Мелани Кляйн Детский психоанализ

• Название: Мелани Кляйн Детский психоанализ
• Дата: 06.04.2021
• Размер: 0.72 Mb.
• Имя файла: child_anal.doc
• Тип: Документы; #191684
• страница: 4 из 8

примыкании в подлинном смысле слова, и сама аналитическая практика привела меня к этой мысли, в корне противоречащей мнению Анны Фрейд. На мой взгляд, Супер‑Эго ребенка ‑ это чрезвычайно прочный продукт, неизменный в своей глубине и практически не отличающийся, по крайней мере в главном, от Супер‑Эго взрослого человека. Единственное различие проистекает в данном случае от Эго, более зрелого у взрослых, и в том числе, более пригодного к объединению с Супер‑Эго. Тем не менее, это порой всего лишь видимая сторона явления, кроме того, взрослые способны намного лучше защищаться от власти, каковую Супер‑Эго представляет собой во внешнем мире. С этой точки зрения дети, несомненно, более зависимые существа, но все это никак не влияет на вывод Анны Фрейд о том, что Супер‑Эго ребенка длительное время остается по‑прежнему «недостаточно зрелым, чрезмерно зависимым от своего объекта, чтобы стать способным спонтанно контролировать импульсивные побуждения, когда анализ разрешил невроз». Даже у детей эти объекты, то есть родители, не идентичны Супер‑Эго. Их воздействие на инфантильное Супер‑Эго совершенно аналогично тому, что можно обнаружить у взрослых, когда жизнь ставит их в подобные ситуации, иначе говоря, в позицию экстремальной зависимости: действия внушающих опасения авторитетов во время экзаменов, офицеров в армии и т.д. Это вполне сопоставимо и согласуется с тем, что Анна Фрейд находит у детей «постоянные корреляции между Супер‑Эго и реальными объектами любви, корреляции, благодаря которым правомерно применить метафору сообщающихся сосудов». Под прессом определенных ситуаций, взрослые, реагируют точь‑в‑точь как дети ‑ увеличением количества затруднений, и так же, как из‑за воздействия реальности могут быть вновь реанимированы или усилены прошлые конфликты, преувеличенное влияние Супер‑Эго выходит на первый план. Такой процесс полностью идентичен тому, что описан Анной Фрейд: воздействие на Супер‑Эго (инфантильное) внешних объектов по‑прежнему отчетливо прослеживается. Действительно, хорошее или дурное, но его влияние на характер и любые другие отношения зависимости, которым подвержены дети, давит на них гораздо более тяжким бременем, чем на взрослых.

Но и у взрослых людей эти факторы, без сомнения, остаются крайне важными.¹³

Анна Фрейд приводит пример (на стр. 70 ‑ 71), прекрасно иллюстрирующий, по ее мнению, слабость и зависимость потребности в идеальном «Я» у ребенка. Речь идет о мальчике в препубертатном возрасте. Он обнаружил, что если у него возникала непреодолимая тяга к воровству, единственное, что могло помешать ему осуществить кражу, ‑ это страх перед собственным отцом. Для Анны Фрейд этот факт служит доказательством, что отец, поскольку он все еще жив и присутствует в жизни ребенка, все еще мог подменять собой Супер‑Эго.

Что касается меня, полагаю, что у взрослых мы обнаруживаем зачастую абсолютно такие же образования, обязанные своим происхождением Супер‑Эго. Не так уж мало людей, которые (нередко в течение всей своей жизни) способны контролировать свои антисоциальные побуждения в конечном итоге только благодаря наличию страха перед «отцом», проявляющимся под видом различных инстанций: в образе полиции, закона, угрозы потери социального статуса и т.п. То же самое справедливо и для «двойной морали», которую Анна Фрейд обнаруживает у детей. Дети ‑ не единственные, кто использует один нравственный код в общении с внешним миром, а другой для «внутреннего пользования», используемый в общении с близкими людьми. Многие взрослые ведут себя именно так и принимают одни установки, когда находятся одни или среди равных, и совсем другие, взаимодействуя с вышестоящими лицами или незнакомцами.

