ФИЛОСОФИЯ ПРАВА ОТВЕТЫ К ЗАЧЕТУ. Философия права ответы к зачету

• Название: Философия права ответы к зачету
• Анкор: ФИЛОСОФИЯ ПРАВА ОТВЕТЫ К ЗАЧЕТУ.doc
• Дата: 25.04.2017
• Размер: 0.87 Mb.
• Имя файла: ФИЛОСОФИЯ ПРАВА ОТВЕТЫ К ЗАЧЕТУ.doc
• Тип: Документы; #4883
• страница: 9 из 12

Постструктурализм — философское направление, методология культурного анализа. Был распространён в 1970-е и 1980-е годы.

Основание постструктурализма связывают с политической нестабильностью конца 1960-х, разочаровании в науке и социальном прогрессе. Поэтому, несмотря на то, что сходные идеи ранее высказывали американские и немецкие философы, течение было наиболее распространено во Франции.

К представителям постструктурализма относят Э. Морена, Ж. Бодрийяра, Ж. Делёза, Ф. Гваттари, Ф. Лаку-Лабарта, Ж.-Л. Нанси, С. Кофман, Ж. Деррида, Р. Барта, Ю. Кристеву, Ж. Лакана, М. Фуко, П. Бурдьё, К. Касториадиса, Э. Сиксу, Р. Жирара (Франция), Ф. Джеймисона, Дж. Батлер, К. Акер (США), Дж. Агамбена, Дж. Ваттимо (Италия), Х. Блюменберга (Германия), Ш. Муфф, Л. Иригарай (Бельгия) и др.

Само слово «постструктурализм» связано с названием другого философского течения — структурализма, из которого постструктурализм вырос и который он преодолевал. Помимо этого термина предлагались и другие — «антиструктурализм», «неоструктурализм», «параструктурализм», «гиперструктурализм», «ультраструктурализм», «суперструктурализм».

Постструктуралисты обвиняли своих предшественников в догматичности. Они признавали существование структур, но были уверены в их децентрализованности и в том, что «главное в структуре — то, что выводит за её пределы»^[1].

Основные понятия:

• 
  Ризома — структура-лабиринт.
  
• 
  Деконструкция — новый тип понимания.
  
• 
  Текст.
  
• 
  Идеология.
  
• 
  Игра слов и логомахия.
  
• 
  Неразделимость означаемого и означающего.
  
• 
  Антигуманизм, превосходство массового над индивидуальным.
  

Постструктурализм послужил философской основой постмодернизма.

ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ (неоструктурализм) — обобщающее название ряда философско-методол. подходов к осмыслению культурной деятельности и интерпретации текстов культуры, сложившихся в 70-90-х гг. на основе преодоления и отрицания структуралистского подхода. Как и структурализм, П. наиболее ярко проявился во Франции, где к числу его представителей относят Деррида, К. Касториадиса, Лиотара, Бодрийяра, Делёза, Р. Барта (в поздний период его творчества) и организованный им кружок «телькелистов» — Кристеву и др. К П. также нередко относят работы Фуко периода «генеалогий власти». В Америке к числу приверженцев П. относят лит.-ведов т.н. «деконструкционного» направления (X. Блум, П. де Ман, Д.Х. Миллер и др.).

П. не оформил себя как самостоят, направление в филос. и научном познании, не имеет явной программы. Достаточно сложными являются отношения П. со структурализмом: отрицая в целом теоретико-методол. направленность структурализма на объективное познание человека через формообразующие принципы символич. деятельности, П. тем не менее очень многое заимствовал у структурализма (понимание культуры, прежде всего, как языковой и текстуальной деятельности, стремление соотнести текст с сознанием и опытом его автора). Отрицая в общем ценность имманентного понимания текста, П. тем не менее в отношении к тексту имеет много общего с герменевтикой (подход к пониманию как интерпретации, детерминация понимания текста культурным опытом интерпретатора и т.д.). П. сосуществует как со структурализмом, так и с постмодерном: относимые к П. авторы (Деррида, Делез, Бодрийяр) считаются классиками постмодерна. Развести эти два явления сложно; П. в опр. степени является рез-том реализации постмодернистских интенций в отношении к тексту, языку, знаковой деятельности человека. Достаточно многообразными являются и стилистико-жанровые формы текстов П.: они носят филос., научный, публицистич. характер, часто являя собой достаточно противоречивый сплав этих стилей.

