Книга Невзоров. Еретик! сказала церковь. Хулиган! сказали чиновники
 Скачать 1.31 Mb.
|
|
№ 18 Мы закончили прошлую лекцию на том, что именно из той эпохи в тему происхождения жизни до сих пор протянуты щупальца метафизики. Они весьма чувствительно иннервируют вопрос и сохраняют его актуальным по настоящую минуту. Будем справедливы — только они и сохраняют. Никакого иного движения в этой области не наблюдается уже несколько десятилетий. Лишь когда щупальца приходят в движение и принимаются душить очередной догмат естествознания, то тогда и наука вспоминает дни былой славы и хоть что-то попискивает в ответ. Ее писк, надо сказать, не впечатляет. Никакого серьезного сопротивления она оказать не может, как будто бы Павлов, Бернал, Фейнман, Уотсон, Крик и прочие гиганты унесли с собой в могилы весь огонь познания, отвагу и убежденность. Наука, у которой не получилось с разгона взять высоту вопроса происхождения жизни, сперва смущенно сдулась, а позже научилась отделываться от «основного вопроса» толерантными фразами. Почему это произошло? Дело в том, что, к концу ХХ века естествознание перекосилось и потрескалось под ударами тарана культуры. Тот бил без всякой передышки, как по основам науки, так и по всем ее изящным надстройкам. Культура бросала в бой легионы поэтов, теноров, дизайнеров и режиссеров. В результате она отвоевала почти все позиции, потерянные в XIX веке. Поправ обломки научного мировоззрения, тенора вновь закрепили культ гениев, необъяснимость искусства, мира, любви, а через это и метафизику в чистом виде. Прекрасный пример — Ричард Докинз. Ученый, всего лишь сохраняющий верность науке и её миропониманию, объявляется атеистом и демонстрируется, как некий экзот. Наука оказалась деморализована и повержена. Ей оставили при человечестве лишь роль придворного фокусника, изобретателя всяких приятных «штучек», вроде влагоемких прокладок, бомб и телефончиков. На смену Павлову и Крику, на арену вечной борьбы вползло поколение вялых и впечатлительных доцентов. Из их уст вновь зазвучал лепет о «творце», «душе», «демиурге» и некой «высшей силе», которая, по всей вероятности и стала «первопричиной мира». Довершая карикатурность картины, из всех щелей, вновь полезли осмелевшие попы. Впрочем, дело было не только в атаке культуры. И разумеется, не в попах. Важнейшей причиной нового торжества метафизики над знанием стало отсутствие научной дисциплины, которая бы специализированно и целеустремленно занималась именно вопросом происхождения жизни. Да, существует биохимия, биофизика, астрофизика, теоретическая физика, кристаллография, палеозоология, палеоботаника, эволюционная генетика, сравнительная анатомия, молекулярная, теоретическая и математическая биологии, физиология, геология, космология et cetera. Да, каждая из этих дисциплин соприкасается с нашим основным вопросом и предлагает на него некий камерный ответ, находящийся строго в рамках своей компетенции. Но эти ответы никак не коммутированы в единое научное явление. Почему? Потому что служение каждой из этих дисциплин требует пожизненной и фанатичной сосредоточенности только на своем предмете и не допускает никаких отвлечений. Невозможно представить себе персонаж, который мог бы вместить в себя одновременно и во всей полноте хотя бы физиологию, структурную геологию и квантовую механику. (А это всего три компоненты из, как минимум, двух десятков). В известном смысле, биохимия и биофизика могут ненадолго «соприкоснуться» в силу взаимозависимости, равно как и геология с палеозоологией, но для единой и крепкой картины нужен синтез всех без исключения дисциплин. Более того, этот синтез должен быть хорошо защищен и постоянно обновляем. Для каждой мелочи, открытой генетиками или палеоботаниками в нем немедленно должно находиться критическое осмысление и нужное место. Такой научной отрасли, увы, не существует. Нет, разумеется, и персонажа, который мог бы владеть всей полнотой упомянутых знаний. Повторим, каждое из них требует целой