ТЕОРИЯ КОЛОНИАЛЬНОГО ДИСКУРСА. М. Д. Никитин ориентализм э. Саида, теория колониального дискурса и взаимодействие востока и запада к выработке нового понимания проблемы взаимодействие Востока и Запада во многих измерениях структур, институтов
 Скачать 321.91 Kb.
|
|
М.Д. Никитин ОРИЕНТАЛИЗМ Э. САИДА, ТЕОРИЯ КОЛОНИАЛЬНОГО ДИСКУРСА И ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ВОСТОКА И ЗАПАДА К ВЫРАБОТКЕ НОВОГО ПОНИМАНИЯ ПРОБЛЕМЫ Взаимодействие Востока и Запада (во многих измерениях – структур, институтов, народов, культур, систем ценностей и представлений) на протяжении многих веков происходило в различных социоисторических и социокультурных условиях, испытывало влияние отличавшихся комплексов воздействовавших факторов, характеризовалось полиморфизмом и как следствие приводило к неоднозначным результатам. Вектор исторического развития в течение последних пяти веков привел к резкой интенсификации контактов и соответственно взаимодействий и взаимовоздействий социумов и культур. Великие географические открытия, интенсификация международной торговли, становление в Европе капиталистического общества на базе индустриального типа производительных сил, колониальная экспансия и универсализация капитализма привели в конечном итоге к втягиванию неевропейских обществ, зачастую помимо их воли, в мировые интеграционные процессы, к лишению их политического и экономического суверенитета, к становлению мирового рынка и возникновению единой мировой системы, или, по МА. Чешкову, «мироцелостности» 3 Для отдельных субъектов исторического процесса радикально изменились условия функционирования и соотношение эндогенных и экзогенных факторов эволюции в пользу последних. На смену в 1 О разной степени заинтересованности во взаимодействии и интенсификации контактов Европы и неевропейских общество различных типах сопротивления последних см Никитин М. Д, Парфенов И. Д Колониализм в Африке проблемы историографии и методологии. Саратов, 1995. С. 32–42. 2 Последние годы ознаменовались все более активным участием историков в развернувшихся дебатах о происхождении, природе и последствиях глобализации, что нашло выражение в публикации ряда фундаментальных работ с тщательно разработанными концепциями периодизаций и исторических форм глобализации. Особый акцент делается на изучение незападных форм глобализации, что очень важно для преодоления явного европоцентризма в осмыслении данного процесса, зачастую упрощенно воспринимаемого как рост Запада или распространение западного капитализма (см Globalization in World History. L., 2002; Global Transformations. Politics, Economics and Culture. Oxford, 1999). Однако при всех различиях трактовок общим является признание факта, что так называемые Великие географические открытия открыли новый этап во взаимоотношениях Запада и неевропейских обществ. 3 См Чешков МА Мироцелостность и ее история // Вопр. истории. 1995. № 2. С. 27– 43; Он же Глобальный контекст постсовременной России Очерки теории и методологии мироцелостности. МС Но стоит оговориться, что данное изменение применительно к афро-азиатскому миру стало фактом лишь в XIX в, так как в XV–XVIII вв. воздействие Запада на восточные значительной степени изолированного самодостаточного развития пришел период активного культурного диалога, беспрецедентных по своим масштабам межцивилизационных и межкультурных контактов, которые продолжают оставаться реалиями нашего времени и важнейшей составляющей жизни социумов в условиях набирающей темпы глобализации. Не менее важен факт, что эпоха так называемых Великих географических открытий открыла новую эру в развитии европейского научного знания, в первую очередь речь идет о накоплении знаний о форме нашей планеты, береговых очертаниях континентов, экзотических странах и населяющих их народах. Вслед за первым кругосветным плаванием Магеллана последовали десятки других подобных планетарных по масштабу проектов, сопровождавшихся описанием путешествий и изданием книг, захвативших воображение европейской публики. Именно в это время начал формироваться тот феномен, который МЛ. Пратт назвала планетарным сознанием европейцев 6 Помимо описаний плаваний и сухопутных экспедиций, тяготи героизма путешественники осуществили еще один революционный по своим последствиям для сознания европейцев планетарный проект – глобальный проект картографического знания. Моря, острова, материки, а затем и внутренние районы неизведанных прежде земель тщательно и детально описывались и наносились на карту. Мир становился поистине глобальными, что не менее важно, доступным для энергии и творчества европейцев. Этот новый мир знаний посредством достижений техники печати стал доступным для широких масс европейского населения. XVIII встал поистине поворотным в процессе расширения европейских знаний о мире. Вслед за периодом накопления фактов настал черед их систематизации. В 1735 г. двадцативосьмилетний шведский натуралист Карл Линней опубликовал первый вариант своей знаменитой Системы природы с изложением разработанной им системы классификации всех растительных форм на планете – как уже обнаруженных, таки еще неизвестных европейцам. Теперь каждое из растений, как впоследствии в других системах классификации, каждое из животных, каждый из народов, каждая из рас, каждое из обществ должны были занять строго свое место на картах, в каталогах, в коллекциях, на эволюционной лестнице, на ступеньке общества в подавляющем большинстве регионов было минимальным (см Иванов НА Упадок Востока и установление мировой гегемонии Западной Европы // Восток. 1994. № 4; Петров А.М. Экономическое соприкосновение Запада и Востока (процесс и итоги к началу XIX столетия) // Эволюция восточных обществ синтез традиционного и современного. МС Подробнее о сущности, источниках и последствиях этого глобального сдвига см Никитин М.Д., Парфенов И.Д. Указ. соч. С. 31–42. 6 См Pratt M.L. Imperial Eyes. Travel Writing and Transculturation. L., 1995. P. 15. 