Лев Николаевич Толстой Анна Каренина Мне отмщение, и аз воздам часть первая i
 Скачать 1.45 Mb.
|
|
X Песцов любил рассуждать до конца и не удовлетворился словами Сергея Ивановича, тем более что он почувствовал несправедливость своего мнения. - Я никогда не разумел, - сказал он за супом, обращаясь к Алексею Александровичу, - одну густоту населения, но в соединении с основами, а не с принципами. - Мне кажется, - неторопливо и вяло отвечал Алексей Александрович, - что это одно и то же. По моему мнению, действовать на другой народ может только тот, который имеет высшее развитие, который... - Но в том и вопрос, - перебил своим басом Песцов, который всегда торопился говорить и, казалось, всегда всю душу полагал на то, о чем он говорил, - в чем полагать высшее развитие? Англичане, французы, немцы - кто стоит на высшей степени развития? Кто будет национализовать один другого? Мы видим, что Рейн офранцузился, а немцы не ниже стоят!- кричал он. - Тут есть другой закон! - Мне кажется, что влияние всегда на стороне истинного образования, - сказал Алексей Александрович, слегка поднимая брови. - Но в чем же мы должны полагать признаки истинного образования? - сказал Песцов. - Я полагаю, что признаки эти известны, - сказал Алексей Александрович. - Вполне ли они известны? - с тонкою улыбкой вмешался Сергей Иванович. - Теперь признано, что настоящее образование может быть только чисто классическое; но мы видим ожесточенные споры той и другой стороны, и нельзя отрицать, чтоб и противный лагерь не имел сильных доводов в свою пользу. - Вы классик, Сергей Иванович. Прикажете красного? - сказал Степан Аркадьич. - Я не высказываю своего мнения о том и другом образовании, - с улыбкой снисхождения, как к ребенку, сказал Сергей Иванович, подставляя свой стакан, - я только говорю, что обе стороны имеют сильные доводы, - продолжал он, обращаясь к Алексею Александровичу. - Я классик по образованию, но в споре этом я лично не могу найти своего места. Я не вижу ясных доводов, почему классическим наукам дано преимущество пред реальными. - Естественные имеют столь же педагогически-развивательное влияние, - подхватил Песков. - Возьмите одну астрономию, возьмите ботанику, зоологию с ее системой общих законов! - Я не могу вполне с этим согласиться, - отвечал Алексей Александрович. - Мне кажется, что нельзя не признать того, что самый процесс изучения форм языков особенно благотворно действует на духовное развитие. Кроме того, нельзя отрицать и того, что влияние классических писателей в высшей степени нравственное, тогда как, к несчастью, с преподаванием естественных наук соединяются те вредные и ложные учения,которые составляют язву нашего времени. Сергей Иванович хотел что-то сказать, но Песцов своим густым басом перебил его. Он горячо начал доказывать несправедливость этого мнения. Сергей Иванович спокойно дожидался слова, очевидно с готовым победительным возражением. - Но, - сказал Сергей Иванович, тонко улыбаясь и обращаясь к Каренину, - нельзя не согласиться, что взвесить вполне все выгоды и невыгоды тех и других наук трудно и что вопрос о том, какие предпочесть, не был бы решен так скоро и окончательно, если бы на стороне классического образования не было того преимущества, которое вы сейчас высказали: нравственного - disons le mot - антинигилистического влияния. - Без сомнения. - Если бы не было этого преимущества антинигилистического влияния на стороне классических наук, мы бы больше подумали, взвесили бы доводы обеих сторон, - с тонкою улыбкой говорил Сергей Иванович, - мы бы дали простор тому и другому направлению. Но теперь мы знаем, что в этих пилюлях классического образования лежит целебная сила антинигилизма, и мы смело предлагаем их нашим пациентам... А что, как нет и целебной силы? - заключил он, высыпая аттическую соль. При пилюлях Сергея Ивановича все засмеялись, и