Главная страница

Басинский Бегство из рая. Лев Толстой Бегство из рая


Скачать 0.79 Mb.
НазваниеЛев Толстой Бегство из рая
Дата07.02.2022
Размер0.79 Mb.
Формат файлаdocx
Имя файлаБасинский Бегство из рая.docx
ТипДокументы
#354478
страница22 из 31
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   31

Чья же вина?

Но не будем ханжами и зададим вопрос: а не были ли семейные конфликты связаны с физическим охлаждением уже стареющего мужчины к своей, хотя и несравненно более молодой (разница шестнадцать лет), но тоже далеко не юной подруге? Вчитаемся, например, в эту страницу ее воспоминаний: «Свою семейную жизнь Лев Николаевич отживал совсем. Еще теплились где-то в глубине его сердца любовь ко мне, к дочерям, которые ему были и нужны и приятны, но он уходил, уходил быстро, и я всё больше и больше чувствовала свое одиночество и всю ответственность за себя и за свою семью».

Это пронзительное женское откровение вроде бы говорит само за себя. Но в нем смущает одно слово: «быстро». Это воспоминание относится к 1894 году.


Быстро?

Первый уход Толстого из дома состоялся в 1884 году, десять лет назад. После 1894 года они прожили вместе более пятнадцати лет. Так что если Толстой и уходил, то не «быстро».

На заданный вопрос утвердительно отвечал зять Толстого М.С.Сухотин в своих дневниках. Но когда? В 1910 году. «Как ни странно, но полное охлаждение Л.Н. к жене можно заметить, и то человеку, живущему в доме, лишь за последние годы, и особенно текущий год. Уж не происходит ли это по мере того, как плоть всё более и более замирает».

Ни в письмах, ни в дневниках Толстого 1890-х годов мы не найдем признаков охлаждения. Куда более убедительным ответом на наш вопрос является его письмо к жене, написанное в ноябре 1896 года из Ясной. «Ты спрашиваешь: люблю ли я всё тебя. Мои чувства теперь к тебе такие, что, мне думается, что они никак не могут измениться, потому что в них есть всё, что только может связывать людей. Нет, не всё. Недостает внешнего согласия в верованиях, — я говорю внешнего, потому что думаю, что разногласие только внешнее, и всегда уверен, что оно уничтожится. Связывает же и прошедшее, и дети, и сознание своих вин, и жалость, и

влечение непреодолимое

(курсив мой.

 — П.Б.

)».

Какое «влечение непреодолимое» имелось в виду? Конечно, было бы грубо считать, что это исключительно половая страсть. Но смешно говорить и о его сугубо платоническом отношении к жене даже в конце 90-х годов, когда он перешагивает семидесятилетний рубеж своей жизни.

Именно в это время он ревнует ее к музыканту и композитору С.И.Танееву, который начинает часто появляться в хамовническом доме и проводит лето в Ясной Поляне как на даче. Любовь С.А. к музыке (обоюдная с мужем) и неизжитые переживания по части своих исполнительских способностей вызвали в ней болезненную страсть к блестящему музыканту ученику Чайковского, страсть, на которую неодобрительно смотрели даже старшие дети. Что касается Л.Н., то он, сохраняя с Танеевым внешне дружеские отношения (слушал его музыку, беседовал, играл в шахматы), поставил перед супругой вопрос ребром: или я, или он!

Когда в феврале 1897 года С.А. собралась поехать в Петербург, чтобы присутствовать на репетиции Танеева, Толстой написал ей из Никольского-Обольяниново:

«Ужасно больно и унизительно стыдно, что чуждый совсем и не нужный и ни в каком смысле не интересный человек руководит нашей жизнью, отравляет последние года или год нашей жизни, унизительно и мучительно, что надо справляться, когда, куда он едет, какие репетиции когда играет».

К маю того же года ревность Л.Н. достигает апогея. Сам он находится в Ясной, жена — в Москве, но она вынуждена поехать к нему, чтобы утишить его злость.

