Лев Николаевич Толстой Анна Каренина Мне отмщение, и аз воздам часть первая i
 Скачать 1.45 Mb.
|
|
IV Алексей Александрович после встречи у себя на крыльце с Вронским поехал, как и намерен был, в итальянскую оперу. Он отсидел там два акта и видел всех, кого ему нужно было. Вернувшись домой, он внимательно осмотрел вешалку и, заметив, что военного пальто не было, по обыкновению прошел к себе. Но, противно обыкновению, он не лег спать и проходил взад и вперед по своему кабинету до трех часов ночи. Чувство гнева на жену, не хотевшую соблюдать приличий и исполнять единственное поставленное ей условие - не принимать у себя своего любовника, не давало ему покоя. Она не исполнила его требования, и он должен наказать ее и привести в исполнение свою угрозу - требовать развода и отнять сына. Он знал все трудности, связанные с этим делом, но он сказал, что сделает это, и теперь он должен исполнить угрозу. Графиня Лидия Ивановна намекала ему, что это был лучший выход из его положения, и в последнее время практика разводов довела это дело до такого усовершенствования, что Алексей Александрович видел возможность преодолеть формальные трудности. Кроме того, беда одна не ходит, и дела об устройстве инородцев и об орошении полей Зарайской губернии навлекли на Алексея Александровича такие неприятности по службе, что он все это последнее время находился в крайнем раздражении. Он не спал всю ночь, и его гнев, увеличиваясь в какой-то огромной прогрессии, дошел к утру до крайних пределов. Он поспешно оделся и, как бы неся полную чашу гнева и боясь расплескать ее, боясь вместе с гневом утратить энергию, нужную ему для объяснения с женою, вошел к ней, как только узнал, что она встала. Анна, думавшая, что она так хорошо знает своего мужа, была поражена его видом, когда он вошел к ней. Лоб его был нахмурен, и глаза мрачно смотрели вперед себя, избегая ее взгляда; рот был твердо и презрительно сжат. В походке, в движениях, в звуке голоса его была решительность и твердость, какие жена никогда не видала в нем. Он вошел в комнату и, не поздоровавшись с нею, прямо направился к ее письменному столу и, взяв ключи, отворил ящик. - Что вам нужно?!- вскрикнула она. - Письма вашего любовника, - сказал он. - Их здесь нет, - сказала она, затворяя ящик; но по этому движению он понял, что угадал верно, и, грубо оттолкнув ее руку, быстро схватил портфель, в котором он знал, что она клала самые нужные бумаги. Она хотела вырвать портфель, но он оттолкнул ее. - Сядьте! мне нужно говорить с вами, - сказал он, положив портфель под мышку и так напряженно прижав его локтем, что плечо его поднялось. Она с удивлением и робостью молча глядела на него. - Я сказал вам, что не позволю вам принимать вашего любовника у себя. - Мне нужно было видеть его, чтоб... Она остановилась, не находя никакой выдумки. - Не вхожу в подробности о том, для чего женщине нужно видеть любовника. - Я хотела, я только... - вспыхнув, сказала она. Эта его грубость раздражила ее и придала ей смелости. - Неужели вы не чувствуете, как вам легко оскорблять меня? - сказала она. - Оскорблять можно честного человека и честную женщину, но сказать вору, что он вор, есть только la constatation d'un fait. - Этой новой черты - жестокости я не знала еще в вас. - Вы называете жестокостью то, что муж предоставляет жене свободу, давая ей честный кров имени только под условием соблюдения приличий. Это жестокость? - Это хуже жестокости, это подлость, если уже вы хотите знать! - со взрывом злобы вскрикнула Анна и, встав, хотела уйти. - Нет! - закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку так сильно, что красные следы остались на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее на место. Подлость? Если вы хотите употребить это слово, то подлость - это бросить мужа, сына для любовника и есть хлеб мужа! Она нагнула голову. Она не только не сказала того, что она говорила вчера любовнику, что он ее муж, а муж