Игорь Евгеньевич Суриков Полис, логос, космос мир глазами эллина
 Скачать 1.72 Mb.
|
Всплеск мистицизма и интеллектуальная революцияВ архаический период в греческой религии возник ряд течений с ярко выраженной мистической направленностью. Для всех них характерно как раз значительно большее внимание к проблеме жизни после смерти. Насколько можно понять, особенно смущало то обстоятельство, что традиционные религиозные воззрения отводили всем людям – независимо от их земной жизни – один и тот же загробный удел. Начинало роптать естественное чувство справедливости: какой же смысл делать добрые дела и не делать злых, если – так или иначе – для всех жизнь закончится мрачным существованием в Аиде? Правда, широкого распространения мистические течения, о которых пойдет речь, не получили, оставаясь в основном уделом интеллектуальной элиты. Рядовые греки еще века и века продолжали верить в Харона, Лету или адского пса Кербера (Цербера) – трехголовое чудовище, которое охотно впускает всех в царство мертвых, но обратно не выпускает никого. И тем не менее само появление новых взглядов уже было своеобразным веянием времени. Наиболее значительным среди мистических учений являлся орфизм , появившийся в Греции в VI в. до н. э. «Богословы» орфического направления, переосмысляя старинные мифы, разработали сложное учение о богах и мире, жизни и смерти. Главным элементом этого учения было представление о загробном суде, который ждет душу каждого человека и назначает справедливое воздаяние за совершенные им деяния: души праведных людей получают в награду вечное блаженство, а души злодеев терпят суровое наказание. К сожалению, произведения ранних орфиков не сохранились. Но они оказали сильное влияние, например, на Платона. В следующем его рассказе о загробном суде отчетливо прослеживаются орфические идеи: «…Все они (души умерших) пришли к какому-то чудесному месту, где в земле было две расселины, одна подле другой, а напротив, наверху в небе, тоже две. Посреди между ними восседали судьи. После вынесения приговора они приказывали справедливым людям идти направо, вверх на небо, и привешивали им спереди знак приговора, а несправедливым – идти налево, вниз, причем и эти имели – позади – обозначение всех своих проступков… За всякую нанесенную кому-либо обиду и за любого обиженного все обидчики подвергаются наказанию в десятикратном размере (рассчитанному на сто лет)… С другой стороны, кто оказывал благодеяния, был справедлив и благочестив, тот вознаграждался десятикратно согласно заслугам»147. Таким образом, в культуре греков впервые появляется чрезвычайно важная идея индивидуальной ответственности людей за свои поступки. Ранее абсолютно господствовала концепция коллективной ответственности. Считалось, что, если преступник при жизни уйдет от божественной кары, то она обрушится на его потомков, его род, то есть люди, лично ни в чем не виноватые, расплатятся за чужие грехи. Вот, например, слова Солона: Кто кару сразу несет, кто – позднее, а если от кары Грешник уйдет и его божья не тронет рука, Все же наступит расплата: невинные вины искупят, Будь это дети его или же дети детей!148 Поэтому в Греции было распространено представление о «родовом проклятии», когда из поколения в поколение на потомков преступника обрушиваются беды. Очень часто встречаются мифы и целые мифологические циклы на эту тему. Наиболее известен миф о проклятии Пелопа. Этот герой сватался к Гипподамии – дочери Эномая, царя Элиды. Но у Эномая был жестокий обычай: каждого из потенциальных зятьев он вызывал на состязание в колесничном беге. А условие ставил такое: «Победишь – даю тебе дочь в жены; проиграешь – не сносить тебе головы». Коням Эномая не было равных, и до Пелопа никто не мог одержать над ним верх; все эти незадачливые женихи были убиты. Пелоп же решил прибегнуть к хитрости. Он подговорил Миртила, возницу Эномая, чтобы тот повредил царскую колесницу. И в самый разгар соревнования у нее слетело колесо с оси, Эномай выпал и разбился. Миртил ожидал щедрой награды, но вместо этого Пелоп вероломно утопил его в море. Погибая, возница проклял весь род Пелопа. И вот тут-то началось… Сыновья Пелопа – Атрей и Фиест – постоянно враждовали друг с другом и доходили в этой вражде до чудовищных жестокостей. Как-то Атрей изловил сыновей Фиеста, убил их и сварил. А потом пригласил самого Фиеста на пир, накормил его мясом его собственных детей и в конце концов рассказал, чем тот только что угощался. Но и Атрей не остался безнаказанным: его убил Эгисф – еще один сын Фиеста, прижитый тем от своей же дочери. Сын Атрея – знаменитый Агамемнон, – возвратившись