Сразу после ее отъезда в Москву он посылает ей письмо, которое было бы неловко цитировать, учитывая, что написано оно почти семидесятилетним стариком, если бы в письме не было столько молодой поэтической силы.

Он начинает с предупреждения «Читай одна».

«Пробуждение мое и твое появление — одно из самых сильных, испытанных мною, радостных впечатлений; и это в 69 лет от 53-летней женщины… Лето спешит жить — сирень уж бледнеет, липа заготавливает цвет, в глуби сада в густой листве горлинки и иволга, соловей под окнами удивительно музыкальный. И сейчас ночь, яркие, как обмытые, звезды, и после дождя запах сирени и березового листа. Сережа (сын. —

П.Б.

) приехал в тот вечер, как ты уехала; он постучал под мое окно, и я с радостью воскликнул: „Соня“. Нет, Сережа».

Но не проходит и недели, как Толстой пишет новое, злое и ревнивое письмо, в котором ясно угрожает ей разводом.

В этом письме нет и речи о духовных разногласиях и «непонимании». Всё как раз очень понятно.

Толстой требует прекратить общение с человеком, в котором он видит соперника.

«Твое сближение с Танеевым мне не то что неприятно, но страшно мучительно. Продолжая жить при этих условиях, я отравляю и сокращаю свою жизнь. Вот уже год, что я не могу работать и не живу, но постоянно мучаюсь. Ты это знаешь. Я говорил это тебе и с раздражением, и с мольбами и в последнее время совсем ничего не говорил. Я испробовал всё, и ничего не помогло: сближение продолжается и даже усиливается, и я вижу, что так будет идти до конца».

Он предлагает ей на выбор пять вариантов:

1) прекратить общение с Танеевым. «Ни свиданий, ни писем, ни мальчиков, ни портретов… а полное освобождение»;

2) он уезжает за границу, полностью расставшись с ней;

3) они оба уезжают за границу и живут там до тех пор, пока Танеев не выветрится из ее головы;

4) они продолжают жить по-прежнему, делая вид, что ничего не происходит. Но это для него самое страшное;

5) он попытается изменить свое отношение к увлечению жены и будет ждать естественной развязки. Но едва ли это будет в его силах.

Толстой не отправил письмо и на следующий день уехал к брату Сергею Николаевичу в Пирогово отвести душу. В июле в Ясную Поляну приезжает в гости ничего не подозревающий Танеев. И вот во время его пребывания в Ясной Толстой и пишет то самое знаменитое письмо об уходе, которое обычно цитируют как наиболее ёмкое философское обоснование этого поступка.

«…как индусы под 60 лет уходят в леса, как всякому старому, религиозному человеку хочется последние года своей жизни посвятить Богу, а не шуткам, каламбурам, сплетням, теннису, так и мне, вступая в своей 70-й год, всеми силами души хочется этого спокойствия, уединения и хоть не полного согласия, но не кричащего разногласия своей жизни с верованиями, с своей совестью».

Великие слова! С каким восторгом цитирует их Иван Бунин в книге «Освобождение Толстого». Он не просто их цитирует, но использует это как ключ к таинству ухода яснополянского старца. Как индусы уходят в леса. Как старики хотят последние годы посвятить Богу. И это была, конечно, правда. И это останется правдой спустя тринадцать лет, когда уход наконец состоится.

Мировоззренческая проблема ухода Толстого, с одной стороны, столь сложна (об этом написаны десятки исследований крупнейших философов и богословов), а с другой — столь прозрачна и величественна, как глубоководное озеро, что остается только поражаться, как Толстой сумел в нескольких словах выразить ее в письме июля 1897 года. В этом принципиальное отличие гения от таланта. Гений способен самый эксцентрический поступок, связанный с семейными конфликтами, превратить в Смысл, над которым будут задумываться поколения. Они будут разгадывать это как «шифр», обставляя всевозможными «концептами». Они будут примерять этот поступок на свои судьбы, обсуждать, иногда повторять, но всегда неудачно.

Толстой вынашивал свой уход в голове двадцать пять лет как великое произведение. Он неоднократно редактировал его и даже, как видим, на бумаге. Но в конце концов он совершил его спонтанно и как будто не вовремя. Ну не уходят в леса, когда за окном стоит промозглая осень, переходящая в зиму.