лишний; она и не подумала этого. Она чувствовала всю справедливость его слов и только сказала тихо: - Вы не можете описать мое положение хуже того, как я сама его понимаю, но зачем вы говорите все это? - Зачем я говорю это? зачем? - продолжал он так же гневно. - Чтобы вы знали, что, так как вы не исполнили моей воли относительно соблюдения приличий, я приму мены, чтобы положение это кончилось. - Скоро, скоро оно кончится и так, - проговорила она, и опять слезы при мысли о близкой, теперь желаемой смерти выступили ей на глаза. - Оно кончится скорее, чем вы придумали с своим любовником! Вам нужно удовлетворение животной страсти... - Алексей Александрович! Я не говорю, что это невеликодушно, но это непорядочно - бить лежачего. - Да, вы только себя помните, но страдания человека, который был вашим мужем, вам не интересны.Вам все равно, что вся жизнь его рушилась, что он пеле... педе... пелестрадал. Алексей Александрович говорил так скоро, что он запутался и никак не мог выговорить этого слова. Он выговорил его под конец пелестрадал. Ей стало смешно и тотчас стыдно за то, что ей могло быть что-нибудь смешно в такую минуту. И в первый раз она на мгновение почувствовала за него, перенеслась в него, и ей жалко стало его. Но что ж она могла сказать или сделать? Она опустила голову и молчала. Он тоже помолчал несколько времени и заговорил потом уже менее пискливым, холодным голосом, подчеркивая произвольно избранные,не имеющие никакой особенной важности слова, - Я пришел вам сказать... - сказал он... Она взглянула на него. "Нет, это мне показалось, - подумала она, вспоминая выражение его лица, когда он запутался на слове пелестрадал, - нет, разве может человек с этими мутными глазами, с этим самодовольным спокойствием чувствовать что-нибудь?" - Я не могу ничего изменить, - прошептала она. - Я пришел вам сказать, что я завтра уезжаю в Москву и не вернусь более в этот дом, и вы будете иметь известие о моем решении чрез адвоката, которому я поручу дело развода. Сын же мой переедет к сестре, - сказал Алексей Александрович, с усилием вспоминая то, что он хотел сказать о сыне. - Вам нужен Сережа, чтобы сделать мне больно, - проговорила она, исподлобья глядя на него. - Вы не любите его... Оставьте Сережу! - Да, я потерял даже любовь к сыну, потому что с ним связано мое отвращение к вам.Но я все-таки возьму его. Прощайте! И он хотел уйти, но теперь она задержала его. - Алексей Александрович, оставьте Сережу! - прошептала она еще раз. - Я более ничего не имею сказать. Оставьте Сережу до моих... Я скоро рожу, оставьте его! Алексей Александрович вспыхнул и, вырвав у нее руку, вышел молча из комнаты. V Приемная комната знаменитого петербургского адвоката была полна, когда Алексей Александрович вошел в нее. Три дамы: старушка, молодая и купчиха, три господина: один - банкир-немец с перстнем на пальце, другой - купец с бородой, и третий - сердитый чиновник в вицмундире, с крестом на шее, очевидно, давно уже ждали. Два помощника писали на столах, скрипя перьями. Письменные принадлежности, до которых Алексей Александрович был охотник, были необыкновенно хороши, Алексей Александрович не мог не заметить этого. Один из помощников, не вставая, прищурившись, сердито обратился к Алексею Александровичу: - Что вам угодно? - Я имею дело до адвоката. - Адвокат занят, - строго отвечал помощник, указывая пером на дожидавшихся, и продолжал писать. - Не может ли он найти время? - сказал Алексей Александрович. - У него нет свободного времени, он всегда занят... Извольте подождать. - Так не потрудитесь ли подать мою карточку, - достойно сказал Алексей Александрович, видя необходимость открыть свое инкогнито. Помощник взял карточку и, очевидно, не одобряя ее содержание, прошел в дверь. Алексей Александрович сочувствовал гласному суду в принципе, но некоторым подробностям его применения у нас он не вполне сочувствовал, по известным ему высшим служебным отношениям, и