Анг и дем. Angely_i_demony_Den_Braun читаю. Дэн Браун Ангелы и демоны
 Скачать 2.27 Mb.
|
|
Глава 53 А в это время в один из подземных тоннелей Рима по каменной лестнице спускалась темная фигура. Древний коридор освещали лишь факелы, отчего воздух в нем стал горячим и плотным. В тоннеле слышались испуганные голоса. Это были отчаянные, полные ужаса призывы о помощи. Отражаясь эхом от стен, они заполняли все тесное подземное пространство. Завернув за угол, он увидел их. Увидел точно в таком же положении, в котором незадолго до этого оставил. Четырех умирающих от ужаса старцев в крошечной каменной камере за решеткой из ржавых металлических прутьев. – Qui etes-vous[66]? – спросил один из них по-французски. – Чего вы от нас хотите? – Hilfe[67]! – выкрикнул другой по-немецки. – Освободите нас! – Вам известно, кто мы такие? – спросил третий по-английски с заметным испанским акцентом. – Молчать! – скомандовал скрипучий голос, и в этом слове можно было услышать последний, не подлежащий обжалованию приговор. Четвертый пленник, итальянец, молча смотрел в черную пустоту глаз тюремщика, и ему казалось, что в них ему открывается сам ад. «Да хранит нас Господь», – подумал он. Убийца посмотрел на часы, а затем перевел взгляд на пленников. – Итак, – сказал он, – кто же из вас будет первым? Глава 54 А в недрах хранилища №10 Роберт Лэнгдон повторял в уме итальянские числительные, вглядываясь в почти неразборчивый текст. Mille... cento... uno, duo, tre... cinquanta[68]. Надо найти хоть какое-нибудь число. Любое, будь оно проклято! Закончив просмотр, Лэнгдон взял лопатку, чтобы перевернуть страницу. Поднося инструмент к пачке листков, он почувствовал, как дрожат его пальцы. Еще через минуту он вдруг увидел, что перелистывает страницы руками. Недостаток кислорода начинал влиять на его поведение. «Вот это да, – подумал он, ощущая себя преступником. – Гореть мне в аду для архивистов!» – Давно пора, – сказала Виттория и, увидев, что ее спутник перешел к ручной обработке рукописи, отложила в сторону лопатку. – Есть что-нибудь? – с надеждой спросил Лэнгдон. – Ничего похожего на математику, – покачала головой Виттория. – Я понимаю, что скольжу по поверхности, не вникая в текст, но ничего даже отдаленно похожего на ключ не вижу. Перевод каждой очередной страницы давался со все большим трудом. Степень его владения итальянским языком, мягко говоря, оставляла желать лучшего, а мелкий шрифт и архаичные обороты речи сильно осложняли работу. Виттория, справившись со своей порцией листков значительно раньше Лэнгдона, печально следила за тем, как тот переворачивает страницы. Покончив с последней страницей, американец выругался себе под нос и посмотрел на девушку, которая в тот момент внимательно изучала листок, держа его перед самыми глазами. – Что вы там увидели? – поинтересовался он. – А вам не попадались сноски? – в свою очередь, спросила та, не отрывая взгляда от рукописи. – Не замечал. Почему это вас интересует? – На этой странице есть одна. Сноска едва заметна, так как оказалась на самом сгибе. Лэнгдон вытянул шею, чтобы посмотреть, о чем говорит Виттория, но не увидел ничего, кроме номера страницы в правом верхнем углу листка. «Том №5» – было начертано там. На то, чтобы заметить совпадение, ученому потребовалось несколько секунд. Но, даже уловив его, он решил, что догадка выглядит притянутой за уши. Том № 5. Пять. Пентаграмма. Сообщество «Иллюминати». «Неужели иллюминаты решили поместить ключ на пятой странице?» – думал американец. В окружающем их красном тумане, казалось, мелькнул слабый лучик надежды. – Есть ли в сноске какие-нибудь цифры? – Нет. Только текст. Одна строка. Очень мелкая печать. Почти неразличимая. Вспыхнувшая