Хронологич. рамки П. достаточно условны: появление П. принято связывать с массовыми студенч. и профсоюзными волнениями во Франции в мае-июне 1968 (хотя ряд работ, к-рые можно назвать постструктуралистскими, вышел ранее). Важная роль этих событий в том, что при их осмыслении проявилась ограниченность структуралистского подхода к человеку, невозможность объяснить реализующийся конфликт консервативных и леворадикальных умонастроений, исходя из структурного понимания человеч. сознания («Структуры не выходят на улицы»). Универсализм и академизм структурализма становятся объектом тотальной критики. И хотя в П. сохраняется отношение к культуре как к тексту и ориентация на анализ и интерпретацию текстуальных явлений культуры, но сам подход к тексту радикально меняется. Объектом рассмотрения и анализа становится все, что осталось за пределами структурного осмысления. Это прежде всего контекст, влияние к-рого не рассматривалось структуралистами в поисках универсалии, та совокупность индивидуальных явлений и черт, к-рая стоит за текстом и определяет его. Это динамика, изменчивость, к-рая не схватывается при структурном анализе. Это те элементы текста, к-рые невозможно свести к сегментному дихотомич. делению; они предстают как несистемные, уникальные, нерасчленяемые. Это, наконец, то, что вообще выходит за рамки упорядоченности, предстает как случайное, воплощает свободу, волюнтаризм, иррациональность в человеч. действии.

Это тотальное «отрицание структурности» воплотилось в ряд общих интенций, к-рые и позволяют определить П. как культурное явление.

1. Отношение к человеку. В понимании человека в П. на первое место выходят несистемные, неструктурируемые явления. Источником таких человеч. проявлений мыслится его субъективность, индивидуальные особенности психики, воля, понимаемые не через психоаналитич. бессознательное, а, скорее, через ницшеанский волюнтаризм, отражающий активное взаимодействие человека с непонятным и враждебным окружением с целью реализации его волевого стремления к доминированию над этим окружением. Для П. ключевой категорией, характеризующей человека, является желание как универсальная форма проявления стремления человека к коммуникации с окружением, определяющая все формы индивидуального и коллективного действия, социальной и культурной действительности. На место структурной логич. упорядоченности сознания приходит понимание его как разомкнутой, хаотичной «магмы» желаний, устремлений, вопросов к внешнему миру, лишь частично определяемых его социальным и культурным опытом.

2. Отношение к человеч. сооб-ву. В П. об-во и культура предстают как поле тотального проявления отношений «власть — подчинение»; власть, реализующаяся и как воля к доминированию, и как стремление к упорядоченности, структурированности, устойчивости, единству усматривается и раскрывается П. во всех культурных элементах. Власть реализует себя на всех уровнях человеч. взаимоотношений — от полит, доктрины конкр. гос-вадо конкр. коммуникативной ситуации, и в выявлении этой реализации и противопоставлении ей опр. уникальности, множественности, разобщения П. видит свою конкретную задачу.