осуждал их, насколько он мог осуждать что-либо высочайше утвержденное. Вся жизнь его протекла в административной деятельности, и потому, когда он не сочувствовал чему-либо, то несочувствие его было смягчено признанием необходимости ошибок и возможности исправления в каждом деле. В новых судебных учреждениях он не одобрял тех условий, в которые была поставлена адвокатура. Но он до сих пор не имел дела до адвокатуры и потому не одобрял ее только теоретически; теперь же неодобрение его еще усилилось тем неприятным впечатлением, которое он получил в приемной адвоката. - Сейчас выйдут, - сказал помощник; и действительно, чрез две минуты в дверях показалась длинная фигура старого правоведа, совещавшегося с адвокатом, и самого адвоката. Адвокат был маленький, коренастый, плешивый человек с черно-рыжеватою бородой, светлыми длинными бровями и нависшим лбом. Он был наряден, как жених, от галстука и цепочки двойной до лаковых ботинок. Лицо было умное, мужицкое, а наряд франтовской и дурного вкуса. - Пожалуйте, - сказал адвокат, обращаясь к Алексею Александровичу. И, мрачно пропустив мимо себя Каренина, он затворил дверь. - Не угодно ли? - Он указал на кресло у письменного уложенного бумагами стола и сам сел на председательское место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими белыми волосами пальцами и склонив набок голову. Но только что он успокоился в своей позе, как над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять принял прежнее положение. - Прежде чем начать говорить о моем деле, - сказал Алексей Александрович, удивленно проследив глазами за движением адвоката, - я должен заметить,что дело, о котором я имею говорить с вами, должно быть тайной. Чуть заметная улыбка раздвинула рыжеватые нависшие усы адвоката. - Я бы не был адвокатом, если бы не мог сохранять тайны, вверенные мне. Но если вам угодно подтверждение... Алексей Александрович взглянул на его лицо и увидал, что серые умные глаза смеются и все уж знают. - Вы знаете мою фамилию? - продолжал Алексей Александрович. - Знаю вас и вашу полезную, - опять он поймал моль, - деятельность, как и всякий русский, - сказал адвокат, наклонившись. Алексей Александрович вздохнул, собираясь с духом. Но, раз решившись, он уже продолжал своим пискливым голосом, не робея, не запинаясь и подчеркивая некоторые слова. - Я имею несчастие, - начал Алексей Александрович, - быть обманутым мужем и желаю законно разорвать сношения с женою, то есть развестись, но притом так, чтобы сын не оставался с матерью. Серые глаза адвоката старались не смеяться, но они прыгали от неудержимой радости, и Алексей Александрович видел, что тут была не одна ра- дость человека, получающего выгодный заказ, - тут было торжество и восторг, был блеск, похожий на тот зловещий блеск, который он видал в глазах жены. - Вы желаете моего содействия для совершения развода? - Да, именно, но должен предупредить вас, что я рискую злоупотребить вашим вниманием. Я приехал только предварительно посоветоваться с вами. Я желаю развода, но для меня важны формы, при которых он возможен. Очень может быть, что, если формы не совпадут с моими требованиями, я откажусь от законного иска. - О, это всегда так, - сказал адвокат, - и это всегда в вашей воле. Адвокат опустил глаза на ноги Алексея Александровича, чувствуя, что он видом своей неудержимой радости может оскорбить клиента. Он посмотрел на моль, пролетевшую пред его носом, и дернулся рукой, но не поймал ее из уважения к положению Алексея Александровича. - Хотя в общих чертах наши законоположения об этом предмете мне известны, - продолжал Алексей Александрович, - я бы желал знать вообще те формы, в которых на практике совершаются подобного рода дела. - Вы желаете, - не поднимая глаз, отвечал адвокат, не без удовольствия входя в тон речи своего клиента, - чтобы я изложил вам те пути, по которым возможно исполнение вашего желания. И на подтвердительное наклонение головы Алексея Александровича он продолжал, изредка только взглядывая мельком на покрасневшее пятнами лицо Алексея Александровича. - Развод по нашим законам, - сказал он с легким оттенком неодобрения к нашим законам, - возможен, как вам известно, в следующих случаях... Подождать!