было надежда сразу погасла. – Это должна быть математика, – упавшим голосом сказал он. – Lingua pura. – Знаю, – неуверенно согласилась она. – Однако думаю, что вам следует это услышать. Теперь в ее голосе слышалось волнение. – Давайте. Вглядываясь в листок, Виттория прочитала: – Уже сияет свет; сомненья позабудь... Таких слов Лэнгдон совсем не ждал. – Простите, что? – Уже сияет свет; сомненья позабудь... – повторила Виттория. – Уже сияет свет? – вдруг выпрямившись во весь рост, спросил Лэнгдон. – Да, здесь так и сказано: «Уже сияет свет...» Значение этих слов наконец дошло до него. Уже сияет свет... Это прямо указывает на Путь просвещения, на Тропу света, подумал он. Мысли сбивались, и ему казалось, что его голова работает как двигатель на плохом бензине. – А вы уверены в точности перевода? – Вообще-то, – сказала Виттория, глядя на него как-то странно, – это, строго говоря, вовсе не перевод. Строка написана по-английски. На какую-то долю секунду Лэнгдону показалось, что акустика хранилища повлияла на его слух. – По-английски? Виттория поднесла листок к его глазам, и в самой нижней его части Лэнгдон увидел строку: – Уже сияет свет; сомненья позабудь... Английский?! Как могла попасть написанная по-английски фраза в итальянскую книгу? Виттория в ответ лишь пожала плечами. От недостатка кислорода она тоже начинала чувствовать нечто похожее на опьянение. – Может быть, они считали английский язык этим самым lingua pura? Английский считается интернациональным языком науки. Во всяком случае, в ЦЕРНе все общаются между собой только по-английски. – Но в семнадцатом веке дело обстояло совсем по-иному, – не согласился с ней Лэнгдон. – В Италии на этом языке не говорил никто, даже... – он замер, осознав смысл того, что собирается произнести, – ...даже служители церкви. – Теперь его мозг ученого работал на полных оборотах. – В 1600-х годах, – Лэнгдон стал говорить гораздо быстрее, – английский был единственным языком, который оставался вне интересов Ватикана. Клир общался на итальянском, немецком, испанском и даже французском, однако английский оставался Ватикану абсолютно чуждым. Церковники считали его испорченным языком вольнодумцев и таких нечестивцев, как Чосер[69]и Шекспир. Лэнгдон неожиданно вспомнил о четырех клеймах братства «Иллюминати». Легенда о том, что клейма представляли собой отлитые из металла английские слова «Земля», «Огонь», «Воздух» и «Вода», наполнялась новым и совершенно неожиданным смыслом. – Значит, вы полагаете, что Галилей мог считать английский язык lingua pura потому, что им не владели в Ватикане? – Да. Или, может быть, Галилей таким образом просто хотел ограничить число читателей. – Но я не вижу здесь никакого ключа, – возразила Виттория. – Уже сияет свет, сомненья позабудь... Что, черт побери, это должно означать? «Она права, – подумал Лэнгдон, – эта строка нам ничем не помогла». Но, повторив фразу в уме, он вдруг заметил в ней нечто необычное. Любопытно, подумал он. Неужели это правда? – Нам надо уходить отсюда, – хриплым голосом произнесла Виттория. Но Лэнгдон ее не слышал. «Уже сияет свет; сомненья позабудь», – снова и снова повторял он про себя. – Но это же чистый ямб, черт побери! – воскликнул он, еще раз подсчитав ударения. На какой-то миг Лэнгдон словно оказался на уроке английского языка в Академии Филипс Экзетер. Этот урок запомнился ему страданиями звезды школьной бейсбольной команды Питера Креера. Парень потел, пытаясь назвать количество ударных слогов в пентаметре Шекспира. Учитель, он же директор школы, по имени Бассел, вскочив от негодования на стол, ревел: – Пентаметр, Креер! Пен-та-метр!!! Припомни форму домашней базы на бейсбольном поле! Сколько углов