3. Отношение к тексту. Именно в тексте находят проявление две вышеуказанные интенции и понимание текста есть прежде всего их выявление. Предложенная Деррида «деконструкция» — «деструкция-реконструкция» текста подразумевает его фундаментальную «разборку» на элементарные формы во всех планах: композиционном, сюжетном, стилистич., психол. и последующую «сборку» — интерпретацию, выявляющую в нем то, что внесено в этот текст конкр. контекстом его создания, желанием его создателя и то, что сам его автор не видит или о чем старается умолчать, но что обнаруживает себя как «след» дискурса власти. Для П. становятся важными в тексте не структурируемые его элементы, сближающие его с другими текстами (хотя сравнит, анализ остается), а то уникальное, несистемное, маргинальное, что реализовалось в тексте внесознательно и понимается интуитивно. П. стремится усмотреть в тексте то, что привнесено в него последующими интерпретациями и что является уже «следом следа», объяснить сходное в тексте не структурной универсальностью, а взаимовлиянием текстов, заимствованием, аллюзией, игрой, неосознанным косвенным цитированием. Для П. повторяемость и устойчивость элементов текста и стоящих за ними представлений являются не свидетельством структурной универсальности, но проявлением диффузии, «кочевья» отд. элементов, идей, образов, мимесиса, реализующегося не как подражание природе, а как подражание (осознанное или неосознанное) другому тексту. Интерпретация текста — это понимание в нем того, что к самому тексту прямо не относится, того, что в нем «вынесено за скобки», и выводит за пределы самого текста в мир желаний, такое понимание есть всегда процесс, но не результат (Деррида называет его термином «различание» («differance»). Но при этом для П. значимыми и важными становится «конструкция текста», выявление тех элементов из к-рых он собран, обнажение не структуры, но конструктивных механизмов, технологии создания текста.

4. Отношение к знаку. Знак в П. выступает как полная противоположность самому себе — он есть не указание на к.-л. предмет или смысл, а, наборот, указание на его отсутствие. Знак и смысл превращаются в фикцию, симулакр, маскирующий отсутствие актуального смысла, и предлагающий взамен свои многочисл. коннотации. Бодрийяр постулирует четыре истор. этапа превращения знака в симулакр, сменявшие друг друга от Возрождения до современности: знак, обозначающий реальность; знак, искажающий, маскирующий реальность; знак, маскирующий отсутствие реальности; знак-фикция, не связанная никак с обозначаемой реальностью, знак и язык являются собственным объективно существующим пространством, не связанным ни с человеком, ни с действительностью. Знак ничего не означает или означает лишь самого себя, но при этом в человеч. общении он сохраняет свойства симулакра, детерминируя человека; знак становится полем, где реализуется дискурс власти. Соответственно и означение, создание текста есть «производство фикции», фиксация смысла, к-рый самому себе не соответствует — отсюда и приговор, выносимый П. референции.

5. Отношение к метафизике и науке. В контексте предыдущих положений логичным выглядит стремление П. предолеть логоцентризм и универсальность новоевроп. метафизич. и научной традиции, обличить ее как проявление «воли к власти», к-рая, предлагая универсальные объяснит, принципы и каноны, манипулирует сознанием человека, втискивает его желания в упорядоченную «колею смыслов» (Делез). Объективность, логичность, верифицируемость научного познания рассматриваются П. как фикция и симулакр, порожденные опорой на авторитет, выступающий как власть. Однако П. не предлагает путей преодоления этой традиции и не противопоставляет ей ничего, кроме попыток «деконструктивной» переинтерпретации. Симптоматичным выглядит то, что П., как и экзистенциализм, пытается противопоставить метафизике и науке культуру, понимаемую как свободная стихия творчества, игры, реализации желания, рождения феноменального текста.

Выделенные тенденции позволяют дать лишь общую характеристику П. как направления в осмыслении культуры, к-рое продолжает существовать, видоизменяться и самоопределяться. П., как и постмодернизм, воплощает опр. «кризисное сознание», возникающее в условиях исчерпанности опр. онтологич. и гносеологич. парадигмы (в данном случае — новоевропейской), в ситуации «смены эпистем» (Фуко), и как таковой направлен на критич. осмысление прошлого опыта в рамках нового мировосприятия, к-рое, однако, еще не оформилось как «метанарратив». Предложенные П. новые интенции в восприятии текстов культуры, хотя и не воплотились, подобно структурализму, в опр. научные методы и исследования, позволили существенно расширить представления о возможностях и границах понимания культуры.
29. М. Фуко: пенитенциарные модели порядка в обществе.