Мне кажется, что причины подобных разногласий между мной и Анной Фрейд по этому очень важному пункту сводятся к тому, как мы обе трактуем действие Супер‑Эго. Я понимаю его (в полном соответствии с исследованиями Фрейда о формировании Супер‑Эго), как некую способность или свойство, приобретаемое благодаря развитию комплекса Эдипа через интроекцию эдипальных объектов, которое после заката Эдипова комплекса приобретает постоянную и неизменяемую форму. Как я уже объяснила, эта способность по ходу своей эволюции и тем более после окончательного формирования принципиально отличается от свойств реальных объектов, от которых она ведет свое происхождение. Безусловно, дети (как, впрочем, и некоторые взрослые) создают всевозможные идеальные образы «Я», организуя таким образом развитие различных «Супер‑Эго», но само собой, это происходит в гораздо более поверхностных слоях, а в своей глубине уникальное природное Супер‑Эго прочно укоренено и остается неизменным. Супер‑Эго, о котором Анна Фрейд думает, что оно все еще проявляется через личности родителей, отнюдь не идентично этому внутреннему Супер‑Эго в подлинном смысле термина, хотя я и не оспариваю его действие в ней самой. Если мы хотим проникнуть к подлинному Супер‑Эго, ослабить его давление или воздействовать на него определенным образом, единственное средство, каким мы располагаем, ‑ это психоанализ. Я подразумеваю анализ, который во всей полноте исследует развитие Эдипова комплекса и структуру Супер‑Эго.

Вернемся к примеру Анны Фрейд ‑ к мальчику, чьим лучшим оружием против собственных побуждений был страх перед отцом. Безусловно, он уже обладал Супер‑Эго, отмеченным некоторой зрелостью. Я бы предпочла не называть такое Супер‑Эго обычным термином «инфантильное». Вспомним другой пример: пятилетнего мальчика, который был подвержен влиянию Супер‑Эго, угрожающего кастрацией, характеризующегося каннибальскими тенденциями и абсолютно противоречащего мягким и любящим родителям. Он, вполне ожидаемо, обладал также и другими Супер‑Эго ‑ я обнаружила в нем идентификации, намного точнее соответствующие его реальным родителям, хотя и они все же были весьма далеки от абсолютного сходства. Эти персонажи были добрыми, дружественными и готовыми прощать, ребенок называл их: мои мама и папа ‑ «волшебники». Когда его отношение ко мне было позитивным, он позволял мне играть во время аналитических сеансов роль «мамы‑феи», которой во всем можно было признаться. В другие периоды, когда вновь возникал негативный трансфер, я играла роль злой матери, от которой он ожидал всего самого худшего, что только мог вообразить в своих фантазиях. Когда я была «мамой‑феей», он был способен формулировать самые необычные потребности и желания, которые иначе никак не могли быть удовлетворены в реальности. Например, играя в приход ночи, я должна была помочь ему и подарить некий предмет, на самом деле символизировавший отцовский пенис, который затем следовало порезать на кусочки и съесть. Другое его желание, которое также должна была исполнить «мама‑фея», заключалось в том, чтобы вместе с ним убить его отца. Когда я играла роль «папы‑волшебника», то же самое мы должны были совершить с его матерью, а когда он сам исполнял эту роль, а у меня была роль сына, он многократно давал мне разрешение вступить в сексуальные отношения со своей матерью, побуждая и демонстрируя мне, каким образом в одно и то же время отец и сын могли бы осуществить с ней половой акт. Этим ребенком была произведена целая серия самых разнообразных идентификаций, противоречащих одна другой и происходящих из самых разных слоев и периодов, а главное, в корне отличающихся от реальных объектов. В конечном итоге сформировалось Супер‑Эго, которое производило впечатление совершенно нормального и прекрасно развитого. Одна из причин, побудившая меня выбрать этот пример из множества других состоит в том, что речь идет о ребенке, который считался абсолютно нормальным: он был подвергнут психоанализу исключительно из профилактических соображений. И лишь по прошествии некоторого времени после начала анализа и зондирования развития Эдипова комплекса вплоть до самых глубин, я смогла всецело изучить структуру и строение отдельных частей его Супер‑Эго. У мальчика проявились реакции, вскрывающие наличие чувства вины и очень высокий уровень этического развития, несмотря на соответствие детскому уровню развития Эго, он осуждал все, что находил дурным или отвратительным, и это заставляло предположить, что его Супер‑Эго функционировало как у взрослого с высоким уровнем этики.

