Вафельн небо. Лето дружище Трилле и соседская кнопка
 Скачать 34.71 Kb.
|
|
ЛЕТО Дружище Трилле и соседская кнопка Мы учимся в одном классе, Лена и я. Она у нас единственная девочка. Лена говорит, что если б сейчас не начались каникулы, она б упала в кому и так померла. – Ты и так бы упала в кому, если б я матрас не подстелил, – сказал я ей вечером, когда мы снова пошли посмотреть на дырищу в изгороди. Но Лена сказала: вряд ли. Ну в крайнем случае заработала бы себе сотрясение мозгов. Подумаешь. Это у нее уже было. Два раза. Но я все равно не мог не думать, что было бы, если б она упала, пока я тащил матрас. Как‑то грустно, если бы она взяла и так померла. И у меня не стало бы Лены. А она мой лучший друг, хотя и девчонка. Я ей этого никогда не говорю. Не решаюсь сказать, потому что не знаю: а вдруг она меня своим лучшим другом не считает? Иногда я верю, что считает, а иногда – нет. Это по‑разному бывает. Но я много об этом думаю, особенно когда с ней что‑нибудь случается, например, она падает с канатной дороги на подложенный мною матрас; тогда мне все‑таки очень хочется, чтобы она назвала меня лучшим другом. Не вслух, конечно, и не при всех, а так – шепнула бы просто. Но от Лены такого не дождешься. У нее не сердце, а камень, такое закрадывается подозрение. Ной и его катер А на следующий день мы с Леной пошли в воскресную школу. Еще и Крёлле с собой взяли. … В воскресной школе нам рассказывали о человеке по имени Ной. Он жил много тысяч лет тому назад в далекой стране. И на вершине горы построил лодку под названием ковчег. … И вот как раз когда я представлял себе, как пыхтит и тужится бедный старик Ной, затаскивая на борт тираннозавра, меня осенила блестящая идея. – Лена, а давай сделаем Ноев катер? Посмотрим, сколько живности мы наловим? Оказалось, нет такого дела, на которое Лена мечтала бы потратить свой выходной с большей радостью! Большой хороший рыбацкий катер есть у дяди Тора, он ходит на нем в море все дни кроме воскресенья. Вообще‑то на меня с Леной он обычно злится и с ходу кидается, но катер – это не такая вещь, которая валяется под каждым кустом, выбирай – не хочу. Лена сказала, надо довольствоваться тем катером, который у тебя есть, даже если он дяди Тора. Неужели ты думаешь, спросила она, что Ной стал бы обращать внимание на дядю с немножко трудным характером, когда ему надо было спасать мир? Я пожал плечами, но сомнения у меня остались. В Щепки‑Матильды очень много разных зверей, больших и маленьких. Сначала мы принесли двух кроликов, которые живут в клетке под кухонным окном деда. Их зовут Февраль и Март. Они никак не желали смирно сидеть на палубе, но успокоились, получив по пучку одуванчиков. Потом мы сходили за сарай в наш курятник и притащили несушку номер четыре и петуха. От него было ужас сколько шума. Мы даже решили, что сейчас мама непременно нас услышит, но, видно, в доме работало радио, и все обошлось. Овцы пасутся летом в горах, так что нам достался наш единственный козел. Он одного возраста с Магнусом и имеет, как говорит дед, тяжелое чувство юмора. Взойдя на борт, козел первым делом сожрал у кроликов все одуванчики – пришлось нам рвать еще. Потом мы рыскали по всей Щепки‑Матильды в поисках кота и кошки, но нашли одного только Жруна. Но на середине трапа, гоня впереди себя телку, мы вдруг увидели, что козел объедает занавески в каюте. Лена страшно завопила на него. И все немедленно пошло наперекосяк. Телку настолько напугал внезапный Ленин вопль, что она подпрыгнула примерно на полметра и с шумом и грохотом скакнула на катер. Внезапно на борту оказалась корова‑подросток в этом… в шоке. С диким мычанием она стала отбрыкиваться от всех вокруг. Кот и кролики бросились врассыпную. Номер четыре и петух взвились в воздух и перелетели на берег, громко кудахча и отчаянно хлопая крыльями. Козел оглянулся в недоумении и наложил кучу посреди катера. Но на этом все не кончилось: корова поскользнулась на козлиных