Э.Асадов СОЛДАТ. Меж стиснутых пальцев желтела солома, Поодаль валялся пустой автомат
 Скачать 212.24 Kb.
|
|
Похоронной командою по ночам Музыкантам быть суждено. Единожды все-таки я сыграл — Выпало счастье мне. «Слушайте все!» — Трепетал сигнал В расстрелянной тишине, Когда к врагам, попавшим в котел, Белым декабрьским днем Пошел безоружный парламентер И я, как трубач, при нем. До вражьих позиций — метров семьсот. Хрустящий хрустальный наст. Сейчас зататакает пулемет И запросто срежет нас. На лыжную палку взвив простыню, В межфронтовой полосе Иду, не давая открыться огню, Играю: «Слушайте все!» Я был не просто трубач — Орфей (Страшнее, чем ад,— война), Индийский факир — заклинатель змей И гвардии старшина. Вручив ультиматум, вернулись мы Торжественно, не спеша. Опасной равниною той зимы За нами победа шла. Я в главных оркестрах играл потом И даже солистом стал, Но тот, рожденный сведенным ртом, Армейский простой сигнал — Мой апогей, вершина судьбы, Победа — во всей красе, Зовущий к спасенью сигнал трубы: «Слушайте все! Слушайте все!» РАССКАЗ СЕРЖАНТА ПАВЛОВА Да, это я, тот самый сержант, Который, не корысти ради, Сподобился собственный дом содержать В пылающем Сталинграде. Ни крепостью не был дом, ни дворцом, Жилье без герба и короны, Но западным он упирался торцом В лоб вражеской обороны. Туда разведчики поползли Втроем, под моим началом. Беглый огонь вели патрули По улицам одичалым. Но мы доползли, проникли в подвал,— Женщины там и дети. И я гвардейцам своим сказал, Что мы за их жизнь в ответе. Отсюда назад ползти — не резон: Противник — как на ладони. И закрепился наш гарнизон В том осажденном доме. Нам подкрепленье комдив прислал, Вот нас уже два десятка. Но в третьем подъезде — врагов без числа, Неравная вышла схватка. Они, атакуя, входили в раж, Но мы их сумели встретить. Они захватили второй этаж. А мы забрались на третий. Их всех пришлось перебить потом. Накрыть автоматным громом, И назван был неприступный дом Моим, извините, домом. Тот дом, бастион, точней говоря, Известный всем понаслышке, До двадцать четвертого ноября Держали мои мальчишки. Раненный, был я отправлен в тыл За Волгу... Прощайте, братцы. А после в разных частях служил, Все в новых, не сталинградских. Бывало: в госпитале кино. Дом Павлова, мой! Глядите! А ранбольным и сестрам смешно — Расхвастался, победитель! Я после узнал, что в родное село Тяжелою той порою На мамино имя письмо пришло — Присвоили мне Героя. ...Кладовщику принесла прочесть. Ой, мама, господня воля! Зачем его ищут? Недобрая весть: Чего-то, шельмец, присвоил. Спугнули неграмотные дела, Припрятали ту бумагу. За всю войну у меня была Одна медаль «За Отвагу». И только потом, в сорок пятом году, Меня разыскали все же, Вручили мне Золотую Звезду И диву дались, что дожил. У озера Ильмень теперь живем С женою, детьми и мамой. Но есть у меня и на Волге дом — Не собственный, но тот самый. РАССКАЗ ГЕНЕРАЛА В двадцать лет — командир батальона, Офицер — не велик и не мал, В сталинградской степи раскаленной Пополнение я принимал. Ну и дядьки из маршевой роты, Лет за сорок любому из них. Я для них — как птенец желторотый В лейтенантских доспехах своих. На меня они смотрят с ухмылкой, И веду я усатый отряд, Ощущая спиной и затылком Стариков иронический взгляд. Оглянулся я резко и строго: — Разговоры отставить в строю! — Изумленно качнулась дорога, Сбился с шага я, встал и стою. Что я вижу! По комьям, по пашне В древнем воинстве, в третьем ряду Мой родитель шагает, папаша, Чуть прихрамывая на ходу. Пирожок пожелтевшей пилотки Прикрывает его седину. По привычке заправив обмотки, Он идет на вторую войну. Но не ждите ни слез, ни объятий; Строго смотрит комбат на бойца: Как же так — перед собственным батей Оказался он в роли отца? Мы сраженье вели в междуречье. Помню донник в алмазной росе. Был я ранен шальною картечью, На ничейной лежал полосе. «Рус, сдавайся!» — беснуется сволочь. Нарастает огонь