- обратился он к высунувшемуся в дверь помощнику, но все-таки встал, сказал несколько слов и сел опять. - В следующих случаях: физические недостатки супругов, затем безвестная пятилетняя отлучка, - сказал он, загнув поросший волосами короткий палец, - затем прелюбодеяние (это слово он произнес с видимым удовольствием). Подразделения следующие (он продолжал загибать свои толстые пальцы, хотя случаи и подразделения, очевидно, не могли быть классифицированы вместе): физические недостатки мужа или жены, затем прелюбодеяние мужа или жены. - Так как все пальцы вышли, он их все разогнул и продолжал: - Это взгляд теоретический, но я полагаю, что вы сделали мне честь обратиться ко мне для того, чтоб узнать практическое приложение. И потому, руководствуясь антецедентами, я должен доложить вам, что случаи разводов все приходят к следующим: физических недостатков нет, как я могу понимать? и также безвестного отсутствия?.. Алексей Александрович утвердительно склонил голову. - Приходят к следующим: прелюбодеяние одного из супругов и уличение преступной стороны по взаимному соглашению и, помимо такого соглашения, уличение невольное. Должен сказать, что последний случай редко встречается в практике, - сказал адвокат и, мельком взглянув на Алексея Александровича, замолк, как продавец пистолетов, описавший выгоды того и другого оружия и ожидающий выбора своего покупателя. Но Алексей Александрович молчал, и потому адвокат продолжал: - Самое обычное и простое, разумное, я считаю, есть прелюбодеяние по взаимному соглашению. Я бы не позволил себе так выразиться, говоря с человеком неразвитым, - сказал адвокат, - но полагаю, что для нас это понятно. Алексей Александрович был, однако, так расстроен, что не сразу понял разумность прелюбодеяния по взаимному соглашению и выразил это недоумение в своем взгляде; но адвокат тотчас же помог ему: - Люди не могут более жить вместе - вот факт, И если оба в этом согласны, то подробности и формальности становятся безразличны. А с тем вместе это есть простейшее и вернейшее средство. Алексей Александрович вполне понял теперь. Но у него были религиозные требования, которые мешали допущению этой меры. - Это вне вопроса в настоящем случае, - сказал он. - Тут только один случай возможен: уличение невольное, подтвержденное письмами, которые я имею. При упоминании о письмах адвокат поджал губы и произвел тонкий соболезнующий и презрительный звук. - Извольте видеть, - начал он. - Дела этого рода решаются, как вам известно, духовным ведомством; отцы же протопопы в делах этого рода большие охотники до мельчайших подробностей, - сказал он с улыбкой, показывающей сочувствие вкусу протопопов. - Письма, без сомнения, могут подтвердить отчасти; но улики должны быть добыты прямым путем, то есть свидетелями. Вообще же, если вы сделаете мне честь удостоить меня своим доверием, предоставьте мне же выбор тех мер, которые должны быть употреблены. Кто хочет результата, тот допускает и средства. - Если так... - вдруг побледнев, начал Алексей Александрович, но в это время адвокат встал и опять вышел к двери к перебивавшему его помощнику. - Скажите ей, что мы не на дешевых товарах! - сказал он и возвратился к Алексею Александровичу. Возвращаясь к месту, он поймал незаметно еще одну моль. "Хорош будет мой репс к лету!" - подумал он, хмурясь. - Итак, вы изволили говорить... - сказал он. - Я сообщу вам свое решение письменно, - сказал Алексей Александрович, вставая, и взялся за стол. Постояв немного молча, он сказал: - Из слов ваших я могу заключить, следовательно, что совершение развода возможно. Я просил бы вас сообщить мне также, какие ваши условия. - Возможно все, если вы