катышках и ударилась в окно каюты с недоеденными занавесками, разбив стекло. На борту была куча мала из перьев, какашек, одуванчиков и кроликов… Мы с Леной стояли на трапе, опустив руки, и взирали на всю эту катавасию. Наконец корова сиганула за борт и шлепнулась в воду с царственным всплеском. Как я разбил Лену в щепки Когда у тебя такой сосед и лучший друг, как Лена, ты все время попадаешь в разные истории, но иногда я думаю, что все‑таки обычные спокойные дни я люблю больше. Дни, когда мы ничего такого не делаем, и я просто ем бутерброды с паштетом, и мы с Леной просто гоняем мяч, или ловим крабов, или болтаем о пустяках, и все идет своим чередом. Я взглянул на море. Дед был далеко, это нормально для потомственного пирата, что он из моря не вылезает. – Лена, давай покатаемся на резиновой лодке, – попросил я, чувствуя, как моя пиратская кровь гонит и меня в море. Лена посмотрела на меня удивленно, но сняла вратарские перчатки. – Ладно. Бедная эта Матильда – представь, разбиться о камни. Когда Лена немного погодя села в мою канареечного цвета лодку, на ней было длинное красное мамино платье со спасательным жилетом поверх него и царственная мина на лице. Я подумал про себя, что вряд ли ее мама позволяет брать свое платье для катания по морю, но ничего не сказал. Мы обошли мол. Я чувствовал себя пиратом и был счастлив и всем доволен, но Лена заскучала довольно быстро. Быть носовой фигурой оказалось нудным занятием. Лежишь на носу, как деревянный чурбан, выставив голову за борт, – и все. – Теперь как будто начался шторм, – сказала она. Я стал раскачивать лодку, и Ленины волосы намокли в воде. Но вдруг она приподняла голову и спросила сердито: – Ты будешь меня крушить или передумал? Я пожал плечами и неспешно стал грести к молу. Лодка скользила вперед. Мимо, возвращаясь на берег, прошумела дедова моторка. От нее пошли высокие волны, и одна из них кинула мою резиновую лодочку на цементную кладку. Раздался грохот. От резиновых лодок такого шума не бывает. Другое дело, когда разбивается о камни носовая фигура галеона. – Лена! – закричал я, увидев, что она безжизненно болтается, свесившись в воду. – Дед, Лена погибла! Примчался дед и вытащил Лену из моей лодки. – Ну‑ка, милая моя соседушка, давай‑ка, давай‑ка… – бормотал он. Я сидел в лодке, вцепившись в весла, и не знал, как жить. Я только рыдал. – О‑о, – застонала Лена. Потом она открыла глаза и посмотрела на деда, но не узнала его. И снова застонала. – Ну вот, умничка, – сказал дед. – Сейчас к доктору поедем. А ты, дружище Трилле, можешь уже перестать плакать. Ничего ужасного не произошло. Лена приподнялась на локтях. – Ничего ужасного? Нет уж, Трилле, давай плачь! Кто так врезается? Дурак ты, не так надо было меня крушить! Еще никогда я так не радовался, слушая, как мне говорят гадости. Лена не погибла, она только разбилась немного. ОСЕНЬ Сгон овец с полетом на вертолете Все лето наши овцы ходят по горам без присмотра и делают что хотят. Но перед зимой мы должны собрать их всех и спустить вниз, в хлев. – Вот и у них каникулы кончились, – говорит обычно Лена. – Так им и надо! Она считает жуткой несправедливостью, что у овец каникулы дольше, чем у людей. И вот нас с Леной берут искать овец! … Чувствовалось, что лето уже кончилось. Воздух был жесткий, а деревья нависли над головами мокрые и от воды тяжелые, едва мы, миновав хутор Юна‑с‑горы, зашли в лес. Мы с Леной были в сапогах и прыгали в каждую встречную лужу, как пара кроликов. – Идите спокойно, – увещевал нас папа. – Иначе устанете понапрасну. Но невозможно идти спокойно, когда человек так рад. Ноги скачут сами по себе. … Сердце застучало так, что стало больно. – Лена, – прошептал я. Нет ответа. – Лена! – Эй! Я потрясенно перегнулся через край. – На кого я похожа? – кричала Лена и озорно глядела на меня снизу. Она висела, уцепившись за маленькую горную березку, торчавшую в расселине, и упиралась подошвами желтых сапог в жидкие