Мише́ль Поль Фуко́ (фр. Michel Foucault, 15 октября 1926, Пуатье — 25 июня 1984, Париж) — французский философ, теоретик культуры и историк. Создал первую во Франции кафедру психоанализа, был преподавателем психологии в Высшей нормальной школе и в университете города Лилль, заведовал кафедрой истории систем мышления в Коллеж де Франс. Работал в культурных представительствах Франции в Польше, ФРГ и Швеции. Является одним из наиболее известных представителей антипсихиатрии.^[1] Книги Фуко о социальных науках, медицине, тюрьмах, проблеме безумия и сексуальности сделали его одним из самых влиятельных мыслителей XX века.^[2]

Тюрьма родилась раньше, нежели полагают те, кто связывает ее возникновение с принятием новых кодексов. Форма тюрьмы существовала раньше, чем ее начали система­тически использовать в уголовном праве. Она образовалась вне судебного аппарата, когда по всему телу общества распространились процедуры, направленные на рас­пределение индивидов, их закрепление в пространстве, классификацию, извлечение из них максимума времени и сил, муштру тел, регламентацию всего их поведения, со­держание их в полной видимости, окружение их аппара­том наблюдения, регистрации и оценки, а также на созда­ние накапливаемого и централизованного знания о них. Общая форма аппарата, призванного делать индивидов послушными и полезными посредством тщательной рабо­ты над их телами, обрисовала институт тюрьмы еще до то­го, как закон определил его как основное средство наказания. На рубеже XVIII-XIX веков действительно сущест­вовало наказание в форме тюремного заключения, и оно было внове. Но на самом деле уголовно-правовая система просто открылась механизмам принуждения, уже разра­ботанным ранее на другом уровне. «Модели» уголовного заключения (Гент, Глочестер, Уолнат Стрит) являются скорее первыми видимыми точками этого перехода, неже­ли инновациями или отправными пунктами. Тюрьма, су­щественно важный элемент арсенала наказаний, безус­ловно знаменует важный момент в истории уголовного правосудия: его приближение к «гуманности». Но она яв­ляется и важным моментом в истории дисциплинарных механизмов, развиваемых новой классовой властью, — моментом, когда эти механизмы захватывают институт правосудия. На рубеже столетий новое законодательство определяет власть наказывать как общую функцию обще­ства, которая применяется равным образом ко всем его членам и в которой равно представлены все индивиды. Но посредством превращения заключения в основное средст­во наказания новое законодательство вводит процедуры господства, характерные для конкретного типа власти. Правосудие, выдающее себя за «равное» для всех, и судеб­ный аппарат, выглядящий как «автономный», но содержа­щий в себе все асимметрии дисциплинарного подчине­ния, — такое соединение знаменует рождение тюрьмы, формы «наказания в цивилизованных обществах»¹. Можно понять, почему тюрьма как форма наказания очень рано приобрела характер очевидности. В первые го­ды XIX века еще было ощущение ее новизны. И все же по­нимание ее глубинной связи с самим функционированием общества почти сразу же заставило забыть все прочие наказания, придуманные реформаторами XVIII века. Ка­залось, будто ей нет альтернативы, будто она принесена током истории: «Не случайность, не прихоть законодате­ля сделали заключение фундаментом и едва ли не всем зданием современной шкалы наказаний, а прогресс идей и смягчение нравов»². И хотя через столетие с небольшим ощущение очевидности тюрьмы как формы наказания преобразилось, оно не исчезло. Известны все недостатки тюрьмы. Известно, что она опасна, если не бесполезна. И все же никто «не видит», чем ее заменить. Она — отврати­тельное решение, без которого, видимо, невозможно обойтись.