в особенности громко и весело Туровцын, дождавшийся, наконец, того смешного, чего он только и ждал, слушая разговор. Степан Аркадьич не ошибся, пригласив Песцова. С Песцовым разговор умный не мог умолкнуть ни на минуту. Только что Сергей Иванович заключил разговор своей шуткой, Песков тотчас поднял новый. - Нельзя согласиться даже с тем, - сказал он, - чтобы правительство имело эту цель. Правительство, очевидно, руководствуется общими соображениями, оставаясь индифферентным к влияниям, которые могут иметь принимаемые меры. Например, вопрос женского образования должен бы был считаться зловредным, но правительство открывает женские курсы и университеты. И разговор тотчас же перескочил на новую тему женского образования. Алексей Александрович выразил мысль о том, что образование женщин обыкновенно смешивается с вопросом о свободе женщин и только поэтому может считаться вредным. - Я, напротив, полагаю, что эти два вопроса неразрывно связаны, - сказал Песцов, - это ложный круг. Женщина лишена прав по недостатку образования, а недостаток образования происходит от отсутствия прав. Надо не забывать того, что порабощение женщин так велико и старо, что мы часто не хотим понимать ту пучину, которая отделяет их от нас, - говорил он. - Вы сказали - права', - сказал Сергей Иванович, дождавшись молчания Песцова, - права' занимания должностей присяжных, гласных, председателей управ, права' служащего, члена парламента... - Без сомнения. - Но если женщины, как редкое исключение, и могут занимать эти места, то, мне кажется, вы неправильно употребили выражение "права'". Вернее бы было сказать: обязанности. Всякий согласится, что, исполняя какую-нибудь должность присяжного, гласного, телеграфного чиновника, мы чувствуем, что исполняем обязанность. И потому вернее выразиться, что женщины ищут обязанностей, и совершенно законно. И можно только сочувствовать этому их желанию помочь общему мужскому труду. - Совершенно справедливо, - подтвердил Алексей Александрович. - Вопрос, я полагаю, состоит только в том, способны ли они к этим обязанностям. - Вероятно, будут очень способны, - вставил Степан Аркадьич, - когда образование будет распространено между ними. Мы это видим... - А пословица? - сказал князь, давно уж прислушиваясь к разговору и блестя своими маленькими насмешливыми глазами, - при дочерях можно: волос долог... - Точно так же думали о неграх до их освобождения! - сердито сказал Песков. - Я нахожу только странным, что женщины ищут новых обязанностей, - сказал Сергей Иванович, - тогда как мы, к несчастью, видим, что мужчины обыкновенно избегают их. - Обязанности сопряжены с правами; власть, деньги, почести: их-то ищут женщины, - сказал Песцов... - Все равно, что я бы искал права быть кормилицей и обижался бы, что женщинам платят, а мне не хотят, - сказал старый князь. Туровцын разразился громким смехом, и Сергей Иванович пожалел, что не он сказал это. Даже Алексей Александрович улыбнулся. - Да, но мужчина не может кормить, - сказал Песцов, - а женщина... - Нет, англичанин выкормил на корабле своего ребенка, - сказал старый князь, позволяя себе эту вольность разговора при своих дочерях. - Сколько таких англичан, столько же и женщин будет чиновников, - сказал уже Сергей Иванович. - Да, но что же делать девушке, у которой нет семьи? - вступился Степан Аркадьич, вспоминая о Чибисовой, которую он все время имел в виду, сочувствуя Песцову и поддерживая его. - Если хорошенько разобрать историю этой девушки, то вы найдете, что эта девушка бросила семью, или свою, или сестрину, где бы она могла иметь женское дело, - неожиданно вступая в разговор, сказала с раздражительностью Дарья Александровна, вероятно догадываясь, какую девушку имел в виду Степан Аркадьич. - Но мы стоим за принцип, за идеал! - звучным басом возражал Песцов. - Женщина хочет иметь право быть