Басинский Бегство из рая. Лев Толстой Бегство из рая
 Скачать 0.79 Mb.
|
|
Я: Что, трудно вам? Л.Н.: Слабость, большая слабость. Потом, помолчав: — Галя вас легко отпустила? Я: Конечно. Она сказала даже, что рада будет, если я провожу вас дальше на юг. Л.Н.: Нет, зачем, нет. Несколько позже он спросил меня, не приехал ли к С.А.-не врач-психиатр. На мой утвердительный ответ он спросил: „Не Россолимо ли?“ Я сказал, что нет. После молчания: — А ваша мать, Елизавета Ивановна, где? Я: В Канне. Она телеграфировала, спрашивала о вашем здоровье. Л.Н.: Как, разве там уже всё известно?» Ни слова о духовных вопросах! Всё мрачно, таинственно, всё полунамеками. Во всяком случае, так передает этот разговор Чертков. Он целует руку Л.Н., взяв ее в черных гуттаперчевых перчатках, потому что страдает экземой. Толстой, несмотря на свое состояние, всё еще очень зорок и наблюдателен. На следующий день он видит Черткова без перчаток и справляется о его здоровье. Всё это очень трогательно, как и его забота о Гале и о матери В.Г., поправляющей свое здоровье в Канне. Но всё это вызывает сложные чувства. Было что-то противоестественное в том, что в конце жизни, оказавшись в разрыве со своей семьей, Толстой так заботился о чужой семье. После Черткова в Астапово прибывали другие «толстовцы»: Гольденвейзер, Горбунов-Посадов, Буланже… Они беспрепятственно входили к Л.Н., беседовали, ухаживали за ним. Он всем был рад, улыбался и говорил нежные слова. В это время его жена и сыновья Илья, Андрей и Михаил находились в отдельном вагоне на запасном пути. (Напомним, что возле умирающего были Сергей, Татьяна и Саша.) Войдя в домик Озолина, три сына стояли в коридоре против комнаты, где был отец, но не могли, да и сами не решались туда войти. С.А., конечно, рвалась к мужу, но коллективным решением докторов и всех детей ее постановили не пускать и ничего не сообщать Толстому о ее прибытии в Астапово. «…есть фотография, снятая с моей матери в Астапове, — писал впоследствии Лев Львович. — Неряшливо одетая, она крадется снаружи домика, где умирал отец, чтобы подслушать, подсмотреть, что делается там. Точно какая-то преступница, глубоко виноватая, забитая, раскаянная, она стоит, как нищенка, под окном комнатки, где умирает ее муж, ее Левочка, ее жизнь, ее тело, она сама». «Он как ребенок маленький совсем…» Варвара Феокритова в своем дневнике пишет, что Толстой, конечно, догадывался о пребывании жены в Астапове. И с этим трудно не согласиться. Приученные самим отцом не лгать, Саша, Сергей и Татьяна не могли в глаза убеждать его в том, что С.А. продолжает оставаться в Ясной. Приходилось отмалчиваться, уклоняться от разговоров на эту тему. И без того Сергею пришлось солгать, говоря, что в Астапове он оказался случайно, проездом. В общей суматохе не заметили, как в его комнате оказалась подушечка, сшитая рукой С.А. Но Толстой ее заметил. Маковицкий, органически не способный врать, был вынужден сказать ему, что ее привезла Татьяна Львовна (она приехала в одном вагоне с матерью и братьями). Толстой пожелал видеть старшую дочь. «Он начал с того, что слабым прерывающимся голосом с передыханием сказал: „Как ты нарядна и авантажна“, — писала Татьяна в письме к мужу. — Я сказала, что знаю его плохой вкус, и посмеялась. Потом он стал расспрашивать про мама. Этого я больше всего боялась, потому что боялась сказать ему, что она здесь, а прямо солгать ему, я чувствовала, что у меня не хватит сил. К счастью, он так поставил вопрос, что мне не пришлось сказать ему прямой лжи. — С кем она осталась? — С Андреем и Мишей. — И Мишей? — Да. Они все очень солидарны в том, чтобы не пускать ее к тебе, пока ты этого не пожелаешь. — И Андрей? — Да, и Андрей. Они очень милы, младшие мальчики, очень замучились, бедняжки, стараются всячески успокоить мать. — Ну, расскажи, что она делает? Чем занимается? — Папенька, может быть, тебе лучше не говорить: ты взволнуешься. Тогда он очень энергично меня перебил, но всё-таки слезящимся, прерывающимся голосом сказал: — Говори, говори, что же для меня может быть важнее этого? — И стал дальше расспрашивать, кто с ней, хорош ли доктор. Я сказала, что нет и что мы с ним расстались, а очень хорошая фельдшерица, которая служила три с половиной года у С.С.