Развитие как инфантильного Супер‑Эго, так и Супер‑Эго взрослого человека зависит от различных факторов, нет надобности описывать их в данной работе. Если по той или иной причине это развитие не было окончательно завершено, а идентификации не удались в значительной степени, тревога, которой Супер‑Эго целиком обязано своим происхождением, будет преобладать в его функционировании.

Случай, приведенный Анной Фрейд, похоже, не доказывает ничего, кроме возможности существования подобных образований, относящихся к Супер‑Эго. Не думаю, что он может служить примером специфически детского развития, так как аналогичные явления мы можем обнаружить и у взрослых, чье Супер‑Эго развито недостаточно. Таким образом, выводы, к которым Анна Фрейд приходит на основе данного случая, на мой взгляд, неточны.

Утверждения Анны Фрейд по данному поводу заставляют меня думать, что она относит развитие Супер‑Эго, также как развитие реактивных образований и воспоминаний‑экранов, главным образом к латентному периоду. Мои аналитические исследования раннего детства приводят меня к совершенно иным выводам на сей счет. Так, мои наблюдения убедили меня, что все эти механизмы запускаются, стоит только возникнуть Эдипову комплексу, и именно он побуждает их функционирование. После его затухания они предстают как реакции, выполнившие свою фундаментальную задачу, а в последующем развитии являют собой суперструктуру на основе, которая уже приняла свою фиксированную, неизменную форму. В некоторых обстоятельствах и в определенный срок, реактивные образования обостряются, и если давление извне возрастает, воздействие Супер‑Эго, в свою очередь, осуществляется с гораздо более мощным напором.

В то же время, к этому сводится сущность явлений, которые не относятся к детству, как таковому.

То, что Анна Фрейд принимает за очередное расширение Супер‑Эго и за реактивные образования латентного и препубертатного периода, ‑ это не более, чем внешняя адаптация к прессингу и требованиям внешнего окружения, которая не имеет ничего общего с подлинным развитием Супер‑Эго. По мере того, как ребенок становится старше, как, впрочем, и взрослый человек на протяжении всей жизни, осваивает много более точное и изощренное применение «двойной морали», чем в раннем детстве, когда он был менее подвержен внешнему влиянию и все еще оставался честным.

Перейдем теперь к тому, что автор относит на счет зависимой природы инфантильного Супер‑Эго, как это описывается в книге, и к двойному моральному коду у детей, проявляющемуся через стыд и отвращение.

Начиная с 73 страницы своей книги по 75 включительно, Анна Фрейд разъясняет, в чем состоит отличие детей от взрослых: когда импульсивные детские тенденции доводятся до их сознания, остается только ждать, когда Супер‑Эго примет на себя полную ответственность за управление ими. Так как в этом процессе дети предоставлены сами себе, единственное, что им остается, так это обнаружить «прямую торную дорогу, я имею в виду, наиболее удобную с точки зрения непосредственного удовлетворения». Анна Фрейд полагает недопустимым ‑ и подробнейшим образом объясняет почему, ‑ предоставить лицам, которые занимаются воспитанием ребенка, самостоятельно принимать решения об использования импульсивных сил, освобожденных от подавления. Единственно, что будет правильным, как она считает, предпринять в данном случае, так это чтобы «аналитик сопровождал ребенка в этом чрезвычайно важном моменте». Далее она описывает случай, призванный проиллюстрировать необходимость воспитательного вмешательства аналитика. Рассмотрим его подробнее: если мои возражения в ответ на подобное теоретическое рассуждение достаточно обоснованы, вряд ли будет возможно их отмести с помощью проверки на практическом примере.