у Пентагона?! Не помнишь? Так я тебе подскажу. У Пентагона пять углов! Пента! Пента!! Пента!!! Боже мой... Пять двустиший, думал Лэнгдон. Каждое из двустиший, по определению, имеет два слога. Как он за всю свою многолетнюю карьеру ученого не мог догадаться, что пятистопный ямб скрывает в себе священное число иллюминатов? Пять и два! «Ты выдаешь желаемое за действительное, – убеждал себя Лэнгдон. – Пытаешься совместить несовместимое. Это всего лишь совпадение». Однако в мозгу продолжали крутиться слова: пять... пентаграмма... два... двойственная природа вещей. Но уже через миг ему на ум пришло еще одно соображение. Он вспомнил, что ямб в силу его простоты часто именуют «чистым стихом» или «чистым размером». Неужели это и есть та lingua pura, которую они безуспешно ищут? Может быть, это и есть тот чистый язык, о котором говорили иллюминаты? Уже сияет свет; сомненья позабудь... – Ого... – услышал он за своей спиной. Лэнгдон обернулся и увидел, что Виттория вертит в руках листок, пытаясь рассмотреть его с разных сторон. У него снова похолодело сердце. Неужели еще что-то? – Амбиграммой это быть никак не может, – сказал он. – Нет... Это вовсе не амбиграмма, но здесь... – Девушка продолжала крутить листок. – Что еще? – Это не единственная строка. – Неужели есть и другие? – По одной на каждом поле. На верхнем, нижнем, правом и левом, – говорила она, поворачивая каждый раз листок на девяносто градусов. – Я их вначале не заметила, поскольку они расположены у самого края. Она склонила голову, прочитала последнюю строку и сказала: – А вы знаете, это написано не Галилеем. – Что?! – Здесь стоит подпись: «Джон Мильтон»[70]. – Джон Мильтон?! Этот знаменитый английский поэт и ученый был современником Галилея, и многие исследователи считали, что он в то время принадлежал к высшему эшелону ордена «Иллюминати». Лэнгдон разделял точку зрения тех, кто считал эту легенду о Мильтоне правдой. Паломничество поэта в Рим в 1638 году с целью «встречи с просвещенными людьми» имело документальное подтверждение. Он встречался с Галилеем, когда тот находился под домашним арестом, и об этой встрече свидетельствует находящаяся сейчас во Флоренции картина позднего Ренессанса. Этот шедевр кисти Аннибала Гатти носит название «Галилей и Мильтон». – Ведь Мильтон был знаком с Галилеем, не так ли? – спросила Виттория. – Может быть, он и сочинил этот стих по просьбе ученого? Лэнгдон, стиснув зубы, взял документ из рук девушки, положил его на стол и впился взглядом в верхнюю кромку страницы. Затем он повернул его на девяносто градусов и прочитал строку на правом поле. Следующий поворот – и он увидел фразу, расположенную внизу страницы. Еще четверть круга, и Лэнгдон смог разобрать слова на левом поле. Последний поворот на девяносто градусов завершил цикл. Всего в тексте было четыре строки. Фраза, которую Виттория прочитала первой, в четверостишии оказалась третьей. Не веря своим глазам, Лэнгдон снова перечитал четыре строки по часовой стрелке. Верхнюю, правую, нижнюю и левую. Сомнений не осталось. Он судорожно вздохнул и произнес: – Вы нашли ключ, мисс Ветра. – Ну и хорошо. Теперь мы уж точно можем отсюда убраться, – ответила девушка с вымученной улыбкой. – Необходимо скопировать четверостишие. Мне нужны карандаш и бумага. – Выбросите это из головы, профессор. У нас нет времени на то, чтобы изображать из себя древних писцов. Микки, как вы изволили заметить, продолжает тикать! – С этими словами она взяла из его рук листок и направилась к выходу. – Вы не можете выносить документ! Это запре... Но Виттория уже успела выйти из хранилища. Глава 55 Лэнгдон и Виттория выбежали из здания секретных архивов. Свежий воздух подействовал на Лэнгдона