Годфруа Жо. Что такое психология - royallib.com. Жо Годфруа Что такое психология

• Название: Жо Годфруа Что такое психология
• Дата: 04.04.2021
• Размер: 1.93 Mb.
• Имя файла: Годфруа Жо. Что такое психология - royallib.com.doc
• Тип: Закон; #191194
• страница: 45 из 67

Предубеждения
Одна из серьезных трудностей, возникающих при необходимости изменить свою установку, связана с тем, что многие из наших установок обусловлены нашими предубеждениями относительно тех или иных явлений или людей, рационально обсуждать которые нам слишком трудно.

Как уже отмечалось, предубеждение отличается от стереотипа. Если стереотип представляет собой обобщение, которого придерживаются члены одной группы относительно другой, то предубеждение предполагает еще и суждение в терминах «хороший» или «плохой», которое мы выносим о других людях, даже не зная ни их самих, ни мотивов их поступков.

Формирование предубеждений чаще всего бывает связано с нашей потребностью определить свое положение по отношению к другим людям (особенно в плане превосходства) и в результате успокоиться насчет ценности собственной персоны. Именно предубеждениями объясняется отношение некоторых белых к неграм, жителей крупных городов — к провинциалам, представителей доминирующей культуры — к представителям культуры меньшинства, молодых — к старикам, мужчин — к женщинам и наоборот ¹²⁷. Следует заметить, что из всей информации об интересующей нас группе людей мы склонны принимать к сведению лишь ту, которая согласуется с нашими ожиданиями. Благодаря этому мы можем укрепляться в своих заблуждениях на основании лишь отдельных эпизодов, что так способствует формированию предубеждения. Например, если на 10 водителей, допускающих небрежное управление автомобилем, приходится хотя бы одна женщина, то это автоматически «подтверждает» предубеждение, что женщины не умеют водить. Точно так же достаточно лишь одному безработному однажды отказаться от предложенной работы, как сразу же усиливается распространенное мнение, что все безработные лентяи. Сказанное относится и к «неграм» в США или «арабам» во Франции, всякое правонарушение со стороны которых сразу же приписывается их расовой принадлежности, даже если относительное число преступлений в этих группах такое же, что и в группах национального большинства, живущих в сходных условиях.

Рис. 11.15. Бытующие в повседневной жизни стереотипы включают негативные компоненты, составляющие основу многих предубеждений.
Предубеждение позволяет людям направлять свою агрессивность на «группу-мишень». Например, во время кризисов ксенофобия и расизм позволяют усмотреть причину экономических трудностей в национальных меньшинствах, которые, таким образом, оказываются «козлами отпущения». Самый известный и наиболее драматичный из подобных случаев — судьба евреев; их преследование в нацистской Германии в 30-е годы, жертвами которого стали миллионы людей и которое доходило до настоящего массового истребления, велось с молчаливого одобрения фанатизированного немецкого большинства. В других случаях геноцид чаще всего «оправдывали» торможением прогресса из-за присутствия в стране строптивых «дикарей». Благодаря подобным предубеждениям были разорены или просто уничтожены все аборигенные культуры обеих Америк.

Как было показано, наиболее подвержены предубеждениям люди с авторитарным типом личности , сформированным средой и воспитанием. Такая личность характеризуется известной склонностью к жестокости, с трудом налаживает контакты с другими людьми, склонна до крайности упрощать ситуации и обычно нерушимо верит в превосходство своей социальной группы и своей культуры. Подобные люди обнаруживают сильное стремление каталогизировать всех, кто отличается от них самих и не разделяет их образа мыслей.

Так создается понятие нормы , которое даже в науке очень часто определяют исходя из субъективных критериев. Практика «приклеивания ярлыков», характерная, например, для традиционной психиатрии, тоже нередко основывается на предубеждениях; предубеждения мешают разглядеть за одинаковым ярлыком, приклеенным разным людям, всю сложность внутренней динамики индивидуума и те пути, которыми он пытается включиться в окружающий мир. Этот вопрос будет рассмотрен в последней главе книги.

Документ 11.1. «Внутренняя галактика»
Лорен Эйзли — антрополог и писатель; он возглавляет отделение антропологии Пенсильванского университета. Приведем фрагмент одного из его рассказов, объединенных под общим заглавием «Неожиданная Вселенная» в книгу, в которой автор пытается отыскать «лик безграничной любви в планетарном масштабе» (Eiseley L., L'univers inattendu, Paris, Éditions EP/Denoël, p. 163–164).

«Много лет назад в одном небольшом городке в Калифорнии произошел любопытный случай. Сам по себе этот случай не представлял ничего особенного. Но сопровождавший его психологический эпизод был настолько необычным, что я решил о нем рассказать.

Я долгое время работал над книгой, которую мне не терпелось закончить. Дело было днем, я шел один, погруженный в свои мысли, и случайно попал ногой в маленькую подвернувшуюся по пути канавку. Я грохнулся с необычайной силой, и в моих ушах раздался при этом страшный треск. Открыв глаза, я обнаружил, что растянулся на дороге, уткнувшись лицом в землю и разбив свернувшийся набок нос. По лицу из раны на лбу текла кровь.

Усилием воли я заставил себя продолжать самообследование, осторожно проведя языком по внутренней поверхности рта и зубам. Тоненький ручеек крови под головой все расширялся. Вот так, среди бела дня, все это и случилось. Смущенный, мучимый болью, равнодушный к двигавшимся вокруг меня ногам и к тревожным возгласам, поднял я мокрую от крови руку и жалобно пробормотал: «Нет, не покидайте меня. Я так сожалею о том, что всем вам причинил!».

Слова эти относились не к окружавшей меня толпе. Они были адресованы внутрь, к тому, из чего я был сделан. Я находился в здравом уме, в ясном и трезвом рассудке, и обращался я к своим клеткам, крови, фагоцитам — ко всему тому, что жило во мне своей собственной жизнью и что теперь, по моей небрежности, умирало подобно выброшенной на камни рыбе. Сознание мое охватила волна раскаяния и даже какого-то обожания, что-то вроде любви в космическом масштабе, ибо случившаяся катастрофа по-своему была столь же огромна, как и катастрофа, жертвой которой становится галактика, теряющая часть своих солнечных систем.