7 Ballantyne T. Empire, Knowledge and Culture: From proto-Globalization to Modern Globalization // Globalization in World History. L., 2002. P. 120. общественно-исторического процесса, в целом в глобальном восприятии мира. Вместо хаоса наступал порядок, все прежде непонятное получало европейское имя. Начался масштабнейший проект систематизации, категоризации и классификации. Неслучайно, что этот новый этап в развитии знаний совпал с новым этапом во взаимоотношениях Европы с неевропейскими мирами – активной колониальной экспансии и обширных территориальных приобретений, символом чего стали действия англичан в Индии и превращение Ост-Индской кампании в доминирующую территориальную силу в х годах. Карты, атласы, глобусы не только объединяли планету, но и помогали конституировать новый, в том числе и иерархический политический порядок, который разделял мирна отдельные страны, народы и регионы. Здесь особенно важно подчеркнуть тесную взаимозависимость географического, картографического, научного, познавательного и политического колониальных проектов. Появление новых знаний, информации о менее развитых регионах, об их ресурсах способствовало развитию торговли, помогало осуществлять колониальное проникновение и подчинение новых территорий. Одновременно все это укрепляло веру европейцев в свои силы, в уникальность собственной цивилизации и формировало представления об исторической миссии Европы в отношении других отсталых народов. Ученые, медики, географы и путешественники, зоологии ботаники своими научными и техническими достижениями, открытиями, гипотезами помогали экспансии и доминированию Европы, их интеллектуальные поиски и любознательность стимулировали исследования, продвигали науку ив тоже время поощряли колонизацию. При этом они видели себя носителями истинного знания, агентами прогресса, несущими бремя ответственности за улучшение экзотических земель и народов. Здесь можно говорить об определенном альянсе науки и империи, так как накопление знаний и расширение власти, репрезентации Другого и выстраивание теорий, доказывавших права европейцев на гегемонию в мире, колониальный и научный проекты реализовывались рука об руку. Все это накладывало неизгладимый отпечаток на понимание и изучение характера, особенностей и последствий взаимодействия восточных и западных обществ и культур. Стоит вкратце отметить, что изучение колониального варианта взаимодействия Запада и Востока за истекшие немногим более полутора веков прошло знаменательный путь в рамках логики эволюции всего гуманитарного знания от классической к неклассической и «постнеклассической» науке, от эпистемологии эпохи 8 Drayton R. Science, Medicine and the British Empire // The Oxford History of the British Empire. Vol. 5. Historiography. Oxford, 1999. P. 264–266. 9 В условиях современной «постнеклассической», по выражению И.Н. Ионова, науки существенно изменился статус научных теорий и характер получаемого знания – это уже не поиски объективного смысла истории и не выявление смысла истории в рамках разных культура, прежде всего, попытка придать истории понятный нам смысл (см Просвещения к постмодернизму, от позитивистской веры в источник к стиранию граней между фактом и мифом. На первоначальном этапе ведущую роль играло обоснование идеи о «цивилизаторской миссии Европы и отождествление всего происходившего в колонизованных неевропейских мирах с вестернизацией, что было свойственно колониальной историографии с ее явным акцентом на преобразующую роль белого человека – миссионера, администратора, предпринимателя – в прежде якобы инертном и статичном туземном окружении. С середины XX в. изучение данных проблем велось в рамках различных вариантов теории модернизации, по-прежнему характеризовавшихся изрядной долей европоцентризма. Модернизация понималась как переход от традиционного общества к современному (от доиндустриальности к индустриализму, от статичности к динамике, от самодостаточности и замкнутости к открытости и взаимозависимости, от недифференцированности к высокому уровню структурной дифференциации, от корпоративизма к индивидуализму, от деспотии к демократии и т. д. Причем взаимодействие комплексов традиционного и современного в рамках господствовавшей тогда парадигмы мирового исторического процесса как линейно-направленного, прогрессивно- поступательного, унифицированного виделось в упрощенной форме разрушения/снятия традиционных структур и форм организации жизни и их замены новыми, современными (фабрика, профсоюз, партия, школа, город, СМИ и т.д.), которые и призваны обеспечить дальнейший успех модернизации. Таким образом, все многообразие форм взаимодействия Запада–Востока сводилось к простому заимствованию чужих ценностей и опыта, а также имитации инородных форм общественно-политического и экономического развития. К началу х г. XX в. произошли важные сдвиги в изучении колониального варианта взаимодействия Запада и Востока, связанные в первую очередь с развитием самой исторической науки, с накоплением огромного фактического материала о своеобразии неевропейских обществ и самобытности их культур, с пониманием неоднозначности реалий колониального и постколониального развития стран третьего мира. Практика модернизационных преобразований во многих странах мира выявила неадекватность и редукционизм доминировавших теоретических конструкций, показала, что простое разрушение традиционных структур не гарантирует развития жизнеспособного современного общества, наоборот, часто ведет к дезорганизации и хаосу. Стало очевидным, что наличие начальных социодемографических и структурных признаков модернизации Ионов И.Н. Теория цивилизаций и эволюция научного знания // Общественные науки и современность. 1997. № 6. С. 123). 