с победой с Троянской войны, был умерщвлен супругой Клитемнестрой и тем же Эгисфом, который стал ее любовником во время отсутствия царя. А в конце концов Орест, сын Агамемнона и Клитемнестры, мстя за отца, предал смерти мать, а вместе с нею и Эгисфа… Так от одного преступления потянулась целая цепочка бед… Родовые проклятия, коллективную ответственность можно встретить не только в мифах, но и в реальной жизни некоторых эллинских семей. Об этом мы еще будем говорить ниже, когда речь зайдет о праве и морали в античной Греции. Не всем нравилось это правило, согласно которому «сын за отца отвечает». Вот, например, строки из Феогнида, в которых поэт открыто протестует против подобного порядка, хоть он и дан богами: Кто ужасные вещи творил, не ведая в сердце Страха, богов позабыв, кары ничуть не страшась, — Сам и платится пусть за свои злодеянья, и после Пусть неразумье отца детям не будет во вред. Дети бесчестных отцов, но честные в мыслях и в деле, Те, что боятся всегда гнева, Кронид, твоего, Те, что выше всего справедливость ценили сограждан, Пусть за поступки отцов кары уже не несут. Это да будет угодно блаженным богам. А покамест — Грешник всегда невредим, зло постигает других149. Это критика – и даже критика богов. Но в том, что принцип коллективной ответственности на самом деле существует и постоянно действует, Феогнид не сомневается. Выше нам доводилось цитировать отрывок из Гесиода, гласивший, что даже целый полис может пострадать от богов в наказание за злодеяния, совершенные одним человеком. Подчеркнем еще раз: строго говоря, в массах народа так же продолжали считать и позже, чуть ли не до конца античности. Орфические «богословские тонкости» не стали элементом общепринятых воззрений. В то же самое время весьма оригинальные мысли мистического характера высказывал на западе греческого мира, в колониях Южной Италии, знаменитый мудрец Пифагор. Имя Пифагора слышал, наверное, каждый. Нам он известен прежде всего как один из крупнейших ученых древнего мира, математик и астроном. Он первым выдвинул идею шарообразности Земли; его имя носит известная геометрическая теорема (кстати, далеко не факт, что именно Пифагор впервые ее доказал; скорее всего, это было сделано еще на Древнем Востоке). Многие знают также, что он был видным философом-идеалистом, считавшим, что в основе всего миропорядка лежат числа и их соотношения. Именно им было введено в употребление само слово «философия» («любовь к мудрости»). Но вот современники Пифагора почитали его в первую очередь как религиозного деятеля, реформатора традиционных верований, по сути дела, как пророка, принесшего новое «божественное откровение». Пифагор, уроженец острова Самос в Эгейском море, около 540 г. до н. э. прибыл в Южную Италию, населенную греками, и поселился в городе Кротон. Там он создал религиозно-политический союз, который вскоре необычайно разросся, обзавелся «филиалами» в других городах региона. В некоторых южноиталийских полисах пифагорейцы даже пришли к власти. Ученики и последователи Пифагора считали его существом высшего порядка, едва ли не полубогом. Про него рассказывали сверхъестественные вещи: о том, что однажды его одновременно видели в двух разных и далеких друг от друга местах, о том, что одно его бедро было золотым, и т. п. Пифагор учил о переселении человеческой души из тела в тело, о ее постоянном, из поколения в поколение, «круговороте». При этом каждое новое перемещение души опять же обусловлено тем, как вел себя ее обладатель при жизни. Можно попасть даже в тело животного (именно поэтому Пифагор и пифагорейцы предписывали воздерживаться от мясной пищи). Вот эпизод из жизни Пифагора, несколько иронически описанный его современником, поэтом-философом Ксенофаном: Как-то в пути увидав, что кто-то щенка обижает, Он, пожалевши щенка, молвил такие слова: «Полно бить, перестань! Живет в нем душа дорогого Друга: по вою щенка я ее разом признал»150. Как известно, идея о переселении душ была уже с глубокой древности весьма распространена в Индии. Позаимствовал ли Пифагор свои взгляды именно оттуда или пришел к ним самостоятельно? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Но более вероятно независимое развитие в греческой идейной сфере: о далекой Индии эллины архаической эпохи не имели еще почти никаких сведений. Для обретения лучшей посмертной судьбы орфики и пифагорейцы предписывали вести нравственно чистую жизнь, не употреблять некоторые виды пищи, почитать богов с помощью особых обрядов и молитв. Таким образом, несомненно новшество – возрастание интереса к вопросам загробного существования. Как мы видели, еще во времена Гомера этот интерес грекам был совершенно чужд. «Тело – темница души», – утверждали орфики. Иными словами, перед нами ярко выраженный мистицизм, спиритуализм. И даже не очень обычно встретить его в Древней Греции – в свете того, что было сказано о «телесности» античного мироощущения. Еще один интересный нюанс. Настроения мистицизма нарастали в ту самую эпоху, когда имели место и духовные явления совершенно иного толка: насаждение дельфийским жречеством этических идей умеренности, введение письменных законов во многих полисах. Если эта последняя тенденция воплощала в себе коллективистские начала, то мистические течения, напротив, характерны для возрастания индивидуализма. Опять перед нами та же извечная борьба двух принципов в античной культуре: «принципа Аполлона» и «принципа Диониса». Характерно, что если законодатели, как правило, обращались за божественной санкцией к Аполлону, то греческие мистики особое почитание оказывали Дионису. * * *Неортодоксальные мистические учения, хотя они явно противоречили традиционным верованиям, отнюдь не воспринимались греками как «ересь», подлежащая гонению. Преследование за идеи и в целом эллинскому мировоззрению не свойственно, история Древней Греции почти не знает подобного рода фактов. Хотя единичные случаи все-таки известны. И самый известный, как ни парадоксально, имел место в демократических Афинах последней трети V в. до н. э. Это было время Пелопоннесской войны, и в связи с неудачами на полях сражений демагогами была раздута настоящая «религиозная истерия» вкупе с поисками «внутренних врагов». Жертвами судебных процессов по обвинению в «нечестии» стали тогда несколько философов, высказывавших неординарные религиозные идеи, и в том числе великий Сократ. Сократа ведь осудили на смерть именно за инакомыслие в сфере религии. Выше мы уже частично цитировали предъявленное ему обвинение, как оно значится в труде Диогена Лаэртского, а теперь приведем его полностью. Обвинительный акт формулировался так: «Сократ повинен в том, что не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что развращает юношество»151. Имеется в виду духовное «развращение», то есть проповедь тех же «вредных» идей. Но это, повторим, досадные исключения. А в целом для греческого менталитета была характерна большая веротерпимость. Причиной тому – еще одна важная особенность античной религии: она не была догматичной. У греков не существовало «Священного писания» (такого, как Библия у христиан или Коран у мусульман), то есть некоего абсолютно авторитетного текста, в котором каждое слово признается высшей, неоспоримой истиной и принимается безоговорочно. Эллинские мифы таким «Священным писанием» не были и в принципе не могли быть. Помимо прочего, еще и потому, что, ввиду полисной раздробленности, они сильно варьировались от города к городу, и в разных местах даже об одном и том же боге или герое могли рассказывать сильно различающиеся предания. В древнегреческой религии преобладал не текст, а ритуал. Совершай положенные обряды по отношению к богам, а что ты о них думаешь – неважно: такова была преобладающая установка. Подобная свобода верований, отсутствие догмы приучали ум эллинов к пытливому поиску собственных ответов на главные вопросы бытия – ведь эти ответы не были им даны заранее. Только в условиях такого свободомыслия могли возникнуть и получить значительное развитие такие формы познания и освоения мира, как философия и теоретическая наука. Бесспорно, некоторые тексты признавались очень авторитетными в религиозном отношении, прежде всего поэмы Гомера и Гесиода и те сведения о богах, которые в них содержатся. Но абсолютной истиной мнения даже этих авторов никогда не считались: с ними можно было вступать в полемику и даже очень жестко их критиковать. Вот, например, отзыв уже знакомого нам Ксенофана: Всё на богов возвели Гомер с Гесиодом, что только У людей позором считается или пороком: Красть, прелюбы творить и друг друга обманывать тайно152. Ксенофан – поэт и философ, живший во второй половине VI в. до н. э. – очень крупная фигура в истории античной религиозной мысли. Он, несомненно, намного опередил свое время. Ксенофан выступает даже против такой основополагающей черты традиционных верований, как антропоморфизм. При этом он приводит интересные аргументы: Если бы руки имели быки и львы или кони, Чтоб рисовать руками, творить изваянья, как люди, Кони б тогда на коней, а быки на быков бы похожих Образы рисовали богов и тела их ваяли, Точно такими, каков у каждого собственный облик… Черными пишут богов и курносыми все эфиопы, Голубоокими