Но в письме были и другие слова.

«Если бы открыто сделал это, были бы просьбы, осуждения, споры, жалобы, и я бы ослабел, может быть, и не исполнил бы своего решения, а оно должно быть исполнено. И потому, пожалуйста, простите меня, если мой поступок сделает вам больно, и в душе своей, главное ты, Соня, отпусти меня добровольно и не ищи меня, и не сетуй на меня, не осуждай меня».

Несовместность с женой была одной из главных причин этого ухода. И неслучайно все 90-е годы жизнь семьи словно озвучена зловещими мотивами «Крейцеровой сонаты». Толстой прежде всего отказывался от своего семейного «проекта», который замыслил в 50-е годы и описал в письме к Ергольской. И «проект» этот состоялся, но самого Толстого он теперь не устраивал. Роль добропорядочного мужа и отца, который копит для детей и внуков материальные сокровища в «сундук» своих предков, была отныне не интересна. Противна, как гроб.

Горизонт его зрения в это время невероятен. Он подвергает сомнению церковь, государство, общественные идеалы. В мире, который готов вот-вот рухнуть (и рухнет!) в катаклизмы чудовищных боен и революций, он ищет единственную спасительную основу и находит ее в крестьянской общине, которая прямо исполняет заповедь Бога трудиться в поте лица и не искать случая поудобнее устроиться в грешном, оболгавшемся, противоестественном мире, где большинство работает и голодает, а меньшинство пребывает в праздности и жрет, наряжается, блудит, совершает самые противозаконные с христианской точки зрения поступки, но при этом считается «христианским». Он пытается соединить мировые религии и нравственные практики в одну общедоступную модель нравственного поведения и, конечно, плутает, блуждает на этом пути, но идет упрямо, ежедневно, подчиняясь великой китайской мудрости: каждый день начинай жить заново. Он ищет свою точку зрения на соотношение «Бог и человек» и находит ее в том, что человеческая личность есть часть Божества и только через любовь друг к другу этих страдающих частей возможно их духовное расширение и соединение в Целом. В этом свете тема продолжения рода перестает его интересовать, как неинтересна ему тема размножения кроликов. Но семья создается для продолжения рода. И ему неинтересна семья. Он уже написал «Войну и мир» и «Анну Каренину». Он уже всё об этом сказал. Лучше всех.

И вот в это время появляется Танеев. «Крейцерова соната» обретает какое-то карикатурное воплощение. Конечно, в «Сонате» скрипач, послуживший причиной ревности Позднышева, не был похож на Танеева. Там был «дрянной человечек», «полупрофессиональный» музыкант, «полуобщественный человек». Танеев был лучшим учеником Чайковского и высочайшим профессионалом в области музыки, да и сам незаурядный композитор. Но точно черт подгадал Толстого в «Сонате» придать герою не вполне «мужские» признаки. «Миндалевидные влажные глаза, красные улыбающиеся губы, нафиксатуаренные усики, прическа последняя, модная, лицо пошло-хорошенькое, то, что женщины называют недурен, сложения слабого, хотя и не уродливого, с особенно развитым задом…»

Танеев проживал тем летом во флигеле имения Толстых, музицировал, играл с Толстым в шахматы, мило беседовал, но при этом, сам того не желая, сводил его жену с ума. С.А. рассказывает в дневнике, как уходила в сад и беседовала с мертвым (!) Ванечкой, спрашивала его: «дурно ли мое чувство к Сергею Ивановичу. Сегодня Ванечка меня отвел от него; видно, ему просто жаль отца; но я знаю, что он меня не осуждает; он послал мне Сергея Ивановича и не хочет отнимать у меня». Это было временное умопомешательство, видимо, связанное и с недавней смертью сына, и с тем, что происходящие события совпали с наступлением критического женского периода (признание в дневнике).