Корсакова и, значит, к таким больным привыкла. — А полюбила она ее? — Да. — Ну дальше. Ест она? — Да, ест и теперь старается поддержать себя, потому что живет надеждой свидеться с тобой. — Получила она мое письмо? — Да. — И как же она отнеслась к нему?» Этими вопросами он мучил детей, терзал и самого себя. Но так и не сказал главного, чего от него ждали — одни со страхом, другие с надеждой. Он не сказал, что хотел бы видеть перед смертью свою жену. Сказать это означало бы предать Черткова. Разговор с женой, если бы он был до конца откровенным, не мог не коснуться вопроса о завещании. И дело уже было не в деньгах. Дело было в той «тайне», в которой он участвовал за спиной жены. Это не могло бы остаться недоговоренным на смертном одре. Невозможно было — уже не для нее, а для него — не поднять этот вопрос при последнем прощании с женщиной, с которой прожил почти полвека. Но это было до такой степени мучительно стыдно, что все старались отводить от этого глаза, молчать или делать вид. Подобное, но только наоборот, происходило в 1891 году, когда он, отводя глаза в сторону, делил имущество между женой и детьми, «как если бы он умер». И тогда было мучительно стыдно, потому что все понимали, что отец не умер, а жив. А теперь все делали вид, что он не умирает, а будет жить, и вопрос о разговоре с женой можно оставить на потом, как встречу со старцами в Оптиной. Как и тогда, он надеялся, что юридический вопрос в моральном плане разрешится сам собою между любимыми и любящими его людьми. Как и раньше, он не хотел признавать, что этот мир лежит не в добре, а во зле, и что природа человеческая греховна по своей сути. Не просто греховна, но ужасающе больна. Два душевно больных и бесконечно зависимых от Толстого человека не могли поделить его между собой и ненавидели один другого, а он хотел, чтобы они любили друг друга, как он любил их. «Как вы не понимаете. Отчего вы не хотите понять… Это так просто… Почему вы не хотите это сделать», — бормотал он в бреду за два дня до смерти. «И он, видимо, мучился и раздражался оттого, что не может объяснить, что надо понять и сделать, — вспоминал Сергей Львович. — Мы так и не поняли, что он хотел сказать». 6-го утром он привстал на кровати и отчетливо произнес: «Только советую вам помнить одно: есть пропасть людей на свете, кроме Льва Толстого, — а вы смотрите на одного Льва». Что значили эти странные слова? Может — просто: оставьте меня в покое? Согласно запискам Маковицкого, он часто произносил: «Не будите меня», «Не мешайте мне», «Не пихайте в меня» (лекарства). Между тем у постели умиравшего собралось шесть докторов. Увидев их, Л.Н. сказал: «Кто эти милые люди? Когда доктор Никитин предложил поставить ему клизму, Толстой отказался. „Бог всё устроит“, — сказал он. Когда его спрашивали, чего ему хочется, он отвечал: „Мне хочется, чтобы мне никто не надоедал“. „Он как ребенок маленький совсем“, — сказала Саша, когда закончила умывать отца. „Никогда не видал такого больного!“ — удивленно признался прибывший из Москвы врач П.С.Усов. Когда во время осмотра он приподнимал Л.Н., поддерживая его за спину, Толстой вдруг обнял его и поцеловал. Никто из собравшихся возле умиравшего Толстого и затем вспоминавших об этих днях (некоторые вели дневники) не заметил частого присутствия в комнате одного маленького человечка, девушки Марфушки, которая ежедневно мыла в комнате полы. Толстой заметил. Интересовался ее судьбой. „Л.Н. спросил, замужем ли она или нет, — писал Озолин. — Узнав, что нет, он сказал: „Это хорошо““. Самой же Марфушке умирающий однажды деликатно посоветовал: „Ты тихонечко, а то столик уронишь…“ Перед смертью ему примерещились две женщины. Одной он испугался, увидав ее лицо, и просил занавесить окно. Возможно, это был призрак жены (может быть, и не призрак). Ко второй он явно стремился, когда открыл глаза и, глядя вверх, громко воскликнул: „Маша! Маша!“ „У меня дрожь пробежала по спине, — писал С.А.Толстой. — Я понял, что он вспомнил смерть моей сестры Маши, которая была ему особенно близка (Маша умерла тоже от воспаления легких в ноябре 1906 года)“. В жизни Толстого было три Марии, которых он особенно любил: дочь, сестра и мать… Мать Мария Николаевна Толстая скончалась, когда Левочке не было и двух лет. Он не знал ее лица, а портретов ее, кроме искусно вырезанного силуэта, не сохранилось. Ближе к концу жизни Толстой стал, с одной стороны, наделять образ матери внеземными чертами, а с другой — тянулся к ней именно как младенец. В марте 1906 года он написал на клочке бумаги: „Целый день тупое, тоскливое состояние. К вечеру состояние это перешло в умиление, желание ласки — любви. Хотелось, как детьми, прильнуть к любящему, жалеющему существу и умиленно плакать и быть утешаемым. Но кто такое существо, к которому бы я мог прильнуть так? Перебираю всех любимых мною людей — ни один не годится. К кому же прильнуть? Сделаться маленьким и к матери, как я представляю ее себе. Да, да, маменька, которую я никогда не называл еще, не умея говорить. Да, она, высшее мое представление о чистой любви, но не холодной, Божеской, а земной, теплой, материнской. К этой тянулась моя лучшая, уставшая