10 См Eisenstadt S.N. Tradition, Change and Modernity. N.Y., 1973. P. 10, 23–25; Levy M.J. Modernization and the Structure of Societies: a Setting for International Affairs. Princeton, 1966. P. 33–132. например, современное образование, рост грамотности населения, урбанизация, СМИ и т. десть необходимое условие, ноне гарантия дальнейшего процесса модернизации. Анализ страновых вариантов модернизации выявил значительную степень их полиморфизма, неоднозначность взаимоотношений комплексов традиционного и современного, а соответственно восточных и западной культур в широком спектре от гармоничного синтеза, симбиоза, взаимоадаптации до конфликта и отторжения. Вторым фактором, приведшим к открытию новых пластов в изучении колониального взаимодействия Запада и Востока, стало последовавшее за деколонизацией и возникновением независимых государств становление и развитие национальных исторических школ в странах афро-азиатского мира. Труды неевропейских ученых стали взглядом на колониализм с другой стороны. Возникли целые научные направления по изучению «континуитета» истории неевропейских народов, сопротивления колониальному захвату, освободительных движений, африканской инициативы. Пафос их работ заключался в восстановлении в правах неевропейских народов как активных и равноправных участников колониальных процессов в критике европоцентризма западной исторической традиции, в отрицании псевдонаучных утверждений о статичности их доколониальных обществ, показе их динамичности и изменчивости на протяжении всего исторического процесса, в рамках которого колониализм был лишь «эпизодом» 13 Постепенно вектор эволюции научной мысли привел к ослаблению эволюционистских, прогрессистских представлений, к признанию 11 См Eisenstadt S. N. Op.cit. P.99. 12 Применительно к африканскому материалу см Аншпренгер Ф Проблемы преемственности африканских государств в период европейского колониального владычества и после него. М, 1970; Ajayi J.F.A. The Continuity of African Institutions Under Colonialism // Emerging Themes of African History. Nairobi, 1968; Idem. Colonialism: an Episode in African History // Colonialism in Africa, 1870–1960: In 5 vol. Cambridge, 1969. Vol. 1. P. 497–509; Boahen A. A. African Perspectives on Colonialism. Baltimore, 1987; Ranger T.O. Revolt in Southern Rhodesia 1896–1897. L., 1967; Idem. Connexions between «Primary resistance» Movements and Modern Mass Nationalism in East and Central Africa // Journal of African History. 1968. Vol. 9; Idem. African Reactions to the Imposition of Colonial Rule in East and Central Africa // Colonialism in Africa, 1870–1960. Cambridge, 1969. Vol. 1. P. 293–324; UNESCO General History of Africa: In 8 vol. Vol. 7. Africa under Colonial Domination, 1880–1935. Berkeley, 1985. 13 Подробнее см Никитин М.Д., Парфенов И.Д. Указ. соч. Сна русском языке – Купер Ф Конфликт и связь переосмысление колониальной истории Африки // Восток – Запад проблемы взаимодействия и трансляции культур. Саратов, 2001. С. 106–146). 14 Причем данная тенденция характерна для развития как западной, таки отечественной научной мысли, нос той разницей, что отечественные ученые в силу ряда и не только научных) причин активно заговорили о вариативности исторического процесса со второй половины х гг., те. значительно позже своих западных коллег. многолинейности и разнонаправленности исторического процесса, к тезису о вероятностном характере развития третьего мира (сформулирован в работах МА. Чешкова, ИВ. Следзевского 15 ). Признание многовариантности происходящего детерминировало повышенное внимание к самим участникам исторических процессов, и как следствие на первый план вышли проблемы изучения самобытности как неевропейских культур, таки самой западной культуры, выяснения соответствия автохтонных ценностных установок и религиозных ориентаций обществ характеру современной экономической деятельности. В результате процесс взаимодействия Запада и Востока в целом ив колониальную эпоху в частности стал восприниматься как многомерный, сложный, неоднозначный, нелинейный, «многонаправленный», вариативный. Вектор очевиден – от редукционизма к пониманию сложности и противоречивости происходящего, от унификации к признанию существования многообразия локально-региональных вариантов современного развития, от европоцентризма к цивилизационному полицентризму, от прогрессистской однонаправленности к полилинейности или, по ИВ. Следзевскому, «модернизационной нелинейности, от вестернизации к самобытной модернизации» 17 В последние два десятилетия изучение в западной историографии феноменов колониализма/империализма нового времени ив целом проблем взаимодействия Востока и Запада вышло на качественно новый уровень, который невозможно представить без интенсивных и острых дебатов по проблемам ориентализма, империализма, национализма, модернизации ив последнее время глобализации, развернувшихся на базе постмодернистского вызова традиционной эпистемологии, доминировавшей в европейской интеллектуальной мысли с эпохи Просвещения. Был нанесен ощутимый удар по прежде неоспоримой вере в разум, в возможность постижения универсальных и объективных истин, в объективность источника, по европоцентристским концепциям единства и единообразия прогрессивно- линейного всемирно-исторического процесса. В первую очередь речь идет, по сути, о вторжении в историографию взаимоотношений Востока и Запада через междисциплинарные контакты с другими гуманитарными науками (литературоведением, антропологией, 15 См Чешков МА Формационный и культурологический подходы в общей теории третьего мира // Культура в странах Азии и Африки вопросы теории и практики. МС Следзевский ИВ Вероятностный характер развития // Капитализм в Африке особенности и противоречия развития. МС См Следзевский ИВ Самобытность и модернизация современных африканских обществ проблема социокультурных инверсий // Африка вменяющемся мире. Вып. 2. МС. 211. 