кустики травы на крошечном выступе в горе. – На себя. Лена закатила глаза и вытянула свободную руку в воздух, словно бы пытаясь схватить несчастную овцу далеко внизу. – Я похожа на Иисуса, дурень! Я покачал головой. – Иисус не носил красного дождевика. Лезь обратно! Но нет – теперь Лена решила снять дождевик. – Лезь обратно, Лена! – крикнул я, испугавшись, и рванулся вперед, чтобы протянуть ей руку. Но как только Лена сделала шаг наверх, березка вырвалась из горной стены, и Лена полетела вниз с деревом в руке и воплем на губах. Много раз на моей памяти Лена падала с высоты, но никогда я не был настолько уверен, что теперь она точно разбилась насмерть. Не забуду этого жуткого спазма в животе, когда я высунулся насколько сумел далеко за край обрыва и посмотрел вниз отвесной горной стены. – О‑о, моя рука! – донесся вопль откуда‑то снизу. Мой лучший друг сидел на выступе чуть пониже овцы и раскачивался взад‑вперед, баюкая руку. – О, Лена! – «О, Лена», «о, Лена»! Я руку сломала! – крикнула она яростно. Я видел, что ей очень больно. Но она никогда не плачет, Лена Лид. Даже и сейчас слезинки не проронила. Если б я мог кому‑нибудь объяснить, как я бежал! И что это за родной дядя, который уходит так далеко, ни разу не оглянувшись?! Больше всего я боялся, что Лене надоест сидеть там, где она сидит, и она начнет карабкаться наверх. Это было бы очень на нее похоже. Я бежал так, что у меня был кровавый привкус во рту, и все время перед глазами у меня стояла Лена в красном дождевике, как она падает без парашюта, будто крошечный злой супермен. Я понял тогда вдруг, что если с Леной что‑то случится, то я тоже не смогу жить дальше. Куда подевался этот дядя Тор, ну куда?! Я кричал, спотыкался, бежал и снова кричал. Так я добежал до места, где Тиндене начинают полого спускаться вниз. Там я наконец нашел дядю, но был уже так зол, что только всхлипывал. Лена дерется – По‑моему, Лене приятнее проводить время с Исаком, чем со мной, – сказал я деду. Он пытался заштопать дырку на носке. С очками на носу он был очень похож на сову. – Это хорошо для Лены, что у нее появился Исак. Вот. Так что ты должен потерпеть, дружище Трилле. – Конечно, – сказал я, подумав. Дед обычно бывает прав. Не знаю, морковь ли тому причиной, но Лена стала веселая и счастливая. Как будто рядом со мной поселилась бабочка. С непривычки это казалось странно. Но в конце ноября, в среду, она вдруг снова сделалась прежней. Только гораздо более сердитой и мрачной. Я увидел это сразу, как только мы встретились, чтобы идти в школу. Она не сказала мне «привет». А это знак беды. Но в общем‑то было даже неплохо, что она снова вела себя так. Это как раз нормально. Я ничего не сказал. Потому что всем известно, что когда Лена такая, ничего говорить не надо. И, конечно, Кая‑Томми все равно к ней полез. За что и поплатился. … Лена резко остановилась. У меня свело затылок. Другие мальчишки тоже поняли: что‑то будет. И все уставились на Лену и Кая‑Томми. Лена стояла прямая, как ржаной крекер, с мышиными хвостиками косичек, и была в такой ярости, что я боялся дышать. – Если ты скажешь это еще раз, я так тебе звездану, что улетишь в сортир и дальше, – прошипела она. Кая‑Томми криво улыбнулся, чуть наклонился вперед и повторил: – Гнать девчонок из нашего класса! Удар! Лена Лид, мой лучший друг и соседка, так съездила Кая‑Томми по физиономии, что он отлетел прямо к столу Эллисив. Все выглядело как в кино. Точь‑в‑точь кино, я такое сам видел, хотя мне нельзя смотреть фильмы «старше пятнадцати». И сделала это Лена Лид. Только что освобожденной от гипса рукой она нанесла удар, о котором шли разговоры еще много недель. Не считая скулежа поверженного на пол Кая‑Томми, было совершенно тихо. Все были потрясены, включая Эллисив. … В тот день Лену отругали все‑все‑все, но она так и не извинилась перед Кая‑Томми. – Я извинилась перед директором, хватит с них, – сказала она мне, когда мы брели домой после школы. Лена