленьких открытых дрожках. В них была запряжена огромная лошадь, настоящий московский ломовой битюг. Доктор, высокий, толстый, со своей взлохмаченной бородой и в пенсне с перекинутой за ухо черной ниткой, выглядел верхом на дрожках очень смешно. Казалось, что он двигается вслед за битюгом, только держась за вожжи, и зажал между ног крохотные дрожки. Доктор сказал, что у Севы ангина (Бяшка обвел всех гордым взглядом). Ему надо удалить миндалины (Бяшка с еще большей гордостью посмотрел на всех). Но, добавил доктор, пока Сева не выздоровеет, операцию делать нельзя. Он должен принимать лекарства, и его необходимо перевести из палатки в дом. – В какой же дом его положить? – недоумевал Миша. – Его дом в Москве. – Неужели никто из крестьян не согласится подержать его у себя несколько дней? – сказал доктор. – Впрочем… Почему бы не положить его в барском доме? До сих пор, кажется, пустует. – Разве она позволит? – возразил Миша. – Кто – она? – Ну, хозяйка, экономка… – Гм! – Доктор нахмурился. – Идем со мной… Когда они шли по аллее, Миша посмотрел на окна мезонина. Ставни за бронзовой птицей были открыты. Значит, «графиня» дома. Но сам дом, как всегда, казался необитаемым. По тому, как доктор уверенно шел по аллее и решительно поднялся на ступеньки веранды, было видно, что он хорошо знает и дом, и усадьбу. Но Миша был убежден, что из этой затеи ничего не выйдет. Старуха предъявит охранную грамоту, и дело с концом! Предстоящая встреча с «графиней» интересовала Мишу. Ему казалось невероятным, что сейчас вот они откроют дверь таинственного дома и войдут в него. Только поднялись они на веранду, как дверь открылась и появилась старуха. Она поджидала их в своей обычной позе, закрыв глаза, высоко подняв голову, отчего ее длинный крючковатый нос казался еще длиннее. Потом она открыла глаза. Миша знал, что она сейчас спросит: «Что вам угодно?» «Графиня» действительно открыла рот и проговорила: «Что…» Но в это мгновение она посмотрела на доктора и сразу, смешавшись, замолчала. В глазах ее мелькнуло смятение. Не договорив фразы, она снова закрыла глаза. Некоторое время все стояли молча, потом доктор сказал: – Софья Павловна, у этих молодых путешественников заболел мальчик. Ангиной. Лежать ему в палатке нельзя. Прошу приютить его дня на три-четыре… – А больница? – спросила старуха после некоторого молчания, по-прежнему не открывая глаз. – Больница на ремонте. – Кто же за ним будет ухаживать? – спросила старуха. И Миша удивился тому, что она произносит самые обыкновенные человеческие слова и что ее зовут просто Софья Павловна. – Кто-нибудь из них, – доктор кивнул на Мишу. – Я тоже буду наведываться. Старуха помолчала, потом опять закрыла глаза. – Вы считаете возможным являться в этот дом? – Я исполняю свой долг, – спокойно ответил доктор. – Хорошо, – после некоторого молчания проговорила старуха. – Когда привезут мальчика? – Сейчас привезут. – В людской ему будет приготовлено место. Но прошу никуда, кроме людской, не ходить. – Ваше право, – ответил доктор. Старуха повернулась и исчезла в доме. |