Ведь я был сделан из многих миллионов этих крошечных существ. Своим трудом и самопожертвованием исправляли они повреждение огромного существа, над созданием которого бессознательно, но с любовью трудились долгие годы. А я за всю свою грешную жизнь впервые поглядел на них не через микроскоп, как на какие-то чужеродные образования. Отзвук той силы, что приводила их в движение, дошел до моего сознания из самых глубин моего существа и охватил мой потрясенный мозг. Я и был ими — их галактикой, их творением. Впервые в жизни я полюбил их сознательно — в то время, когда меня пытались поднять протянутые руки помощи. Тогда мне казалось (и с тех пор я не могу освободиться от этого чувства), что в своей Вселенной я вызвал столько же смертей, сколько может повлечь за собой взрыв туманности в космосе.

Спустя несколько недель я снова пришел на место происшествия. То место, где я лежал, все еще слегка отличалось по цвету от остального тротуара. Я наклонился к пятну, испытывая смутное беспокойство. Они исчезли, полностью разрушились — все эти крошечные создания, но то целое, частью которого они были, продолжало существовать. Я покачал головой, осознав смысл тайны, заключавшейся в словах Данте о «любви, что движет солнцем и звездами».


Рис. 11.16. Лишь благодаря активности миллиардов живых организмов — наших клеток, неутомимо выполняющих свои функции, удается всей «машине» нашего тела сохранять равновесие, позволяющее ей работать на уровне ее собственной целостной организации.
Подобно Лорену Эйзли, мы можем лишь изумляться тому спектаклю, который предстает перед нами при замедленном просмотре фильма, запечатлевшего деятельность белых кровяных телец, неутомимо поглощающих бактерий в крови, работу клеточных колоний в желудке или фантастическое путешествие сперматозоидов, стремящихся отыскать яйцеклетку… Слишком часто мы забываем, что без организованной жизнедеятельности подобных систем, действующих автономно без нашего ведома, не было бы тех созданий, которыми мы так гордимся, — нас самих; или, во всяком случае, эти создания мало на что годились бы.
Документ 11.2. Чем многолюднее, тем безответственнее
По-видимому, чем больше людей сосредоточено в данном месте, тем слабее у них развиты чувства ответственности и сотрудничества.

Бикмэн и его сотрудники (Bickman et al., 1973) изучили этот вопрос в студенческих городках двух американских колледжей. В одном городке здания были двух типов: 22-этажные башни, вмещавшие по 500 человек, и небольшие 4-5-этажные строения на 165 студентов. Студенческий городок второго колледжа состоял из 2-4-этажных общежитий, вмещавших в среднем по 58 студентов.

Исследователи хотели определить уровень взаимопомощи в жилищах разного типа. Они воспользовались для этого остроумной методикой, разбросав по людным местам общежитий запечатанные конверты с обычным благодарственным письмом, на которых была марка и адрес получателя, но не было имени отправителя. Нужно было определить, какая доля «утерянных» конвертов будет отправлена по почте нашедшими их студентами разных общежитий.

Можно было бы ожидать, что чем больше людей будет проходить мимо письма, тем выше вероятность, что его заметят и опустят в почтовый ящик. На самом деле все оказалось наоборот. Ученые обнаружили, что только 63 % писем, оставленных в общежитиях с высокой плотностью проживания, было отправлено по почте; в общежитиях со средней плотностью доля таких писем составляла 87 %, а в общежитиях с низкой плотностью — 100 %. Такой же опыт, проведенный в другом университете, дал очень сходные результаты.
Рис. 11.17. Степень солидарности между людьми, по-видимому, находится в обратном отношении с числом людей в данном месте.
Для того чтобы выяснить, чем обусловлено такое положение дел, студентам, проживавшим в общежитиях разного типа, рассылались опросники. Полученные ответы подтвердили, что у тех, кто жил в условиях «высокой плотности населения», чувство ответственности в коллективе гораздо слабее. Это, в частности, могло объясняться более сильным чувством одиночества и «анонимности», которое испытывало большинство из них. Что же говорить тогда о самих учебных заведениях, где иногда между двумя дворами циркулируют тысячи учащихся, переходя из одного переполненного класса в другой? Быть может, наблюдаемые сдвиги в поведении молодежи отчасти связаны именно с такими условиями существования…
Документ 11.3. Шум и успеваемость в школе
Как уже говорилось (см. гл. 5, а также приложение А), ретикулярная формация выполняет функцию непрерывного блокирования входных сигналов, не требующих активации головного мозга. Речь идет о механизме привыкания (габитуации), кратковременные эффекты которого позволяют избежать информационной перегрузки мозговой коры. Между тем было показано, что длительное воздействие некоторых стимулов (например, шума) оказывает долговременное отрицательное влияние на успеваемость подвергающихся им детей в школе.

В связи с этим Коэн, Гласс и Сингер (Cohen, Glass, Singer, 1973) провели исследование в своего рода естественной лаборатории, представлявшей собой 32-этажное здание, расположенное у самого начала скоростной автомагистрали в центре Нью-Йорка. Ученые тщательно измерили уровень шума на разных этажах здания, обнаружив, что на 8-м этаже он был в 10 раз больше, чем на 32-м. Затем дети, жившие в этом доме не менее 4 лет, подвергались тесту на слуховую дискриминацию, в котором требовалось различать сходные по звучанию слова (например, пар/бар, кол/гол, ложка/лодка и т. п.). Оказалось, что чем ниже жили дети, тем хуже были их результаты в тесте. А ведь известно, насколько тесно слуховая дискриминация связана с умением читать. Результаты теста на чтение убедительно показали, что чем выше был уровень шума, которому подвергались дети, тем ниже были их показатели.


Рис. 11.18. В одном из этих зданий в центре Нью-Йорка Коэн, Гласс и Сингер изучали зависимость между уровнем шума и школьной успеваемостью детей, живущих на разных этажах.
Документ 11.4. Доминирование, власть и лидерство
В сообществах большинства животных устанавливается иерархия, вершину которой занимают одна или несколько особей. У приматов, однако, социальная структура зависит от того, ведут ли обезьяны древесный или наземный образ жизни.

У древесных обезьян (например, у наших «двоюродных братьев» — шимпанзе и горилл) социальная структура носит поразительно эгалитарный характер, а наземным видам (например, африканским павианам и азиатским макакам), постоянно сталкивающимся на открытой местности с опасностями, свойственна социальная организация, во главе которой стоит один в высшей степени доминантный самец вместе с несколькими взрослыми самцами, чей социальный ранг чуть ниже ¹²⁸.
Что в связи с этим можно сказать о человеке, который генетически так близок к крупным высшим обезьянам, но предки которого вели в саваннах жизнь, весьма напоминающую жизнь наземных обезьян? Сохранились ли еще следы того далекого прошлого в его образе жизни в обществе? Одержала ли верх его культура над его животной природой?