душа. Ты, маменька, ты приласкай меня“. Однажды обе женщины пришли к Толстому вместе. Александра Львовна вспоминала: „Днем проветривали спальню и вынесли отца в другую комнату. Когда его снова внесли, он пристально посмотрел на стеклянную дверь против его кровати и спросил у дежурившей Варвары Михайловны: — Куда ведет эта стеклянная дверь? — В коридор. — А что за коридором? — Сенцы и крыльцо. В это время я вошла в комнату. — А что эта дверь, заперта? — спросил отец, обращаясь ко мне. Я сказала, что заперта. — Странно, я ясно видел, что из этой двери на меня смотрели два женских лица. Мы сказали, что этого не может быть, потому что из коридора в сенцы дверь также заперта. Видно было, что он не успокоился и продолжал с тревогой смотреть на стеклянную дверь. Мы с Варварой Михайловной взяли плед и занавесили ее. — Ах, вот теперь хорошо, — с облегчением сказал отец. Повернулся к стене и на время затих“. Здесь невольно вспомнишь пушкинские строки: И нет отрады мне — и тихо предо мной Встают два призрака младые, Две тени милые, — два данные судьбой Мне ангела во дни былые. Но оба с крыльями и с пламенным мечом, И стерегут… и мстят мне оба, И оба говорят мне мертвым языком О тайнах счастия и гроба. Это из чернового варианта пушкинского „Воспоминания“ 1828 года — года рождения Толстого. Но возможно и более прозаическое объяснение этого странного видения. Когда проветривали комнату больного, которая располагалась напротив входа в дом, то на время отворили входную дверь (в остальное время была заперта). И в этот момент в сени вошла С.А. „Мы с Александрой Львовной выходим в сени. Софья Андреевна уже там, — пишет Гольденвейзер. — Мы уговорили ее выйти наружу. Все мы были крайне взволнованы и тронуты ее приходом. Но Боже мой, что оказалось! В Астапово приехали фотографы от какой-то кинематографической фирмы и захотели снять Софью Андреевну. Когда мы открыли дверь наружу, Александра Львовна увидела направленный в сторону крыльца аппарат, услыхала треск вращаемой ручки, в ужасе отшатнулась и убежала назад в дом“. Кроме смертных мук („Как Л.Н. кричал, как метался, как задыхался!“ — писал Маковицкий 6 ноября), страдание его было еще и в том, что окружавшие не могли понять его. Язык ему уже не повиновался. „Отец просил нас записывать за ним, но это было невозможно, так как он говорил отрывочные, непонятные слова, — вспоминала Александра Львовна. — Когда он просил прочитать записанное, мы терялись и не знали, что читать. А он всё просил: — Да прочтите же, прочтите! Мы пробовали записывать его бред, но чувствуя, что записанное не имело смысла, он не удовлетворялся и снова просил прочитать“. Тогда попытались прибегнуть к чтению вслух его хрестоматии „Крут чтения“. Записки Маковицкого: „В 10-м ч. дня Л.Н. в полубреду настаивал, чтобы что-то „делать дальше“. Мы стали ему читать „Круг чтения“, сначала я, потом Варвара Михайловна, потом Татьяна Львовна, которую Л.Н. спрашивал, благодаря ее за что-то, и сказал: „Милая Таня“. Прочли три раза подряд 5 ноября „Крута чтения“. Когда перестали читать, Л.Н. сейчас же спросил: — Ну, что дальше? Что написано здесь, — настойчиво, — что написано здесь? Только ищи это… Нет, сейчас от вас не добудешь ничего“. Последняя запись в дневнике Толстого от 3 ноября: „Вот и план мой. Fais се que doit, adv… [29] И всё на благо и другим, и главное мне“. Последние осмысленные слова, сказанные за несколько часов до смерти старшему сыну, которые тот от волнения не разобрал, но их слышал и Маковицкий: „Сережа… истину… я люблю много, я люблю всех…“ „За всё время его болезни, — вспоминала Александра Львовна, — меня поражало, что, несмотря на жар, сильное ослабление деятельности сердца и тяжелые физические страдания, у отца всё время было поразительное ясное сознание. Он замечал всё, что делалось кругом, до мельчайших подробностей. Так, например, когда от него все вышли, он стал считать, сколько всего приехало народа в Астапово, и счел, что всех приехало 9 человек“. Эта невероятная ясность сознания вместе с невозможностью что-то доказать, высказать самое важное доставляли Л.Н. страдания, сопоставимые с физическими мучениями. Он старался быть мягким и благодушным со всеми людьми, которые его окружали и число которых прибывало. Вообще он вел себя как ласковый, хотя и чуточку капризный ребенок, который вдруг оттолкнет шприц или клизму и попросит „оставить его в покое“. Но при этом разум Толстого работал на полную мощность, а зрение продолжало оставаться зорким. Несоответствие между ясностью разума, зрения и тем, что с его телом производят какие-то ненужные, с его точки зрения, манипуляции, по-видимому, отравляло его предсмертный уход. „Удирать! Удирать!