навесной. Думал —все! Но в кромешную полночь Приползает папаша за мной. Недоштопанным из лазарета Я на курсы уехал в бинтах, И потом две зимы и два лета Провели мы на разных фронтах. А сегодня родитель мой древний Генерала не чтит своего, Приезжает ко мне из деревни Раз в полгода, не чаще того. Я ему предлагаю столицу: Вот квартира, вот дача. В ответ Заявляет, что переселиться Никакого желания нет. Благодарность прими и почтенье, Дай потрогать парадный мундир. Побыл я у тебя в подчиненье, А теперь — сам себе командир. РАССКАЗ СИБИРЯКА Расскажу во всех подробностях Случай памятный один, Как из Кемеровской области Ездил в гости я в Берлин. Авиационной почтою В наше дальнее село Свадебное, с ангелочками Приглашение пришло. Старший внук письмо с немецкого Перевел без словаря, Но не понял, чье приветствие, Я, по правде говоря. Неизвестная Амалия Обращается ко мне: Дружба-фройндшафт и так далее, Приезжайте по весне; Все соседи наши видели, Как, готовясь брать рейхстаг, Сберегли меня от гибели Вы, товарищ сибиряк. Верно, я в войне участвовал, Но в спасители не лез. Вот лечу я с красным паспортом Средь клубящихся небес. В аэропорту, у выхода Незнакомая семья: И невеста, и жених ее, И мамаша, и братья. Выясняется: действительно, В битве за восьмой квартал Я малютку без родителей Средь развалин подобрал. Тут как раз конец сражению, Мать в руинах ищет дочь. Это немцы, тем не менее Как в несчастье не помочь? Ну а та, девчонка малая. Чей я крик едва терпел, И была как раз Амалия, Очень взрослая теперь. Я. не проявляя доблести, Вынес немку из огня. Надо ж в Кемеровской области Было им искать меня! Как спаситель возвеличенный, Отличившийся в бою, Я на свадьбе католической Представлял Сибирь свою. В кирхе я сидел за партою На обряде, а потом В окружкоме ихней партии Принят был секретарем. Пишет письма мне Амалия — Приезжайте, мол, опять. Положение нормальное — Дружба-фройндшафт, так сказать. РАССКАЗ ОДИНОКОЙ ЖЕНЩИНЫ Я полюбила командира части, Вернувшись из четвертой ходки в тыл. Всегда была в его железной власти, А тут еще меня он полюбил. Поженимся! Да разве это дело? Вокруг такая страшная война. А для начальника разведотдела Женитьба на бойце исключена. И мы ушли в глубокое подполье. Не знал, не ведал даже замполит. Таились — каждый со своею болью, Скрывая друг от друга, как болит. Недаром конспирации учились Мы, строго засекреченный народ: Обет молчанья — что бы ни случилось, И в разговорах — все наоборот. От девочек узнала я случайно, Что скоро предстоит одной из нас Отчаянное выполнить заданье, А сбрасывать назначен он как раз. Когда спросил любимый перед строем, Кто добровольцем полететь готов, Решительно вперед шагнули трое, А он стоял, смотрел поверх голов. Наш строй из трех и состоял девчонок, Пока еще оставшихся в живых. Во фронтовой гимназии ученых Премудрости ударов ножевых. Начальник медлил, выбор совершая, И был ужасно бледен потому, Что понимал: коль в тыл пойдет другая, Я малодушья не прощу ему. Он сбрасывал меня уже над Польшей. Я, перед тем как вывалиться в люк, Сказала, что ничьей не буду больше, Каких бы мне ни предстояло мук. Не так уж важно, что со мною было — Есть много книжек про фашистский ад. Узнала я, когда пришла из тыла, Что самолет не прилетел назад. После войны я ездила на место, Где в топь лесную врезалось крыло. Про экипаж доныне неизвестно, Там все быльем-осиной поросло. Могла б, конечно, выйти замуж снова, Была бы добрая жена и мать. Но где второго отыскать такого, Чтоб так любил, что мог на смерть послать? ВИТЯ ЧЕРЕВИЧКИН «Жил в Ростове Витя Черевичкин»... Эту строчку я беру в кавычки, Потому что не моя она, Неизвестно, кем сочинена. Есть такая песня о герое, Что погиб военною порою. Я хочу побольше знать о нем. Песня, стань моим проводником. ...