Чтобы яснее представить себе картину, вначале нужно определить характеристики доминантной личности тех людей, которые пользуются реальной властью.
Доминантное поведение
У приматов с иерархической организацией сообщества доминирование тесно связано с размерами тела и превосходством в силе над другими членами группы. Коль скоро животное добилось доминирования, оно будет стремиться сохранить его, демонстрируя свое превосходство заносчивым и самоуверенным видом и важной походкой. Такое поведение появляется всякий раз, как только подчиненные животные начинают нервничать и волноваться. Только доминирующая особь может целиком посвятить себя своим занятиям; остальные животные значительную часть времени проводят, наблюдая за вожаком, а когда тот перемещается, они спешат изменить и свое местоположение.

Такой портрет вожака не так уж сильно отличается от того, как люди обычно представляют себе сильную личность, будь то мужчина или женщина ¹²⁹. У людей, однако, высокий рост и физическая сила далеко не всегда обеспечивают путь наверх в социальной иерархии, хотя иногда и помогают навязать свою волю другим. У людей бесспорное значение имеет взгляд: спокойный взгляд говорит о самообладании; упорный взгляд означает решительность; взгляд пронизывающий и остановившийся на человеке, пытающемся выделиться, может означать оценку или предупреждение, что лучше оставаться на своем месте.

Рис. 11.19. Социальная организация некоторых приматов (например, павианов) может дать человеку полезную информацию о механизмах социального поведения его собственного вида.
Прямая посадка слегка откинутой назад головы, поднятый подбородок и опущенные уголки губ, выражающие презрение или погруженность в свои мысли, обыкновенно воспринимаются как притязание на доминирование.

Жесты и телодвижения свидетельствуют о степени внутренней напряженности. Несколько скованная или негнущаяся походка и порывистые или излишние жесты чаще всего связываются с подчиненностью, тогда как расслабленность тела со свободно висящими руками и свободные движения бёдер, придающие походке упругость, расцениваются как признаки доминирования ¹³⁰.
Как правило, именно доминирующая личность берет в свои руки инициативу в ситуациях, в которых участвуют и другие люди. Часто она чувствует, что вынуждена взять на себя ответственность в полной уверенности, что если не вмешаться, то ничего не получится. Сильная личность задает тон и в собраниях, приспосабливаясь к общему сиюминутному настроению, что позволяет ей играть ту роль, которая ей подобает. Такая личность редко руководствуется заранее спланированным сценарием: она любит импровизировать. Она может позволить себе поздравлять других, ободрять их или хвалить в полной уверенности, что ее комплименты будут оценены. Наконец, она умеет проявлять внимание к слабым.

Хотя, бесспорно, подобные качества (если они не наиграны) действительно присущи многим людям, пользующимся властью, само по себе их наличия еще не достаточно для того, чтобы их обладатель мог автоматически получить власть. Необходимо также, чтобы у него был вкус и склонность к власти, и особенно чтобы достижению власти помогали обстоятельства. Можно даже предполагать, что в человеческом обществе приход человека к власти в большей степени зависит от внешних факторов, чем от качеств личности. В самом деле, можно привести немало примеров вожаков разных групп, которым ни отрывистая жестикуляция, ни низкий рост, ни даже ничем не примечательное поведение не мешали возноситься и удерживаться на вершине иерархии. Многие исследователи пытались выяснить, какие качества свойственны людям, обладающим одновременно и властолюбием, и способностью управлять другими людьми (Christie, 1970; Stagdill, 1974; Kaplowitz, 1976).
Власть и законность
Чаще всего жажда власти сопровождается сильным желанием брать на себя ответственность и выполнять какие-либо задачи. Человеку, стремящемуся к власти, в значительной мере присущи такие качества, как равнодушие в межличностных отношениях, вкус к торгу и большое удовлетворение от возможности манипулировать другими людьми (Christie, Gies, 1970). Претендующий на командование другими людьми умеет сопротивляться социальному давлению; кроме того, он проявляет известную смелость и оригинальность в решении проблем, а также рвение и настойчивость в преследовании целей (Stagdill, 1974).

Эта способность влиять на других людей проявляется однако, лишь в том случае, если члены группы или общества готовы допустить, что кто-то из них получит власть и будет удерживать ее в своих руках. Такая способность вырабатывается в результате длительного процесса социализации, который, подвергая ребенка, подростка, а затем и молодого взрослого человека влиянию семьи, школы, религии и трудового коллектива, узаконивает право некоторых людей управлять другими во имя общего блага.

Однако в масштабе общества и нации власть, основана ли она на законе или на силе, будет оправдана лишь с точки зрения сохранения системы, защищающей интересы определенной части населения, которая считает себя элитой, призванной стоять на страже всеобщего благосостояния. Поэтому маловероятно, чтобы в таких условиях коридоры власти легко смогли занять представители других слоев населения ¹³¹. Чаще всего их занимает политический класс, сформированный данной системой и более или менее сознательно стремящийся удержаться у власти как можно дольше.
Чтобы понять, на чем основано лидерство, полезно рассмотреть, каким образом оно устанавливается и функционирует в ограниченных группах, все члены которых преследуют общие цели, но одни оказывают влияние на других, а другие готовы находиться под этим влиянием.

Социопсихологи выделили ряд факторов, от которых зависит то, что у одного человека больше шансов быть выбранным в лидеры группы и оказаться при этом эффективным лидером, чем у другого. Группа ждет от своего вожака, что он сумеет скоординировать ее активность, обеспечит безопасность ее членов и даст им веру в будущее. Поэтому можно думать, что лидером группы в большинстве случаев окажется человек, обладающий качествами, нужными для данной должности, умеющий управлять другими и прежде всего способный удовлетворять потребности группы. Отметим также, что всегда, по-видимому, легче направлять группу в русло четко определенной активности, когда лидерство покоится на законной основе, а цели ясно обозначены.

