надежда и абсурд. Мастерство Ф. Кафки состоит в том, что он заставляет читателя перечитывать свои произведения
 Скачать 25.04 Kb.
|
|
Мастерство Ф. Кафки состоит в том, что он заставляет читателя перечитывать свои произведения. Развязки его сюжетов подсказывают объяснение, но оно не обнаруживается сразу, для его обоснования произведение должно быть перечитано под иным углом зрения. Иногда существует возможность двойного толкования, поэтому появляется необходимость двойного прочтения. Именно этого и добивается автор. Но напрасно пытаться все внимание концентрировать на деталях. Символ всегда обнаруживается в целом, и при точном разборе произведения возможно воссоздать лишь общее движение, не допуская буквальности. Впрочем, нет ничего более трудного для понимания, чем символическое произведение. Символ всегда превосходит задуманное автором. В этом отношении самый верный способ понять произведение — это начинать его чтение без заранее принятой установки, не стараясь отыскать в нем тайные течения. Для Ф. Кафки, в частности, правильным будет принять его условия и подходить к драме и роману с точки зрения их облика и формы. Непосвященного читателя прежде всего увлекают необычные приключения героев, дрожащих от страха, но упорных в поисках вопросов, которые они сами никогда точно не формулируют. В романе «Процесс» Йозеф К.... должен предстать перед судом, но он не знает, в чем его обвиняют. Адвокаты считают его дело сложным. Между тем К.... продолжает любить, есть или читать газету потом начинается суд. Но в зале суда очень темно, и К... мало что понимает. Он лишь предполагает, что осужден, но едва ли спрашивает себя, какое его ждет наказание. К тому же он сомневается, будет ли наказан, и его жизнь идет своим чередом. Спустя довольно большой промежуток времени два хорошо одетых и вежливых господина приходят к К... и приглашают его следовать за ними. С величайшей учтивостью они ведут К.... в безлюдное место за городом, приказывают ему положить голову на камень и перерезают ему горло. Перед тем как умереть, осужденный говорит лишь: «Как собака». Мы видим, что трудно говорить о символе в романе, самым характерным свойством которого является естественность. Но естественность — это категория, трудная для понимания. Есть произведения, где события кажутся естественными читателю, но есть и другие (правда, они встречаются реже), в которых сам персонаж считает естественным то, что с ним происходит. Имеет место странный, но очевидный парадокс: чем необыкновеннее приключения героя, тем ощутимее естественность рассказа. Это соотношение пропорционально необычности человеческой жизни и той естественности, с которой он ее принимает. Видимо, естественность эта присуща Ф. Кафке. Роман «Процесс» в данном отношении особенно показателен. Мы уже говорили об образе человеческого существования, но «Процесс» одновременно проще и сложнее. Я хочу сказать, что смысл романа одновременно более необычен для Ф. Кафки и вместе с тем более ему свойствен. Герой Ф. Кафки осужден. Он узнает об этом в начале романа. Судебный процесс преследует его, но если Йозеф К... и пытается прекратить дело, то все свои попытки он совершает без всякого удивления. Мы никогда не перестанем изумляться этому отсутствию удивления. Именно такое противоречие и является первым признаком абсурдного произведения. Сознание через конкретное отражает свою духовную трагедию; оно может сделать это лишь при помощи вечного парадокса, который позволяет краскам выразить пустоту, а повседневным жестам — силу вечных стремлений. Роман «Замок» можно назвать теологией в действии, хотя прежде всего это описание странствий души человека в поисках спасения, который пытается выведать у предметов мира их верховную тайну, а в женщинах найти печать бога, который сокрыт в них. Рассказ «Превращение» в свою очередь является воплощением этики ясного ума, но это еще и продукт того безграничного удивления, которое испытывает человек, почувствовав себя животным, когда он им становится без каких-либо усилий. Именно в этой двойственности состоит секрет Ф. Кафки. Через все его творчество проходит постоянное балансирование между естественным и необычайным, личностью и вселенной, трагическим и повседневным, абсурдом и логикой, определяя его звучание и смысл. Нужно помнить об этих парадоксах и заострять внимание на этих противоречиях, чтобы понять абсурдное произведение. Действительно, символ предполагает два плана, два мира идей и ощущений, а также словарь соответствий между ними. Труднее всего установить лексику для такого