как сильное лекарство. Его мышцы обрели упругость, а плавающие перед глазами кроваво-красные пятна исчезли. Однако чувство вины, которую он испытывал, осталось. Только что он выступил в качестве соучастника похищения бесценной реликвии из самого секретного архива в мире. А ведь камерарий сказал: «Я вам доверяю». – Поторопимся, – сказала Виттория и затрусила по виа Борджиа в направлении штаба швейцарской гвардии. Драгоценный листок она по-прежнему держала в руке. – Если хотя бы капля воды попадет на папирус... – Успокойтесь. Как только мы до конца расшифруем текст, мы сразу же вернем на место этот священный лист №5. Лэнгдон прибавил шаг и поравнялся с девушкой. Ощущая себя преступником, он тем не менее продолжал восхищаться находкой и предвкушал тот шум, который поднимется после обнародования документа. Итак, Мильтон был членом братства «Иллюминати». Он сочинил для Галилея четверостишие, которое было помещено на пятой странице... и которое ускользнуло от внимания Ватикана. – Вы уверены, что можете расшифровать смысл стиха? – спросила Виттория, протягивая листок Лэнгдону. – Или от восторга все серые клеточки вашего мозга уже погибли? Лэнгдон взял документ и без малейшего колебания положил его во внутренний карман твидового пиджака, где ему не грозили ни яркий свет, ни влажность. – Я его уже расшифровал. – Что? – спросила Виттория и от изумления даже остановилась. Лэнгдон продолжал идти. – Но вы же прочитали его только один раз! – продолжала девушка, догнав американца. – А я-то думала, что дешифровка займет у нас много времени. Лэнгдон знал, что она права, обычно так и бывает, но ему тем не менее удалось обнаружить segno, прочитав текст всего один раз. Первый алтарь науки предстал перед ним со всей ясностью. Легкость, с которой ему удалось этого достичь, несколько его тревожила. Являясь продуктом пуританского воспитания, он до сих пор частенько слышал голос отца, произносящего старый афоризм, и сегодня популярный в Новой Англии. «Если ты что-то сделал без труда, ты сделал это неправильно», – говаривал отец. – Я расшифровал его, – продолжал он, ускоряя шаг, – и теперь знаю, где произойдет первое убийство. Следует как можно скорее предупредить Оливетти. – Откуда вам это известно? – спросила Виттория, снова догнав Лэнгдона. – Дайте-ка взглянуть! С этими словами она ловко запустила руку в карман американца и извлекла из него листок. – Осторожно! – завопил Лэнгдон. – Вы можете... Не обращая на него внимания и не замедляя шага, Виттория поднесла листок к глазам и принялась изучать его при пока еще достаточно ярком свете вечернего солнца. Как только она начала читать вслух, Лэнгдон попытался вернуть листок себе, но то, что он услышал, настолько его очаровало, что он не смог этого сделать. Ему казалось, что произносимые вслух стихи перенесли его в далекое прошлое... что он стал вдруг современником Галилея, слушающим это только что созданное четверостишие и знающим, что это испытание, своего рода тест... карта и ключ, указывающие путь к четырем алтарям науки... четырем вехам пути по лабиринтам Рима. В устах Виттории это четверостишие звучало словно песня. Найди гробницу Санти с дьявольской дырою... Таинственных стихий четверка жаждет боя. Уже сияет свет; сомненья позабудь, И ангелы чрез Рим тебе укажут путь. Виттория прочитала четверостишие дважды и замолчала, словно оставляя старинным словам возможность звучать самим по себе. «Найди гробницу Санти с дьявольской дырою», – повторил про себя Лэнгдон. Четверостишие не оставляло никаких сомнений. Путь просвещения начинался от могилы Санти. Там и следует начинать искать вехи. Найди гробницу Санти с дьявольской дырою... Таинственных стихий четверка жаждет