“ — часто бормотал он. 5 ноября вечером он действительно пытался сбежать… „Всё это время, — вспоминала Александра Львовна, — мы старались дежурить по двое, но тут случилось как-то так, что я осталась одна у постели отца. Казалось, он задремал. Но вдруг сильным движением он привстал на подушках и стал спускать ноги с постели. Я подошла. „Что тебе, папаша?“ — „Пусти, пусти меня“, — и он сделал движение, чтобы сойти с кровати. Я знала, что, если он встанет, я не смогу удержать его, он упадет, и я всячески пробовала успокоить его и удержать на кровати. Но он изо всех сил рвался от меня и говорил: „Пусти, пусти, ты не смеешь меня держать, пусти!“ Видя, что я не могу справиться с отцом, так как мои увещевания и просьбы не действовали, а силой у меня не хватало духу его удержать, я стала кричать: Доктор, доктор, скорее сюда!“ Кажется, в это время дежурил Семеновский. Он вошел вместе с Варварой Михайловной, и нам удалось успокоить отца и удержать его на кровати». Очень серьезным переживанием для него стало то, что вместе с камфорой ему кололи морфий. Как он ненавидел наркотики, как боялся их! Недаром и Анна Каренина упала под поезд после приема двойной дозы опиума. Когда в начале 1860-х Толстой вывихнул руку и ему дважды вправляли ее под анастезией, он инстинктивно сопротивлялся насильственному прерыванию сознания. Весь его организм бунтовал против этого, и приходилось оба раза давать двойную дозу эфира. Когда врачи, желая облегчить его смертные муки, предложили впрыснуть морфий, Л.Н. заплетающимся языком просил: «Парфину не хочу… Не надо парфину!» «Впрыснули морфий, — пишет Маковицкий. — Л.Н. еще тяжелее стал дышать и, немощен, в полубреду бормотал: — Я пойду куда-нибудь, чтобы никто не мешал… Оставьте меня в покое… Надо удирать, надо удирать куда-нибудь…» Только после инъекции морфия к нему впустили его жену. Позвать ее предложил кто-то из докторов, то ли Усов, то ли Беркенгейм. «Она сперва постояла, издали посмотрела на отца, — пишет С.А.Толстой, — потом спокойно подошла к нему, поцеловала его в лоб, опустилась на колени и стала ему говорить: „Прости меня“ и еще что-то, чего я не расслышал». Около трех часов утра 7 ноября Толстой очнулся и открыл глаза. Кто-то поднес к его глазам свечу. Он поморщился и отвернулся. Маковицкий подошел к нему и предложил попить. «Овлажните свои уста, Лев Николаевич», — торжественно произнес он. Толстой сделал один глоток. После этого жизнь в нем проявлялась только в дыхании. В 6 часов 5 минут утра 7 ноября Л.Н. скончался… Маковицкий подвязал мертвому подбородок и закрыл глаза. «Застлал очи», — пишет он. После смерти Толстого все довольно быстро разошлись. Все так устали за эти дни, что нуждались в отдыхе. Ушли дети Толстого, ушла его жена. «Во всей квартире остались только Маковицкий и я, — вспоминал Озолин. — Когда я вошел в комнату, где сидел, понурив голову, Маковицкий, то он, обратившись ко мне, сказал на немецком языке: „Не помогли ни любовь, ни дружба, ни преданность“». Эпилог Трудно передать чувство, которое испытываешь, листая подшивки российских газет за ноябрь 1910 года. Как мы уже писали, их первые полосы обычно целиком отдавались рекламе, причем самой мелкой, дробной, разных ходовых товаров, а также частным объявлениям о пропаже, например, домашних собачек. Но вот открываешь газеты за 8 ноября и… огромный, на весь газетный лист портрет в траурной рамке седобородого старика с упрямым, выпуклым, напряженным лбом и суровым, пристальным взором, проникающим в самую душу. «УМЕР ЛЕВ ТОЛСТОЙ». Это была не просто новость. Это были звук и слепящий свет, которые заставили всю огромную страну вздрогнуть, встряхнуться, сбросить с себя, по крайней мере, на один день весь цивилизационный туман, с его «товарами», «услугами» и «удобствами», и вспомнить, что есть в мире ценности, которые важнее этого. Которые важнее и самой жизни… Тело Л.Н. положили в дубовый гроб, без креста на крышке. «Если Льва Николаевича кладут в такой гроб, то, когда я умру, меня надо положить в простой тесовый ящик», — сказала при этом вдова писателя. После смерти мужа С.А. несколько раз теряла сознание, но потом собралась с духом и сидела у изголовья покойного. «Она гладит своей рукой высокий лоб того, кто был Львом Толстым, — сообщал „Русскому слову“ Константин Орлов. — Она твердит: всё кончено, угас великий свет всего мира. Снова ласково гладит, говорит, понижая голос, словно шепчет умершему: душа моя, жизнь моя». Один день и ночь 7 ноября были отведены на прощание с Толстым работников станции, жителей Астапова и ближайших деревень. Верующие просили епископа Парфения разрешить отслужить панихиду по Толстому в станционной церкви. Не разрешил, ссылаясь на определение Синода. «Синод завязал, Синод пусть развязывает», — сказал старец Варсонофий. И еще он сказал, что как ни силен был Лев, а вырваться из клетки так и не сумел. Вскоре старец и епископ уехали. Возле дома Озолина почти непрерывно пели «Вечную память». По утверждению коррепондента «Саратовского листка», только за одно утро 7 ноября в комнате с Толстым побывало три тысячи людей. Комната была убрана цветами. Были и венки, вопреки воле Л.