«Очевидность» тюрьмы, с которой нам так трудно расстаться, основывается прежде всего на том, что она - про­стая форма «лишения свободы». Как же тюрьме не быть преимущественным средством наказания в обществе, где свобода — достояние, которое принадлежит равным обра­зом всем и к которому каждый индивид привязан «всеоб­щим и постоянным» чувством?³ Лишение свободы, следо­вательно, имеет одинаковое значение для всех. В отличие от штрафа, оно — «уравнительное» наказание. В этом сво­его рода юридическая ясность тюрьмы. Кроме того, тюрь­ма позволяет исчислять наказание в точном соответствии с переменной времени. Тюремное заключение может быть формой отдачи долга, что составляет в промышленных обществах его экономическую «очевидность» - и позво-ляет ему предстать как возмещение. Взимая время осуж­денного, тюрьма наглядно выражает ту мысль, что право­нарушение наносит вред не только жертве, но и всему обществу. Можно говорить об экономико-моральной оче­видности уголовнонаказуемого поступка, позволяющей исчислять наказание в сутках, месяцах и годах и устанав­ливать количественное соотношение между характером правонарушения и длительностью наказания. Отсюда вы­ражение, столь часто употребляемое, столь соответствую­щее принципу действия наказаний, хотя и противореча­щее строгой теории уголовного права: в тюрьме сидятс, чтобы «заплатить долг». Тюрьма естественна, как «естест­венно» в нашем обществе использование времени в каче­стве меры отношений обмена.

Вспомним некоторые факты. В кодексах 1808 и 1810 гг. и ближайших к ним мерах заключение никогда не смеши­вается с простым лишением свободы. Оно является (или, во всяком случае, должно являться) дифференцирован­ным и целесообразным механизмом. Дифференцирован­ным — поскольку заключение должно иметь различную форму, в зависимости от того, является ли заключенный осужденным или просто обвиняемым, мелким правонару­шителем или преступником: различные типы тюрьмы — следственный изолятор, исправительная тюрьма, цент­ральная тюрьма — в принципе должны более или менее соответствовать этим различиям и обеспечивать наказа­ние, не только градуированное по силе, но и разнообраз­ное по целям. Ведь у тюрьмы есть цель, установленная с самого начала: «Закон, вменяющий наказания различной степени серьезности, не может допустить, чтобы индивид, приговоренный к легкому наказанию, был заключен в том же помещении, что и преступник, приговоренный к более тяжелому наказанию... хотя основной целью определен­ного законом наказания является искупление вины за со­вершение преступления, оно направлено также на ис­правление виновного»⁵.

Необходимо также напомнить, что движение за ре­форму тюрем, за контроль над ними началось не в по­следнее время. Видимо, оно даже не стало результатом признания неудачи. Тюремная «реформа» — ровесница тюрьмы: она предстает как своего рода программа тюрь­мы. С самого начала тюрьма окружена рядом сопутствую­щих механизмов, которые вроде бы призваны ее усовер­шенствовать, но в действительности составляют часть ее функционирования, - настолько тесно они связаны с су­ществованием тюрьмы на протяжении всей ее долгой ис­тории. Это подробная технология тюрьмы, разработан­ная при ее возникновении. Это были работы Шапталя* (который хотел установить, что нужно для внедрения тю­ремного аппарата во Франции, 1801) и Деказа** (1819), книга Виллермэ*** (1820), доклад о центральных тюрь­мах, составленный Мартиньяком**** (1829), исследова­ния, предпринятые в Соединенных Штатах Бомоном и Токвилем (1831), Деметцем и Блюэ (1835), опросы руко­водителей тюрем и генеральных советов, проведенные доклад Трейляра (Treilhard), p. 8-9. Та же тема часто встречалась в ближай­шие предшествовавшие годы: «Наказание в форме заключения, налагаемое по закону, имеет своей главной целью исправление индивидов, так сказать их улучшение, подго­товку - посредством более или менее длительных испытаний — к тому, чтобы они вновь заняли свое место в обществе и больше не нарушали порядок... Самые надежные спо-собы улучшения индивидов-труд и образование». Образование предполагает не толь­ко умение читать и писать, но также примирение заключенных с «идеями порядка, нравственности, уважения к себе и другим» (Бено, префект департамента Нижняя Се-на, указ от фримера года X). Более чем в дюжине из общего количества докладов гене-Монталивэ в самый разгар диспута об одиночном заключении.