независимою, образованною. Она стеснена, подавлена сознанием невозможности этого. - А я стеснен и подавлен тем, что меня не примут в кормилицы в воспитательный дом, - опять сказал старый князь, к великой радости Туровцына, со смеху уронившего спаржу толстым концом в соус. XI Все принимали участие в общем разговоре, кроме Кити и Левина. Сначала, когда говорилось о влиянии, которое имеет один народ на другой, Левину невольно приходило в голову то, что он имел сказать по этому предмету; но мысли эти, прежде для него очень важные, как бы во сне мелькали в его голове и не имели для него теперь ни малейшего интереса. Ему даже странно казалось, зачем они так стараются говорить о том, что никому не нужно. Для Кити точно так же, казалось, должно бы быть интересно то, что они говорили о правах и образовании женщин. Сколько раз она думала об этом; вспоминая о своей заграничной приятельнице Вареньке, о ее тяжелой зависимости, сколько раз думала про себя, что с ней самой будет, если она не выйдет замуж, и сколько раз спорила об этом с сестрою! Но теперь это нисколько не интересовало ее. У них шел свой разговор с Левиным, и не разговор, а какое-то таинственное общение, которое с каждою минутой все ближе связывало их и производило в обоих чувство радостного страха пред тем неизвестным, в которое они вступали. Сначала Левин, на вопрос Кити о том, как он мог видеть ее прошлого года в карете, рассказал ей, как он шел с покоса по большой дороге и встретил ее. - Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и вижу я в окно - вы сидите вот так и обеими руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, - говорил он, улыбаясь. - Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном? "Не была ли растрепана?" - подумала она; но, увидав восторженную улыбку, которую вызывали в его воспоминании эти подробности, она почувствовала,что, напротив, впечатление, произведенное ею, было очень хорошее. Она покраснела и радостно засмеялась. - Право, не помню. - Как хорошо смеется Туровцын!- сказал Левин, любуясь на его влажные глаза и трясущееся тело. - Вы давно его знаете? - спросила Кити. - Кто его не знает! - И я вижу, что вы думаете, что он дурной человек? - Не дурной, а ничтожный. - И неправда! И поскорей не думайте больше так! - сказала Кити. - Я тоже была о нем очень низкого мнения, но это, это - премилый и удивительно добрый человек. Сердце у него золотое. - Как это вы могли узнать его сердце? - Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того... как вы у нас были, - сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, - у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, - говорила она шепотом, - ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да, и три недели прожил у них в доме и как нянька ходил за детьми. - Я рассказываю Константину Дмитричу про Туровцына в скарлатине, - сказала она, перегнувшись к сестре. - Да, удивительно, прелесть!- сказала Долли, взглядывая на Туровцына, чувствовавшего, что говорили о нем, и кротко улыбаясь ему. Левин еще раз взглянул на Туровцына и удивился, как он прежде не понимал всей прелести этого человека. - Виноват, виноват, и никогда не буду больше дурно думать о людях!весело сказал он, искренно высказывая то, что он теперь чувствовал. XII В затеянном разговоре о правах женщин были щекотливые при дамах вопросы о неравенстве прав в браке. Песцов во время обеда несколько раз налетал на эти вопросы, но Сергей Иванович и Степан Аркадьич осторожно отклоняли его. Когда же встали из-за стола и дамы вышли, Песцов, не следуя за ними, обратился к Алексею Александровичу и принялся высказывать главную причину неравенства. Неравенство супругов, по его мнению, состояло в том, что неверность жены и неверность мужа казнятся неравно и законом и общественным мнением. Степан Аркадьич поспешно подошел к Алексею Александровичу, предлагая