Все эти записи в дневнике относятся к 5 и 6 июля. А 8 июля Толстой собирается тайно уйти из дома и пишет то самое знаменитое письмо об индусах. Но вместе с ним он пишет какое-то второе письмо. И первое, и второе С.А. прочитала только после смерти мужа. У Толстого хватило здравого ума и нравственного чувства не покидать жену в то время, когда она была глубоко несчастна и душевно больна. Уход остался в его голове как еще один «черновик». Тем не менее Л.Н. сохранил оба письма и спрятал их под клеенчатой обивкой кресла в кабинете. Это был очень странный поступок. Он говорит о том, что Толстой просто временно отложил свой уход, сохранив его письменное обоснование до поры.

В 1907 году Толстой достал оба письма и передал Н.Л.Оболенскому, мужу дочери Маши. Оболенский после смерти Маши передал эти письма М.С.Сухотину. При этом предполагалось, что оба письма передадут С.А. после смерти Л.Н., что и было выполнено.

Прочитав одно письмо, она тотчас его разорвала. Второе, об индусах, сохранила.

Логично предположить, что первое письмо касалось отношений с Танеевым. В 1910 году это уже не имело никакого смысла. Второе же письмо, почти полностью совпадая по смыслу с тем, которое оставил Л.Н. перед уходом 1910 года, не бросало ни малейшую тень на жену Толстого. Оба письма представляли уход как исключительно мировоззренческий поступок.

Конфликт июля 1897 года — не единственный «надрез» в отношениях супругов 90-х годов, наверное, самого сложного в истории семьи десятилетия. В начале 1895 года, незадолго до смерти Ванечки, сблизившей пожилых отца и мать в общем горе, сама С.А. безумно ревновала Л.Н. к молодой издательнице журнала «Северный вестник» Л.Я.Гуревич.

«Северный вестник» был одним из лучших и наиболее художественно-радикальных журналов 90-х годов, где вместе с Чеховым, Лесковым и Горьким печатались Сологуб, Бальмонт, Гиппиус и Мережковский. В этом журнале состоялось рождение русского символизма. Толстой согласился на уговоры Гуревич отдать свою повесть «Хозяин и работник». Это невероятно возмутило С.А.!

Она до конца не смирилась с тем, что у нее больше нет прав на творчество ее мужа. Но если сопротивляться народным книжечкам «Посредника», выходящим из типографии Сытина, ей было сложно, то решение Толстого отдать новую, прекрасную и чисто художественную вещь в модный журнал давало ей моральное право осудить его за непоследовательность и тщеславие.

По-видимому, в переговорах с Толстым Гуревич не стеснялась привлекать свое женское обаяние. И вот это окончательно вывело С.А. из себя. Одно дело Чертков и Бирюков с копеечными книжками «Посредника», на которых не заработаешь. Но «интриганка, полуеврейка Гуревич ловким путем лести выпрашивала постоянно что-нибудь для своего журнала». Дневник СА начала 1895 года клокочет от злости. При этом она понимает, что ее муж написал «чудесный рассказ». С литературным вкусом у жены Толстого было всё в порядке. Ее оценки творчества Л.Н., рассыпанные в письмах и дневниках, почти всегда точны. И вот этот «чудесный рассказ» уплывает из рук, а С.А. как раз переиздает XIII том и хотела бы включить туда «Хозяина и работника». «Лев Николаевич денег не берет теперь за свои произведения. Тогда печатал бы дешевенькой книжечкой изд. „Посредник“, чтоб

вся

публика имела возможность читать, и я сочувствовала бы этому, поняла бы. Мне он не дал в XIII часть, чтоб я не могла получить лишних денег; за что же Гуревич? Меня зло берет, и я ищу пути поступить справедливо относительно публики в угоду не Гуревич, а назло ей. И я найду».

К издательской ревности примешивалась обычная женская ревность и обида, что муж не желает уступать ей ни в чем.

Но Толстой уже поставил себе за правило, что семья не наживается на его новом творчестве. И вот с одной стороны — мужское упрямство, с другой — нежелание смириться привели к тому, что 21 февраля 1895 года в Москве Толстой в очередной раз объявил о решении уйти из дома навсегда. Судя по дневнику С А, последней причиной конфликта была именно Гуревич. «Левочка был так сердит, что побежал наверх, оделся и сказал, что уедет навсегда из дома и не вернется».