К случаю, о котором идет речь, в книге прибегалось множество раз: это та самая девочка, страдавшая обсессивным неврозом. Ребенок, который перед началом психоаналитического лечения демонстрировал явные нарушения и симптомы навязчивого состояния, затем вдруг становится «озлобленным» и сверх меры несдержанным. Анна Фрейд делает вывод, что тут ей следовало бы выступить в воспитательной роли. Она уверена, что ребенок удовлетворял свои ранее вытесненные анальные тенденции после того, как они были высвобождены, за рамками психоанализа, потому что она допустила ошибку и излишне положилась на силу детского Супер‑Эго. Она убеждена, что воспитательное вмешательство аналитика должно было временно поддержать все еще недостаточно стабильное, а потому неспособное в одиночестве контролировать импульсивные тенденции Супер‑Эго ребенка.

На мой взгляд, дело обстоит противоположным образом. Будет справедливо, если я также проиллюстрирую свои представления примером. Психоанализ, о котором я хотела бы рассказать представляет собой очень тяжелый случай девочки шести лет, которая страдала в самом начале своего анализа от обсессивного невроза.¹⁴

Эрна была просто невыносима и демонстрировала явные антисоциальные тенденции в отношениях со всеми окружающими ее людьми. Она страдала бессонницей, от избыточного навязчивого онанизма и от полной неспособности к обучению. У нее наблюдались моменты глубокой депрессии, она пребывала в постоянной и навязчивой подавленности, а также обнаруживала многие другие серьезные симптомы. Она проходила психоаналитическое лечение в течение двух лет и, в конечном итоге, результаты по ходу анализа, которые я сейчас представлю, прекрасно подтвердили его успешное завершение. По прошествии чуть более года, девочка уже регулярно посещала школу, где ее воспринимали, как «нормального ребенка», то есть она прекрасно прошла проверку повседневной жизнью. Безусловно, чрезвычайную серьезность этому случаю обсессивного невроза придавало то, что ребенок страдал от очевидных нарушений и глубоких угрызений совести. У девочки проявлялось характерное расщепление личности на «ангельскую и дьявольскую» часть, на образ «доброй и злой принцессы» и т.д. Больше того, анализ, естественно, высвободил ее садистически‑анальные тенденции и огромное количество аффектов. Во время психоаналитических сеансов происходили самые неординарные отреагирования: порой она приходила в бешенство, тогда она набрасывалась на самые разные предметы в комнате, такие как подушки и т.п. Эрна пачкала и ломала игрушки, портила бумагу при помощи воды, пасты для лепки, карандашей и т.п. в течение подобной деятельности ребенок производил впечатление совершенно освобожденного от всяких нарушений и казалось, получал огромное удовольствие от своего поведения, подчас вовсе разнузданного. Я обнаруживала, однако, что она не ограничивалась тем, что удовлетворяла «без подавления» собственные анальные фиксации, но в ее поведении определяющую роль играли совсем другие факторы. Девочка отнюдь не была от этого «счастлива», как могло бы показаться на первый взгляд, и как думали об этом окружающие ребенка люди в примере, приведенном Анной Фрейд. Тревога и потребность в наказании и были в значительной мере тем, что скрывалось за «недостатком сдержанности» у Эрны и подталкивало ее к тому, чтобы повторять свои действия. В этом непосредственно обнаруживалось прямое доказательство всей ненависти и подозрительности, которую она питала к периоду ее приучения к чистоплотности. Ситуация полностью трансформировалась, когда мы подошли к анализу ее ранних фиксаций и связей с развитием Эдипова комплекса и чувства вины, которые к ним примыкали.