Н. От местной интеллигенции: «Апостолу любви». И — самый трогательный — от местных школьниц: « Великому дедушке от маленьких почитательниц». В 1:15 ночи траурный поезд отправился из Астапова. Гроб с телом Толстого везли в вагоне с надписью «Багаж». (Тело Чехова в свое время доставляли в Москву в вагоне с надписью «Устрицы)». Оказалось, что Толстой «ушел» из дома довольно далеко. Обратно ехали больше суток. Возник вопрос: где провести ночь? В Горбачеве или в Козловой Засеке? Решили — в Горбачеве, потому что в Козловке уже собралось несколько тысяч народа, и полиция опасалась крайнего выражения чувств и беспорядков. В 6:30 утра 9 ноября прибыли на станцию Засека. Гроб до Ясной Поляны несли на руках. Многочисленные импровизированные хоры исполняли «Вечную память». Впереди несли огромный рукописный стяг со словами: «Лев Николаевич! Память о твоем добре не умрет среди нас, осиротелых крестьян Ясной Поляны». Рисовали сами крестьяне, не рассчитали размер букв, и некоторые слова пришлось сокращать. В 11 часов утра гроб с телом внесли в Ясную. Толстого хоронили, как он и завещал, «без церковного пенья, без ладана», без торжественных речей. Только друг семьи, театрал и революционер Леопольд Сулержицкий рассказал собравшимся о том, почему Толстого хоронят так, а не иначе. Когда гроб опускали в могилу, все встали на колени. Замешкался стоявший тут полицейский. «На колени!» — закричали ему. Он упал на колени. Погребение состоялось в 3 часа дня 9 ноября. Сыновья Толстого признали завещание отца. С.А. некоторое время судилась с Сашей из-за рукописей, которые хранились в Историческом музее. И Сенат даже подтвердил права вдовы на эти столь дорогие для нее рукописи. История была неприятной, а главное — скандальной. Она широко освещалась в газетах. Но со временем мать и дочь помирились, проблема улеглась как-то сама. В конце концов, С.А. и умирала на руках Саши. После смерти мужа с С.А. случился ее собственный духовный переворот. Только это происходило не так бурно и мучительно, как с Л.Н. на рубеже 1870-80-х годов. Оставшись одна в Ясной Поляне, графиня медленно и очень достойно угасала. Она пережила революцию и начало Гражданской войны, когда бои между красными и деникинцами шли буквально рядом с усадьбой. «За последние годы она успокоилась, — вспоминала ее дочь Татьяна Львовна. — То, о чем мечтал для нее муж, частично исполнилось; с ней произошло превращение, за которое он готов был пожертвовать своей славой. Теперь ей стали менее чужды мировоззрения нашего отца. Она стала вегетарианкой… В последний период жизни она часто говорила о своем покойном маленьком сыне (Ванечке. — П.Б. ) и о своем муже. Она сказала мне однажды, что постоянно думает о нашем отце, и добавила: „Я плохо жила с ним, и это меня мучает“». С каждым годом графиня постепенно слепла, но ежедневно ходила на могилу Толстого и ухаживала за ней… Невозможно без волнения читать редакции ее собственного завещания, которое менялось с годами. Что могла она завещать? Ясная Поляна была выкуплена у нее Сашей и Чертковым на деньги, полученные от издания посмертных сочинений Л.Н., и передана крестьянам, как завещал Толстой. Сыновья с их долгами постоянно нуждались в деньгах, и мать постепенно раздавала им свои сбережения. «Не счастливы они все — и это очень грустно! — пишет она в дневнике. — Не жизнь, а мечты о какой-то неопределенной жизни…» «Приезжал Илья, дала ему 1000 рублей. Он очень жалок, безнадежен, и плохо то, что всех на свете винит». «Приехал сын Миша, выпросил 1800 рублей…» «Был Андрюша, взял у меня 2000 рублей…» «Приезжали сыновья Андрюша, еще нездоровый, и Илья, которому дала взаймы (якобы) 6000 рублей, и он повеселел сразу». «Дора говорит, что Лева проиграл около 50 тысяч. Бедная, беременная, заботливая Дора! Тысячу раз прав Лев Ник., что обогатил мужиков, а не сыновей. Всё равно ушло бы всё на карты и кутежи. И противно, и грустно, и жалко! А что еще будет после моей смерти!» Сохранилось 7 вариантов завещаний С.А., в точности как и у Л.Н. Первое завещание написано в 1909 году. В нем было подробнейшим образом указано, что достанется и кому. Не только земля и дом, но вещи, посуда и драгоценности. Дочери Саше, которая в этом году вместе с Чертковым начала готовить завещание отца против матери (о чем та не знала), С.