предоставите мне полную свободу действий, - не отвечая на вопрос, сказал адвокат. - Когда я могу рассчитывать получить от вас известия? - спросил адвокат, подвигаясь к двери и блестя и глазами и лаковыми сапожками. - Через неделю. Ответ же ваш о том, принимаете ли вы на себя ходатайство по этому делу и на каких условиях, вы будете так добры, сообщите мне. - Очень хорошо-с. Адвокат почтительно поклонился, выпустил из двери клиента и, оставшись один, отдался своему радостному чувству. Ему стало так весело, что он, противно своим правилам, сделал уступку торговавшейся барыне и перестал ловить моль, окончательно решив, что к будущей зиме надо перебить мебель бархатом, как у Сигонина. VI Алексей Александрович одержал блестящую победу в заседании комиссии семнадцатого августа, но последствия этой победы подрезали его. Новая комиссия для исследования во всех отношениях быта инородцев была составлена и отправлена на место с необычайною, возбуждаемою Алексеем Александровичем быстротой и энергией. Через три месяца был представлен отчет. Быт инородцев был исследован в политическом, административном, экономическом, этнографическом, материальном и религиозном отношениях. На все вопросы были прекрасно изложены ответы, и ответы, не подлежавшие сомнению, так как они не были произведением всегда подверженной ошибкам человеческой мысли, но все были произведением служебной деятельности. Ответы все были результатами официальных данных, донесений губернаторов и архиереев, основанных на донесениях уездных начальников и благочинных, основанных, с своей стороны, на донесениях волостных правлений и приходских священников; и потому все эти ответы были несомненны. Все те вопросы о том, например, почему бывают неурожаи, почему жители держатся своих верований и т. п., вопросы, которые без удобства служебной машины не разрешаются и не могут быть разрешены веками, получили ясное, несомненное разрешение. И решение было в пользу мнения Алексея Александровича. Но Стремов, чувствуя себя задетым за живое в последнем заседании, употребил при получении донесений комиссии неожиданную Алексеем Александровичем тактику. Стремов, увлекши за собой некоторых других членов, вдруг перешел на сторону Алексея Александровича и с жаром не только защищал приведение в действие мер, предлагаемых Карениным, но и предлагал другие крайние в том же духе. Меры эти, усиленные еще против того, что было основною мыслью Алексея Александровича, были приняты, и тогда обнажилась тактика Стремова. Меры эти, доведенные до крайности, вдруг оказались так глупы, что в одно и то же время и государственные люди, и общественное мнение, и умные дамы, и газеты - все обрушилось на эти меры, выражая свое негодование и против самих мер и против их признанного отца, Алексея Александровича. Стремов же отстранился, делая вид, что он только слепо следовал плану Каренина и теперь сам удивлен и возмущен тем, что сделано. Это подрезало Алексея Александровича. Но, несмотря на падающее здоровье, несмотря на семейные горести, Алексей Александрович не сдавался. В комиссии произошел раскол. Одни члены со Стремовым во главе оправдывали свою ошибку тем, что они поверили ревизионной, руководимой Алексеем Александровичем комиссии, представившей донесение, и говорили, что донесение этой комиссии есть вздор и только исписанная бумага. Алексей Александрович с партией людей, видевших опасность такого революционного отношения к бумагам, продолжал поддерживать данные, выработанные ревизионною комиссией. Вследствие этого в высших сферах и даже в обществе все спуталось, и, несмотря на то, что всех это крайне интересовало, никто не мог понять, действительно ли бедствуют и погибают инородцы, или процветают. Положение Алексея Александровича вследствие этого и отчасти вследствие павшего на него презрения за неверность его жены стало весьма шатко. И в этом положении Алексей Александрович принял важное решение. Он, к удивлению