В течение этих периодов, когда садистические и анальные влечения были высвобождены и проявлялись столь мощно, у Эрны возникла временная склонность к отреагированию и удовлетворению этих тенденций за рамками анализа. Я прихожу к тому же заключению, что и Анна Фрейд: аналитик, видимо, совершил ошибку. Единственное ‑ и в этом, очевидно, кроется самое поразительное и наиболее принципиальное отличие между нашими взглядами, ‑ я делаю вывод, что в этом случае моя ошибка должна была бы относиться к аналитической области, а не к воспитательной. Вот, что я хочу сказать: я отдаю себе отчет, что никогда не стремилась окончательно преодолеть сопротивление и негативный трансфер во время аналитических сеансов. Я утверждаю здесь, что как в этом случае, так и во всех остальных, если мы хотим, чтобы дети смогли контролировать свои побуждения, не растрачивая впустую силы в мучительной борьбе с самими собой, эдиповское развитие должно быть доподлинно и в полной мере раскрыто анализом ‑ настолько насколько это вообще возможно; а переживание ненависти и вины, которое является результатом такого развития, должно быть исследовано до своего самого отдаленного и глубокого источника.¹⁵

Если теперь мы попытаемся определить, в какой же момент Анна Фрейд считает необходимым заменить аналитические меры на воспитательные, то убедимся, что маленькая пациентка сама сигнализирует нам об этом. Анна Фрейд наглядно объяснила ей (на стр. 41), что столь агрессивно себя ведут только по отношению к людям, которых ненавидят, и ребенок не замедлил поинтересоваться, почему «она почувствовала такую ненависть к своей матери, которую, как она считала, очень любит». Этот вопрос весьма разумен; он выявляет четкое понимание смысла анализа, которое мы нередко обнаруживаем у детей, страдающих определенного типа навязчивыми состояниями, даже если им совсем мало лет. Оно показывает, что следовало бы избрать аналитический путь, чтобы продвинуться вперед. Однако, Анна Фрейд отказывается от такого пути, и вот, что мы читаем затем: «Я не стала ей больше ничего объяснять, потому что сама дошла до пределов того, что мне было известно». Ее маленькая пациентка попыталась самостоятельно обнаружить путь, который позволил бы ей двигаться дальше. Она повторила уже рассказанный однажды сон, чье значение заключалось в упреке, адресованном матери, что та отдалялась всякий раз, когда ребенок более всего нуждался в ней. Несколько дней спустя она рассказывает совсем другой сон, который явно демонстрирует ее ревность по отношению к младшим братьям и сестрам.

Анна Фрейд тогда остановилась и прекратила продвигаться вглубь анализа, ‑ в тот самый момент, когда она должна была проанализировать ненависть ребенка к матери, то есть именно тогда, когда речь впервые зашла о том, чтобы до конца разобраться и осветить эдипальную ситуацию. Это правда, что она высвободила некоторые из садистически‑анальных тенденций и позволила произойти их отреагированию, но она воздерживается исследовать те связи, которые приводят эти тенденции к эдипальному развитию. Наоборот, Анна Фрейд, ограничивает свои попытки проникнуть даже в поверхностные слои: сознательные и предсознательные. Если судить на основании того, что она пишет, действительно возникает впечатление, будто она забыла о том, что заставила возвести ненависть и ревность к братьям вплоть до бессознательного желания им смерти. Если бы она это сделала, точно также вплотную она приблизилась бы к желанию смерти матери. Более того, ей пришлось бы избегать соперничества с матерью, так как иначе пациентке и аналитику уже было бы известно немало вещей о той ненависти, которую ребенок испытывал к матери.

В четвертой главе книги, где Анна Фрейд приводит этот пример аналитического случая с целью доказать необходимость для аналитика периодически выступать в воспитательной роли, главным образом, освещается позиция аналитика, о которой я только что говорила. Со своей стороны я бы выдвинула другое описание: пациент отчасти начал осознавать собственные садистически‑анальные фиксации, но отсутствие последующего анализа эдипальной ситуации помешало ему полностью и во всей глубине освободиться от них. По моему мнению, недостаточно всего лишь сориентировать и подтолкнуть ребенка к овладению и болезненному контролю своих освобожденных от вытеснения влечений. Их следовало бы подвести под дальнейший, более всесторонний анализ тех движущих сил, которые скрываются за подобными тенденциями.