жизни, фанатичной зацикленности на одном, максимум двух строго специальных вопросах. Итак, дисциплины не существует, некой титанической фигуры, которая бы аккумулировала все знания, имеющие прямое или косвенное отношение к происхождению жизни, тоже нет. Но не все так скверно, как это кажется на первый взгляд. По-прежнему существует метод, который позволяет выбрать из всех наук их суть, а выбрав, сложить эти сути в более или менее достоверную широкую парадигму. Это — картезианство. А что такое картезианство? Это — прежде всего, умение «снимать сливки». Поясним. Как мы помним, в XVII столетии во Франции оказалась востребована реалистическая доктрина, проясняющая феномен (как тогда казалось) человеческого разума. Это стремление к ясности было закономерно. Факт способности человека к мышлению уже требовал разгадки. Религиозная версия почти утратила свою силу, оставаясь убедительной только для фанатиков веры, которых с каждым годом становилось все меньше. А скопившиеся за множество веков знания распирали общество изнутри. Возникла уверенность, что механика рассудка может быть объяснена с такой же легкостью, как законы оптики или астрономии. Разумеется, накопленные знания были самого разного качества. Но их было много и они гораздо сильнее обжигали разум, чем сегодняшние научные труды. Сегодня любые, даже сенсационные исследования воспринимаются, как нечто, само собой разумеющееся и проистекающее из общего порядка вещей. А в XVII столетии наука еще была откровением, переворачивающим жизнь всякому, кто с ней соприкасался. Это было время, когда «книги не читались, а выучивались наизусть», а наличие знаний могло либо дорого обойтись их обладателю, либо стать причиной его возвышения и невероятного благополучия. Из нашего двадцать первого века общие объемы научной информации шестнадцатого столетия кажутся незначительными. Это нелепая иллюзия. Они были воистину огромны. Астрономия XVII века была соткана из причудливой смеси Птолемея, Пурбаха, Региомонтана, Тосканелли, Ринальдини, Коперника, Бруно, Галилея, Браге, Кеплера, систем Аверроэса, Аристотеля, Архимеда, Аристарха, Аль-Фергани, Араабхаты, Вараамишры, Улугбека и Николая Кузанского. Тысячи полновесных томов заключали в себе представления о минералах, магнетизме, металловедении, электричестве, зоологии, географии, ботанике, скорости, преломлении и волновой природе света, оптике, эффекте цвета и электричества, об анатомии, медицине, логарифмах, алгебре, вакууме, размножении насекомых, механике, пиротехнике, палеонтологии и баллистике. Напомним, что к тому времени уже существовали труды Роджера и Френсиса Бэконов, фон Герике, Агриколы, Стуртеванта, Гилберта, Кабео, Гассенди, Торричелли, Юнгиуса, Франческо Лана Терци, Гюйгенса, Ферма, Гримальди, Парацельса, Марко Марчи, Де Доминиса, Кардануса, Телезио, Нуньеца, Меркатора, Мигеля Сервета, Гарвея, Никколо Цукки, Амбруаза Паре, Везалиуса, Фаллопия, Сильвиуса, Ван-Гельмонта, Ремера, Сваммердама, Санторио, Неемии Грю, Джона Рэя, Мэйо, Оккамы, Дунса Скотта, Гебера, Северуса Себокта, Тартальи, Бенедетти, Мальпигия, Симона Стевина, Фризиуса, Снеллиуса, Санторио, Гартмана, Бернара Палисси, Тартальи, Бенедетти, Бирингуччо, Тосканелли, Геснера, Ронделе, Галена et cetera. Мы сейчас перечислили лишь имена первой величины, но кроме них следует вспомнить Мерсенна, Арнольда из Вильнева, Муциана Руфа, Маттеуса Сильватикуса, Ульриха фон Гуттена, Пьер Бейля, Пьетро Верджерио, Иоганна Христиана Эдельмана, Авраама Сакуто, Де Прада, Пьетро Д, Абана, Лоренцо Валла, Генриха Корнелия Агриппу, Пьетро Помпонацци, Отто Брунфельса, Иоганна Вейера, Улисса Альдрованди, Джона Ди, Джузеппе Франческо Борри, Шарля Эстьена, Жоффруа Валле, Чекко Д, Асколи, Виета, Фредерико Чези, Эккио, Франеско Стелутти. Разгорались звезды Бойля, Мариотта, Кассини, Борелли, Гука, Галлея, Ньютона, Лейбница и Левенгука. Корнелиус Дреббель уже испывал первую подводную лодку, а Магалотти приводил в порядок «Очерки о естественнонаучной деятельности Академии