30. Понятие и структура правосознания.

Правосознание — это одна из форм общественного сознания, представляющая собой систему правовых взглядов, теорий, идей, представлений, убеждений, оценок, настроений, чувств, в которых выражается отношение индивидов, социальных групп, всего общества к существующему и желаемому праву, к правовым явлениям, к поведению людей в сфере права. То есть это субъективное восприятие правовых явлений людьми.

Структура правосознания

Правовая идеология (отношение общества к праву в целом — правовая среда личности): правовые доктрины и понятия, принципы, уровень юридической науки в целом.

Правовая психология (эмоциональная оценка обществом и отдельными людьми правовых явлений): чувства, настроения, переживания.

Индивидуальные знания о праве (уровень знаний каждой отдельной личности): уровень учёного-правоведа, неспециалиста и т. д.

Личностные ценности индивида (личный опыт и система убеждений, опираясь на которые человек оценивает правовые явления).

Субъективная воля индивида — способность человека на основании знаний и чувств принимать решение, определяющее правомерность или неправомерность его поведения.

Деформации подвержены все без исключения сферы правового осознания действительности гражданами. Она вторгается в область правовых знаний, которыми граждане располагают, разрушает их установки, чувства, убеждения в правовой области, проникает в содержание правового мировоззрения, в самое ткань их правовой идеологии.

31. Правосознание как феномен духовной жизни общества. Правовая культура.

Правовая культура - многозначная характеристика одной из важнейших сторон жизни общества. Это более высокая и емкая форма правосознания.
Правовая культура характеризует уровень правосознания, включает степень сознания права, на которую опираются исполнительная власть, должностные лица, характеризуется она и интенсивностью убеждений в ценности права. Правовая культура также имеет свою структуру: профессиональный и традиционно-бытовой пласты. Высокий уровень правовой культуры - один из признаков правового государства.
Если правосознание охватывает только духовную жизнь общества, является только частью общественного сознания, то правовая культура включает в себя как духовные характеристики, так и "материальные придатки" права - юридические учреждения, их организацию, отношения; как роль в обществе права, судебной, нотариальной, арбитражной и иных систем, так и стиль, культуру их работы, отношения с гражданами, защиту законных интересов, знание и соблюдение законных интересов в обществе; как соотношение правовой культуры с другими системами общей культуры - политической, научной, художественной, так формы рассмотрения споров в суде, работу законодательных органов и тому подобное.
Правовая культура складывается синергетически, отражая, впрочем, уровень, условия существования различных обществ, этапы цивилизованного развития человечества.
Поскольку культура - выражение специфически человеческого способа деятельности, поскольку она по своей природе нормативна; следовательно, культурные и правовые нормы могут совпадать по своему содержанию, то есть они могут заключать в себе одни и те же правила поведения.
Культурная норма всегда социальна, ибо социальна человеческая деятельность, ею нормируемая. Нормативность культуры обеспечивает координацию и организацию действий индивидов, входящих в социальное целое. Нормативность как организационное и координационное средство проявляется в форме институционализации отношений и поведения. Ее сутью является появление объективных, от индивидов, не зависящих правил поведения и обеспечение их выполнения. Процесс институционализации отношений предполагает их формализацию и стандартизацию. Иначе субъект общественной жизни не смог бы предвидеть действия других субъектов, связанных с ним, и обеспечить взаимодействие - самую глубинную основу любого коллективного целого, в том числе и общества. Именно сформировавшаяся институционная система, регулирующая поведение людей, - одно из специфических отличий человеческого общества.
Нормы культуры институцоинализируют отношения между людьми прежде всех прочих правил поведения. Непосредственно выражая качество человека, они образуют наиболее глубинную нормативную систему. То, что культурные нормы исторически первичны, несомненно. Они составляют основу всех остальных нормативных систем: нравственности, религии, эстетики, права. Оставаясь нормами культуры, они только приобретают новые дополнительные качества.
Обращаясь к праву, можно утверждать, что все юридические нормы суть нормы культуры, но не все нормы культуры суть юридические нормы. Осуществляемый обществом отбор культурных норм, после чего они оказываются включенными в право, производится по принципу их значимости для сохранения и функционирования социального целого. Если правило поведения, входящее в культуру, имеет значение для общества или, во всяком случае, связано с осуществлением общих дел, оно должно стать общеобязательным, то есть сталь правом.
При первобытнообщинном строе, когда на месте целостного общества существовал конгломерат кровнородственных коллективов, культурные нормы, разумеется, всеобщего значения приобрести не могли, а следовательно, общеобязательными, то есть правовыми, не становились. Здесь могли институонализироваться лишь личностные (не общественные!) связи. Только после формирования обмена как универсального способа кооперации людей в общество безотносительно к каким бы то ни было их личностным особенностям норма культуры включалась в опосредствование социального организма, становилась общеобязательной и, стало быть, правовой. Правило поведения, не ставшее нормой культуры, в право не включается. Право, следовательно, - часть культуры, ее сторона, "момент".
32. Специфика философского осмысления проблемы совершенствования правосознания.