ему курить. - Нет, я не курю, - спокойно отвечал Алексей Александрович и, как бы умышленно желая показать, что он не боится этого разговора, обратился с холодною улыбкой к Песцову. - Я полагаю, что основания такого взгляда лежат в самой сущности вещей, - сказал он и хотел пройти в гостиную; но тут вдруг неожиданно заговорил Туровцын, обращаясь к Алексею Александровичу. - А вы изволили слышать о Прячникове? - сказал Туровцын, оживленный выпитым шампанским и давно ждавший случая прервать тяготившее его молчание. - Вася Прячников, - сказал он с своею доброю улыбкой влажных и румяных губ, обращаясь преимущественно к главному гостю, Алексею Александровичу, - мне нынче рассказывали, он дрался на дуэли в Твери с Квытским и убил его. Как всегда кажется, что зашибаешь, как нарочно, именно больное место, так и теперь Степан Аркадьич чувствовал, что на беду нынче каждую минуту разговор нападал на больное место Алексея Александровича. Он хотел опять отвести зятя, но сам Алексей Александрович с любопытством спросил: - За что дрался Прячников? - За жену. Молодцом поступил! Вызвал и убил! - А!- равнодушно сказал Алексей Александрович и, подняв брови, прошел в гостиную. - Как я рада, что вы пришли, - сказала ему Долли с испуганною улыбкой, встречая его в проходной гостиной, - мне нужно поговорить с вами. Сядемте здесь. Алексей Александрович с тем же выражением равнодушия, которое придавали ему приподнятые брови, сел подле Дарьи Александровны и притворно улыбнулся. - Тем более, - сказал он, - что я и хотел просить вашего извинения и тотчас откланяться. Мне завтра надо ехать. Дарья Александровна была твердо уверена в невинности Анны и чувствовала, что она бледнеет и губы ее дрожат от гнева на этого холодного, бесчувственного человека, так покойно намеревающегося погубить ее невинного друга. - Алексей Александрович, - сказала она, с отчаянною решительностью глядя ему в глаза. - Я спрашивала у вас про Анну, вы мне не ответили. Что она? - Она, кажется, здорова, Дарья Александровна, - не глядя на нее, отвечал Алексей Александрович. - Алексей Александрович, простите меня, я не имею права... но я, как сестру, люблю и уважаю Анну; я прошу, умоляю вас сказать мне, что такое между вами? в чем вы обвиняете ее? Алексей Александрович поморщился и, почти закрыв глаза, опустил голову. - Я полагаю, что муж передал вам те причины, почему я считаю нужным изменить прежние свои отношения к Анне Аркадьевне, - сказал он, не глядя ей в глаза, а недовольно оглядывая проходившего через гостиную Щербацкого. - Я не верю, не верю, не могу верить этому!- сжимая пред собой свои костлявые руки, с энергичным жестом проговорила Долли. Она быстро встала и положила свою руку на рукав Алексея Александровича. - Нам помешают здесь. Пойдемте сюда, пожалуйста. Волнение Долли действовало на Алексея Александровича. Он встал и покорно пошел за нею в классную комнату. Они сели за стол, обтянутый изрезанною перочинными ножами клеенкой. - Я не верю, не верю этому!- проговорила Долли, стараясь уловить его избегающий ее взгляд. - Нельзя не верить фактам, Дарья Александровна, - сказал он, ударяя на слово фактам. - Но что же она сделала? - проговорила Дарья Александровна. - Что именно она сделала? - Она презрела свои обязанности и изменила своему мужу. Вот что она сделала, - сказал он. - Нет, нет, не может быть! Нет, ради бога, вы ошиблись!- говорила Долли, дотрагиваясь руками до висков и закрывая глаза. Алексей Александрович холодно улыбнулся одними губами, желая показать ей и самому себе твердость своего убеждения; но эта горячая защита, хотя и не колебала его, растравляла его рану. Он заговорил с большим оживлением. - Весьма трудно ошибаться, когда жена сама объявляет о том мужу. Объявляет, что восемь лет жизни и сын - что все это ошибка и что она хочет жить сначала, - сказал он сердито, сопя носом. - Анна и порок - я не могу соединить, не могу верить этому. - Дарья Александровна!