Одновременно я адресовала бы свои критические замечания и некоторым другим примерам, представленным Анной Фрейд. Она неоднократно упоминает о признаниях в онанизме, доверенных ей маленькими пациентами. Рассказ о двух своих снах девятилетней девочки, которая сделала подобное признание (стр. 31 ‑ 32), полагаю, говорит гораздо больше, чем только об этом, и определенные вещи в нем несут чрезвычайно важную информацию. Ее страх огня и сон о взрыве колонки, вызванном ошибкой с ее стороны и означающем наказание, как мне представляется, отсылают по всей вероятности к наблюдению за родительским совокуплением. То же самое можно сказать и о втором сне. Речь шла о «двух кирпичах (брусках) различных цветов и домике, в который они метали огонь». Как показывает мой опыт анализа детей, можно говорить, что в самых общих чертах эти образы, как правило, означают примитивные сцены. В том числе и таким значением обладает для меня содержание ее снов об огне, а ее рисунки только подтвердили мои догадки: они изображали монстров (описанных Анной Фрейд на стр. 37 ‑ 38),

которых она называла «мордёры»,¹⁶ и колдунью, которая тянет за волосы великана. Безусловно, Анна Фрейд права, когда интерпретирует эти рисунки, как отражающие кастрационную и мастурбационную тревогу. Но я уверена, что «мордёры» и колдунья, отрезающая волосы великану символизируют половой акт родителей, воспринятый ребенком, как садистический акт кастрации. Кроме того, они доказывают, что, получив такое впечатление, девочка почувствовала в себе самой садистические желания по отношению к родителям (взрыв колонки, который она спровоцировала во сне), а также, что ее мастурбация была связана с этими желаниями. Вместе с тем, их связь с Эдиповым комплексом породила глубокое чувство вины, которое, в свою очередь, вызывало компульсивные повторения и фиксацию в значительной степени.

Что же такого было скрыто, что опустила в своей интерпретации Анна Фрейд? Все то, что привело бы к сколько‑нибудь глубокому проникновению в эдипальную ситуацию. Это весьма показательно еще и потому, что она воздержалась от объяснения глубинных причин чувства вины и фиксации.

Таким отказом она дала ребенку понять, что уменьшить их невозможно. Я вынуждена выдвинуть здесь точно такое же предположение, как по поводу случая девочки, страдавшей от обсессивного невроза. Если бы Анна Фрейд подвергла импульсивные стремления более глубокому анализу, у нее отпала бы необходимость обучать пациентку контролировать их, вместе с тем победа над ними стала бы сравнительно более бесспорной. Как нам известно, Эдипов комплекс ‑ это ядро невроза, следовательно, если в процессе анализа было решено отказаться от зондирования этого комплекса, невроз не мог быть всесторонне проработан и до конца вылечен.

Какими же соображениями руководствуется Анна Фрейд, когда решает воздержаться от полного анализа, подразумевающего исследование без купюр и сокращений отношения ребенка к родителям и Эдипова комплекса? Большинство пассажей в книге предоставляют по этому поводу целый ряд чрезвычайно любопытных сведений. Теперь необходимо подвести им итог и рассмотреть, что же они означают.

Анна Фрейд полагает, что она не вправе вклиниваться между ребенком и родителями, а семейная дисциплина не должна быть подвергнута опасности пробудить у ребенка определенные конфликты, если его сопротивление родителям было доведено до сознательного уровня.

Думаю, именно в этом и заключается принципиальное различие между идеями Анны Фрейд и моими, что объясняет, в свою очередь, контраст между используемыми методиками работы. Она сама признает (на стр. 14), что у нее возникает ощущение «нечистой совести» перед родителями, которые стали ее клиентами, если, по ее выражению «это оборачивается против них». В том случае, когда гувернантка была враждебно настроена к ней (стр. 20 ‑ 21), она сделала все что в ее силах, чтобы настроить ребенка против этой женщины, отделить от нее его позитивные чувства и развернуть их к себе самой. Когда в игру вступают родители, она избегает действовать подобным образом, и я считаю, что в этом она абсолютно права. Разница между нами заключена в следующем: я никогда и никаким способом не пыталась настроить ребенка против кого бы ни было из его окружения. Но если родители доверили мне его анализ и если это будет необходимо для преодоления невроза или по иным причинам, полагаю, что я обязана и дальше следовать пути, который представляется мне наилучшим и единственно возможным с точки зрения интересов ребенка. Я хочу сказать, что настаиваю на анализе «без аннексий и контрибуций» по отношению к тем, кто окружает моих пациентов, и в особенности, по отношению к их родителям, братьям и сестрам.