Улицы, сбегающие к Дону, Где весной ручьи бурлят по склону. Я небес не видел голубей. Там гонял я в детстве голубей. Это увлеченье и уменье Шло из поколенья в поколенье. Голубей гоняет ребятня И хитрей и опытней меня. Витя Черевичкин! Галстук красный. Забияка, голубятник страстный. Днем он в классе учится шестом, Вечером на крыше он С шестом. Тучерез взмывает ввысь и турман, Голубиной стаи гордый штурман, И в лучах слабеющей зари Розовыми стали сизари. Ах, каких он разводил бантастых, Запросто летавших до Батайска! Мир мой ненаглядный, Тихий Дон, Знаменитый голубиный гон. Ты по книгам, по воспоминаньям Знаешь, что жестоким испытаньем Для страны отцов война была. Вот она уже в Ростов вошла. Возле Черевичкиных квартиры Встали на позицию мортиры. По проспекту ходят егеря, Жестко по-немецки говоря. В здании районного Совета Штаб врага. Не всем известно это. Но мальчишки знают все как есть. Как отправить нашим эту весть? Там, в Батайске, за разливом Дона Наше войско, Наша оборона. Берег заминирован. К своим Не пройти и не проплыть живым. Выученный, к подвигу готовый, Есть у Вити голубок почтовый. Мальчики условились, что он Понесет записку через Дон. Гули-гули, рябенькие крапки, Белое кольцо на красной лапке. Спрятана записка под кольцом. Был почтовый голубь. Стал бойцом. Хальт! Солдат навстречу с автоматом. Витя, с голубком, к груди прижатым, Падает на черный тротуар. Прямо в сердце получив удар. На проспекте В городе Ростове Витя Черевичкин в луже крови. Вместе с ним убит крылатый друг Перья голубиные вокруг. Пионеры, радостно живите, Но, прошу вас, помните о Вите — Как погиб военною порой Вместе с голубком своим герой. Вот уже зовется по привычке Переулок «Витя Черевичкин». Переулком тем идет отряд. В ясном небе голуби летят. 1948 РАССКАЗ ГЕОЛОГА Мы очутились в реденьком лесу, В тылу непрочной обороны вражьей. Я связанного «языка» несу, Товарищи идут за мною стражей. Когда мы с курса сбились в темноте, Рассеяны недолгой перестрелкой, Я карту сорьентировать хотел И вынул компас с фосфорною стрелкой Но стрелка будто бы сошла с ума: Колеблется, и мечется, и скачет. Стою, а надо мной смеется тьма. И не могу понять, что это значит. Мы выбрались... Мы фронт пересекли. Дивизию рокировали к югу. Однако не забыл я той земли, Где компасная стрелка шла по кругу. Хотелось возвратиться мне туда: Открытье тайны — утоленье жажды. ...Пошли послевоенные года. Я в институт проваливался дважды, Но вновь сдавал, испытывая власть Того, с безумной стрелкой, эпизода. В геологоразведочный попасть Мне удалось лишь с третьего захода. Мне в общежитье снился этот лес, Где в стрелку компаса вселился бес! Я выезжал на практику туда, И окупилась фронтовая верность: Ну да, конечно, в том лесу руда Почти что проступает на поверхность. Железорудный ныне там разрез, Вскрышные производятся работы, Так, значит, на железе вырос лес, Входивший в зону нашей разведроты. За «языком» тогда ходили в тыл. А компас, оказалось, верный был. ПЕРЕКЛИЧКА В дикой пуще, тихой чаще, Где дороги нет весною, Где готов ручей журчащий Стать Днепром или Десною, Там беседуют лесные Вековые исполины — Белоруссия с Россией И Россия с Украиной. Через фронт мы трое суток Пробирались в чащи эти — Не могли на парашютах, Чтоб отряд не рассекретить. Не сумели мы скорее В зону мстителей добраться И доставить батареи Для уже замолкших раций. Как давно все это было — В первой половине века! В центре вражеского тыла, Где живет лесное эхо, Около штабной землянки Шалаши неровным рядом — Место временной стоянки Партизанского отряда. Это все найти могли вы В повестях и кинолентах. Есть музеи и архивы, Многое уже — в легендах. Без повтора старых песен Очень кратко я затрону Лишь один рассвет в Полесье, Время выдачи патронов. Там, где мрамор обелиска Устремлен сегодня к солнцу, Шла как раз проверка списка, Позже вкованного в бронзу. Отзовитесь, партизаны! Здесь — Богданы! Здесь — Иваны! Есть — Батыры, Есть — Баграты, Что из пекла чудом вышли, Брестской крепости солдаты И герои Перемышля. Может, мне все только снится, Я ведь шел три дня, три ночи... Слышу — выкликают