боя. Итак, четыре таинственные стихии. С этим тоже ясно. Земля, воздух, огонь и вода. Четыре элемента науки, представленные иллюминатами в виде религиозных скульптур и призванные служить вехами на Пути просвещения. – Наш путь, похоже, начинается от гробницы Санти, – заметила Виттория. – Я же сказал вам, что сообразить это совсем не сложно, – улыбнулся Лэнгдон. – Да, но кто такой Санти? – явно волнуясь, спросила Виттория. – И где находится его гробница? Лэнгдон сдержал смех. Его всегда удивляло, насколько мало людей знают фамилию одного из величайших художников Ренессанса. Его имя, напротив, было известно всему миру. Человек, чья одаренность проявилась в раннем детстве, который в двадцать три года выполнял заказы папы Юлия II, а в тридцать восемь лет умер, оставив после себя собрание фресок, какого не видел свет. Санти был гигантом в мире искусства и прославился не меньше, чем такие великие люди, как Наполеон, Галилей или... Иисус. В наше время его известность можно сравнить лишь с известностью современных полубогов, имена которых Лэнгдон слышал в общежитии Гарварда. Санти может потягаться славой с такими гигантами, как Стинг, Мадонна или человек, который когда-то именовал себя Принцем, а затем сменил это имя на символ , который Лэнгдон как специалист по символике назвал «Крестом Святого Антония, пересекающимся с гермафродитским египетским крестом». – Санти, – произнес он вслух, – это фамилия Рафаэля – величайшего художника эпохи Возрождения. – Рафаэля? – изумленно переспросила Виттория. – Неужели того самого Рафаэля? – Единственного и неповторимого, – сказал Лэнгдон, быстро шагая в направлении штаб-квартиры швейцарской гвардии. – Следовательно, Путь начинается от его гробницы? – В этом скрыт большой смысл, – ответил ученый. – Иллюминаты считали великих художников и скульпторов своими почетными собратьями в деле просвещения, и гробницу Рафаэля они могли избрать в знак признательности. Кроме того, Лэнгдону было известно, что Рафаэля, как и многих других великих художников, пишущих на религиозные темы, подозревали в тайном безбожии. Виттория осторожно положила листок в карман пиджака своего спутника и спросила: – И где же он похоронен? – Хотите верьте, хотите нет, – с глубоким вздохом ответил ученый, – но Рафаэль покоится в Пантеоне. – В том самом Пантеоне? – с сомнением спросила Виттория. – Да. Тот самый Рафаэль в том самом Пантеоне. Лэнгдон был вынужден признать, что он совсем не ожидал того, что начальной вехой на Пути просвещения может оказаться Пантеон. Он предполагал, что первый алтарь науки будет находиться в какой-нибудь скромной, неприметной церкви. Что же касается Пантеона, то это грандиозное сооружение с отверстием в куполе даже в первой половине XVII века было одним из самых людных мест в Риме. – Но разве Пантеон – церковь? – спросила Виттория. – Это древнейший католический храм Рима. – Неужели вы верите в то, что первый кардинал может быть убит в Пантеоне? – с сомнением в голосе спросила Виттория. – Ведь это одна из главнейших достопримечательностей Рима, и там постоянно кишат туристы. – Иллюминаты, по их словам, хотят, чтобы весь мир следил за экзекуцией. Убийство кардинала в Пантеоне наверняка привлечет всеобщее внимание. – Не могу поверить, что этот парень рассчитывает скрыться, совершив преступление на глазах многочисленной публики. Такое просто невозможно! – Похищение четырех кардиналов из Ватикана тоже представлялось делом совершенно немыслимым. Однако это произошло. Четверостишие прямо указывает на Пантеон. – А вы уверены, что Рафаэль похоронен в его стенах? – Я много раз видел его гробницу. Виттория кивнула, хотя, судя по всему, сомнения ее до конца не оставили. – Сколько