33. Предмет юридической антропологии. Методологические и мировоззренческие основания юридической антропологии.

Антропология права (юридическаяантропология) — научная и учебная дисциплина, которая путём анализа устных или письменных памятников права, практики общественной жизни исследует процессы юридизации человеческого бытия, свойственные каждому историческому типу цивилизации, и стремится выяснить закономерности, которые лежат в основе социального и правового быта человеческих общностей.

Антропология права изучает правовое бытие человечества (и составляющих его этнических групп, народов, наций) на всех стадиях развития этого бытия, от архаических до современных.

Предметом антропологии права являются правовые системы и в целом весь комплекс правовых явлений: правовые нормы, правоотношения, идеи и представления о праве, правовые институты, процедуры и способы регуляции поведения, защиты порядка, разрешения конфликтов, которые складываются в различных сообществах (первобытных, традиционных, современных), у разных этносов (народов, наций), в разные эпохи и в разных регионах мира.

В рамках методологической проблематики философии права необходимо подчеркнуть важную роль философского обоснования как юридической науки в целом, так и отдельных ее специальных направлений. Будучи мировоззренческой дисциплиной, философия не только является основой формирования данной конкретной науки, но и указывает на возможные и необходимые связи в междисциплинарном плане. Это относится также и к изучению человека в контексте философии права. Теоретико-методологический путь исследования человека в границах правовой реальности предполагает выработку возвышенной позиции, когда снимаются полярные противоположности, прямолинейной оценочности (типа материализм против идеализма и т.д.). Философский анализ человека как «существа юридического» предполагает юридико-антропологическую интерпретацию многообразия правовых систем.

Исследование, кроме того, должно основываться на базе идей гуманизма, демократии, на учете такого принципа, как защита прав человека. Методологические установки помогают более целенаправленному и полноценному выявлению специфики и задач изучаемого предмета. По мнению Л. В. Петровой, юриспруденция без философии оказывается попросту несостоятельной: «Право само по себе, то есть до понимания и описания его с точки зрения соответствующего метода, лишь алогичный материал. Юриспруденция получает свое фундаментальное значение только тогда, когда она связывает свои цели с правовой философией, с философской концепцией мира» [1, с.396]. В таком философском обосновании нуждается и юридическая антропология. И ей необходима связь с уже имеющейся развитой традицией философской антропологии.

