Э.Асадов СОЛДАТ. Меж стиснутых пальцев желтела солома, Поодаль валялся пустой автомат
 Скачать 212.24 Kb.
|
|
Часть крыши. Бедный хлам. Да черная вода на дне Оплывших круглых ям. Стой! Это было здесь жилье, Людской отрадный дом. И здесь мы видели ее, Ту, что осталась в нем. И проводила, от лица Не отнимая рук, Тебя, защитника, бойца. Стой! Оглянись вокруг… Пусть в сердце боль тебе, как нож, По рукоять войдет. Стой и гляди! И ты пойдешь Еще быстрей вперед. Вперед, за каждый дом родной, За каждый добрый взгляд, Что повстречался нам с тобой, Когда мы шли назад. И за кусок, и за глоток, Что женщина дала, И за любовь ее, браток, Хоть без поры была. Вперед — за час прощальный тот, За память встречи той… — Вперед, и только, брат, вперед, Сказал товарищ мой… Он плакал горестно, солдат, О девушке своей, Ни муж, ни брат, ни кум, ни сват И не любовник ей. И я тогда подумал: — Пусть, Ведь мы свои, друзья. Ведь потому лишь сам держусь, Что плакать мне нельзя. А если б я, — случись так вдруг, — Не удержался здесь, То удержался б он, мой друг, На то и дружба есть… И, постояв еще вдвоем, Два друга, два бойца, Мы с ним пошли. И мы идем На Запад. До конца. Александр Твардовский Баллада о военных летчицах Когда вы песни на земле поете Тихонечко вам небо подпоет, Погибшие за Родину в полете Мы вечно продолжаем наш полет. Мы вовсе не тени безмолвные, Мы ветер и крик журавлей, Погибшие в небе за Родину Становятся небом над ней. Мы дышим, согревая птичьи гнезда, Баюкаем детей в полночный час, Вам кажется, что с неба смотрят звезды, А это мы с небес глядим на вас. Мы вовсе не тени безмолвные, Мы ветер и крик журавлей, Погибшие в небе за Родину Становятся небом над ней. Мы стали небом, стали облаками, И видя сверху наш двадцатый век, К вам тихо прикасаемся руками, И думаете вы, что это снег. Мы дышим, согревая птичьи гнезда, Баюкаем детей в полночный час, Вам кажется, что с неба смотрят звезды, А это мы с небес глядим на вас. Мы вовсе не тени безмолвные, Мы ветер и крик журавлей, Погибшие в небе за Родину Становятся небом над ней. Евгений Евтушенко Баллада о десанте Хочу, чтоб как можно спокойней и суше Рассказ мой о сверстницах был... Четырнадцать школьниц - певуний, болтушек - В глубокий забросили тыл. Когда они прыгали вниз с самолета В январском продрогшем Крыму, "Ой, мамочка!" - тоненько выдохнул кто-то В пустую свистящую тьму. Не смог побелевший пилот почему-то Сознанье вины превозмочь... А три парашюта, а три парашюта Совсем не раскрылись в ту ночь... Оставшихся ливня укрыла завеса, И несколько суток подряд В тревожной пустыне враждебного леса Они свой искали отряд. Случалось потом с партизанками всяко: Порою в крови и пыли Ползли на опухших коленях в атаку - От голода встать не могли. И я понимаю, что в эти минуты Могла партизанкам помочь Лишь память о девушках, чьи парашюты Совсем не раскрылись в ту ночь... Бессмысленной гибели нету на свете - Сквозь годы, сквозь тучи беды Поныне подругам, что выжили, светят Три тихо сгоревших звезды... Юлия Друнина Баллада о танке Советский танк попал в болота — Еловая прогнулась гать. Его бомбили с самолета, Его фашистская пехота Под вечер стала окружать. Строча из сотни автоматов, Солдаты, как из-под земли, Осматриваясь воровато, К нему со всех сторон ползли. Танк бил из пушки, пулемёта, Сжигая травы на корню. Но вот мотор заглох… Пехота Насела с гиком на броню. Он, словно мамонт – в иле, в саже, – Затихнув, бивень опустил. Не выпуская экипажа, Его решили в штаб везти. Фашистский танк подкрался с тыла, Чтоб наш разить его не мог. Приземистый и тупорылый, Он заревел, что было силы, Налег на цепь и поволок. Вода