опытов», описывая работу термометров, гидрометров, маятников, часов, барометров, микроскопов и телескопов. Напомним, что еще в 1560 году в Неаполе организовалась Academia secretorum naturae (Академия тайн природы), основанная Джованни Баттиста Порта, а в 1603 создалась Accademia dei Lincei, тоже изучавшая вопросы физики и (условно говоря) химии. Частной, но сильной иллюстрацией истинного объема знаний XVII века может служить физиология мозга. Итак, что было известно на тот момент? Джакомо Беренгарио (Giacomo Berengario 1502–1550) обнаружил и описал полосатое тело; Ахиллини (Alessandro Achillini 1463–1512) изучил первую и четвертую пары черепных нервов, т. е. обонятельный и блоковый нервы; Габриэль Фаллопий (Gabriele Fallopio 1523–1562) еще более точно и подробно описал четвертую пару и создал крепкий набросок девятой, т. е. глоссофарингеуса. Кроме того, он заложил основы изучения анатомии лабиринта, тимпанической хорды и языкоглоточного нерва; Фернелиус (Jean F. Fernelius 1497–1558) создал описание центрального канала спинного мозга и гипотезу о роли нервов, как передатчиков влияния головного мозга на мышцы; Сильвиус I (Jacobus Sylvius 1478–1555) обнаружил сирингомиелические полости и топографировал извилины коры; Варолий (Constanzo Varolio 1543–1575) описал мост мозга, ножки и оптический нерв; Конрад Шнейнер (1614–1680) высказался о роли коры, как о месте локализации памяти, а о мозжечке, как о центре рефлексов. (Ошибочность его выводов — малосущественный фактор, главное здесь сам факт поиска.); Хуан Гуарте (Juan Huarte 1529–1588) суммировал некоторые, весьма спорные и разрозненные данные о следствиях травм головы; Лоренц Фриз (Lorenz Frisius? — 1531), судя по его рисункам в малоизвестной книге «Зеркало врача» тщательно изучал хиазму и глубину коры; Томас Эраст (Thomas Erastus 1524–1583) и Фернелиус (Jean F. Fernelius 1497–1558) в тишине своих лабораторий исследовали природу эпилепсии; Андреас Везалиус (Andreas Vesalius 1514–1564) в седьмой книге своего труда «О строении человеческого тела» полностью описал и топографировал мозг. Более того им были высказаны сенсационные предположения о возможных функциях его многочисленных структур. Разумеется, нам удалось вспомнить лишь малую часть тех, кого вспомнить бы следовало. Но помимо создателей и собирателей точных знаний о мире, которые все, в той или иной степени, были изгоями, существовала и официальная наука Ватикана. Именно она, кстати, и считалась настоящей ученостью, а такие, как Бруно, Коперник, Галилей и Везалий имели репутацию «фриков», экзотических прыщиков, вскочивших на благородном носу подлинного знания. Коперник не случайно так долго тянул с публикациями своих открытий, понимая, что «De Revolutionibus Orbium Coelestium Libri Sex» будет квалифицированно осмеян и объявлен лженаукой. Он писал: «Меня пугает мысль о презрении из-за новизны и отличий моей теории» (цит. по M. B. Hall — The Scientific renaissance 1450–1630). Как выяснилось чуть позже, Коперник оказался прав. Его труд на долгое время стал объектом не академических обсуждений, а лишь насмешек. Над ним глумились многие. От авторов популярных дидактических поэм и энциклопедий (Де Бартаса и Ж. Бодена) до столпов науки (Тихо Браге и Ф. Бэкона). С церковной же точки зрения никакого особого криминала в работе Коперника не наблюдалось. Папа Лев Х отнесся к ней иронично, но весьма доброжелательно, а кардинальская курия его поддержала. В 1532 году система Коперника была официально представлена на чтениях в Ватиканских садах, причем не кем-то, а личным секретарем Папы. Коперниканство вообще воспринималось благодушно, пока ситуацию не обострил Бруно, объявивший себя его верным адептом. В XVI–XVII веке научная ревность уже существовала. «Специалисты» умели защищать свои «владения» от любых чужаков. Чтобы получить право голоса в науке, необходимо было примкнуть к соотвествующей касте (астрономов, химиков, картографов), разумеется, полностью разделяя ее взгляды по всем ключевым