Различают два типа лидеров. Первый — это тип функционального, компетентного лидера, сосредоточенного на поставленной задаче ; именно такой лидер неустанно борется за достижение группой поставленных целей. Второй — тип аффективного, всеми любимого лидера, сконцентрированного на взаимоотношениях между членами группы. Как показали исследования, «функциональный» лидер всегда легче добивается лидирующего положения в очень благоприятных или очень неблагоприятных ситуациях, в то время как «аффективный» лидер легче достигает этого в промежуточных случаях. Кроме того, было установлено, что, если в группе примерно равное соотношение полов, функциональным лидером чаще всего становится мужчина, а аффективным — женщина ¹³².

Документ 11.5. Приказы и жизнь других людей
В экспериментах Милгрэма, изучавшего повиновение авторитету (см. документ 2.14), более 65 % «порядочных граждан», служивших испытуемыми, оказались способными наносить мнимые электрические удары такой силы, что, будь они подлинными, они могли бы привести к смерти тех людей, которых эти испытуемые должны были «воспитывать».

В адрес Милгрэма был высказан ряд критических замечаний. Прежде всего ему возражали, что обыватель, привыкший подчиняться власти авторитета, естественно, будет также легко повиноваться и приказам ученого, который должен знать, что делает. Однако, когда затем в опыте в качестве испытуемых были использованы студенты Йельского университета, предположительно настроенные более критично и потому менее склонные поддаваться «манипуляциям», процент «покорных» испытуемых оказался тем же самым. Такую же степень покорности обнаружили и женщины, от которых можно было ожидать меньшей агрессивности.

Чтобы выяснить, в какой степени испытуемые принимали во внимание и другие — помимо престижа экспериментатора — факторы, опыт повторили в деловом учреждении одного из городов штата Коннектикут. На этот раз исследование проводил экспериментатор, который ничем не мог бы внушить к себе особого уважения. Было выявлено 48 % «покорных» испытуемых, что хотя и меньше цифры, полученной ранее, но очень близко к ней.

Опыт был повторен на Среднем Востоке учеными из Форданского университета, изучавшими испытуемых-детей от 6 до 16 лет и студентов. Оказалось, что независимо от культурных особенностей испытуемых доля «покорных» людей составляет здесь, как и в Йеле, 65 %. Таким образом, следует признать: видимо, из каждых троих почти двое, непосредственно столкнувшись с авторитетом, готовы слепо ему повиноваться.

Что, однако, происходит в том случае, если приказ передается испытуемому не прямо, а с помощью, например, переговорного устройства или же опыт происходит в отсутствие экспериментатора? Оказывается, в таких условиях доля «покорных» испытуемых падает и составляет чуть больше 20 %. Таким образом, можно думать, что условия подчинения изменяются, когда человек получает возможность проявить собственную волю.

Как в этом плане обстоит дело с людьми, работающими в учреждениях с жесткими принципами управления и вынужденными подчиняться почти абсолютной власти меньшинства «экспертов»? Исследователи (Hoffing et al., 1966) попытались ответить на этот вопрос, изучив поведение медицинских сестер, каждая из которых работала в одном из 22 отделений двух больниц — одной частной и одной государственной. Дежурной сестре звонил по телефону врач, имя которого она знала, но с которым никогда прежде не имела личного контакта. Врач говорил сестре: «Звонит доктор Дюбуа из психиатрического отделения. Сегодня утром я должен обследовать одного из ваших пациентов, господина Дюфура. Мне бы хотелось, чтобы он принял лекарства, которые к моему приходу должны начать действовать. Не могли бы вы проверить, есть ли в шкафу «Астротен»? (Врач произносит по буквам (а, эс, тэ, эр…). Сестра направлялась к шкафу и действительно находила там коробку, на которой было написано:

«Астротен. Капсулы по 5 мг. Обычная доза: 5 мг. Максимальная суточная доза: 10 мг»
После того как сестра подтверждала наличие лекарства, врач продолжал: «Хорошо, мне бы хотелось, чтобы вы дали господину Дюфуру 20 мг «Астротена». Я приду минут через 10 и тогда письменно оформлю распоряжение.»

Распоряжение доктора Дюбуа нарушало многие служебные правила, некоторые из них — грубо. Прежде всего оно исходило от лица, с которым медицинская сестра лично не была знакома. Кроме того, лекарство не входило в список разрешенных препаратов, а главное — назначенная врачом доза значительно превосходила допустимую. Между тем из 22 медицинских сестер, которым по телефону было передано такое распоряжение, 21 подчинилась ему, даже не выказав какого-либо сомнения (большинство из них, однако, были уверены, что врач придет вовремя). Опыт прекращался в тот момент, когда сестра доставала из коробки четыре капсулы препарата, а штатный психиатр сообщал ей о сути эксперимента, в котором она, сама о том не ведая, только что участвовала. Во время последующего разговора многие из сестер признавались, что выполняли подобные распоряжения и в прошлом, боясь своим отказом рассердить врача.
Рис. 11.20. В учреждениях с жесткими принципами управления подчинение авторитету сильно подавляет свободу воли в ситуациях, когда речь идет о жизни и смерти других людей.
Милгрэм показал, что если испытуемые знают, что они исполняют всего лишь роль посредников и, следовательно, никакой прямой ответственности за свои действия не несут, то доля «покорных» возрастает до 90 %. Какой из этого можно сделать вывод? Следует ли отчаиваться перед лицом фактов, говорящих о том, что подчинение авторитету прямо коренится в природе человека? Безусловно, нет. Как показали недавние исследования, если испытуемые находятся в присутствии других людей, отказывающихся повиноваться, то 90 % из них в свою очередь тоже не выполняют распоряжений.