несла письмо родителям, она спрятала его под куртку вместе с рукой. – Лена, все говорят, что это здорово, что ты в нашем классе. Они считают тебя самой крутой девчонкой во всей школе. Они сами так говорят, – рассказывал я. Это была правда. Все мальчишки очень уважительно говорили о Лене весь день. – Какая теперь разница, – грустно сказала Лена. – Что ты имеешь в виду? Но Лена не ответила. Дома оказался Исак. Очень кстати, потому что у Лены ужасно болела рука. – У этого Томми такая жесткая морда, – пожаловалась Лена, отдавая Исаку письмо. Он передал его Лениной маме. – Лена, ну что ж ты у меня за ребенок, – вздохнула мама, прочитав письмо. Исак заподозрил трещину у Лены в руке. – Наверно, он далеко отлетел, этот Кая‑Томми, – сказал он восхищенно. Я встал и отмерил шагами расстояние на кухонном полу и прибавил еще пару шагов, чтоб сделать Лене приятное. ЗИМА Снег После обеда мы с папой поехали к бабе‑тете. Она совсем разлюбила снег, сказала она нам, потому что она старенькая и не может его чистить. Мне кажется, я бы любил зиму гораздо больше, если бы я не мог чистить снег. Пусть себе лежит, пока не растает сам по себе. Или пока папа его не почистит. Баба‑тетя рассказывала истории, а мы с папой ели вафли. Они были даже вкуснее обычного из‑за того, что на улице так противно. Я залез с ногами на диван и прижался к бабе‑тете; мне было так хорошо, что даже больно. У бабы‑тети самое большое и горячее сердце, какое я только знаю. У нее вообще всего один недостаток – она вяжет на спицах. А теперь дело шло к Рождеству. Перед тем как нам ехать назад, я зашел в спальню посмотреть на картину про Иисуса над кроватью. Баба‑тетя пришла следом, и я рассказал ей, как Лена играла в Тиндене в Иисуса и сверзилась вниз. Рассказывал – и вспомнил, как я ужасно испугался. – Я все время очень боюсь потерять Лену, – сказал я. – А ей, по‑моему, потерять меня ничуть не страшно. – Наверно, Лена знает, что ей нечего бояться тебя потерять, – сказала баба‑тетя. – Ты очень верный и надежный парень, голубчик мой Трилле. Я примерил ее слова к себе, покрутил их так и эдак и почувствовал, что да – я верный и надежный парень. В воскресенье пошел снег. И умерла баба‑тетя. Мне рассказала это мама, когда разбудила меня утром. Она сперва сказала, что идет снег, а потом – что баба‑тетя умерла. Зря она перепутала порядок. Лучше бы она сначала сказала, что бабы‑тети больше нет, а потом ободрила бы меня снегопадом. Что‑то внутри меня разбилось. Я много минут лежал, уткнувшись в подушку, а мама гладила меня по волосам. Это был странный день. Плакали даже дед и папа. Это было хуже всего. Весь мир изменился, потому что в нем не было больше бабы‑тети. А за окном шел снег. В конце концов я надел свой зимний комбинезон и пошел к хлеву. Там я лег. Мысли роились вокруг, как снежинки, и ни в чем не было порядка. Вчера баба‑тетя была такая же живая, как я, а сегодня совсем мертвая. А если я тоже умру? Это случается и с детьми тоже. Троюродный Ленин брат погиб в автокатастрофе. Ему было всего десять лет. Смерть почти как снег: никогда не знаешь, когда он пойдет, хотя чаще всего это случается зимой. Дед и я Где‑то внутри меня был большой щемящий комок грусти, и он болел все время. Больше всего – из‑за Лены. Без нее все в жизни изменилось. По деревьям не хотелось лазить. Ноги не бежали и не шли. Лена, как выяснилось, заведовала и едой тоже, потому что вдруг все потеряло всякий вкус. Даже бутерброд с паштетом, даже мороженое – все казалось безвкусным. Я стал подумывать совсем бросить есть. Пожаловался деду, но он посоветовал, наоборот, воспользоваться моментом и начать кушать вареную капусту и рыбий жир, раз уж мне все равно. – Не проворонь свой шанс, парень! Дед был самым лучшим, что осталось у меня в жизни. Он все понимал и не лез в душу. И он тоже грустил и тосковал. Как все на хуторе. Нам было плохо без бабы‑тети, и без Лены, и без ее мамы. Но мы с дедом скучали сильнее всех. Проснувшись, мы