17 Подробнее о современном понимании модернизации см Никитин М. Д Модернизация и ее инверсионная составляющая // Проблема социокультурной инверсии. Саратов, 1997. С. 66–74. регионоведением, междисциплинарными исследованиями культуры) постструктуралистской в своей основе теории критического дискурса. В результате возникла так называемая теория колониального дискурса, деконструкции подверглись прежние гегемонистские представления Запада о Востоке и других неевропейских обществах. Последовал вал публикаций о репрезентациях Другого и постмодернистская критика европейского расизма и других форм культурного господства. Теории колониального дискурса, постколониальная теория в целом делают акцент на неизбежную относительность всего знания, обусловленного совокупностью лингвистических форм, культурными представлениями и властными позициями тех, кто создает его. С этих позиций обращение к прошлому не ставит цель установить научные истины, а ориентируется на выявление особых условий, при которых различные типы знаний о Другом создавались и приобретали силу. Особое внимание обращается на раскрытие путей и способов, в которых знания представляли субъектов своего изучения на изучение отношений господства, позволявших одним навязать свою волю и представления другим. Поэтому можно говорить о смене парадигмы в изучении колониализма, взаимоотношений Востока и Запада, смещении фокуса исследований с социально-экономической и политической к культурной истории, когда, по выражению Э. Хопкинса, способы дискурса заменили способы производства» 21 Важнейшим этапом в становлении этой новой парадигмы стала опубликованная в 1978 г. работа Э. Саида Ориентализм, которая оказала без преувеличения революционное воздействие на эволюцию всего гуманитарного знания. Эта работа положила начало целой волне блестящих концептуально-новаторских работ. Достаточно вспомнить разработанные вскоре концепции инвенции традиций Э. Хобсбаума и Т. Рейнджера 23 , 18 Известный британский историк Д. Кеннеди назвал произошедшее колонизацией имперских исследований, а литературных критиков – захватчиками (см Kennedy D. Imperial History and Post-Colonial Theory // The Journal of Imperial and Commonwealth History. 1996. Vol. 24, № 3. P. 346). 19 См Colonial Discourse and Post-Colonial Theory: A Reader. N.Y., 1994; Colonial Discourse, Postcolonial Theory. Manchester, 1994; The Post-Colonial Studies Reader. L., 1995. 20 См The New Cultural History. Berkeley, 1989; Washbrook D.A. Orients and Occidents: Colonial Discourse Theory and the Historiography of the British Empire // The Oxford History of the British Empire: In 5 vol. Vol. 5. Historiography. Oxford, 1999. P. 596. 21 См Hopkins A.G. Back to the Future: from National History to Imperial History // Past and Present. Oxford, 1999. № 164. P. 199. 22 См Said E.W. Orientalism. N.Y., 1978. 23 См Hobsbawm E. Introduction: Inventing Tradition // The Invention of Tradition. Cambridge, 1983. P. 1–14; Ranger T.O. The Invention of Tradition in Colonial Africa // The Invention of Tradition. P. 211–262; Idem. The Invention of Tradition Revisited: the Case of Colonial Africa // Legitimacy and the State in Twentieth-Century Africa. L., 1993. P. 62–111. воображаемых сообществ Б. Андерсона 24 , «гибридности» и мимикрии Х. Бхабхи 25 , «полуориентализма» Л. Вольфа 26 . Нельзя не упомянуть и научную деятельность так называемой Группы исследований субалтерна (The Subaltern Studies Group), породившую целое направление в индийской историографии 27 Парадоксально, но факт – эта одна из самых цитируемых, прославляемых и критикуемых работ в мировой научной литературе осталась практически незамеченной в отечественном обществоведении и не переведенной на русский язык. Лишь в последние годы появились первые признаки обращения отечественных ученых к изучению творчества Э. Саида и его влияния на эволюцию гуманитарного знания 29 Понять мысли, чувства и научные идеи Э. Саида невозможно, не принимая во внимание его жизненный путь. Палестинец, родившийся в Иерусалиме в 1935 г. в условиях доминирования Запада на Ближнем Востоке, с первых шагов своей жизни как бы жил в нескольких мирах и ощущал воздействие разных культур, образов жизни, представлений и ценностей. 24 См Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. L., 1983 (на русском языке см Андерсон Б Воображаемые сообщества. М, 2002). 25 См Bhabha H. Of Mimicry and Man: the Ambivalence of Colonial Discourse // Tensions of Empire. Colonial Cultures in a Bourgeois World. Berkeley, 1997; Idem. The Location of Culture. N.Y., 1994. 26 См Wolff L. Inventing Eastern Europe. The Map of Civilization on the Mind of the Enlightenment. Stanford, 1994 (на русском языке см Вульф Л Изобретая Восточную Европу карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М, 2003); Idem. Venice and Slavs. The Discovery of Dalmatia in the Age of Enlightenment. Stanford, 2001. 27 См Chakrabarty D. Postcoloniality and the Artifice of History: Who Speaks for ‘Indian’ Pasts? // Representations. 1992. Vol. 37; Guha R. On Some Aspects of the Historiography of Colonial India // Selected Subaltern Studies. N.Y., 1988; Prakash G. Writing Post-Orientalist Histories of the Third World: Perspectives from Indian Historiography // Comparative Studies in Society and History. 1990. Vol. 32; Spivak G. C. Subaltern Studies: Deconstructing Historiography // Selected Subaltern Studies. N.Y., 1988. Критический анализ данного направления см O’Hanlon R. Recovering the Subject: Subaltern Studies and Histories of Resistance in Colonial South Asia // Modern Asian Studies. 1988. Vol. 22. P. 189–224; O’Hanlon R., Washbrook D. After Orientalism: Culture, Criticism and Politics in the Third World // Comparative Studies in Society and History. 1992. Vol. 34. P. 141–167. 28 См На настоящий момент на русском языке опубликованы лишь введение частично) и заключение Саид Э. Ориентализм // Искусство кино. 1995. № 8. С. 22–27; Он же Ориентализм. Послесловие к изданию 1995 года // Социологическое обозрение. 2002. Т. 2, № 4. 29 См Никитин М.