Существует множество опасностей, которые пугают Анну Фрейд, на которые она боится натолкнуться в анализе отношения пациентов к родителям и которые могли бы сказаться, как ей кажется, на этой пресловутой слабости, приписываемой Супер‑Эго ребенка. В некоторых опасениях я бы поддержала ее. Однажды успешно разрешенный трансфер освобождает ребенка от необходимости изыскивать в дальнейшим путь для подлинных объектов любви и может усилиться или подтолкнуть его «повторно впасть в невроз, или же, если такой выход был для него перекрыт психоаналитическим лечением, избрать оппозиционное направление: а именно ‑ открытое сопротивление» (на стр. 61 ‑ 62). Или же, когда родительское влияние направлено против аналитика, и отсюда следует, что «ребенок оказался бы аффективно привязан к двум различным частям и ситуация походила бы на ту, что складывается в несчастливых браках, когда ребенок становится яблоком раздора между отцом и матерью» (на стр. 77).

И еще: «В тех случаях, когда анализ не может органично вписаться в жизнь ребенка и в полной мере стать ее частью, но врезается как инородное тело в другие его отношения и нарушает их, очевидно, единственное, к чему он приведет ‑ только к созданию многочисленных дополнительных конфликтов, которые невозможно разрешить при помощи психоаналитического лечения» (на стр. 84). Автор боится, что однажды освобожденный от невроза ребенок не сможет больше адаптироваться к необходимым воспитательным требованиям и к своему окружению: подобный страх происходит от ее уверенности в том, что инфантильное Супер‑Эго долгое время остается недостаточно сильным. Я бы возразила так: мой опыт учит меня, что если мы анализируем ребенка без каких‑либо предубежденных идей, мы открываем совершенно иную картину как раз благодаря тому, что можем проникнуть как можно глубже в этот критический период, который предшествует возрасту двух лет. Затем мы обнаружим, что жестокость инфантильного Супер‑Эго, чей характер Анна Фрейд сама имела возможность констатировать, проявляется намного отчетливее. Мы увидим, что все, что необходимо сделать, ‑ это отнюдь не усилить Супер‑Эго, а напротив, смягчить его воздействие. Не стоит забывать, что воспитательное влияние и культурные требования не прекращают своего воздействия во время анализа, даже если аналитик действует как совершенно нейтральная третья сторона и не берет за это на себя никакой специфической ответственности. Если Супер‑Эго уже обладает достаточной мощью для того, что спровоцировать возникновение конфликта и невроза, ее, безусловно, достанет и впредь, даже если мы станем мало‑помалу изменять эту инстанцию в ходе психоанализа.

Ни одного анализа не завершила я с ощущением, что эта способность стала сверх меры ослабленной. Напротив, в большинстве случаев, какие мне вообще известны, в конце анализа мне бы хотелось, чтобы чересчур мощная власть Супер‑Эго могла быть еще уменьшена.

Анна Фрейд совершенно справедливо подчеркивает, что если мы обеспечиваем позитивный трансфер, дети помогают нам, сотрудничают с нами и готовы пойти на любое самопожертвование. Для меня это служит доказательством, что по сравнению с суровостью Супер‑Эго, потребность ребенка в любви ‑ это движущая сила, настолько же, если не более мощная, как его стремление соответствовать культурным требованиям, несмотря на то, что благодаря психоанализу его способность любить полностью освобождается.