и грязь текли с металла. Осенний день совсем погас… Но кто видал, Когда бывало, Чтоб на цепи водили нас? Едва из топкого болота Наш танк втащили на увал, Как вдруг шарахнулась пехота: Мотор включенный заработал, Зарокотал, Забушевал. Взгремев утробою железной, Рванулся танк. Сама земля К нему под гусеницы лезла: Вперед, к своим — он в ров безлесный Пошел, по травам, гром стеля. Пошел лугами к дальним хатам, Подмяв пенек, подрезав ствол, — Он сам уже врага повел! — На третьей скорости, на пятой, На двадцать пятой он пошел. Казалось, ветер в поле стих, Казалось, сосны молодели: На танк во все глаза глядели, И камни серые хотели, Чтоб он оставил след на них. Александр Яшин Баллада о дружбе Так в блиндаже хранят уют коптилки керосиновой. Так дыхание берегут, когда ползут сквозь минный вой. Так раненые кровь хранят, руками сжав культяпки ног. ...Был друг хороший у меня, и дружбу молча я берег. И дружбы не было нежней. Пускай мой след в снегах простыл,- среди запутанных лыжней мою всегда он находил. Он возвращался по ночам... Услышав скрип его сапог, я знал - от стужи он продрог или от пота он промок. Мы нашу дружбу берегли, как пехотинцы берегут метр окровавленной земли, когда его в боях берут. Но стал и в нашем дележе сна и консервов на двоих вопрос: кому из нас двоих остаться на войне в живых? И он опять напомнил мне, что ждет его в Тюмени сын. Ну что скажу! Ведь на войне я в первый раз побрил усы. И, видно, жизнь ему вдвойне дороже и нужней, чем мне. Час дал на сборы капитан. Не малый срок, не милый срок... Я совестью себя пытал: решил, что дружбу зря берег. Мне дьявольски хотелось жить,- пусть даже врозь, пусть не дружить. Ну хорошо, пусть мне идти, пусть он останется в живых. Поделит с кем-нибудь в пути и хлеб, и дружбу на двоих. И я шагнул через порог... Но было мне не суждено погибнуть в переделке этой. Твердя проклятие одно, Приполз я на КП к рассвету. В землянке рассказали мне, что по моей лыжне ушел он. Так это он всю ночь в огне глушил их исступленно толом! Так это он из-за бугра бил наповал из автомата! Так это он из всех наград избрал одну - любовь солдата! Он не вернулся. Мне в живых считаться, числиться по спискам. Но с кем я буду на двоих делить судьбу с армейским риском? Не зря мы дружбу берегли, как пехотинцы берегут метр окровавленной земли, когда его в боях берут. Семён Гудзенко Волжская баллада Третий год у Натальи тяжелые сны, Третий год ей земля горяча — С той поры как солдатской дорогой войны Муж ушел, сапогами стуча. На четвертом году прибывает пакет. Почерк в нем незнаком и суров: «Он отправлен в саратовский лазарет, Ваш супруг, Алексей Ковалев». Председатель дает подорожную ей. То надеждой, то горем полна, На другую солдатку оставив детей, Едет в город Саратов она. А Саратов велик. От дверей до дверей Как найти в нем родные следы? Много раненых братьев, отцов и мужей На покое у волжской воды. Наконец ее доктор ведет в тишине По тропинкам больничных ковров. И, притихшая, слышит она, как во сне: — Здесь лежит Алексей Ковалев.— Нерастраченной нежности женской полна, И калеку Наталья ждала, Но того, что увидела, даже она Ни понять, ни узнать не могла. Он хозяином был ее дум и тревог, Запевалой, лихим кузнецом. Он ли — этот бедняга без рук и без ног, С перекошенным, серым лицом? И, не в силах сдержаться, от горя пьяна, Повалившись в кровать головой, В голос вдруг закричала, завыла она: — Где ты, Леша, соколик ты мой?! — Лишь в глазах у него два горячих луча. Что он скажет — безрукий, немой! И сурово Наталья глядит на врача: — Собирайте, он едет домой. Не узнать тебе друга былого, жена,— Пусть как память