вопросам. Была отработана и тактика нейтрализации диссидентов и чужаков, нелегально пробравшихся в дисциплину. Она была примитивна, но она работала. Каста умело использовала тактические преимущества своей «высоты». Она устраивала академический погром новых взглядов, а затем обязательно спускала свою оценку «этажом ниже» к беллетристам, прессе и интеллигенции (в самом широком смысле этих понятий, вполне применительных и к семнадцатому веку). Те, мало понимавшие в сути вопроса, но доверяющие званиям и титулам, охотно начинали травлю, за пару лет превращая практически любого новатора в посмешище. Так повторялось из века в век. Копернику, разумеется, припомнили то, что по профессии он церковный староста, но в астрономии — дилетант; Галилею рекомендовали глядеть в клистир, а не в телескоп, намекая на его основную профессию. (Галилео был медиком.) Периодически возникали отчаянные персонажи, которые пытались ломать хребты и касте и подпевалам. Если дело доходило до открытого и упорного противостояния, то в ход шли дрова. Как показал пример Бруно, трех поленниц, как правило, хватало, чтобы прекратить спор зашедший слишком далеко. Члены знаменитой академии «деи Линчеи» вынуждены были общаться меж собой при помощи шифров из страха не перед инквизицией, а исключительно перед научным сообществом. Напомню, что неформальным главой академии был герцог Фредерико Чези, вполне способный защитить ее от церковного преследования, но бессильный перед тогдашними кафедралами Рима, Болоньи и Флоренции. Мы делаем ошибку, размежевывая науку того времени и церковь. Это неверно. Церковь и наука были одним целым. В XVII веке официальных ученых, ориентированных на обеспечение богословской картины мира, были тысячи. Каждый из них имел возможность публиковаться, занимать кафедры лучших университетов и ставить на колени всяких «галилеев». Мы можем, конечно, следуя традиции, назвать их «схоластами», но это обозначение будет очень условным. Отметим, что среди «схоластов» были не только мастера красивого шарлатанства или подтасовщики фактов. Ничего подобного. В большинстве это были абсолютно добросовестные исследователи. Да, они не сумели преодолеть притяжение «христианской истины» и именно под нее «гнули и рихтовали» естественные науки. Но делали они это вполне искренне и самоотверженно. Перечисляя ярких «схоластов» века мы обязаны вспомнить Фортиниуса Люцетуса, Леона Аллатиуса, Джймса Ашера, Людовико дела Коломбе, Афанасия Кирхерия et cetera. Чем же они прославились? Люцетус (Fortinius lucetus 1577–1675) — автор очень влиятельной концепции того, что Луна практически целиком сделана из фосфора, а эффект ее свечения основан на фосфоресценции. Самое забавное, что гипотеза базировалась на крайне убедительных экспериментах. Люцетус брал болонский камень (фосфоресцирующий шпат) и изготавливал из него диски и полусферы. Их свечение было практически незаметно днем, но при наступлении темноты они ярко разгорались, приобретая весьма реалистичное сходство с Луной. На основании многочисленных опытов, при которых диски и полусферы наблюдались на разных расстояниях, под разными углами и в условиях разной освещенности, Люцетус с абсолютной уверенностью объявил, что Луна имеет фосфорную природу. Как следствие: Своей красотой и опорой на естественные явления гипотеза произвела огромное впечатление на современников, а Люцетус приобрел славу авторитетнейшего астронома и ученого. Рассмотрим второго фигуранта из нашего списка — Леона Аллатиуса (Leo Allatius 1586–1669), Хранителя Ватиканской Библиотеки. Он создал прелестную теорию, согласно которой кольца Сатурна состоят из крайней плоти Иисуса Христа, вознесшейся после обрезания. Как следствие: Состоялось (как минимум) два диспута с участием богословов и большинства астрономов, которые решали возможность включения этой гипотезы в университетские курсы. Третий герой — профессор Джеймс Ашшер (James Ussher 1581–1656). На основании библейской хронологии он вычислил день сотворения мира, т. е. 