Таким образом, обнадеживают и будут обнадеживать люди и группы людей, неустанная деятельность которых по разоблачению правонарушений и несправедливости служит своего рода противовесом апатии и покорности, свойственной большинству. Сказанное относится и к различным движениям солидарности в мире и таким организациям, как, например, «Международная амнистия», которые олицетворяют собой совесть современного общества, напоминая всем и каждому, что своим молчанием они причастны к страданиям и гибели тысяч своих собратьев.
Документ 11.6. Конформизм и преобразование действительности
Эш (Asch, 1951) в своем классическом исследовании впервые показал, каким образом социальное давление порождает конформизм. Он поместил в одну комнату восемь испытуемых, которым предлагалось участвовать в опыте по зрительному восприятию. Испытуемые должны были сравнить отрезок, изображенный на одном куске картона, с тремя отрезками, изображенными на другом листе, и определить, какой из них равен первому по длине (рис. 11.21). Испытуемые по очереди сообщали номер отрезка, который, по их мнению, имеет ту же длину, что и одиночный отрезок.
Рис. 11.21. А. В опыте Эша испытуемым предлагалось сравнить длину одиночного отрезка с длиной трех других отрезков. Б. «Неосведомленный» испытуемый № 7 переживал настоящий внутренний конфликт, так как его восприятие не соответствовало единодушному суждению остальных участников опыта, которые находились в сговоре с экспериментатором. В такой ситуации каждый третий испытуемый предпочитал присоединяться к мнению других.
«Неосведомленным» был лишь один, седьмой по очереди, испытуемый; семь остальных членов группы находились в сговоре с экспериментатором и давали то правильные, то неправильные ответы. Конечной целью эксперимента, таким образом, было выяснить, как будет вести себя испытуемый, не осведомленный о сути эксперимента, когда шесть человек до него и один после него единодушно удостоверят факт, противоречащий его собственному восприятию действительности.

Эш установил, что в описанных условиях 77 % испытуемых по меньшей мере однажды соглашались с утверждениями других и что из каждых трех испытуемых один систематически давал ответ, совпадающий с ответами остальных членов группы, даже если ответ этот шел вразрез с его собственным восприятием.

Более поздние исследования (Wilder, 1977) показали, что давление конформности увеличивается с численностью группы. Если в опыте помимо «неосведомленного» испытуемого участвует только один человек, ответы первого не будут «конформными», но с увеличением численности группы вероятность конформности возрастает, достигая максимума в присутствии 5–8 человек.

Оказалось, однако, что столь выраженное давление конформности проявляется главным образом в тех случаях, когда у испытуемого нет никакой социальной поддержки. Достаточно ввести в группу одного-единственного человека, ознакомленного с сутью опыта и систематически разделяющего мнение испытуемого, как тот сразу же приобретает уверенность и начинает высказывать собственную точку зрения.

Согласно данным Костанцо (Costanzo, 1970), сильнее всего давление конформности сказывается, видимо, в небольших группах подростков. В возрасте 12–13 лет этому давлению подвержен каждый второй человек, а затем его влияние медленно ослабевает, распространяясь в возрасте 19–20 лет только на каждого третьего, и остается на этом уровне у взрослых людей.

Учитывая эти данные, полученные в «безобидных»' лабораторных условиях, уместно обеспокоиться и задуматься над тем, как ведут себя люди в масштабах целой страны.
Документ 11.7. Влияние меньшинств и социальные сдвиги
Давление конформности поддерживает равновесие социальной системы и сплоченность группы путем «нормализации» установок ее отдельных членов. Как замечает Пешеле (Paicheler, 1979), речь идет о фундаменте демократического идеала, соответствующего социальному порядку, основанному на единообразии. Понятно, что власть постоянно стремится сохранить существующее равновесие и упрочить его основы: она видоизменяет или реформирует систему до известных пределов, но никогда не преобразует ее радикально. Социальные сдвиги, сопровождающиеся иногда глубокой трансформацией умонастроений и установок, может обеспечить только оппозиция к существующей власти.

70-е годы были ознаменованы появлением многочисленных групп меньшинств — пацифистов, гомосексуалистов, феминисток и т. д., признававших свои отличия, но протестовавших против того, чтоб их считали «девиантными».

Влияние активных меньшинств и факторы, способствующие его проявлению, впервые были тщательно изучены в эксперименте по восприятию цветов, получившем название «сине-зеленого» эксперимента (Moscovici, Lage, Naffrechoux, 1969). Испытуемому в присутствии еще пяти человек предлагали вслух определять цвет и интенсивность окраски проецируемых на экран диапозитивов. Во время предварительного теста, проводившегося коллективно, испытуемый убеждался, что все члены группы воспринимают цвета нормально, как и он сам. Испытуемый, однако, не знал, что все 36 диапозитивов, которые должны проецироваться на экран, окрашены в синий цвет и что двое из членов группы — «подставные лица», которые в течение всего опыта должны называть этот цвет зеленым.

Ничто не заставляло каждого из четырех «неосведомленных» испытуемых давать ответ, противоречивший его собственному восприятию, поскольку так или иначе большинство группы чаще всего реагировало на цвет так же, как и он сам; кроме того, он знал, что речь не шла о достижении в группе консенсуса. Тем не менее, как подсчитали исследователи, 8,42 % всех ответов «зеленый» были даны «неосведомленными» испытуемыми (32 % таких испытуемых называли диапозитивы зелеными по меньшей мере четыре раза).

Более того, во время теста, проведенного после опыта, в котором оценивался порог различения зеленого цвета в непрерывном спектре, исследовали установили, что испытуемые воспринимали предъявлявшийся им цвет как зеленый чаще, чем люди, не контактировавшие с «подставными лицами»; и, главное, они идентифицировали зеленый цвет тем чаще, чем сильнее сопротивлялись влиянию меньшинства во время самого эксперимента.

Таким образом, нет сомнений в том, что меньшинство, состоявшее во всех экспериментальных группах из двух «подставных лиц», оказывало влияние на представителей большинства не только в плане их внешнего поведения, но и на уровне внутренних убеждений, которые, как считалось прежде, поддаются лишь влиянию большинства.

А это, по мнению Московичи (Moscovici, 1984), указывает на то, что меньшинство способно изменять восприятие и суждения людей, причем изменение это может в группе не проявляться, а сами люди могут его не осознавать.

Таким образом, если в общественном плане более эффективным оказывается давление большинства, то, по-видимому, дело обстоит иначе в плане личном, где сплоченное и открыто демонстрирующее свою независимость от авторитета меньшинство способно подчинить своему влиянию большинство.

(Источники: Moscovici S., Influence et changement d'attitudes, dans S. Moscovici, Psychologie sociale, Paris, PUF, 1984; Paicheler G., Psychologie des influences sociales, Paris, Delacheux et Niestlé, 1979.)
Документ 11.8. Безмолвные свидетели и снисходительные жертвы
Похоже, что все больше и больше людей предпочитают держаться в стороне от тех инцидентов, свидетелями которых они оказались, из-за боязни быть втянутыми в историю.