словаря. Но осознать наличие этих двух миров — значит уже начать разгадывать их тайные связи. У Ф. Кафки эти два мира — мир повседневной жизни и фантастический. Кажется, что писатель постоянно находит подтверждение словам Ницше: «Великие проблемы ищите на улице». Тут точка соприкосновения всех литературных произведений, трактующих человеческое существование, — вот в чем основная абсурдность этого существования и в то же время его неоспоримое величие. Здесь оба плана совпадают, что естественно. Оба отражают друг друга в нелепом разладе возвышенных порывов души и преходящих радостей тела. Абсурд в том, что душа, помещенная в тело, бесконечно совершеннее последнего. Желающий изобразить эту абсурдность должен дать ей жизнь в игре конкретных параллелей. Именно так Ф. Кафка выражает трагедию через повседневность, а логику через абсурд. Актер тратит тем больше сил на изображение трагического героя, чем больше он опасается переиграть. Если он сохранит чувство меры, ужас, который он вызовет, будет безмерен. В этом отношении особенно поучительна греческая трагедия. В трагическом произведении судьба всегда лучше чувствуется под личинами логического и естественного. Судьба Эдипа известна заранее. Сверхъестественными силами решено, что он совершит убийство и кровосмешение. Все движение драмы состоит в том, чтобы показать логическую систему, которая от вывода к выводу завершит несчастье героя. Объявить нам заранее об этой необычной судьбе — совсем не ужасно, потому что она неправдоподобна. Но если необходимость показана нам в рамках повседневной жизни общества. государства, семейных отношений, то ужас становится правомерным. В том возмущении, которое охватывает человека и заставляет его говорить: «Это невозможно», и есть безнадежная уверенность, что «это» может произойти. Вот в чем весь секрет греческой трагедии, по крайней мере, один из его аспектов. Однако имеется еще один, который позволяет. понять Ф. Кафку иным способом. Человеческая природа имеет скверную привычку называть судьбой лишь то, что песет смерть. Но счастье также в своем роде беспричинно, потому что оно неизбежно. Современный человек, однако, ставит его себе в заслугу, не понимая его истоков. Более того, судьбы избранных в греческой трагедии и излюбленных героев легенд, таких, как Улисс, складываются так, что из самых скверных историй они выпутываются самостоятельно. Во всяком случае, нужно запомнить, что в произведениях абсурда скрытое взаимодействие соединяет логическое и повседневное. Вот почему герой «Превращения» Замза по профессии коммивояжер, а единственное, что угнетает его в необычном превращении в насекомое, — это то, что хозяин будет недоволен его отсутствием. У Замзы вырастают лапы и усики, позвоночник сгибается в дугу. Нельзя сказать, что это его совсем не удивляет, иначе превращение не произвело бы никакого впечатления на читателя, но лучше сказать, что происшедшие с Замзой изменения доставляют ему лишь легкое. беспокойство. Все искусство Ф. Кафки в этом нюансе. В романе «Замок» — основном произведении Ф. Кафки — детали повседневной жизни берут верх, однако главным в этом романе, где ничто не доводится до конца и все начинается снова, являются странствия души в поисках спасения. Этот перенос проблемы в действие, совпадение общего и единичного можно сразу узнать по тончайшим приемам, свойственным любому великому творцу. В романе «Процесс» герой мог бы иметь имя Шмидт или Франц Кафка, но его зовут Йозеф К... Это не Ф. Кафка, и в то же время это он. Это средний европеец. Он такой же, как все, но своеобразие К... все-таки требует разгадки этого индивида. Чтобы выразить абсурд, Ф. Кафка пользуется логической взаимосвязью. Известна история сумасшедшего, который ловил рыбу в ванне. Врач, у которого были свои взгляды на психиатрию, спросил его: «Клюет?», на что последовал резкий ответ: «Конечно нет, идиот, ведь это же ванна». Это всего лишь забавная история, но она прекрасно показывает, насколько абсурдный эффект связан с избытком логики. Мир Ф. Кафки — это в действительности невыразимая вселенная, где человек позволяет себе болезненную роскошь ловить рыбу в ванне, зная, что там он ничего не поймает. Таким образом, я вижу здесь основные черты абсурдного произведения. В романе «Процесс» можно найти еще больше таких признаков. Здесь есть все: невыраженный протест, ясное и немое отчаяние, странная свобода поведения, которой персонажи романа пользуются до самой смерти. Однако этот мир не столь закрыт, как кажется. В свой безысходный мир Ф. Кафка в необычной форме вводит надежду. В