А., например, завещала: «лорнет серебряный и золотой браслет моей матери и сердечко сердоликовое в золоте и гранатную с мелким жемчугом брошку». Кроме детей и внуков, там фигурировали повар, эконом и портниха, названные по их полным именам — им завещались ценные билеты. В новом варианте 1913 года дочери Саша и Татьяна были вычеркнуты из наследников. Она не могла простить им того, что отец завещал им свои литературные права, минуя ее и сыновей. Но через полгода в новом завещании появилась и Татьяна, как наследница на дом и участок при нем, и Саша, которой завещалась часть денег. Из редакции 1916 года исчезло имя Андрея, он скончался в этом году. В завещании, написанном в августе 1918 года, она всё поделила между детьми поровну и утвердила свою волю в окончательном варианте документа 16 сентября 1918 года. В последние годы жизни она чувствовала себя очень одинокой. Только Татьяна с мужем и обожаемой С.А. внучкой Танечкой жили сравнительно недалеко, в Кочетах. Саша уехала сестрой милосердия на фронт. Взяли на войну сына Михаила. Добровольцем ушел внук Андрей Ильич. Забрали ее приказчика и многих крестьян. Сыновья Илья и Лев разъезжали по свету с лекциями об отце. После революции, во время Гражданской войны она пережила лишения, даже голод, от которого его спасал литератор П.А.Сергеенко, находившийся в контактах с новой властью, но относившийся к вдове писателя довольно грубо. Последние записи в ее дневнике: «Грозит война и сражение близ Ясной Поляны»; «По шоссе тянутся на Тулу обозы, волы, люди. Говорят, что это беженцы из Орла и с юга» (октябрь 1919 года). Эти беженцы стали последней картинкой жизни, зафиксированной в ее дневнике. В октябре она стала мыть окна в доме и простудилась. Умерла, как и муж, от воспаления легких. И тоже как он — в ноябре. Все последние годы она непрерывно думала о нем, пытаясь понять истинные причины его ухода. Так и не поняла… Но однажды она написала в дневнике самое исчерпывающее определение этого события: «Что случилось — непонятно, и навсегда будет непостижимо». Список источников Литература об уходе и смерти Толстого необъятна. С другой стороны — существует достаточно ограниченное количество книг на русском языке, посвященных исключительно этому событию. Поэтому читателю, который желал бы самостоятельно разобраться с этой невероятно сложной проблемой, придется обращаться не столько к монографиям, сколько к колоссальному фактическому материалу, рассыпанному по самым порой отдаленным от темы источникам. К тому же причины ухода Толстого обнаруживаются в самых ранних событиях его жизни, начиная с рождения. Их также нельзя понять без очень внимательного прочтения художественных произведений писателя. Предлагаемый список литературы, конечно, не исчерпывает всех материалов, которые использовал автор. Но это тексты, без которых книга просто не могла быть написанной. И это, на наш взгляд, тот минимум , с которым должен познакомиться любой будущий исследователь проблемы, не доверяющий всякого рода « версиям». Список разбит на четыре раздела. Первый включает полностью опубликованные или частично цитируемые в книгах письма и дневники Л.Н.Толстого, С.А.Толстой и В.Г.Черткова. Во втором перечислены академические материалы о биографии Толстого. Третий раздел посвящен разного рода источникам, касающимся жизни Толстого в целом, но так или иначе связанным с темой его ухода и смерти. И, наконец, четвертый — это литература непосредственно об уходе и смерти Толстого. I Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений (юбилейное издание): в 90 т. М., 1928–1958. Серия вторая. Дневники. Т. 46–58. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений (юбилейное издание): в 90 т. М., 1928–1958. Серия третья. Письма. Т. 83–84. Письма к С.А.Толстой. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений (юбилейное издание): в 90 т. М., 1928–1958. Серия третья. Письма. Т. 85–88. Письма к В.Г.Черткову. Толстая С. А. Письма к Л.Н.Толстому. М.-Л., 1936. Толстая С.А. Дневники: в 2 т. М., 1978. Толстая С. А. Моя жизнь: [машинопись]. Библиотека музея-усадьбы «Ясная Поляна». Жданов В.А. Толстой и Софья Берс. М., 2008. Муратов М.В. Л.Н.Толстой и В.Г.Чертков по их переписке. М., 1934. II Бирюков И.П. Биография Л.Н.Толстого: в 4 т. М., 2000. Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии. 1828–1855; 1855–1869; 1870–1881; 1881–1885. М., 1954–1970. Гусев Н.Н. Летопись жизни и творчества Л.Н.Толстого. М.-Л., 1936. Лев Толстой и его современники. Энциклопедия. М., 2008. Опульская Л.Д. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии. 1886–1892; 1892–1899. М., 1979–1998. III Арбузов С.П. Воспоминания С.П.