1964 год. 3 часа утра. Китти Дженовезе, молодая жительница Нью-Йорка, возвращается с ночной работы домой, когда у самого дома ее жестоко атакует мужчина, вооружённый ножом. Будучи ранена, она с криком отбивается, пытается убежать, но ее снова ловят. Она кричит, зовет на помощь и в течение почти получаса продолжает борьбу, прежде чем уступить натиску агрессора. Десятки свидетелей (38 человек) в это время стояли у своих окон, но ни один из них не пришел девушке на помощь и даже не подумал позвонить в полицию.

В 1985 году в маленьком тупике, расположенном совсем близко от большого парижского бульвара, среди бела дня трое мужчин напали на молодую женщину и изнасиловали ее на виду у десятков прохожих, молча продолжавших идти своей дорогой…

Подобные случаи то и дело происходят на улицах или в метро крупных городов, а свидетели никогда или почти никогда даже не пытаются вмешаться. Уместно спросить, не превращаются ли наши современные города в укрепленные лагеря, где каждый живет только для самого себя и никто не встаёт на защиту своего ближнего?

Но если уж мы столь мало склонны защищать права других, то быть может, больше уважения мы проявляем к собственным правам? Ежедневно мы подвергаемся мелким обидам, ущемлению нашего человеческого достоинства и, как правило, не реагируем на это. Даже если наша безопасность не подвергается угрозе, мы часто предпочитаем пассивную позицию, говоря себе, что в конце концов все это пустяки.

Мориарти решил узнать, насколько распространена среди людей подобная снисходительность к нарушению основных прав личности. Для этого он провел ряд экспериментов в своей лаборатории в Нью-Йоркском университете, а также в некоторых общественных местах.

Первый опыт состоял в том, что двум испытуемым, находившимся в одной комнате, предлагалось выполнить тест, чего за отведенные им 20 минут сделать было невозможно. Один из студентов был «подставным лицом» и получал инструкцию с максимальной громкостью проигрывать на своем портативном магнитофоне рок-музыку и уменьшать громкость только после третьей просьбы «неосведомленного» испытуемого. Из 20 испытуемых только один сразу же потребовал от другого выключить музыку в столь категоричной форме, что тот немедленно повиновался. Трое других, потребовавших тишины один раз, не возобновляли свою просьбу после того, как «поклонник рока» отвечал им, что выключит музыку, как только кончится песня (это обещание он не выполнял). Ни один из остальных 80 % испытуемых не произносил ни слова; хотя некоторые из них выказывали определенные признаки недовольства, они продолжали терпеть беспокойство, не будучи в состоянии сосредоточиться на задании.

Когда испытуемых спрашивали, почему, по их мнению, они так плохо выполнили тест, лишь немногие из них ссылались на музыку, а если и делали это, то оговаривались, что совсем не уверены, что именно она была помехой. Лишь после настоятельных просьб исследователя рассказать об истинных переживаниях студенты признавались в том, что не могли сосредоточиться из-за музыки и даже злились на любителя рока; им хотелось вмешаться, но они так и не решились на это, успокаивая себя, что тест не настолько важен, чтобы предпринимать такой демарш. Однако, как показали дальнейшие исследования, при выполнении более «важных» тестов число терпеливых жертв не уменьшалось.

Мориарти и его сотрудники провели другой эксперимент, в котором подставные участники громко разговаривали в библиотеке колледжа или в кинозале, тем самым явно мешая своим ближайшим соседям. Лишь немногим более четверти последних реагировало на это, пересаживаясь на другое место. Остальные терпели…

В другом исследовании экспериментаторы создавали прямое столкновение жертвы со «злоумышленником». Последний выжидал момент, когда какой-то человек собирался выходить из телефонной будки, и спрашивал его, не видел ли тот кольцо, которое он, кажется, забыл на коробке автомата. Получив, понятно, отрицательный ответ, «агрессор» продолжал настаивать: «А вы уверены? Некоторые берут чужие вещи, сами того не замечая. Если вам не трудно, не могли бы вы вытряхнуть свои карманы?» В ответ на такую агрессию разозлился только один человек, трое других вежливо отказались, а остальные 80 % вывернули карманы…

По мнению Мориарти, подобная пассивность — признак серьезной социальной проблемы. Она показывает, что из-за стрессов современной жизни и порождаемого ими чувства одиночества и безликости люди, похоже, пришли к мысли, что немногое в этой жизни заслуживает защиты, в особенности от незнакомых людей. И Мориарти заключает: «Законы, которые не выполняются, перестают быть законами, а права, которые никто не защищает, очень быстро могут отмереть».

(Источник: Moriarty T., A nation of willing victims, Psychology today, avril 1975, p. 43–50.)
Документ 11.9. Межличностное влечение зависит и от обоняния
Устанавливая контакт с другими людьми, мы пользуемся не только зрением или слухом; по-видимому, определенную роль в том влечении или отвращении, которое мы испытываем к другим людям, играет и обоняние.

Этологи уже показали, что многие животные используют для коммуникации с представителями своего вида секреты некоторых желез, маркируя ими границы своей территории или привлекая партнера для спаривания. Эти секреты получили поэтому название «социальных гормонов» или феромонов .

О роли обоняния в жизни человека известно пока очень немногое; однако такие выражения, как, например, «нос забит» (парадоксальным образом означающее, что человек ничего носом не чувствует), наводят на мысль, что этот орган чувств, безусловно, имеет более важное значение, чем мы обычно думаем.

Известно, что у женщин обоняние бывает особенно острым в период между наступлением половой зрелости и менопаузой, а до и после этого периода оно такое же, как у мужчин. По-видимому, острота обоняния у женщин колеблется и на протяжении менструального цикла, достигая максимума в момент овуляции. Чувствительность к запахам изменяется у них даже в течение суток; утром она выше, чем вечером.

Какую роль может играть обоняние в жизни человека?

Прежде всего каждый из нас, видимо, обладает своим индивидуальным запахом, который позволяет другим людям более или менее бессознательно идентифицировать нас «носом». Этот запах может быть различным в зависимости от цвета кожи ¹³³ или цвета волос, а также от пола: мужчины и женщины издают разный запах вследствие того, что вырабатывают разные секреты. Особенно важную роль в возникновении между людьми влечения играют три группы веществ: секреты, вырабатываемые женскими половыми органами, вещества, содержащиеся в моче мужчин, и компоненты пота.
Английские ученые обнаружили у самок макака-резуса после введения им эстрогенов пахучие секреты влагалища, вызывающие сильное половое возбуждение самцов. Оказалось, что эти вещества, которые авторы назвали «копулинами», представляют собой жирные кислоты и присутствуют также во влагалищных секретах женщин.