начинали горевать – и горевали весь день, пока не укладывались спать. – Дед, я так ужасно скучаю, – сказал я под конец и снова заплакал. Тогда дед посмотрел на меня серьезно и сказал, что скучать по кому‑то – самое прекрасное из всех грустных чувств. – Пойми, дружище Трилле, если кому‑то грустно оттого, что он скучает без кого‑то, значит, он этого кого‑то любит. А любовь к кому‑то – это самое‑самое прекрасное на свете чувство. Те, без кого нам плохо, у нас вот тут! – и он с силой стукнул себя в грудь. – Ох, – вздохнул я и вытер глаза рукавом. – Дед, но ведь ты не можешь играть с тем, кто у тебя здесь, – и я тоже ударил себя в грудь и вздохнул. Дед тяжело вздохнул и все понял. … Той ночью я засыпал единственным посвященным в тайну того, что мой лучший друг вернулся в Щепки‑Матильды. Лена спала сейчас в сарае в спальнике, закутавшись еще в одеяло и зарывшись в сено. И хотя боязно лежать в темноте в сарае совсем одной, она, конечно, спала мертвецким сном, потому что рядом с ней лежал мой Иисус. Никогда еще я не бывал замешан в такие тайны. И никогда еще я не испытывал такого счастья. Юн‑с‑горы и Юнова кляча В молодости Юн‑в‑гору был моряком и в сражении потерял один глаз. С тех пор он ходит с черной пиратской повязкой. – Я вижу только половину жизни, и отдельное спасибо Господу за это, – любит он повторять. Из‑за этой повязки многие дети Юна‑в‑гору боятся, но мы с Леной оба знаем, что он не страшный. Наоборот, в нем много хорошего, например, Юнова кляча – его лошадь. Летом она стоит на опушке леса и жует, а зимой стоит в конюшне и жует. … Я так и сказал маме. Я был весь зареванный и сказал ей, что они не имеют права отправлять на бойню таких умнейших лошадей, как Юнова кляча. И папе я тоже крикнул, что они не имеют права. – Не имеют права, – серьезно откликнулась Крёлле. – Трилле, милый, мы каждый год посылаем овец на бойню, и ты никогда так не расстраивался, – сказала мама и вытерла мне слезы. – Юнова кляча не овца! – завопил я. Нет, они ничего не понимают! … Так что мы все‑таки успели, хотя и в последнюю секунду, признался потом дед. И вот я внезапно обзавелся собственной лошадью и стою с ней посреди огромной парковки. Господи, каким же счастливым можно иногда быть! ВЕСНА Пожар Все стало распускаться, и наступила весна. Я ощущал ее всем телом. Каждое утро я подходил к окну, подолгу смотрел в него и чувствовал, что весна совсем скоро. … – Трилле, горит старая конюшня! Я выпутался из спальника и заставил себя подняться. Конюшня горела! – Юнова кляча! – крикнул я и помчался к конюшне. Я услышал, как за спиной Лена завопила что‑то на весь дом, как только она умеет вопить. А потом она заорала мне вслед: – Трилле, не смей заходить туда! Но я ее не слышал. Сверкала молния, хлестал ливень, горела конюшня, а внутри нее стояла Юнова кляча. Я должен вывести ее наружу. Горела пока только крыша. Я рванул на себя дверь. Внутри все заволокло дымом, но я знал, где она стоит. И тут появилась Лена. Из клубов серого дыма. Она схватила меня за руку и потянула прочь, точно как я тянул заупрямившуюся лошадь. – Кляча! – только и сумел я сказать. – Трилле, пошел вон! Крыша сейчас рухнет! – У Лены был сердитый голос. – Лошадь! Она не хочет идти, – заплакал я, упираясь, как Юнова кляча. Тогда Лена выпустила мою руку. – Эта кляча глупее коровы, – сказала она, подошла вплотную к лошади и прижалась губами к ее уху. Минуту Лена стояла тихо, кругом трещало и хрустело. – Му‑у! – замычала вдруг Лена. И Юнова кляча рванула с места и понеслась вон из конюшни с такой скоростью, что сшибла меня с ног. Лена чуть не закипела от злости, увидев, что я упал. – Трилле! – заорала Лена, отскакивая, потому что в это время с крыши упала горящая балка. – Трилле! – снова крикнула она. Я не мог ничего ответить. Я чувствовал себя точно как Юнова кляча – меня парализовало от страха. Горящая балка лежала между мной и дверью. Тут до меня добралась Лена. Она перепрыгнула