Любопытна реакция на это С.А. Ей «вдруг пришло в голову, что это повод только, а что Левочка хочет меня оставить по какой-нибудь более важной причине. Мысль о женщине пришла прежде всего». Ревность, ревность и еще раз ревность терзала ее. И какая мгновенная реакция! «Я потеряла всякую над собой власть, и, чтоб не дать ему оставить меня раньше, я сама выбежала на улицу и побежала по переулку. Он за мной. Я в халате, он в панталонах без блузы, в жилете. Он просил меня вернуться, а у меня была одна мысль — погибнуть так или иначе. Я рыдала и помню, что кричала: пусть меня возьмут в участок, в сумасшедший дом. Левочка тащил меня, я падала в снег, ноги были босые в туфлях, одна ночная рубашка под халатом».

В это время Ванечка уже метался в лихорадке, жить их сыну оставалось двое суток.

Через несколько лет С.А. опишет смерть младшего сына в воспоминаниях «Моя жизнь», и эта глава под названием «Смерть Ванечки» станет, пожалуй, лучшим ее произведением. Этот автобиографический рассказ стоит иных произведений ее мужа. Описание похорон Ванечки, который упокоился на Никольском кладбище близ села Покровское рядом с могилой брата Алеши, потрясает удивительным портретом Толстого. Этот портрет состоит из нескольких фрагментов, каждый из которых добавляет новую краску к описанию внутреннего состояния ее мужа, философа и религиозного проповедника, вдруг столкнувшегося с неразрешимым вопросом: как относиться к смерти любимого сына? Как это осмыслить в тех невероятных вселенских горизонтах, куда улетала душа и мысль Толстого? Как хоронить тело мальчика, если бы жена не похоронила его по православному обряду, который отрицал Толстой?

«Похоронили Ванечку. Ужасное — нет, не ужасное, а великое душевное событие. Благодарю Тебя, Отец. Благодарю Тебя». Спустя две недели Толстой осмысляет смерть Ванечки как «радостное», «милосердное», «распутывающее ложь жизни, приближающее к Нему событие». В то же время пишет о своей жене: «Соня всё также страдает и не может подняться на религиозную высоту… Причина та, что она к животной любви к своему детищу привила все свои духовные силы: положила свою душу в ребенка, желая сохранить его. И желала сохранить жизнь свою с ребенком, а не погубить свою жизнь не для ребенка, а для мира, для Бога».

Это были жестокие слова.

…Так или иначе, но 1890-е годы никак не показывают нам какого-то охлаждения между супругами. Напротив, это был слишком горячий период.

Толстой не был тем условным «индусом», который способен отрешиться от мира и уйти в леса. Это был сложный русский человек, сильный и слабый, упрямый и сентиментальный, мудрый и ревнивый, мягкий, деликатный и порой жестокий до необъяснимости.

Что касается С.А., то состояние ее ума и души в 90-е годы с неожиданной точки зрения характеризует ее повесть,

ее «Крейцерова соната»

под названием «Чья вина?» (1892–1893).

На титульном листе рукописи написано: «Чья вина? По поводу „Крейцеровой сонаты“ Льва Толстого. Написано женой Льва Толстого». Уже в этом чувствуется некоторый перебор. Двойное упоминание имени мужа, сначала — как писателя, а затем — как мужа, говорит о том, что С.А. видела эту повесть двойным зрением, как писатель-полемист и как жена Толстого, которая хочет что-то доказать мужу. Впервые «Чья вина?» была опубликована более ста лет спустя после ее написания, в 1994 году в журнале «Октябрь». Но были домашние читки вслух фрагментов повести.

С литературной точки зрения «Чья вина?» — не слабое произведение. Но в этом сочинении смущает многое. Увидеть «Крейцерову сонату» Толстого в том ракурсе, в котором видела ее С.А., значит, не видеть ее вовсе. Там, где ее муж опускался в бездну, его жена бегала по поверхности края этой бездны и кричала: «А вот не все прыгают в пропасть!»