Д. Изучение колониализма в Африке в эпоху постмодерна теория колониального дискурса и новые исследовательские приоритеты // Африка в контексте отношений Север-Юг. МС Парфенов И.Д. Британская империя взаимодействие и трансляция культур (полемика в английской историографии) // Новая и новейшая история. Саратов, 1999. Вып. 18. С. 3–15; Он же Культура и империализм. Взгляд историка // Восток–Запад: проблемы взаимодействия и трансляции культур. Саратов, 2001. С. 211–221. Дискуссию об ориентализме в контексте изучения Российской империи см. также Ab Imperio. Теория и история национализма и империи в постсоветском пространстве. 2002. № 1. С. 239–321. Псевдоевропейский образ жизни молодого человека, который он вел в Каире с 1943 гс такими обязательными атрибутами, как школа, церковь, клуб, уроки музыки, занятия гимнастикой на протяжении 27 лет, сопровождался обязательным проживанием летом в глухой ливанской деревне, куда властолюбивый отец насильно увозил сына. Строгая аскетическая деревенская жизнь с минимальным уровнем комфорта, постоянной работой и жесткой дисциплиной должны были, по представлениям родителей, вернуть сына из чужого мира и напомнить ему, что он был, есть и всегда будет арабом. Подобные летние каникулы тяжело давались Эдварду, приводили к эмоциональным срывам, психическому истощению 30 Несмотря на подобную жизнь одновременно в двух мирах Э. Саид впоследствии сделал блестящую научную и профессиональную карьеру на Западе, преподавал в престижных американских университетах, написал около двух десятков книг, некоторые из них стали научными бестселлерами. Но чувство потери собственного мира – Палестины – никогда не покидало его. В 1999 г. были опубликованы мемуары Э. Саида под многозначительным названием Вне места мемуары, в которых и воплотилось присущее автору ощущение отсутствия в его жизни определенности, уверенности, своей общины, языка, дома, испытанные на себе расовые стереотипы в условиях колониальной культурной гегемонии Запада. Нахождение между культурами и мирами, по всей видимости, и предопределило тематику научных изысканий и многочисленных работ Э. Саида, в центре которых оказались взаимодействие Востока и Запада, колониализм, судьба Палестины. Однако самым главным его личным вкладом в изучение данных проблем, несомненно, был Ориентализм, поскольку без того импульса, который дала эта книга развитию анализа колониального дискурса и постколониальной теории, невозможно представить тот высокий уровень теоретических исследований, который был достигнут в последние десятилетия. Эта работа стала вызовом сложившимся академическим представлениям, своего рода шоком признания, понимания и, что не менее важно, осознания 30 Deane S. Under eastern and western eyes // Boundary. 2001. Vol. 28, № 1. P. 3–6. 31 Said E.W. Out of Place: a Memoir. L., 1999. 32 Хотя, безусловно, стоит подчеркнуть, что работа Э. Саида появилась не на пустом месте, а на почве интенсивных интеллектуальных поисков в незападной научной среде и давней традиции критики колониального культурного господства, столь же старой, как и сам колониализм (см, например Cesaire A. Discourse on Colonialism. N.Y., 1972; Fanon F. Black Skin, White Masks. Pluto, 1967; Panikkar K.M. Asia and Western Dominance. L., 1959; Ruskin J. The Mythology of Imperialism. N.Y., 1971). В области критики ориентализма предшественниками ив некоторой степени идейными вдохновителями Э. Саида были А. Абдель Малек и А. Тибави (см Abdel-Malek A. Orientalism in Crisis // Diogenes. 1963. Vol. 44. P. 103–140; Tibawi A.L. English-speaking Orientalists // Islamic Quarterly. 1964. Vol. 8. P. 1–4, 25–45, 73–88). Обзор истории ориентализма в западной научной традиции, основных вех критики ориентализма, а также современных дебатов поданной проблематике см Macfie A.L. Orientalism. L., 2002. возможностей. Она положила начало борьбе автора за угнетенное прошлое Востока, которая неразрывно связана с борьбой зато будущее, которое возможно. Неслучайно последняя глава его книги Культура и империализм (1993) озаглавлена Свобода от господства в будущем» 34 Сам термин ориентализм достаточно полисемантичен. Э. Саид выделяет три его значения. Первое – научное. Каждый, кто читает лекции о Востоке, пишет о нем или исследует его… является ориенталистом, а то, что он или она делает, есть ориентализм. Автор подмечает, что в академическом смысле (Oriental Studies) термин ориентализм не очень часто употребляется современными специалистами, но ориентализм продолжает жить академически в виде доктрин и положений о Востоке и Восточном» 35 Второе – более общее значение ориентализма, которое заключается в его понимании как стиля мышления, основанного на онтологическом и эпистемологическом отличии, сделанном между Востоком ив большей степени) Западом. Как далее поясняет автор, огромная масса писателей, среди которых поэты, философы, политологи, экономисты и имперские администраторы, приняла базовое различие Востока и Запада как стартовый пункт для разработки своих теорий, написания поэм и романов, социальных описаний и политических обзоров, касающихся Востока, его народов, обычаев, духа, судьбы и т. д Таким образом, речь идет об априорном знании, основанном на бинарных оппозициях, и определяемых им особенностях мышления западного человека, автоматически выделяющего стереотипные комплексы западного и восточного и акцентуирующего факторы их различия. Наконец, в третьем значении ориентализм предстает как корпоративный институт, имеющий дело с Востоком посредством заявлений о его сущности, формирования взглядов на него, обучения ему, заселения его, осуществления господства над ним. Короче говоря, ориентализм предстает как западный стиль доминирования, реструктурирования и осуществления власти над Востоком. В данном понимании ориентализм формируется к концу XVIII века. Автор использует понятие М. Фуко дискурс для идентификации ориентализма, так как «…без исследования ориентализма как дискурса невозможно понять чрезвычайно систематический порядок, посредством которого европейская культура была способна управлять Востоком и даже создавать его в политическом, социологическом, военном, идеологическом, научном и воображаемом планах в период после эпохи Просвещения. Более того, так как ориентализм был столь авторитетен, то я верю, что ни один пишущий о Востоке, думающий о нем или работающий там не мог не оказаться в рамках ограничений, накладываемых 33 См Childs P., Williams R.J.P. An Introduction to Post-Colonial Theory. L., 1997. P. 98. 