- сказал он, теперь прямо взглянув в доброе взволнованное лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно развязывается. - Я бы дорого дал, чтобы сомнение еще было возможно. Когда я сомневался, мне было тяжело, но легче, чем теперь. Когда я сомневался, то была надежда; но теперь нет надежды, и я все-таки сомневаюсь во всем. Я так сомневаюсь во всем, что я ненавижу сына и иногда не верю, что это мой сын. Я очень несчастлив. Ему не нужно было говорить этого. Дарья Александровна поняла это, как только он взглянул ей в лицо; и ей стало жалко его, и вера в невинность ее друга поколебалась в ней. - Ах! это ужасно, ужасно! Но неужели это правда, что вы решились на развод? - Я решился на последнюю меру. Мне больше нечего делать. - Нечего делать, нечего делать... - проговорила она со слезами на глазах. - Нет, не нечего делать! - сказала она. - То-то и ужасно в этом роде горя, что нельзя, как во всяком другом - в потере, в смерти, нести крест, а тут нужно действовать, - сказал он, как будто угадывая ее мысль. - Нужно выйти из того унизительного положения, в которое вы поставлены: нельзя жить втроем. - Я понимаю, я очень понимаю это, - сказала Долли и опустила голову. Она помолчала, думая о себе, о своем семейном горе, и вдруг энергическим жестом подняла голову и умоляющим жестом сложила руки. - Но постойте! Вы христианин. Подумайте о ней! Что с ней будет, если вы бросите ее? - Я думал, Дарья Александровна, и много думал, - говорил Алексей Александрович. Лицо его покраснело пятнами, и мутные глаза глядели прямо на нее. Дарья Александровна теперь всею душой уже жалела его. - Я это самое сделал после того, как мне объявлен был ею же самой мой позор; я оставил все по-старому. Я дал возможность исправления, я старался спасти ее. И что же? Она не исполнила самого легкого требования - соблюдения приличий, - говорил он, разгорячаясь. - Спасать можно человека, который не хочет погибать; но если натура вся так испорчена, развращена, что самая погибель кажется ей спасением, то что же делать? - Все, только не развод! - отвечала Дарья Александровна. - Но что же все? - Нет, это ужасно. Она будет ничьей женой, она погибнет! - Что же я могу сделать? - подняв плечи и брови, сказал Алексей Александрович. Воспоминание о последнем проступке жены так раздражило его, что он опять стал холоден, как и при начале разговора. - Я очень вас благодарю за ваше участие, но мне пора, - сказал он, вставая. - Нет, постойте! Вы не должны погубить ее. Постойте, я вам скажу про себя. Я вышла замуж, и муж обманывал меня; в злобе, ревности я хотела все бросить, я хотела сама... Но я опомнилась; и кто же? Анна спасла меня. И вот я живу. Дети растут, муж возвращается в семью и чувствует свою неправоту, делается чище, лучше, и я живу... Я простила, и вы должны простить! Алексей Александрович слушал, но слова ее уже не действовали на него. В душе его опять поднялась вся злоба того дня, когда он решился на развод. Он отряхнулся и заговорил пронзительным, громким голосом: - Простить я не могу, и не хочу, и считаю несправедливым. Я для этой женщины сделал все, и она затоптала все в грязь, которая ей свойственна. Я не злой чевовек, я никогда никого не ненавидел, но ее я ненавижу всеми силами души и не могу даже простить ее, потому что слишком ненавижу за все то зло, которое она сделала мне! - проговорил он со слезами злобы в голосе. - Любите ненавидящих вас... - стыдливо прошептала Дарья Александровна. Алексей Александрович презрительно усмехнулся. Это он давно знал, но это не могло быть приложимо к его случаю. - Любите ненавидящих вас, а любить тех, кого ненавидишь, нельзя. Простите, что я вас расстроил. У каждого своего горя достаточно! - И, овладев собой, Алексей Александрович спокойно простился и уехал. |