Арбузова, бывшего слуги гр. Л.Н.Толстого. М., 1904. Буланжв П.А. Болезнь Л.Н.Толстою в 1901–1902 годах // Минувшие годы. 1908. № 9. Буланжв П.А Толстой и Чертков. М., 1911. Булгаков В. Ф. Лев Толстой, его друзья и близкие. Тула, 1970. Варфоломеев Ю.В. О духовном завещании Льва Толстого // Вопросы литературы. 2007. № 6. Гусев Н.Н. Два года с Л.Н.Толстым. М., 1973. Дневник Л.Л.Толстого //Лица. Биографический альманах. Т. 4. СПб., 1994. Духовные завещания С.А.Толстой. Отдел рукописей Государственного музея Л.Н.Толстого. За что Лев Толстой был отлучен от Церкви. Сборник исторических документов. М., 2006. Зверев М.А., Туниманов В.А. Лев Толстой. М., 2006. (Жизнь замечательных людей). Интервью и беседы с Львом Толстым. М., 1986. Как писалось завещание Л.Н.Толстого. Из воспоминаний А.П.Сергеенко // Толстовский ежегодник 1913 года. СПб., 1913. Кузминская Т. А. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. М., 1986. Л.Н.Толстой и его близкие. М., 1986. Л.Н.Толстой в воспоминаниях современников: в 2 т. М., 1978. Никитина Н.А. Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной Поляне. М., 2007. Опульский А.И. Дом в Хамовниках. М., 1976. Переписка Л.Н. Толстого с сестрой и братьями. М., 1990. Переписка Л.Н.Толстого с гр. А.А.Толстой. СПб., 1911. Петров Г.П. Отлучение Льва Толстого от церкви. М., 1978. Приходно-расходные книги Софьи Андреевны Толстой. Архив музея-усадьбы «Ясная Поляна». «Путь, указанный нам Христом, есть путь любви, а не злобы…» (Письма афонского монаха об отлучении Л.Н.Толстого от Церкви) // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 2000 год. СПб., 2004. Сергеенко А.П. Рассказы о Л.Н.Толстом. М., 1978. «Стой в завете своем…». Николай Константинович Муравьев: Адвокат и общественный деятель. Воспоминания, документы, материалы. М., 2004. Сухотина-Толстая Т.Я. Воспоминания. М., 1980. Сухотина-Толстая Т.Л. Дневник. М., 1987. Тексты завещания Л.Н.Толстого // Толстовский ежегодник 1913 года. СПб., 1913. Толстая А.Л. Дочь. М., 2001. Толстая А.Л. Отец: в 2 т. М., 2001. Толстая С.А. Чья вина? По поводу «Крейцеровой сонаты» Льва Толстого // Дениэл Ранкур-Лаферьер. Русская литература и психоанализ. М., 2004. Толстой А.Л. О моем отце // Яснополянский сборник. Тула, 1965. Толстой И.Л. Мои воспоминания. М., 1969. Толстой Л.Л. Яша Полянов. Воспоминания для детей из детства гр. Л.Л.Толстого. СПб., 1906. Толстой Л.Л. В Ясной Поляне. Правда об отце и его жизни. Прага, 1923. Толстой М.Л. Мои родители // Яснополянский сборник. Тула, 1976. Толстой С.А. Очерки былого. Тула, 1975. Толстой С.М. Дети Толстого. Тула, 1994. Фирсов С. Я. Церковно-юридические и социально-психологические аспекты «отлучения» Льва Николаевича Толстого (К истории проблемы.) // Яснополянский сборник — 2008. Тула, 2008. IV Абросимова В.Н. Уход Л.Н.Толстого. По дневниковым записям М.С.Сухотина 1910 г. и переписке Т.Л.Толстой с С.А.Толстым 1930-х годов // Известия АН. Серия ОЛЯ. Т. 55. № 2. 1996. Абросимова В.Н., Краснов Г.В. История одной ложной телеграммы глазами Сухотиных, Чертковых и В.Ф.Булгакова // Яснополянский сборник-2006. Тула, 2006. Булгаков В. Ф. Л.Н.Толстой в последний год его жизни. Дневник секретаря Л.Н.Толстого. М., 1957. Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого. М., 2002. Готвальд В.А. Последние дни Льва Николаевича Толстого. М., 1911. Ксюнин А.И. Уход Толстого. СПб., 1911. Летопись скита во имя святого Иоанна Предтечи и Крестителя Господня, находящегося при Козельской Введенской Оптиной пустыни: в 2 т. М., 2008. Маковицкий Д.П. У Толстого. 1904–1910. Яснополянские записки Д.П.Маковицкого // Литературное наследство. Т. 90: в 4 кн. М., 1979. Мейлах Б. С. Уход и смерть Льва Толстого. М.-Л., I960. Новиков М.П. Из пережитого: воспоминания, письма. М., 2004. Оболенская Е.В. Моя мать и Лев Николаевич // Летописи Государственного литературного музея. Кн. 12. М., 1938. Озолин И.И. Последний приют //Литературное обозрение. 1978. № 9. Официальный указатель железнодорожных, пароходных и других пассажирских сообщений. Под ред. Н.Л.Брюля. СПб., 1910. Последние дни Л.Н.Толстого. Альбом Вл. Российского. М., 1911. Священник Георгий Ореханов. Жестокий суд России: В.Г.Чертков в жизни Л.Н.Толстого. М., 2009. Смерть Толстого по новым материалам. Астаповские телеграммы. М., 1929. Снегирев В. Ф. Письмо к С.А.Толстой // Отдел рукописей Государственного музея Л.Н.Толстого. Сухотин М.С. Толстой в последнее десятилетие жизни // Литературное наследство. Т. 69. Кн. II. М., 1961. Толстая А.Л. Записная книжка // Толстовский ежегодник-2001. М., 2001. Толстая А.Л. Об уходе и смерти отца (неопубликованные материалы). Предисловие, публикация и примечания Н.А.Калининой // Толстовский ежегодник-2001. М., 2001. Толстая А.