23 октября 4004 г. до н. э. и таким образом установил «очень точный» возраст планеты. Как следствие: На протяжении долгого времени данная цифра считалась единственно верной и доказанной наукой. Зачем мы перечисляем все эти нелепости? Исключительно для того, чтобы создать объемное и максимально сочное представление о естествознании того времени. А также затем, чтобы прояснить мощь и универсальность того метода, что позволил отделить «овец от козлищ» и снять подлинно научные «сливки» со всех дисциплин. Аллатиус, Беллармини, Люцетус, Кирхерий и еще тысяча (как минимум) «схоластов» не имели на титульных листах своих трудов специальных меток, предупреждавших, о том, что их изучение — пустая трата времени. Напротив. Как мы уже говорили — на тот момент это были весьма авторитетные авторы. Ознакомление с их фолиантами было обязательным. Конечно, наука XVII столетия была фантасмагорическим месивом, в котором обоснованное и точное переплелось с самыми дикими домыслами. Работы Кеплера соседствовали с улетевшим к Сатурну препуцием Христа, а грубейшие ошибки Кирхериуса имели тот же вес, что и открытия Ферма. Углубление во всё без исключения тогда было столь же нереальным, как и сегодня. Или еще невозможнее. Сегодня у нас есть законы естествознания. Все, что им противоречит может быть смело и безоговорочно отбраковано. Мы можем не принимать во внимание (или не воспринимать всерьез) летающие препуции, психотерапии или «внетелесные ощущения». Тогда эти ориентиры еще не были сформулированы. Все было гораздо сложнее и запутанней. И это было прекрасно, так как только безбрежный и бездонный эпистемологический хаос XVII века мог породить фигуру, способную этот хаос укротить и упорядочить. По логике развития науки она непременно должна была выйти из «пены столетия». Эта «Афродита» не замедлила явиться. Ею стал профессиональный солдат-наемник, картежник, пират и дуэлянт Рене де Декарт. Он же Картезий или Картезиус, т. к. академические правила того времени требовали от ученого латинизировать имя. Его образование ограничилось иезуитской школой в Ля Флеш, где Декарта обучили латыни, начаткам простой математики, а также иезуитской логике. Окончив школу, Декарт отправился воевать. Разумеется, не за родную Францию, а за талеры и гульдены. Под знаменами Максимилиана Баварского он брал Прагу, а под барабаны принца Оранского громил Арминиан. Попутно он странствовал, картежничал, брюхатил дам и девиц, богохульничал, пьянствовал, пиратствовал, курил табак, дрался на дуэлях, т. е. вел очень здоровый образ жизни. Периодически Декарт затворялся в глуши и шлифовал линзы. Или навещал бойни, где изучал свиные сердца. Впрочем, не только сердца и не только свиные. Вспомним известный пример, характеризующий его, как весьма дерзкого экспериментатора. Проделав в ставне на окне своего кабинета отверстие, Декарт закрепил в нем свежевынутый бычий глаз, «смотрящий наружу». С задней стенки глаза он соскоблил слой тканей и получил возможность «через глаз» созерцать миниатюрное, перевернутое изображение собственного двора. Его эмбриологические занятия тоже стоят отдельного упоминания. «Я однажды заставил убить корову, которая, как я знал, недавно зачала, исключительно с целью осмотреть ее плод». (Декарт-письмо к Мерсену от 2 ноября 1646 г.) Он никогда и нигде не преподавал, почти не читал лекций, да и вообще избегал академической среды. В частности, известно, что по необъяснимым причинам Декарт уклонился от знакомства даже с Галилеем. Свои дни он закончил при дворе шведской королевы Кристины, приняв отравленную облатку из рук иезуита Жака Виоге, так как орден Иисуса стало раздражать влияние Картезиуса на юную королеву. Конечно, ему больше пошел бы костер, но сентиментальные иезуиты решили по-братски обойтись с выпускником школы Ля Флеш и ограничились ядом в причастии. Чем именно начинил Виоге «тело христово» осталось неизвестным, но умер Декарт в муках. Дальше все складывалось еще удачнее: его сочинения были внесены в INDEX LIBRORUM