34 См Said E.W. Culture and Imperialism. N.Y., 1994. P. 282. 35 Said E. W. Orientalism. P. 2. 36 Ibid. P. 2–3. ориентализмом на мысли и действия. Вкратце из-за существования ориентализма Восток не стал свободным субъектом мысли или действия и до сих пор не является им. Таким образом, ориентализм в концепции Э. Саида предстает как особое дискурсивное поле, систематическая практика суждений о Востоке, описывания и объяснения его в целом, как система знаний о Востоке, репрезентаций Другого. Стоит заметить, что, по мнению некоторых западных исследователей творчества Э. Саида, есть все основания рассматривать изучение ориентализма лишь как один аспект проекта, который захватил автора на многие годы. Этот проект был ориентированна изучение отношений между дискурсивными структурами и недискурсивными областями институтами, политическими событиями, экономическими процессами) и взаимоотношений знания и власти, которые в концепции М. Фуко взаимообусловливают друг друга – знание дает рост власти, но и само производится действиями власти 38 Для реализации своего замысла – анализа ориентализма как дискурса Э. Саид собрал вместе большое разнообразие западных текстов по географии, политике, литературе, этнографии, лингвистике и истории Востока или в той или иной степени касающихся Востока. Используя технику деконструкции текста, разработанную Ж. Деррида и его последователями, Э. Саид показал, как эти тексты представляли Восток в произвольной и унизительной форме, выступая при этом от имени объективной науки и универсальной истины. Эти тексты объединяют общие формы знания, которые они производят об объекте изучения – Востоке, и властные отношения, которые в них заключены. Важно иметь ввиду, что дискурсы устанавливают свои собственные категории истины и имеют внутреннюю логику саморазвития, поощряющую производство определенных видов утверждений/текстов/знаний, ив тоже время препятствующую и отрицающую иные, которые нарушают нормы этого особого дискурса. Как отмечает Э. Саид, ориентализм как система знаний о Востоке стал принятым фильтром для проникновения Востока в западное сознание. При этом ряд дискурсов (научный, религиозный, политический и прочие) можно рассматривать как генерирующие согласующиеся формы знания о Востоке, что превращает ориентализм в некий мегадискурс и потому делает его особенно влиятельным, подкрепляющим традиционное утверждение, что только представители Запада реально знают Восток. 37 Said E. W. Orientalism. P. 3. 38 См Childs P., Williams R.J.P. Op. cit. P. 98–99. 39 Дискурс понимается Э. Саидом вслед за М. Фуко как собрание утверждений (часто, ноне всегда, содержание текстов, объединенных вместе обозначением общего объекта анализа, особыми путями артикуляции знания об этом объекте и определенными связями, особенно регулярностью, порядком и систематичностью. 40 Said E.W. Orientalism. P. 6. Ориентализм как дискурс конструирует объект знания, названный Востоком, – географически демаркированное пространство, чьи качества и характеристики он затем продолжает исследовать. Действие воли здесь играет очень важную роль, так как тесная связь власти и знания действует в случае ориентализма как функция западной воли к знанию, что находит свое выражение в производстве текстов/знания о Востоке. Такое производство знания оказалось возможным из-за господства Запада над Востоком ученый, преподаватель, миссионер, торговец или солдат был на Востоке или думало нем, потому что он мог быть там или мог думать о нем, испытывая очень незначительное сопротивление со стороны самого Востока. В свою очередь, знание, созданное этими текстами, стимулировало или оправдывало расширение власти Запада – особенно в форме колониализма – над Востоком, а успех этого процесса подтверждал необходимость и обоснованность такого знания и создавал расширенные возможности для его будущего производства. Воля к изучению Востока и воля к властвованию над ним были нерасчленимы в европейском опыте последних веков. Эта взаимосвязь представляется неоспоримой для Э. Саида, который подчеркивает Верить, что Восток был создан – или, как я говорю, «ориентализован» – и верить, что такое случается просто как необходимость воображения, значит, быть неискренним. Отношение между Западом и Востоком есть отношение власти, господства, различных степеней комплексной гегемонии…» 42 Значительный рост ориентализма в конце XVIII в. был подкреплен эпохой Просвещения и ее изменившимся отношением к знанию и его организации, включавшим распространение систематизации и классификации. Однако несмотря на претензии различных дисциплин на научную объективность, произведенное ими знание о Востоке, как это показал Э. Саид, обычно было неизменно негативным, наполненным стереотипами вековой давности и не имевшим фактических доказательств. Жестокость, упадок и чувственность культуры Востока, ленивость, лживость и иррациональность его жителей, насилие и разлад в их обществах – вот лишь некоторые темы ориенталистского знания. Одним из наиболее влиятельных аспектов Ориентализма было исследование того, как Западне только конструирует Восток, но конструирует его именно как своего Другого, вмещающего все характеристики, считавшиеся незападными, а следовательно, негативными. Э. Саид выявил, что репрезентации Востока как бы состояли из перевернутых самоимиджей, определяемых только выделением различия и отсутствия перемены, прогресса, свободы, разума и других черт, свойственных Европе. Образ Востока стал как бы зеркалом, через которое Европа определяла, оправдывала и возвеличивала себя, одновременно 41 Ibid. P. 7. 