Л. Уход и смерть Л.Н.Толстого. Почему Л.Н.Толстой ушел из Ясной Поляны // Толстовский ежегодник — 2001. М., 2001. Феокритова В.М. Дневник 1910 года // Отдел рукописей Государственного музея Л.Н.Толстого. Чертков В.Г. О последних днях Л.Н.Толстого. СПб., 1911. Чертков В.Г. Уход Толстого. Берлин; М., 1922. Примечания 1 Все даты приводятся по старому стилю. — Здесь и далее примеч. авт. 2 Высокое положение (фр.). 3 «Аниканкин». Так звали в Ясной Поляне сына Толстого и Аксиньи Базыкиной Тимофея Базыкина. «Очень умный мужик, говорил складно, с прибаутками, был похож на сыновей Толстого. В деревне жил мало, служил кучером у сыновей Толстого…» — вспоминали крестьяне. 4 Так в подлиннике. 5 Зачем ты трогаешь платье Софи? (фр.). 6 - Ты любишь графа? (фр.). 7 - Не знаю. (фр.). 8 Он сделал мне предложение. (фр.). 9 Ужасный ребенок. (фр.). 10 Роман английской писательницы Шарлотты Бронте «Джейн Эйр». 11 Буквально. (фр.). 12 Название автобиографического романа графа Льва Толстого- сына (Л.Л.Толстого) в 4 частях, который был напечатан в журнале «Ежемесячные сочинения», 1902, № 1-12. 13 Фраза из письма Толстого. 14 А.Г.Архангельская — врач земской больницы, знакомая Толстого. 15 Незадолго до смерти Гаутамой овладело беспокойство. Он часто переходил с места на место, нигде подолгу не задерживаясь. Однажды он был принят в доме кузнеца. Хозяину нечем было угостить старца, кроме вяленой свинины. После грубой пищи его стали терзать сильные боли. Он понял, что близится смерть. Будда облачился в чистые одежды и попросил постелить на земле плащ. Рядом с ним сидели опечаленный кузнец и плачущий ученик. Будда утешал их. «Не говорил ли я, Ананда, что в природе вещей, дорогих нам и близких, заключено то, что мы должны с ними расстаться?» Наивного Ананду возмущало, что Совершенный избрал для смерти неизвестную деревушку. 16 «Колено» Ильи окажется наиболее жизнеспособным в послереволюционной России. Его старшая дочь Анна не уехала за границу была замужем за профессором П.С.Поповым, другом Михаила Булгакова; в их доме писатель прятал часть своих рукописей. После войны из югославской эмиграции вернулись два сына Ильи Львовича: Илья и Владимир. К их потомкам из ныне живущих принадлежат директор музея-усадьбы «Ясная Поляна» Владимир Толстой, художница Наталья Толстая, телеведущие Петр и Фекла Толстые. 17 Пусть это кончится. (фр.). 18 Ошибка памяти. Это произошло в середине апреля. 19 Все данные здесь и далее за 1910 год. 20 Специальный дамский зал ожидания. 21 Исследование С.Л.Фирсова в «Яснополянском сборнике — 2008». 22 Толстой ошибся: 81 — это три в четвертой степени. 23 Большим роялистом, чем король. (фр.). 24 Например, две записи 1884 года: «Бедная, как она ненавидит меня. Господи, помоги мне. Крест бы, так крест, чтоб давил, раздавил меня. А это дерганье души — ужасно, не только тяжело, больно, но трудно. Помоги же мне!»; «Утром разговор и неожиданная злость. Потом сошла ко мне и пилила до тех пор, пока не вывела из себя. Я ничего не сказал, не сделал, но мне было тяжело. Она убежала в истерике. Я бегал за ней». 25 Слово «Грумант» является производным от названия острова Гренландия, открытого европейцами в XI веке. Открыватели Гренландии — датчане — считали, что она распространяется далеко на восток и включает в себя острова, которые впоследствии были названы Шпицбергеном (Свальбардом, Грумантом). Поэтому русские поморы называли архипелаг Грумантом, Грунландской землей. Дед Толстого по материнской линии, владелец Ясной Поляны Николай Сергеевич Волконский одно время служил генерал-губернатором в Архангельском крае. Вернувшись в родные места, он решил в память о суровых северных местах переименовать одну из принадлежавших ему деревень. Так в трех километрах от Ясной Поляны появилась деревня Грумант (с ударением на первом слоге). 26 Противодействовать. (фр.). 27 Телеграмма была такая: «Елец или по нахож. Ротмистру Савицкому. По приказанию начальника Штаба вам безотлучно 25309 — 14756 — 29393 — 43537 — 30819 — 58676 — 64726 — 5 командировать 39535 — 68676 — 71958 — 43269 — 58568 — 65242 — 47514 — 6 и посылать 56642 — 53835 — 26586 — 77185 — 95869 — 71419 — 13475 — 46474 — 839260 — 67971 — 95434 — 25471 — 519. Шестьсот восемьдесят восемь. Генерал-майор Львов». 28 История этой загадочной телеграммы, которую дети Толстого после смерти отца считали «подложной», отправленной не из Астапово, а из Ясенков кем-то из окружения Черткова, подробно изложена в статье В.Н.Абросимовой и Г.В.Краснова в «Яснополянском сборнике-2006». Эта история — одна из загадок, связанных со смертью Толстого в условиях изоляции от жены и детей. 29 Делай, что должно, и пусть будет, что будет. (фр.). |