Моча взрослых мужчин содержит высокую концентрацию мускусного вещества, называемого экзальтолидом, чувствительность к которому у женщин намного выше, чем у мужчин или детей (Le Magnen, 1957).

Пот секретируется главным образом в подмышечных впадинах, где удерживается подмышечными волосами. Свежий пот имеет легкий запах, который, к сожалению, довольно быстро портится в результате ферментации, которой способствует ношение одежды.

Как сообщает этнолог Эйбл-Эйбесфельдт, представители некоторых племен Новой Гвинеи выражают свое дружеское расположение к уходящему, проводя у него рукой под мышкой, нюхая руку и затем втирая его запах в свою кожу. На Филиппинах любовники, которым предстоит долгая разлука, традиционно обмениваются ношенной одеждой, чтобы как можно дольше чувствовать запах любимого человека.

Крафф-Эбинг (Kraff-Ebing, 1840–1906), немецкий психиатр, прославившийся своей знаменитой книгой "Psychopathia sexualis", сообщает о признании одного молодого крестьянина, который приписывал свои многочисленные победы над женщинами тому, что во время танца он сначала «проводил носовым платком у себя под мышками, а потом вытирал им лицо партнерши».

Был проведен ряд экспериментов с альфа-андростенолом — феромоном, выделенным из мужского пота. Как показал Дёрден-Смит (Durden-Smith, 1980), присутствие этого вещества в воздухе приводило к тому, что испытуемые начинали находить изображенных на фотографиях мужчин и женщин более привлекательными и дольше, чем обычно, задерживались в телефонных будках с таким воздухом. Кроме того, женщины в зале ожидания или в театре чаще садились на те места, которые были пропитаны этим запахом.
Принятые в нашем обществе представления о гигиене породили целый ряд обычаев — от регулярного приема ванны или душа до употребления всевозможных дезодорантов, — которые снизили до минимума роль естественных запахов в нашей жизни. Переоценка сексуальных ценностей, быть может, вернёт этим «телесным флюидам» утраченные ими права.

Документ 11.10. Похвала и критика
Все мы — и мужчины и женщины — нуждаемся в похвалах тому, что мы сделали и что, на наш взгляд, стоило нам труда. А вот как мы принимаем критику? Как мы ведём себя по отношению к тем, кто «ради нашего же блага» обращает больше внимания на наши промахи? Предпочитаем ли мы таких людей тем, кто льстит нашему «Я»?

Аронсон и Линдер (Aronson, Linder, 1965) попытались ответить на этот вопрос, поставив следующий опыт. На протяжении семи экспериментальных сеансов «подставные» участники опыта высказывали похвальные или, наоборот, критические замечания по поводу выполнения заданий испытуемыми. В зависимости от инструкций, полученных «подставными лицами», создавались ситуации четырех типов. От одних людей испытуемые получали на протяжении всех семи сеансов только похвалу; от других — только критику; от третьих — на протяжении первых трех с половиной сеансов только критику, а в течение остального времени только одобрение; от четвертых — наоборот, одобрение в первых трех с половиной сеансах и систематическую критику в трех с половиной последующих.

Затем испытуемых попросили, не упоминая о сделанных в их адрес замечаниях, выразить свое отношение к различным участникам эксперимента, оценивавшим их деятельность.

Результаты изумили экспериментаторов. Прежде всего оказалось, что те «подставные лица», которые высказывали только критику, «нравились» испытуемым очень мало, но те, кто после одних только похвал принимался их критиковать, нравились еще меньше. Люди, все время выражавшие только одобрение, очень нравились испытуемым, но самого большого уважения удостоились те, кто сначала критиковал испытуемых, а потом стал хвалить их (рис. 11.22).


Рис. 11.22. Как показали Аронсон и Линдер, мы склонны особенно уважать тех людей, которые, покритиковав нас, способны затем оценить наши достоинства. Мы мало уважаем тех, с чьей стороны в наш адрес раздается только критика, но еще меньше тех, кто, похвалив нас, переходит вдруг на систематическую критику.
Как объяснить эти результаты? Возможно, что отрицательные отзывы вызывают у человека напряжение, а следующие за ними похвалы доставляют облегчение и потому особенно высоко оцениваются. А может быть, мы просто склонны придавать большее значение суждениям человека, умеющего критиковать, но, главное, способного также оценить по достоинству наши качества.

Таким образом, можно, по-видимому, прослыть умным и проницательным человеком, если «сначала швырнуть в другого горшок, а уж потом бросить ему цветок». Поступая наоборот, можно прослыть человеком, который не знает, чего он хочет и что говорит. Чтобы завоевать расположение других, нужно так мало…
Документ 11.11. Парадоксальная коммуникация, двойное принуждение и шизофрения
Парадоксальная коммуникация, лежащая в основе двойного принуждения, чаще всего принимает форму приказа, который «нужно выполнить, но выполнение которого состоит в том, чтобы проявить неповиновение». Таким образом, парадоксальная коммуникация ставит участвующего в ней человека в «невыносимое положение».

По мнению Уотслэвика, парадоксальные приказания встречаются в повседневной жизни чаще, чем обычно думают; поэтому их осознание весьма важно для «психического здоровья партнеров, идет ли речь об отдельных людях, семьях, обществах или нациях». Вот несколько примеров, взятых из разных работ этого автора.

Первый пример — рецепт парадоксальной материнской коммуникации, который предлагает Гринсберг. Подарите своему сыну две спортивные рубашки. Как только он в первый раз наденет одну из них, печально на него посмотрите и произнесите проникновенным голосом: «А другая, — она тебе не нравится?»

Другой пример показывает, что двойное принуждение можно понять в рамках системы, в которой не только «любая модель вызывает реакцию», но где «сама эта реакция упрочивает общую схему».