живет он в дому. — Вот спаситель ваш,— детям сказала она,— Все втроем поклонитесь ему! Причитали соседки над женской судьбой, Горевал ее горем колхоз. Но, как прежде, вставала Наталья с зарей, И никто не видал ее слез... Чисто в горнице. Дышат в печи пироги. Только вдруг, словно годы назад, Под окном раздаются мужские шаги, Сапоги по ступенькам стучат. И Наталья глядит со скамейки без слов, Как, склонившись в дверях головой, Входит в горницу муж — Алексей Ковалев — С перевязанной правой рукой. — Не ждала? — говорит, улыбаясь, жене. И, взглянув по-хозяйски кругом, Замечает чужие глаза в тишине И другого на месте своем. А жена перед ним ни мертва ни жива... Но, как был он, в дорожной пыли, Все поняв и не в силах придумать слова, Поклонился жене до земли. За великую душу подруге не мстят И не мучают верной жены. А с войны воротился не просто солдат, Не с простой воротился войны. Если будешь на Волге — припомни рассказ, Невзначай загляни в этот дом, Где напротив хозяйки в обеденный час Два солдата сидят за столом. Лев Ошанин Баллада о матери Постарела мать за много лет, А вестей от сына нет и нет. Но она всё продолжает ждать, Потому что верит, потому что мать. И на что надеется она? Много лет, как кончилась война. Много лет, как все пришли назад, Кроме мёртвых, что в земле лежат. Сколько их в то дальнее село, Мальчиков безусых, не пришло. ...Раз в село прислали по весне Фильм документальный о войне, Все пришли в кино - и стар, и мал, Кто познал войну и кто не знал, Перед горькой памятью людской Разливалась ненависть рекой. Трудно было это вспоминать. Вдруг с экрана сын взглянул на мать. Мать узнала сына в тот же миг, И пронёсся материнский крик; - Алексей! Алёшенька! Сынок! - Словно сын её услышать мог. Он рванулся из траншеи в бой. Встала мать прикрыть его собой. Всё боялась - вдруг он упадёт, Но сквозь годы мчался сын вперёд. - Алексей! - кричали земляки. - Алексей! - просили, - добеги!.. Кадр сменился. Сын остался жить. Просит мать о сыне повторить. И опять в атаку он бежит. Жив-здоров, не ранен, не убит. - Алексей! Алёшенька! Сынок! - Словно сын её услышать мог... Дома всё ей чудилось кино... Всё ждала, вот-вот сейчас в окно Посреди тревожной тишины Постучится сын её с войны. А. Дементьев ПОМНЯТ ЛЮДИ рассказы в стихах  На стыке наших двух постов – 100-летия Евгения Долматовского и 15 баллад о войне родился этот пост. И после Дня Победы не будем забывать о подвигах нашего народа. Евгений Долматовский написал целый цикл стихов «Помнят люди». Эти стихи – как баллады – основаны на реальных подвигах и реальных событиях. Помните, люди! ПОМНЯТ ЛЮДИ На земле многострадальной белорусской Наш разведчик в руки ворога попался. Был захвачен он, когда тропинкой узкой В партизанские районы пробирался. Был он смуглый, черноглазый, чернобровый, Он из Грузии ушел в поход суровый. Ты лазутчик? Признавайся в час последний! Отвечал он:— Из деревни я соседней. По деревне, по снегам осиротелым Повели его галдящею гурьбою. Если врешь, не миновать тебе расстрела, Если правда, то отпустим, черт с тобою! Не иначе лейтенантом был ты прежде, А теперь в крестьянской прячешься одежде. Отвечал он: — Вон вторая хата с края, Проживает там сестра моя родная. Тяжела его прощальная дорога. Конвоиры аж заходятся от злости. Смотрит женщина растерянно с порога — Незнакомца к ней ведут лихие гости. Узнаешь ли ты, кто этот черноглазый? Что ответить, коль не видела ни разу? Оттолкнула чужеземного солдата: — Ты не трогай моего родного брата! И прильнула вдруг к щеке его колючей, От мучения, от смерти заслонила. На Полесье помнят люди этот случай. В лихолетье, в сорок