сейчас времени? – спросила она. – Семь тридцать, – бросив взгляд на Микки-Мауса, ответил Лэнгдон. – Как далеко отсюда до Пантеона? – Не более мили. Мы вполне успеваем. – А что значит «с дьявольской дырою»? – Для ранних христиан, – сказал он, – видимо, не было более дьявольского места, чем это сооружение. Ведь оно получило свое название от более ранней религии, именуемой пантеизмом. Адепты этой веры поклонялись всем богам, и в первую очередь матери Земле. Еще будучи студентом, Лэнгдон удивлялся тому, что огромный центральный зал Пантеона был посвящен Гее – богине Земли. Пропорции зала были настолько совершенны, что переход от стек к гигантскому куполу был абсолютно незаметен для глаза. – Но почему все же с «дьявольской»? – не унималась Виттория. Точного ответа на этот вопрос у Лэнгдона не имелось. – «Дьявольской дырою» Мильтон, видимо, называет oculus, – высказал логичное предположение американец, – знаменитое круглое отверстие в центре свода. – Но это же церковь, – продолжала Виттория, легко шагая рядом с ним. – Почему они назвали отверстие дьявольским? Лэнгдон этого не знал, тем более что выражение «дьявольская дыра» он слышал впервые. Но сейчас он припомнил то, что говорили в VI-VII веках о Пантеоне теологи. Беда Достопочтенный[71]утверждал, например, что отверстие в куполе пробили демоны, спасаясь бегством из языческого храма в тот момент, когда его освящал папа Бонифаций IV. Теперь эти слова приобрели для Лэнгдона новый смысл. – И почему братство «Иллюминати» использовало фамилию «Санти», вместо того чтобы сказать просто: «Рафаэль»? – спросила Виттория, когда они вошли в маленький дворик перед зданием штаба швейцарской гвардии. – Вы задаете слишком много вопросов. – Папа мне постоянно об этом говорил. – Я вижу две возможные причины. Одна из них заключается в том, что в слове «Рафаэль» слишком много слогов, что могло нарушить ямбический строй стиха. – Выглядит не очень убедительно, – заметила девушка. – И во-вторых, – продолжал Лэнгдон, – слово «Санти» делало четверостишие менее понятным, так как только самые образованные люди знали фамилию Рафаэля. И эта версия, похоже, Витторию не удовлетворила. – Не сомневаюсь, что при жизни художника его фамилия была хорошо известна, – сказала она. – Как ни удивительно, но это вовсе не так. Известность по имени символизировала тогда всеобщее признание. Рафаэль избегал использовать свою фамилию, точно так же, как это делают современные поп-идолы. Мадонна, например, бежит от своей фамилии Чикконе как от чумы. – Неужели вы знаете фамилию Мадонны? – изумленно спросила Виттория. Лэнгдон уже успел пожалеть о своем примере. Удивительно, какая чепуха лезет в голову, когда живешь среди десяти тысяч подростков. Когда Лэнгдон и Виттория подходили к дверям штаба, их остановил грозный окрик: – Стоять! Обернувшись, они увидели, что на них обращен ствол автомата. – Эй! – крикнула Виттория. – Поосторожнее с оружием, оно может... – Никаких шортов! – рявкнул часовой, не опуская ствола. – Soldato! – прогремел за их спиной голос возникшего на пороге Оливетти. – Немедленно пропустить! – Но, синьор, на даме... – начал потрясенный этим приказом швейцарец. – В помещение! – проревел коммандер. – Но, синьор, я на посту... – Немедленно! Там ты получишь новый приказ. Через две минуты капитан Рошер приступит к инструктированию персонала. Мы организуем новый поиск. Так и не пришедший в себя часовой нырнул в здание, а дымящийся от злости Оливетти подошел к Лэнгдону и Виттории. – Итак, вы побывали в наших секретных архивах. Я жду информации. – У нас хорошие новости, – сказал Лэнгдон. – Остается надеяться, что это будут чертовски хорошие новости! – прищурившись, бросил коммандер. |