их же и русыми пишут фракийцы153 А вот каково мнение самого Ксенофана по этим вопросам: Есть один только бог, меж богов и людей величайший, Не похожий на смертных ни обликом, ни сознаньем… Весь целиком он видит, весь сознает и весь слышит. …Без труда, помышленьем ума он всё потрясает… Вечно на месте одном пребывает, не двигаясь вовсе, Переходить то туда, то сюда ему не пристало154. Это уже вполне рациональное богословие. И к тому же – первый на античной почве шаг к монотеизму (правда, шаг еще довольно робкий и непоследовательный: наряду с пресловутым «одним богом» признается и наличие каких-то других богов). Перед нами очередной парадокс культурной истории Древней Греции. В архаический период, когда возникли мистические, иррациональные учения, впервые родилось и самое яркое проявление античного рационализма – философия. И настолько бурным и противоречивым было «духовное кипение» эпохи, что нередко философ-рационалист и вдохновенный мистический пророк совмещались в одном лице. Мы видели это на примере Пифагора. Другой пример подобного же рода – философ Эмпедокл (начало V в. до н. э.), который в то же время был жрецом высокого ранга и слыл чудотворцем. Однажды он якобы даже воскресил умершего человека. Да и окончил свою жизнь Эмпедокл так, как пристало скорее мистику, а не рационалисту: бросился в кратер вулкана Этны, чтобы его посмертно признали богом. Именно в архаический период в Элладе появилось немало странных, невиданных людей. Они претендовали на связь со сверхъестественными силами и заявляли, что имеют не доступные обычным людям способности. Эпименид Критский рассказывал о том, что как-то, еще мальчиком, он забрел в пещеру, заснул там и проспал несколько десятков лет. Аристей Проконнесский – о том, что боги перенесли его на далекий север, к легендарному народу блаженных гипербореев, и от них он получил тайное знание. Некий Абарис говорил, что он сам – родом гиперборей, что он может обходиться без пищи и летать верхом на стреле… Все эти люди отличались тем, что пророчествовали, впадая в транс, в процессе которого, как считалось, их души временно покидали тела и общались с богами. Подобные практики сильно напоминают сибирский шаманизм. Не случайно в науке Эпименида, Аристея, Абариса, а то даже и Пифагора иногда называют «греческими шаманами»155. Конечно, всякое сравнение хромает. Но всё-таки заставляет задуматься это одновременное и бурное развитие рационализма философов и «мистицизма» пророков. Может быть, следует вести речь о проявлении диалектического закона единства и борьбы противоположностей? * * *Одновременно с философией – важнейшей формой рационального познания мира – появилась на свет теоретическая наука. Довольно долгое время она, впрочем, не отделялась от философии. Первые философы были и первыми учеными, занимались прежде всего проблемами точных и естественных наук, особенно математики и астрономии. Да и их собственно философские интересы лежали в области изучения природы, физической вселенной: ее происхождения, законов, по которым она живет и развивается. Поэтому в современной науке этих мыслителей обычно называют натурфилософами («философами природы»). Проблемы человека, его внутреннего мира, взаимоотношений людей, жизни человеческого общества архаических философов еще не волновали, казались им слишком мелкими и незначительными. «Поворот философии к человеку» свершился лишь в классическую эпоху, в V в. до н. э., он связан с философским течением софистов и в первую очередь с Сократом. Одной из причин изменения проблематики стало, если так можно выразиться, «пресыщение» натурфилософскими концепциями. Возникло большое количество взаимоисключающих точек зрения. По Фалесу, мир произошел из воды, по Анаксимену – из воздуха, по Гераклиту – из огня, по Пифагору – из чисел, по Демокриту – из атомов… И ни одну из этих теорий в тогдашних условиях было невозможно ни проверить, ни доказать, ни опровергнуть. Это в конце концов породило недоверие к самой идее исследования внешнего мира, скептицизм и агностицизм (признание невозможности познания). Агностицизм наиболее четко и откровенно выразил философ-софист Горгий (V в. до н. э.), выдвинув три тезиса: «Ничего не существует; если что-то и существует, то оно непознаваемо; если что-то и познаваемо, то невыразимо»156. Отсюда – один шаг до следующего вывода: коль скоро о внешнем мире нельзя получить объективных данных, значит изучать можно только себя самого, то есть человека. Да, собственно, только это реально и нужно для жизни. Тогда-то старинный дельфийский лозунг «Познай самого себя» и получил новое наполнение. |