Самое интересное в повести не ее философский и психологический смысл, а неожиданное отношение к мужу и истории их женитьбы. «Чья вина?» оказалась опровержением не «Крейцеровой сонаты», но истории любви Кити и Левина в «Анне Карениной», которую принято брать за образцовый прототип истории любви молодых Л.Н. и С.А. Оказывается, то, что Толстой видел в одном свете, его жена видела совсем в другом.

Вкратце сюжет повести таков.

Идеальная девушка Анна, в которую плотски влюблен тридцатипятилетний князь Прозорский. Князь делает предложение и женится на Анне. Но скоро он понимает: то, что рисовало ему его развращенное воображение о медовом месяце с восемнадцатилетней женой, на деле выходит скукой и мучительным состоянием молодой женщины. Он увлекается хозяйством, у них рождаются дети. Страшным ударом для Анны было узнать, что до женитьбы у князя была любовница — крестьянка Арина. Проходит десять лет. К князю приезжает его старый друг, Дмитрий Алексеевич Бехметев. Он вернулся из-за границы, где проживает его жена, с которой он в разладе. Это болезненный, но тонко чувствующий человек, философ, художник и т. д. Деликатная натура Бехметева привлекает Анну, и сам он увлекается ею. Князь бешено ревнует. Между тем Бехметев умирает от чахотки, и вот, намереваясь покинуть родину навсегда, он собирает в своем имении друзей, чтобы проститься с ними. Приезжает туда и Анна, но без мужа, который в ссоре и с женой, и с Бехметевым. Бехметев просит Анну сесть в его экипаж и объезжает с ней окрестности, тихо разговаривая, и только. Когда Анна возвращается домой, взбешенный князь, в голове которого в это время рисовались самые грязные сцены, бросает в нее тяжелое пресс-папье и смертельно ранит в висок. Умирая, Анна сообщает князю о своей полной невиновности и прощает убийцу.

О прототипе Бехметева несложно догадаться. Это близкий друг семьи Толстых и их сосед Леонид Дмитриевич Урусов, о котором мы уже писали, когда говорили о первых «толстовцах». Это был безупречно учтивый и умный человек, который обожал учение Толстого, первым перевел на французский язык его трактаты «В чем моя вера?» и «Краткое изложение Евангелия». К нему благоволили и жена Толстого, и все дети, и даже прислуга. Жена Урусова предпочитала жить в Париже, куда ее муж иногда наезжал. Урусов скончался от туберкулеза в 1885 году, в Крыму, в присутствии одного малолетнего сына Сергея. Причем именно Толстой сопроводил своего одинокого друга в Крым.

С.А. была платонически влюблена в Урусова. В то же время повесть она посвятила Фету, который скончался в тот год, когда была закончена «Чья вина?». Отношения С.А. и Фета — особая романтическая история, полная поэзии и тонкого чувства.

Супружеская верность жены Толстого не подлежит ни малейшему сомнению. Сомнение вызывает то, с каким гневом и презрением описан в повести князь Прозорский, прототипом которого был Толстой.

Едва увидев Анну, еще девочкой, князь немедленно испытывает к ней самые грязные чувства: «…он мысленно раздевал в своем воображении и ее стройные ноги, и весь ее гибкий, сильный девственный стан». Он говорит себе: «Я должен, да, я не могу иначе, как овладеть этим ребенком». Всё это так не вяжется с любовью Левина к Кити, в которой Л.Н. предлагал свою модель истории женитьбы на Сонечке.

Оторопь вызывает и характеристика князя как мыслителя. «Он много путешествовал, прожил бурную веселую юность, от всего устал и поселился в деревне, занимаясь философией и воображая себя глубоким мыслителем. Это была его слабость. Он писал статьи, и многим казалось, что он действительно очень умен. Только чуткие и очень сведущие люди видели, что в сущности философия князя была очень жалка и смешна. Он писал и печатал в журналах статьи, не имеющие ничего оригинального, а представляющие из себя перетасовку старых, избитых тем и мыслей целого ряда мыслителей древних и новых времен. Перетасовка делалась так ловко, что большинство публики читало их даже с некоторым увлечением, и этот маленький успех бесконечно радовал князя…»

Характеристики князя, т. е. Толстого, вообще ужасны. Если взгляд, то непременно «зверский», если поселится в гостинице, то в «грязном» номере.