«Представим себе, что отец-алкоголик начинает вдруг запутывать своих детей, требуя от них, чтобы они относились к нему как к любящему и нежному отцу, а не как к злому и жестокому пьянице, каковым он на самом деле и является. Теперь дети не должны обнаруживать страх, когда отец возвращается домой пьяным и угрожает им, так что им ничего не остается делать, как скрывать свое истинное отношение к нему и соглашаться на притворство. Но предположим, что после того, как они в этом преуспели, отец вдруг обвиняет их в том, что они, скрывая свой страх, обманывают его, т. е. обвиняет именно в том поведении, которое сам навязал им своим террором. Если дети теперь обнаружат страх, они будут наказаны, так как своим поведением напомнят отцу, что он опасный алкоголик; если же они скроют страх, их накажут за «неискренность»; а если они попытаются протестовать и установить метакоммуникацию (например, говоря отцу: «Посмотри, что ты с нами делаешь!..»), они рискуют подвергнуться наказанию за «дерзость». Положение действительно невыносимое. Если вдруг кто-нибудь из детей решит выйти из него, притворившись, что видел дома «громадную черную гориллу, извергающую огонь», отец вполне может заподозрить ребенка в галлюцинациях. Любопытно, однако, что в данном контексте такое поведение, пожалуй, единственно возможное. В сообщении ребенка не содержится ни прямого указания на отца, ни отрицания причастности отца к ситуации; другими словами, ребенок указывает теперь причину своего страха, но делает это, как бы подразумевая, что причина страха совсем иная. Поскольку никаких черных горилл поблизости нет, ребенок по сути дела говорит: «Ты кажешься мне опасным зверем, от которого пахнет алкоголем»; но в то же самое время он отрицает это утверждение, прибегая к невинной метафоре. Один парадокс противоречит другому, и отец оказывается загнанным в угол. Он не может больше принуждать ребенка скрывать страх, поскольку тот боится не его, а какого-то воображаемого существа. Не может он и изобличить ребенка в фантазировании, ибо тогда он должен будет признать, что он похож на опасного зверя, а вернее, что он сам и есть этот зверь».

Приведем, наконец, последний пример, показывающий, как попадают в ловушку после расшифровки сообщений, сделанных партнерами, что «уменьшает число возможных последующих ударов».

«Мать звонит психиатру по поводу своей дочери, страдающей шизофренией; она жалуется, что у девушки начался рецидив заболевания. Девять шансов из десяти за то, что эти слова матери просто означают: дочь выказала матери свою независимость и кое-что ей «ответила». Например, дочь недавно переехала на новую квартиру, чтобы жить отдельно, что не совсем согласовывалось с планами матери. Врач попросил мать привести пример «аномального» поведения дочери. Мать ответила: «Ну вот, сегодня я хотела, чтобы она пришла ко мне обедать, и у нас было крупное объяснение, так как она сказала, что не хочет». Когда врач спросил, чем кончилось это объяснение, мать с некоторым раздражением ответила: «Ну, конечно же, я убедила ее прийти, потому что знаю, что на самом деле она хотела прийти, и у нее никогда не хватает духу отказать мне». Отказ дочери означает для матери, что на самом деле та хочет прийти, так как мать лучше ее знает, что происходит у той в «больном сознании»; согласие же дочери означает для матери лишь то, что у той никогда не хватает духу отказать. Таким образом, мать и дочь оказались жертвами парадоксального наклеивания ярлыков на сообщения».

Столкнувшись с невыносимой абсурдностью ситуации, человек, не способный к метакоммуникации, может обнаружить одну из следующих реакций:

1. У него может сложиться впечатление, что какие-то существенные элементы ситуации от него ускользают, не позволяя ему уловить ее скрытый смысл, который другие, похоже, находят логичным и связным. В результате его охватывает потребность выявить эти элементы, и он кончает тем, что начинает принимать за них самые безобидные факты, не имеющие к ситуации существенного отношения.

2. Человек может реагировать на озадачивающую его логику ситуации, подчинившись всем ее требованиям и принимая их буквально, не делая различий между главным и второстепенным, правдоподобным и нереальным…

3. Наконец, он может полностью выйти из игры, отрезав все пути коммуникации и демонстрируя скрытность и неприступность.

В следующей главе будет показано, что каждая из этих трех схем поведения вызывает одну из трех форм шизофрении: параноидную, гебефренную или кататоническую. Действительно, как отмечают Бейтсон и его сотрудники (Bateson et al., 1956), когда человек «не в состоянии без основательной посторонней помощи расшифровывать и комментировать сообщения других людей», он «похож на саморегулирующуюся систему, лишившуюся своего регуляторного устройства; он обречен двигаться по спирали, совершая постоянные и всегда систематические искажения»; Уотслэвик добавляет к этому, что коммуникация шизофреника, уже сама по себе имеющая парадоксальный характер, накладывает печать парадоксальности и на его партнеров, так что создается порочный круг.

(Источник: Watzlawich P., Melnick-Beavin J., Jackson D. (1967), Une logique de la communication, Paris, Seuil, 1972, p. 211, 218–220.

Ouvrage collectif, La nouvelle communication, Paris, Seuil, 1981, p. 249.)
Документ 11.12. Любовь и истолкование улыбки
Жан тайно влюблён в Изабеллу, но не уверен, вызывает ли он у той ответное чувство. Ему хотелось бы знать, чем обусловлены ее улыбки при встречах — составляют ли они особенность ее манеры общения (внутренняя причина) или же они адресованы специально ему (внешняя причина) и, таким образом, имеют для него особое значение.

Жану известно, что большинство людей, испытывая чувство к другому человеку, выражают его главным образом улыбками (обычное поведение). Он замечает, что Изабелла всегда улыбается ему при встрече (постоянное поведение) и, с другой стороны, что она улыбается далеко не всем (отличающееся поведение). Таким образом, в соответствии со шкалой Келли Жан, по-видимому, мог бы объяснить поведение Изабеллы ситуацией (в данном случае — своим присутствием), а не просто складом личности девушки.

Прежде чем сделать окончательный вывод о том, что поведение Изабеллы свидетельствует о ее любви, он должен убедиться в двух вещах. Во-первых, в том, что поведение Изабеллы постоянно — что она улыбается не только тогда, когда хочет получить от него записи лекций (менее обычное поведение, обусловленное специфической внешней причиной) (см. примечание к схеме 11.1). Во-вторых, необходимо правильно расшифровать значение постоянного поведения Изабеллы. Как отмечает Эбби (Abbey, 1982), мужчины часто ошибаются в интерпретации, принимая улыбку или интерес со стороны женщины за попытку обольщения или поиск интимного контакта. Поэтому не исключено, что Изабелла хочет всего-навсего наладить с Жаном прочные дружеские отношения.

Наверное, Жану проще всего было бы выяснить ситуацию, прямо спросив об этом девушку, пока улыбка не перестала быть избирательной.