Феномен человека достаточно сложен, чтобы его можно было описать и «раскрыть» одному человеку или даже группе ученых. Дело в том, что человек представляет собой единство материального и духовного начал, а потому его нельзя изучать чисто объективистски. «Параметры» человека, кроме того, изменчивы в культурно-историческом измерении. Пока еще никто не дал окончательного ответа на вопросы: «Что есть человек? В чем смысл его жизни? Каковы фундаментальные ценности человеческого бытия?»

Тем не менее, уже многие ученые, представители самых различных специальностей, пытались и продолжают пытаться «разобраться» с человеком. Как показывает П. С. Гуревич, очень многие науки, исследуя человека, все же не могут собрать результаты своей работы воедино, поскольку им не хватает философского универсального подхода. «Сказали свое слово физиологи, этнографы, психологи, историки. Проблемой человека в системе естественных наук занимаются генетика, соматология, возрастная физиология и морфология, типология высшей нервной деятельности, а в комплексе гуманитарного знания – эргономика, аксиология, эвристика, социальная экология и др. Все активнее подключаются к исследованию проблемы человека и многие технические науки, в том числе кибернетика, теория информации.

Как поступить с этой обширной и противоречивой эмпирикой? В самом общем виде ответ ясен: надо подвергнуть ее мировоззренческому осмыслению» [2, с.514]. В последние десятилетия антропологическая проблематика расширяется. Неудивительно поэтому, что все больше интереса у юристов (и не только у них) вызывают исследования по такой еще малоизвестной у нас науке, как юридическая антропология.

Помимо таких важных мировоззренческих юридических дисциплин, как философия права, методология права, история государства и права, психология права, развивается наука юридическая антропология. Эта последняя дисциплина – одна из наиболее перспективных в плане философских исследований права [3, с.89]. Дело в том, что современная юридическая наука все чаще оперирует такими понятиями, как права человека, свобода личности, право на информирование личности. Кроме того, весьма актуальны такие проблемы, как отмена смертной казни, права малых этнических групп и другие. Все эти термины и проблемы тесно связаны с проблемами понимания того, что собой представляет человек современного типа, в чем его сущность. Другими словами, юридическая антропология требует развития научного знания о «человеке юридическом» [3, с.89].

Юридическая антропология возникла «на стыке юриспруденции с целым рядом других гуманитарных дисциплин, и прежде всего – с социальной антропологией, этнологией, социологией, культурологией, историей, философией (особенно философией истории). Из юридических дисциплин заметное влияние на ее становление оказали история права (особенно история древнего права) и сравнительное правоведение» [4, с.1]. Очевидно, что взаимодействие и взаимовлияние этих дисциплин дает такой фокус рассмотрения проблемы существования «человека юридического», в котором интегрированы различные аспекты существования человека в обществе. Без координации и «кооперации» междисциплинарных связей работа в этом направлении не может быть плодотворной. Для советской юридической и философской науки социально-антропологическая тема была, по существу, закрыта, поскольку существовало «официальное мнение» о том, что общественные, социальные детерминанты являются определяющими в становлении личности, а поэтому нужно изучать не человека, а общество. Отсюда – заметное теоретическое и тематическое отставание постсоветской юридической и философской мысли в деле освоения, изучения и понимания правовых аспектов межэтнических и межгосударственных отношений.

34. Теории естественного права: типология и философские основания.

Теория естественного права — право у человека возникает от рождения и природы, который обладает неотъемлемыми естественными правами (право на жизнь, свободу, равенство), которые нельзя отменить, изменить. Законы соответствуют нравственным установкам людей и не могут существовать без них.