этом отношении романы «Процесс» и «Замок» не сходны. Они дополняют друг друга. Незаметное развитие, которое можно обнаружить при переходе от романа «Процесс» к роману «Замок», представляет победу в решении такой проблемы, как поиск выхода. «Процесс» ставит проблему, которую «Замок» в некоторой степени решает. В первом романе формируется проблема, но не делается выводов, а во втором дается, в какой-то мере, ее объяснение. «Процесс» ставит диагноз, «Замок» предлагает лечение. Но предлагаемое лекарство в данном случае не лечит. Оно лишь заставляет болезнь войти в нормальное русло, позволяет адаптироваться к ней, в некотором смысле (вспомним Кьеркегора) заставляет лелеять ее. Землемер К... не может представить себе иной заботы, кроме той, которая гнетет его. Даже окружающие влюбляются в эту пустоту и эту боль, у которой нет имени, как если бы боль получила здесь привилегированное положение. «Как я нуждаюсь в тебе, — говорит Фрида землемеру, — какой одинокой я себя чувствую, когда тебя нет рядом со мной». В этом средстве, которое заставляет нас любить то, что нас уничтожает, и рождает надежду в безысходном мире, в резком «скачке», из-за которого все меняется, и заключается секрет экзистенциальной революции и самого «Замка». Лишь немногие произведения так суровы в своих требованиях, как «Замок». К... назначен землемером замка и приезжает в деревню. Но между деревней и замком нет сообщения. На сотнях страниц К... будет упорно искать свою дорогу, изыскивая все новые способы проникнуть в замок, будет хитрить, искать окольные пути, но своп попытки он будет совершать без раздражения, не сердясь и не отчаиваясь. С озадачивающей верой К... будет прокладывать путь к должности, которую ему доверили. Каждая глава — это очередная неудача, но также начало новой попытки, начало не логическое, а как бы возобновление некой последовательности. Размах этого упорства составляет трагическое в произведении. Когда К... звонит в замок, он различает неясные голоса, смех, далекие призывы. Этого достаточно, чтобы насытить его надежду, как нам бывает достаточно неясных знаков в летнем небе или вечерних обещаний, чтобы оживить наш разум. В этом секрет меланхолии, присущей Ф. Кафке, которая, по правде сказать, присутствует и в творчестве М. Пруста или в философских рассуждениях Плотина и которую можно назвать ностальгией по потерянному раю. «Меня охватывает меланхолия, когда Барнабе говорит мне утром, что идет в замок, — говорит Ольга, — ведь этот путь, вероятно, бесполезен, день, вероятно, потерян, а надежда, вероятно, напрасна». «Вероятно» — на этом нюансе Ф. Кафка также строит все свое произведение. Но ничто не играет здесь роли, поиски всегда ведутся скрупулезно, а те одушевленные автоматы, каковыми являются персонажи Ф. Кафки, дают нам представление о том, во что бы мы превратились, если бы нас лишили наших развлечений1. В «Замке» подчинение повседневному становится этикой. Великая надежда К... — добиться того, чтобы быть принятым в замке. Так как он не может попасть туда самостоятельно, то стремится заслужить эту милость, став жителем деревни, перестать быть чужим в ней, ибо ему всегда дают это почувствовать. Все, к чему он стремится, — это работа, жилье, нормальная и здоровая человеческая жизнь. У него уже не хватает сил следовать своему безумию. К... хочет быть рассудительным и избавиться от странного проклятия, которое делает его чужим в деревне. В этом отношении показателен случай с Фридой. Он выбирает ее любовницей только потому, что в прошлом она знала одного из служащих замка. Он находит в ней нечто, что его превосходит, но в то же время осознает, что в ней есть что-то, делающее ее недостойной замка. Эта ситуация напоминает необычную любовь С. Кьеркегора к Регине Олсен. Пожирающий некоторых мужчин вечный огонь так силен, что он сжигает даже сердца тех, кто их окружает. Сюжет данного эпизода из «Замка» представляет собой иллюстрацию роковой ошибки, которая заключается в том, что мы приписываем богу то, что ему не принадлежит. Но для Ф. Кафки, видимо, это не является ошибкой. Это доктрина и «скачок»: нет ничего кроме как от бога. 1 - В романе «Замок», вероятно, имеются в виду «развлечения» в паскалевском смысле слова. Они персонифицированы в виде помощников, которые отвлекают К... от его заботы. Если Фрида становится в конце концов любовницей одного из них, то только потому, что она предпочитает подделку правде, а спокойную жизнь — разделенной тревоге. Еще более показателен тот факт, что землемер уходит от Фриды к сестрам Барнабе, так как семья Барнабе — единственная в деревне, покинутая замком и самой деревней. Амалия, старшая сестра, отказалась от гнусных предложений одного из служителей замка. Последовавшее за этим проклятие навсегда лишило ее любви бога. Быть неспособной потерять свою честь ради бога — это значит стать недостойной его милости. В данном случае мы узнаем постоянную тему экзистенциалистской философии: правда противоречит морали. Следуя этой теме, Ф. Кафка описывает путь, который совершает герой от Фриды к сестрам Барнабе, путь, который ведет от доверчивой любви к обожествлению абсурда. Мысль писателя в данном случае опять смыкается с мыслью С. Кьеркегора. Неудивительно, что «рассказ Барнабе» помещен в конце книги. Последняя попытка землемера состоит в том, чтобы найти бога через его отрицание, узнать его не через категории добра и красоты, а через пустые и безобразные лица его равнодушия, несправедливости и ненависти. Этот посторонний, который добивается, чтобы замок принял его, в конце своего путешествия становится еще дальше от своей цели, ибо он изменяет самому себе, расстается с моралью, логикой, духовными истинами, стремясь войти в пустыню божественной милости2 лишь со своей безумной надеждой. Слово «надежда» здесь выглядит смешным. Но чем трагичнее условия, выдвигаемые Ф. Кафкой, тем более суровой и вызывающей становится эта надежда. Чем абсурднее «Процесс», тем более волнующим и неправомерным представляется восторженный «скачок» «Замка». Мы вновь находим здесь в чистом виде парадокс экзистенциальной мысли таким, как его выражает, например, С. Кьеркегор: «Нужно убить земную надежду, только тогда можно спастись с помощью надежды истинной»3. Применительно к Ф. Кафке это можно перевести так: «Нужно написать «Процесс», чтобы начать писать «Замок». Большинство писавших о Ф. Кафке определили его творчество как приводящий в отчаяние крик, когда человеку не осталось никакого прибежища. Но эта точка зрения, по-моему, требует пересмотра. Существуют разные надежды. Так, оптимистическое творчество Анри Бордо представляется мне совершенно лишенным надежды, так как у А. Бордо чувства людей не встречают никаких препятствий. Мысль А. Мальро всегда сохраняет бодрость. Но в обоих случаях речь идет о разных надеждах и безнадежностях. Я вижу, что само абсурдное произведение может вести к неточности, которой я хочу избежать. Произведение, бывшее лишь бесконечным повторением бесплодных усилий, становится колыбелью иллюзий. Оно объясняет надежду и придает ей форму. Автор уже не может расстаться со своим творением, которое не является больше трагической игрой, каковой оно должно было быть. Оно придает смысл жизни автора. Примечательно, что у писателей-экзистенциалистов (например, у С. Кьеркегора или Л. Шестова) произведения, подобные романам Ф. Кафки, то есть целиком ориентированные на абсурд и его последствия, приходят в конце концов к такому же громкому зову надежды. Они вбирают в себя бога, который их пожирает. Надежда проникает через покорность, ибо абсурдность человеческого существования все больше убеждает их в сверхъестественной реальности. Если дорога человеческой жизни ведет к богу, значит есть выход. В упорстве, с каким герои С. Кьеркегора, Л. Шестова или Ф. Кафки повторяют свои маршруты, есть особая гарантия уверенности в этом4. Ф. Кафка отказывает своему богу в моральном величии, проницательности, доброте, но лишь для того, чтобы с новой силой броситься в его объятия. Абсурд признан, принят, человек подчиняется ему, и с этого момента мы знаем, что это больше не абсурд. В рамках человеческого существования есть ли большая надежда, чем та, которая позволяет избежать этого существования? Таким образом, я считаю, что экзистенциальная мысль, вопреки расхожему мнению, замешана на той безмерной надежде, которая с возникновением раннего христианства и вестью о рождении младенца — Христа — перевернула древний мир. Но в «скачке», который характеризует любую экзистенциальную мысль, в упорном разделении безграничной божественной природы ясно виден знак самоотрицания. Мы видим лишь гордость, которая уступает свои позиции, чтобы спастись. Это отступление представляется плодотворным и не уменьшает моральной ценности гордости, даже объявляя ее бесплодной, ибо правда также, что следует уже из ее определения, бесплодна. Как и все очевидности в мире, где все является данностью и ничто не объясняется, плодотворность любой ценности или философии — это понятие, лишенное смысла. Здесь, во всяком случае, мы видим, в какую мыслительную традицию вписывается произведение Ф. Кафки. Было бы в