первом, это было. Ничего о них мне больше не известно, Но о брате и сестре сложилась песня. Может, в Грузии ту песню он услышит И письмо ей в Белоруссию напишет... Источник РАССКАЗ ПОГРАНИЧНИКА Конкретно, что завтра война, Мы знали примерно за сутки. Но то, что нагрянет она, Не умещалось в рассудке. В ту ночь потеряли мы связь С заставой, которая рядом. Таинственно оборвалась И линия связи с отрядом. А нас двадцать девять всего, Тридцатый — начальник заставы, Событья ни нас, ни его, Понятно, врасплох не застали. Зеленая наша братва Спешила у старого рва Занять рубежи обороны, Когда, засучив рукава, Они наводили понтоны. Закон есть — границу не тронь, Не то пограничная стража Сама открывает огонь. Не ждет, что ей свыше прикажут. И мы выполняли свой долг, Воспитаны в этом законе. Не армия, даже не полк, А тридцать юнцов в гарнизоне. Ну что ж, двум смертям не бывать, Давно это сказано мудро. Стрелять и врагов убивать Пришлось нам впервые в то утро. Навстречу нам гибель ползет, Поганая нечисть клубится, Отнюдь не германский народ — Фашисты, злодеи, убийцы. Стал воздух сухим и тугим, Штыки и приклады кровавы, И гибнут один за другим Защитники энской заставы. Мучительный день наступал Над берегом нашим горбатым, И я без сознанья упал, Должно быть, последним, тридцатым. Очнулся... Земля на зубах, Земля на плечах и на веках. Я стиснут в объятьях ребят, Тех, с кем попрощался навеки. Не веря еще, что живой, Собрав предпоследние силы, Я землю пробил головой И вылез из братской могилы. РАССКАЗ БАБУШКИ Что ты притихла, моя непоседа, Около бабки пригрелась опять. Хочешь узнать, как я встретила деда? Что же, послушай, могу рассказать. Вот увезли меня из Ленинграда. Я у людей под Казанью жила. Напоминать о сиротстве не надо — Было таких же, как я, полсела. Школьницы, мы вышивали кисеты И отправляли гвардейцам на фронт. Слышала я, что про это поэты В песнях писали — а песня не врет. Мы бесфамильным своим адресатам Письма придумывали по ночам. Прежде чем стать неизвестным солдатом, Воин записку от нас получал. Вдруг мне ответ почтальонша приносят. В нем благодарность за добрый кисет, И уж, конечно, наивный вопросик: Милая девушка, сколько вам лет? Что мне таить и чего мне стесняться? Я прибавлять не желаю ни дня И заявляю, что будет шестнадцать,— Если вам мало, оставьте меня. Как я ждала треугольничка снова! Все же приходит привет и поклон. Вслух повторяла я каждое слово — Околдовал твою бабушку он! Так, мол, и так, восемнадцатилетней Станете вы в сорок пятом году. Нас не рассорят молвою и сплетней, Вы подождите, и я подожду. И завязалась у нас переписка. Дело подходит к четвертой весне, Вот уж победа забрезжила близко, Но все страшней, все тревожнее мне. Вдруг эти чувства нам только казались — Это ведь мой неизвестный солдат. Как я узнаю его на вокзале. Вдруг он седой и, как дед, бородат! Помню, толпой раскаленной зажата, Я эшелона ждала, как судьбы. Как без ошибки узнала сержанта, Тут и слова, вероятно, слабы. Он оказался немножечко старше, Годика на два — совсем на чуть-чуть. Шли мы в толпе под военные марши, Вот он какой был, наш свадебный путь. Как я впервые увидела деда, Скоро уж тридцать исполнится лет. Ты у него непременно разведай, Любит он бабку твою или нет. РАССКАЗ МУЗЫКАНТА «Слушайте все!» — Это сигнал, Исполняемый на трубе. Он навсегда лейтмотивом стал В тихой моей судьбе. Заслуженный деятель и т. п., Я часто иду во сне По мертвой равнине И на трубе Играю: «Слушайте все!» Как воевал музыкантский взвод, Помнит донская степь. Штыков активных недостает — Всех оркестрантов в цепь! Ни разу оркестр в бою не звучал, Разве потом — в кино. |