через огонь, как маленькая кенгуру. Своими худыми пальцами она сжала мою руку. А потом отшвырнула меня к дверям. По‑моему, она меня подняла и бросила. Я дополз до дверей. Последнее, что я помню, – это что щека касается мокрой травы и сильные руки вытягивают всего меня из конюшни. Вся моя семья толпилась под дождем, все кричали и метались. – Лена, – прошептал я, нигде ее не видя. Меня крепко держала мама. – Лена осталась в конюшне! – завопил я, вырываясь из маминых рук. Но она не выпустила меня. Я дрался, орал и кусался, но не сумел справиться с ней. Обессилев, я уставился в открытую дверь. Там внутри осталась Лена! Она сейчас сгорит… Тут из пламени шатаясь вышел дед с каким‑то тюком на руках. Он без сил опустился на колени и положил Лену на траву. … – Лена, – пробормотал я. – Чего? – Спасибо, что спасла меня. Она не ответила. – Это очень храбрый поступок. – Да ладно, – сказала Лена, отвернувшись. – Пришлось. Ну как сказать – пришлось, подумал я, но прежде чем мои мысли двинулись дальше, Лена сказала: – Я ж не хотела, чтоб мой лучший друг сгорел там с концами. После этого я долго не мог сказать ничего. – Лучший друг… – пробормотал я наконец. – Лена, а я твой лучший друг? Лена посмотрела на меня, будто это я здесь больной. – Ну конечно, ты! А кто, по‑твоему? Кая‑Томми? Как будто большой камень упал откуда‑то сверху в низ живота. У меня есть лучший друг! Лена сидела себе на кровати, лысая с забинтованной головой, и вылизывала уже следующую баночку из‑под клубничного варенья. Она не подозревала, как она только что меня осчастливила! Иванов день: жених и невеста Я стоял, смотрел на него и чувствовал, как сердце переполняется и растет в груди – оно уже с трудом помещалось в ней. Мне хотелось подарить деду все‑все, что только есть в мире самого прекрасного. И вдруг я понял, что нужно сделать. И незаметно ушел с праздника и вернулся в дом. В квартире деда была приветливая полутьма. Я забрался на стол у мойки и вытянулся во весь свой рост. Она стояла на самом верху кухонного шкафа – вафельница бабы‑тети. Я снял ее и немного постоял, баюкая ее в руках. А потом зашел в дедову спальню. В его молитвенник была вложена мятая пожелтевшая бумажка. «Вафельное сердце» – было написано сверху красиво, как в старые времена. Так вот, оказывается, как называются вафли бабы‑тети – «вафельное сердце». Я не очень хорошо умею печь, но я прилежно следовал всем указаниям рецепта, и скоро на столе уже стояла большая миска с тестом. Как раз когда я собрался начать печь вафли, дверь с шумом распахнулась. – Чем это ты тут занимаешься? – подозрительно спросила Лена. Потом она увидела вафельницу. – О… – Тебе, наверно, надо возвращаться на свадьбу, – сказал я неуверенно, потому что мне хотелось, чтобы Лена осталась. – Все‑таки твоя мама замуж выходит. Лена впилась взглядом в вафельницу. – Мама сама отлично справится, – сообщила Лена и с прежним стуком закрыла дверь. Я никогда не забуду, как мы с Леной пекли для деда вафли в Иванову ночь, пока на берегу фьорда настоящие жених и невеста играли свадьбу. Мы сидели напротив друг дружки по обе стороны стола и больше молчали. С моря доносилась музыка и радостный гул голосов. Когда мы уже кончали печь, пришел дед. Он ужасно удивился, увидев нас. И еще больше – когда понял, чем мы занимаемся. – Сюрприз! – завопила Лена так, что обои стали отходить от стен. А потом мы ели вафли «вафельное сердце» в первый раз после смерти бабы‑тети – дед, Лена и я. Я совершенно уверен, что она смотрела на нас с неба и улыбалась. И дед тоже улыбался. – Дружище Трилле и соседская кнопка, а, – ласково приговаривал он иногда и смешно качал головой. Съев семь больших вафель, дед заснул на стуле. Он привык ложиться рано. Мы с Леной укрыли его одеялом и ушли. – Ну вот, теперь у тебя тоже есть папа, – сказал я Лене. – Да, черт побери, есть! – ответила Лена и запихнула в рот последнее вафельное сердце. А у меня есть лучший друг, подумал я с радостью. |