Фрица, Но поверить слух не хочет: На войне вошло в привычку Именем немецким этим, Ироническою кличкой Всех врагов крестить и метить. Отвечает «Здесь!» с акцентом Немец длинный и поджарый, С партизанской алой лентой Поперек пилотки старой, А ведь я уже не верил, Что, любимый мной когда-то, Жив рабочий Красный Веддинг И кулак, до боли сжатый. Вызывается Фернандо, И выходит смуглый парень. Комментариев не надо, Так красив он, так шикарен, Но на шее не гитара — Автомат с кривой обоймой. Здесь твоя Гвадалахара, За нее готовы в бой мы. Командир окликнул: «Ярош!» — И в ответ зрачки блеснули Острой яростью мадьяра, Темно-серые, как пули. Знать, Венгерская Коммуна Не сдается и поныне, По приказу Белы Куна К нам идут ее связные. В партизанском сорок третьем На полесских тайных тропах Представителей я встретил Чуть ли не со всей Европы. Я запомнил ваши лица И насупленные брови, Интернационалисты До последней капли крови. Начинали мы эпоху В общем бое, С общей боли. Ели скользкую картоху, Прошлогоднюю, без соли; Уходили на заданье По расхристанной трясине И мечтали о свиданье В Будапеште и Берлине. ...Партизанские знамена Тихо спят в музеях местных, Но в Полесье поименно Даже детям вы известны. Там показывал мне кто-то Ваше выцветшее фото. Вы построились красиво, Подбоченились картинно, И глядят на вас Россия, Беларусь И Украина. Ярош рядышком с Иваном, Дальше Фриц, Богдан, Фернандо... По каким краям и странам Вас искать сегодня надо? Друг о друге весть все реже. Треть столетья — это много, Но законы дружбы те же, И одна у нас дорога. Навсегда и воедино Связаны мы лентой алой С Фронтом имени Сандино, С непокорной Гватемалой. Мы по выходе из леса Поднимали автоматы, Как всемирного конгресса Делегатские мандаты. Вновь сойтись бы, Спеть бы хором Песню партизан полесских... Продолжается наш форум, Мир и дружба на повестке. 1978 РАССКАЗ ЛЕТЧИКА Как летчик, я поклонник скоростей! Люблю по небу пулей просвистеть. Медлительной езды не выношу, Но странный случай в памяти ношу И говорю: достойны похвалы Ленивые полтавские волы. Я в первой схватке был зениткой сбит. Пожалуй, «ястребок» не долетит, Хотя до фронта километров пять, А там аэродром — рукой подать. Я сбил огонь, бежавший по крылу, Но сесть пришлось во вражеском тылу. Я сел в долине между двух дубрав И вывалился, куртку разодрав. Взвожу на всякий случай пистолет, Но никого вокруг как будто пет. Зенитки где-то хлопают левей, А здесь поет и свищет соловей. И я решаю: самолет сожгу, Чтоб только не достался он врагу... А совесть возражает: пожалей Честь летчика и миллион рублей. Нет! Вот сейчас услышу лай собак — Затворы в речку, спичку в бензобак. Саднит плечо, на лбу холодный пот. А соловей поет, поет, поет. Вдруг слышу скучный мирный скрип колес: Лесной дорогой выезжает воз. Фронт и волы! Представьте вы себе! Их дядька понукает — цоб-цобе. — Где немцы? — спрашиваю у дядька, А он: — Мы их не бачили пока. Тебе, наверное, видней с небес, Куда в пределы наши враг залез. — Далеко ль едешь? — Сам не видишь? В гай... — Волов из колымаги выпрягай! Волы потянут самолет домой! — А дядька причитает: — Бог ты мой! — Мой «ястребок» поехал, как арба. Плывут четыре рога, два горба. Гей! Цоб-цобе! Под носом у врага Медлительно качаются рога. В такой упряжке бедный «ястребок» Условный фронт, хромая, пересек. История закончилась добром — Вернулся я на свой аэродром. Всего хлебнул я в летчицкой судьбе. Но надо ж вот такое. Цоб-цобе... РАССКАЗ ПАРТИЗАНКИ В непокорной стороне лесной, В чащах между Гомелем и Речицей, Партизанской я была связной — Зря потом писали, что разведчицей. Сами знаете, в шестнадцать лет В жизни все легко — какие тяготы? Чтоб карателям запутать след, Делай вид, что собираешь ягоды. Часто мины доверяли мне: Я ходила с ивовой корзиною, Дремлет гибель на плетеном дне, Поверху засыпана малиною. Уж не помню — в полдень, поутру ль — По опушке я прошла над бездною: Там остановил меня патруль — |