42 Ibid. P. 5. утверждая свое господство над другими и накладывая на них свое объективное знание 43 При этом изучение неевропейских стран и репрезентации восточного Другого играли важную роль в становлении самой Европы, такой какой мы ее знаем сегодня. Через постоянные сравнения и противопоставления с Востоком в рамках ориенталистского мегадискурса укреплялась идея Европы как понятие, идентифицирующее ее в качестве особого мира-цивилизации с уникальным историческим опытом, своей системой норм и ценностей и прогрессивной моделью мироустройства, как понятие, дифференцирующее европейцев от всех остальных Других. Как подчеркивает Э. Саид, важнейшим компонентом в европейской культуре является именно тот, который сделал эту культуру гегемонической как в Европе, таки вне ее идея европейской идентичности как высшей в сравнении со всеми неевропейскими народами и культурами» 44 В результате Европа в эпистемологии Просвещения была помещена в центр всех масштабных концептуальных построений, будь то формационная теория К. Маркса или гегелевское восприятие движения истории как прогресса в осознании свободы, начавшегося на Древнем Востоке и заканчивающегося в Европе, веберианские типы легитимного господства или дюркгеймовская дихотомия обществ с механической и органической солидарностью. Европа стала стандартом, на который надо было ориентироваться и по которому необходимо было судить об остальном мире. Выражаясь словами Э. Саида, как примитивность, как старинный антитип Европы, как плодородная ночь, из которой развилась европейская рациональность, реальность Востока неумолимо превращалась в вид образцовой окаменелости. Участь Востока, неизбежно отсталого в отношении Европы, была предрешена – модернизация еврокапиталистического типа и следование европейскому курсу. Важно подчеркнуть, что ориентализм как знание предназначался для потребления на Западе и Западом. Тем не менее его важная функция состояла в том, чтобы раскрыть незападным культурам истину о них самих в угодном Западу виде. В ситуации, исследованной Э. Саидом, одна группа или культура (ориенталисты, Запад в целом) решили, что другая группа неспособна представлять себя, и взяли на себя ответственность говорить, писать и действовать от их имени – о них, за них, без консультации сними. Таким образом, сила Запада позволяла ему не только доминировать над Востоком, но и говорить за него, представлять его как типично восточный. 43 См Washbrook D.A. Op. cit. P. 597–598. 44 Said E.W. Orientalism. P. 7. 45 Said E.W. Orientalism reconsidered // Europe and its Others: In 2 vol. Colchester, 1985. Vol. 1. P. 17. 46 В качестве одного из эпиграфов к книге Ориентализм Э. Саид выбрал фразу К. Маркса из работы «18 брюмера Луи Бонапарта»: они не могут представлять себя, они должны быть представлены. Восток был ориентализован не только потому, что он был открыт как восточный, но также потому, что он мог быть сделан восточным» 47 Стоит заметить, что проблема репрезентаций является одной из главных для творчества Э. Саида, равно как и вопрос соотношения репрезентаций и реальности является одним из основных, поднятых рядом критиков концепции ориентализма. Например, Роберт Янг ставит вопрос ребром Следовательно, если Саид отрицает, что есть некий действительный Восток, который может дать правильную оценку Востоку, представленному Ориентализмом, как он может заявлять, что репрезентация фальшива И соответственно, если точная репрезентация невозможна, на какой основе он критикует ориенталистов?» 48 Эта методологическая проблема очень важна и трудна одновременно, а потому заслуживает отдельного рассмотрения. Сейчас лишь отмечу, что отношение Э. Саида к данной проблеме более сложное, чем простое отрицание существования реального Востока. С одной стороны, он постоянно подчеркивает, что Восток как категория и объект знания является в значительной степени западным конструктом, а потому – не существует в действительности. Нос другой стороны, он указывает во введении Существовали и существуют культуры и нации, расположенные на Востоке, и их жизни, истории и обычаи имеют жестокую реальность, очевидно даже большую, чем все, что могло быть сказано о них на Западе. Важно подчеркнуть, что автора интересует прежде всего не степень соответствия репрезентации реальности, а то, какую роль играют суждения о Другом, как они влияют на формирование имперского восприятия и поведения, он акцентирует внимание на отношение ориенталистов к системе господства и эксплуатации, на негативные влияния их репрезентаций в современном мире. Книга Ориентализм в первую очередь акцентирует внимание на колониальном периоде, однако важность книги состоит в том, что автор прослеживает дискриминационные стратегии дискурса через века и континенты вплоть до современного периода. Сейчас центр мощи ориентализма сместился из Европы в США, но набор имиджей остается в значительной степени подобными их воздействие возможно даже сильнее, чем в прошлом. Это происходит потому, что, с одной стороны, сейчас как никогда ранее ориенталисты прямо связаны сформированием правительственной политики и с политиками, ас другой стороны, стереотипные знания ориентализма могут получать глобальное и почти мгновенное распространение благодаря масс-медиа 50 47 Said E.W. Orientalism. P. 6. 48 Young R. White Mythologies: Writing History and the West. L.; Routledge, 1990. P. 130. 138. 49 Said E.W. Orientalism. P. 5. 