PROHIBITORUM, а специальным указом Людовика XIV во всех университетах Франции было запрещено поминать даже имя Картезия. Жизнеописание Декарта, разумеется, не может вызвать ничего, кроме зависти. Хотя по экзотичности его отчасти и перещеголял Хокинг с боковым амиотрофическим синдромом, тем не менее, биография Рене де Декарта и по сей день является эталонной для ученого. Прежде всего тем, что это биография человека, для которого храбрость была привычкой. Впрочем, дело не в этом. Следует напомнить, что мы говорим о человеке, который с поразительной легкостью перевернул и структурировал европейскую науку. Он подарил метод, с помощью которого из любого месива знаний можно изъять самое необходимое и важное, отсеяв пустяки и лишние подробности. Картезий утвердил очевидное: «все науки настолько связаны между собой, что легче их изучать все сразу, нежели какую-либо одну из них в отдельности от всех прочих….». (Декарт «Правила для руководства ума» правило 1-е.») Его «Рассуждение о методе, позволяющем направлять свой разум и отыскивать истину в науках» не утратило эффективности и сегодня. Определенные неудобства доставляет архаичность стиля, но ее преодоление щедро вознаграждается. Более того, без применения декартовского метода «снимания сливок со всех наук» попытка разобраться в происхождении жизни сегодня обречена на полный провал. Не случайно один из первых авторов теории абиогенеза Джон Бэрдон Сандерсон Холдейн (1892–1964), основоположник биохимической генетики, основал общество «картезианцев» и первым в XX веке применил разработанные Рене Декартом методы познания сложных явлений. Необходимо уточнение. Под картезианством, (в данном случае), имеется в виду не философская система и не мерещившаяся Декарту во мгле его века «двойственность мира и человека». Отнюдь. Мы говорим лишь о картезианской механике мышления. О способности дерзко состыковывать данные самых различных наук для получения ответов на глобальные вопросы. Картезианство учит идти против всех догм и научных приличий. Оно основано на бесстрашии, бестрепетности и отсутствии авторитетов. По сути, это пиратство. Конечно, применение этого метода обрекает на некоторую поверхностность, а порой и на забавные мелкие ошибки. По поводу ошибок можно не беспокоиться. Если идея имеет ценность, то в науке достаточно уборщиц, которые охотно приберут неизбежный мусор. Конечно, картезианство гарантирует конфликт с «узкими специалистами», но этих бедолаг следует понимать и прощать. Будучи, преимущественно, евнухами, призванными охранять и поддерживать порядок в своём фактологическом «гареме», специалисты и обязаны сопротивляться проникновениям в него всяких наглецов. Разумеется, обнаружив забравшегося в «гарем» чужака, евнухи- доценты обязательно поднимут разоблачительный ревнивый крик. Притвориться «одним из них» не удастся. Можно даже и не пробовать. Даже если актерских способностей хватит на имитацию их мимики и речи, то все равно, рано или поздно, наступит момент «снимать шаровары». Тут- то все и откроется. Так что лучше сразу действовать дерзко и уверенно, не обращая внимание на возмущение. Основательно пошалив в «гареме» с самыми красивыми идеями и набив карманы драгоценными фактами, напоследок надо вежливо раскланяться. Затем следует восхититься самоотверженностью евнухов- хранителей, тратящих свою жизнь на охрану и благополучие «гарема». После этого, «сделав ручкой», можно выпрыгивать из окна. (Это называется академической междисциплинарной этикой и ее следует неукоснительно соблюдать). Столь же малой проблемой является и т. н. «поверхностность». Разумеется, она весьма условна и «поверхностностью» может быть названа с большой натяжкой. Но! Одно дело создавать и развивать научную дисциплину, другое — пользоваться ею и снимать с нее «сливки». Конечно, это совершенно разные уровни. Первое требует абсолютной углубленности и жертвенности, детального постижения всех нюансов. Второе — всего лишь структурированного трезвого знакомства с нею. |