самом деле неверно считать прямой ту линию, которая ведет от «Процесса» к «Замку». Йозеф К... и землемер К... — это лишь два полюса, которые притягивают Ф. Кафку5. Пользуясь словами Ф. Кафки, я могу сказать, что его произведение, возможно, не абсурдно но это не мешает нам увидеть его величие и универсальность. Об этих качествах произведений Ф. Кафки можно говорить потому что автор смог показать с таким размахом каждодневный переход от надежды к тоске и от безнадежной мудрости к добровольному ослеплению. Его произведение универсально (в действительности абсурдное произведение не универсально) в той мере, в какой в нем фигурирует образ человека, отдалившегося от людей, черпающего в противоречиях мира поводы для веры и надежды в той безнадежности, когда жизнь предстает как пугающая азбука смерти. Его произведение универсально, ибо оно создано в результате божественного вдохновения. Как и во всех религиях, человек в нем освобожден от груза собственной жизни. Я признаю эту универсальность и восхищаюсь ею, но я ищу не то, что универсально, а лишь то, что правдиво. Эти две категории могут не совпадать. Легче понять такой способ видения, если сказать, что по-настоящему обезнадеживающая мысль определяется именно через противоположные критерии и трагическое произведение становится таковым, когда мы лишаем счастливого человека надежды. Чем увлекательнее и полнее жизнь, тем абсурднее мысль ее потерять. Может быть, в этом секрет особой сухости и бесплодности творчества Ницше. В данном круге идей он, возможно, единственный писатель, который сделал крайние выводы из эстетики абсурда, ведь в его последнем послании, написанном с покоряющей ясностью, содержится упорное отрицание любого сверхъестественного утешения. В рамках данного эссе сказанного было бы вполне достаточно, чтобы выявить значительность творчества Ф. Кафки, переносящего нас к границам человеческой мысли. В его произведениях все является существенным. Они ставят проблему абсурда во всей ее полноте. Если мы сопоставим выводы с положениями, сформулированными в начале статьи, то увидим глубину формы романа «Замок», его тайный смысл, естественность фона, на котором К... совершает свои горделивые поиски, и поймем, как огромно величие этого произведения. Если ностальгия — это признак человеческого, то никто, возможно, не изобразил так рельефно этот призрак сожаления, в то же время в романе нет того особого величия, которого требует абсурдное произведение. Ведь если свойство искусства состоит в том, чтобы соединять общее с частным, преходящую вечность капли воды с игрой ее цвета, то правильно судить о величины писателя абсурда мы сможем по тому отклонению, которое он смог ввести между этими двумя мирами. Его секрет в том, чтобы найти точку, в которой они смыкаются при самом большом расхождении. По правде говоря, место человека в этом мире чистые сердца сумеют определить сразу. Фауст и Дон Кихот являются выдающимися созданиями искусства благодаря величию их деяний. Однако обязательно наступает момент, когда разум начинает отрицать истинность их поступков. Тогда судьбы героев воспринимаются не трагически, а лишь серьезно. В этот момент человек начинает различать надежду, хотя это и не его задача. Его цель — не слушать отговорок, что я и нахожу в конце знаменитого процесса, который Ф. Кафка возбуждает против всей вселенной. Приговор, который он выносит в конце книги, оправдывает этот отвратительный мир, где даже кроты смеют надеяться. 2 - Это справедливо лишь для незаконченной версии «Замка», которую вам оставил Ф. Кафка, но сомнительно, чтобы писатель разорвал в последних главах единство тона своего романа. 3 - «Чистота сердца». 4 - Единственный персонаж в «Замке», совершенно лишенный надежды, — это Амалия. Именно ей землемер противопоставлен с наибольшей силой. 5 - Мысль Ф. Кафки можно сравнить с рассуждением на ту же тему в «Исправительной колонии»: «Виновность» (имеется в виду человека) всегда определенна», а в романе «Замок» (доклад Момуса) мы читаем: «Виновность землемера К... трудно установить». 6 - Все сказанное выше — это, конечно, лишь толкование творчества Ф. Кафки. Но справедливо добавить, что ничто не мешает рассматривать это эссе под чисто эстетическим углом зрения. Например, в своем замечательном предисловии к «Процессу» Б. Гретуизен ограничивается тем (и поступает, конечно, разумнее меня), что следует за болезненным воображением того, кого он называет «разбуженный спящий». Достоинством этого предисловия является то, что оно лишь выдвигает предположения и ничего не утверждает. |