комиссии, объявил,что он будет просить разрешения самому ехать на место для исследования дела. И, испросив разрешение, Алексей Александрович отправился в дальние губернии. Отъезд Алексея Александровича наделал много шума, тем более что он при самом отъезде официально возвратил при бумаге прогонные деньги, выданные ему на двенадцать лошадей для проезда до места назначения. - Я нахожу, что это очень благородно, - говорила про это Бетси с княгиней Мягкою. - Зачем выдавать на почтовых лошадей, когда все знают, что везде теперь железные дороги? Но княгиня Мягкая была несогласна, и мнение княгини Тверской даже раздражило ее. - Вам хорошо говорить, - сказала она, - когда у вас миллионы я не знаю какие, а я очень люблю, когда муж ездит ревизовать летом. Ему очень здорово и приятно проехаться, а у меня уж так заведено, что на эти деньги у меня экипаж и извозчик содержатся. Проездом в дальние губернии Алексей Александрович остановился на три дня в Москве. На другой день своего приезда он поехал с визитом к генерал-губернатору. На перекрестке у Газетного переулка, где всегда толпятся экипажи и извозчики, Алексей Александрович вдруг услыхал свое имя, выкрикиваемое таким громким и веселым голосом, что он не мог не оглянуться. На углу тротуара, в коротком модном пальто, с короткою модною шляпою набекрень, сияя улыбкой белых зуб между красными губами, веселый, молодой, сияющий, стоял Степан Аркадьич, решительно и настоятельно кричавший и требовавший остановки. Он держался одною рукой за окно остановившейся на углу кареты, из которой высовывались женская голова в бархатной шляпе и две детские головки, и улыбался и манил рукой зятя. Дама улыбалась доброю улыбкой и тоже махала рукой Алексею Александровичу. Это была Долли с детьми. Алексей Александрович никого не хотел видеть в Москве, а менее всего брата своей жены. Он приподнял шляпу и хотел проехать, но Степан Аркадьич велел его кучеру остановиться и подбежал к нему через снег. - Ну как не грех не прислать сказать! Давно ли?, А я вчера был у Дюссо и вижу на доске "Каренин",, а мне и в голову не пришло, что это ты! - говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. - А то я бы зашел. Как я рад тебя видеть! - говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. - Как не грех не дать знать! - повторил он. - Мне некогда было, я очень занят, - сухо ответил Алексей Александрович. - Пойдем же к жене, она так хочет тебя видеть. Алексей Александрович развернул плед, под которым были закутаны его зябкие ноги, и, выйдя из кареты, пробрался через снег к Дарье Александровне. - Что же это, Алексей Александрович, за что вы нас так обходите? - сказала Долли, улыбаясь. - Я очень занят был. Очень рад вас видеть, - сказал он тоном, который ясно говорил, что он огорчен этим. - Как ваше здоровье? - Ну, что моя милая Анна? Алексей Александрович промычал что-то и хотел уйти. Но Степан Аркадьич остановил его. - А вот что мы сделаем завтра. Долли, зови его обедать! Позовем Кознышева и Песцова, чтоб его угостить московскою интеллигенцией. - Так,пожалуйста, приезжайте, - сказала Долли, - мы вас будем ждать в пять, шесть часов, если хотите. Ну, что моя милая Анна? Как давно... - Она здорова, - хмурясь, промычал Алексей Александрович. - Очень рад! - и он направился к своей карете. - Будете? - прокричала Долли. Алексей Александрович проговорил что-то, чего Долли не могла расслышать в шуме двигавшихся экипажей. - Я завтра заеду!- прокричал ему Степан Аркадьич. Алексей Александрович сел в карету и углубился в нее так, чтобы не видать и не быть видимым. - Чудак! - сказал Степан Аркадьич жене и, взглянув на часы, сделал пред лицом движение рукой, означающее ласку жене и детям, и молодецки пошел по тротуару. - Стива! Стива!- закричала Долли, покраснев. Он обернулся. - Мне ведь нужно пальто Грише купить и Тане. Дай же мне денег! - Ничего, ты скажи, что я отдам, - и он скрылся, весело кивнув головой проезжавшему знакомому. |