Наоборот — все характеристики Анны, т. е. автора, запредельно завышены. Это не женщина, а Мадонна. «Высочайшие идеалы религиозности и целомудрия». «С свойственным ей художественным вкусом она убрала свою комнату так красиво и оригинально разными привезенными ею и подаренными князем вещицами, что князь был поражен ее видом». «Из худенькой девочки она развилась в поразительно красивую, здоровую и энергическую женщину. Всегда бодрая, деятельная, окруженная четырьмя прелестными здоровыми детьми…» «Она была прекрасна в своем негодовании: правильное, бледное лицо ее дышало энергией и чистотой, а темные глаза казались еще темнее и глубже от горького выражения их».

Князь относится к жене «цинически». Фактически он непрерывно физически насилует ее, не испытывая ни малейшего интереса к душевной стороне ее личности. И потому она задумывается: «Неужели только в этом наше женское призвание, чтоб от служения телом грудному ребенку переходить к служению телом мужу? И это попеременно — всегда! А где же

моя

жизнь? Где я? Та настоящая я, которая когда-то стремилась к чему-то высокому к служению Богу и идеалам?»

И вот тут-то и появляется Бехметев.

Это та же тема, которая была поднята в «Крейцеровой сонате», только увиденная с женской точки зрения. Но не забудем, что «Крейцерова соната» — это монолог глубоко больного и душевно разрушенного человека, каким является Позднышев. Однако писал повесть душевно здоровый Толстой. Парадокс повести «Чья вина?» заключается в том, что она как раз написана классическим повествовательным языком, но при этом оставляет ощущение жуткого бреда.

Единственное слабое место Анны — она ревнива. И несмотря на всё омерзение, которое она испытывает от связи с мужем, она страшно боится его ухода из семьи. Ради того, чтобы предотвратить этот уход, она готова на всё. «Она решилась всеми силами удержать мужа, искать те пути и средства, которыми она снова могла бы привлечь его к себе и удержать в семье. Средства эти она смутно знала, они были ей противны, но что же лучше?»

Ее ревность к крестьянке Арине и ко всем женщинам, с которыми общался князь до женитьбы, порой принимает болезненно-мазохистский характер, «и тогда отношения ее к мужу делались совершенно неестественны». «Иногда, красная и взволнованная, она требовала от него рассказов об его прежних увлечениях». «Анна вспомнила всё то, что она делала, чтоб удержать мужа, и ей стало противно и гадко на себя».

Значит, автор этой повести понимала, что причина ненормальных отношений в доме заключается не только в князе? Появление Бехметева и дружба с ним важны для Анны именно потому, что Бехметев является как бы бесполым существом. Она не тревожит его полового инстинкта «зверя», который подавлен болезнью, а он не возбуждает в ней мук ревности и не заставляет сходить с ума. Бехметев болен, жить ему недолго. Бехметев

мертвый мужчина,

но зато

живой друг.

Повесть «Чья вина?» является ценным документом для понимания действительной, а не литературно придуманной драмы жены Толстого. Эта повесть создавалась как литературная месть. Она пыталась «вывернуть» «Крейцерову сонату» с ее изнаночной (темной) на лицевую (светлую) сторону. Повесть дышит благопристойностью и морализаторством, в отличие от страшной, завораживающей и разрушительной по силе воздействия повести мужа. Она хотела написать вещь об идеальной женщине, которая оказалась во власти мужчины-демона, затем нашла отдохновение в дружбе с ангелом-мужчиной и была «зверски» убита мужем. Но в результате она написала повесть, из которой отнюдь не ясно: чья же всё-таки была вина? И была ли чья-то вина?

1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   31


написать администратору сайта