50 Childs P., Williams R.J.P. Op. cit. P. 101. Живучесть ориенталистских способов мышления и репрезентации знаменательна, как и их способность выдержать контакт с реальностью. Это объясняется в первую очередь действием логики самого дискурса чем более мощным он становится и чем более он долговечен, тем больше его способность производить прочность и устойчивость в своих пределах. Другое объяснение кроется в предложенной Э. Саидом концепции латентного и проявленного ориентализма. Проявленный ориентализм состоит из открыто выраженных взглядов о восточном обществе, его литературе, истории или других сферах, он в большей степени динамичен и является свидетелем происходящих перемен в системе знания о Востоке, подходах к его изучению и даваемых ему оценках. В то время как латентный ориентализм является почти неосознанной (и, естественно, неосязаемой) реальностью, которая содержит основные истины о Востоке. Набор подобных истин достаточно стабилен и прочен. В результате, например, историк может не согласиться с теми или иными интерпретациями истории или современных реалий Востока, но глубоколежащие предположения о восточной отсталости остаются неоспоримыми. Итак, основной упор Э.Саид сделал на изучение ориентализма как системы представлений о Востоке, но его главная заслуга состоит в том, что он акцентировал внимание на взаимосвязи производства знания и реалий власти, вывел на первый план изучение проблемы империализма и культуры. Это особенно проявилось через 15 лет в его новой фундаментальной работе Культура и империализм, ставшей новым важным этапом в изучении взаимоотношений Запада и Востока. Появление новой работы было вызвано как естественным развитием первоначальных взглядов автора, изложенных в Ориентализме, таки необходимостью проанализировать 15 лет научных исследований по изучаемой тематике, дискуссии и критику его концепции, вскрывших в ней значительные лакуны и упущения. В данной статье автор не ставит целью проанализировать широчайший, поистине неохватный по объему пласт критики взглядов Э. Саида и тех новых тенденций и 51 Said E.W. Orientalism. P. 206. 52 См Said E.W. Culture and Imperialism. N.Y., 1993. Анализ концепции см Парфенов И. Д Указ. соч. 53 В качестве работ, вводящих в дискуссии по проблематике ориентализма, см Childs P., Williams R.J.P. An Introduction to Post-Colonial Theory. L., 1997; Halliday F. Orientalism and its Critics // British Journal of Middle Eastern Studies. 1993. Vol. 20, № 2. P. 145–163; Kopf D. Hermeneutics versus History // Journal of Asian Studies. 1980. Vol. 39, № 3. P. 495–506; Lewis B. The Question of Orientalism // Idem. Islam and the West. N.Y., 1993; Macfie A.L. Orientalism. L., 2002; MacKenzie J.M. Edward Said and the Historians // Nineteenth-Century Contexts. 1994. Vol. 18. P. 9–25; Idem. Orientalism: History, Theory and the Arts. Manchester, 1995; O’Hanlon R., Washbrook D. After Orientalism: Culture, Criticism достижений в изучении взаимодействия Запада и Востока, которые были вызваны к жизни появлением его работы. Главное, надо отметить, что появление Ориентализма и других работ Э. Саида привело к радикальному пересмотру исследовательских приоритетов и подходов в изучении европейского колониализма, к открытию новых, прежде игнорировавшихся пластов в колониальных контактах и столкновениях. Фокус исследований сместился с социально-экономической и политической истории на изучение культуры. Особое внимание уделяется проблемам соотношения культуры и колониализма, колонизации сознания и тела, конструирования знаний о колонизованных, инвенции разработанных европейцами знаний в сознание самих колонизованных и ряду других аспектов колониального взаимодействия. Это изменение исследовательских приоритетов стимулировало желание «деконструировать» имперские летописи и артефакты колониального опыта с главной целью показать, как знания, представленные в них и ими, были важной составляющей высокомерия европейской культуры и осуществляемого Европой господства. В оборот были введены новые типы источников. Историки сейчас обращаются к исследованию не только текстов архивных документов, но также литературы, музыки, зданий, планировки улиц, ритуалов, марок, игрушек и многого другого. Новому прочтению подверглись имперские нарративы. И все же главным, что определяет современный этап в западной историографии колониализма, что явно или латентно присутствует практически во всех работах, является проблема взаимоотношения власти и знания, роли интеллектуала, ученого, путешественника в имперских проектах ориентализма (как системы репрезентаций Других) и империализма (как практики порабощения этих «Других») 54 Опираясь на идеи М. Фуко о неразрывной связи знания и власти, Э. Саид пришел к выводу, что проект Просвещения был помимо прочего попыткой сделать Европу посредством колониальной экспансии доминирующей над всеми другими культурами и обществами мира. Имперская власть Запада была связана с эпистемологическим порядком, который он налагал на and Politics in the Third World // Comparative Studies in Society and History. Vol. 34, № 1. P. 141–167; Young R. Op. cit. 54 К сожалению, эта проблематика взаимоотношений знания и власти в контексте изучения взаимодействия Востока и Запада в колониальную эпоху остается практически неразработанной в отечественной науке. Равно как и отечественные исследования истории Российской империи до недавнего времени оставались в стороне от современных тенденций мировой историографии колониализма и не получили пока какого-либо вдохновения от работ Э. Саида и других постколониальных теоретиков. подчиненные народы, и подкреплена им. Этот эпистемологический порядок базировался на сконструированных Западом репрезентациях неевропейских частей мира, репрезентациях, которые подчеркивали культурную дистанцию, инаковость Другого. Поскольку он (ориентализм. – МН) был наукой инкорпорации и включения, посредством которой Восток был конституирован и затем представлен в Европе, ориентализм явился научным движением, чьим аналогом в мире эмпирической политики было колониальное накопление и приобретение Востока Европой. Восток, следовательно, был не собеседником Европы, а ее безмолвным Другим, – подчеркивал Э. Саид 55 55 Said E.W. Orientalism Reconsidered. P. 17. |