Мы не вправе забывать, что требования, предъявляемые реальностью к Эго взрослого человека гораздо более тягостные, нежели те, менее давящие, которым должен противостоять ребенок.

Конечно же, если ребенок вынужден сосуществовать с неспособными к пониманию, невротическими личностями, или с кем‑то, кто может повредить ему тем или иным способом, остается доля вероятности, что мы не сможем избавить его от невроза полностью или что под влиянием окружающих невроз будет пробужден заново. Мой опыт, тем не менее, показывает, что даже в таких случаях наше вмешательство способно смягчить конфликты и улучшить развитие ребенка. Более того, даже проявившись вновь, невроз, как правило, бывает менее тяжелым и гораздо легче поддается излечению. Анна Фрейд опасается, что если проанализированный ребенок останется во враждебном анализу окружении, он начнет противостоять объектам любви, от которых он отделился, и, как следствие, станет легкой добычей конфликтов. Но как раз именно в этом ключе, как мне кажется, теоретические предположения опровергаются практикой. Я обнаружила, что даже в похожих случаях анализ делает ребенка способным лучше адаптироваться и, соответственно, лучше справляться с влиянием неблагоприятного окружения и меньше страдать, чем до прохождения анализа.

Кроме того, я неоднократно показывала, что когда невроз ребенка разрушен, он воспринимается как менее утомительный и теми, кто окружает его, сам является невротиком или не слишком разбирается в том, что происходит; именно таким образом психоанализ может повлечь за собой благотворное воздействие на их отношения.

За восемь лет я проанализировала огромное количество детей и получала постоянные подтверждения своим открытиям по этому принципиально важному и определяющему вопросу детского психоанализа. Я бы резюмировала их, сказав, что угрозы, которой так опасается Анна Фрейд, а именно, ‑ испортить отношения ребенка к родителям из‑за анализа его негативных чувств к ним, просто не существует ни при каких обстоятельствах. Наоборот, в результате происходит совершенно противоположное описанной ситуации. Обычно, все идет один в один как в психоанализе взрослых: анализ эдипальной ситуации освобождает негативные переживания ребенка по отношению к родителям, братьям и сестрам, но наряду с этим помогает частично устранить их и, таким образом, позволяет значительно усилиться позитивным тенденциям. Именно анализ самых ранних стадий психического развития, который проливает свет на ненависть и чувство вины, порожденные оральной фрустрацией младенческого периода, фрустрациями раннего детства и периода приучения к чистоплотности, а также связанными с эдипальным конфликтом. Благодаря такому анализу и разъяснению происходит освобождение ребенка. Окончательный результат этого воздействия ‑ улучшение и углубление отношений с теми, кто его окружает, а отнюдь не отделение, в смысле отдаления. С детьми, достигшими пубертатного возраста, происходят аналогичные перемены, которые влекут за собой чрезвычайно важные последствия в виде проявления способности к отделению себя и переносу, необходимых на этой фазе развития и, соответственно, многократно усиленных благодаря анализу. До сегодняшнего дня, члены семьи пациентов никогда не высказывали при мне жалоб, если анализ был завершен, и даже пока он все еще продолжался, на ухудшение отношений ребенка с окружающими. Это особенно важно, когда мы переходим к амбивалентности подобных отношений. Наоборот, нередко меня заверяли, что ребенок стал намного более общительным и дружелюбным. По большому счету, я оказываю родителям, впрочем, также и ребенку, немалую услугу, заметно улучшая их взаимоотношения.

Вне всякого сомнения, весьма желательно и полезно, чтобы родители поддерживали нашу работу, как в то время, пока она продолжается, так и по завершению анализа. Я должна признать, что в действительности подобные примеры встречаются существенно реже и представляют собой идеальный случай, на который мы не можем полагаться, как на основу нашей методики. Однако, Анна Фрейд настаивает: «Не только в случае явного заболевания мы решаем провести анализ ребенка. Место детского психоанализа – это, прежде всего, околоаналитические круги. В настоящее время мы обязаны ограничить его применение только к детям, чьи родители сами проводят психоанализ, были проанализированы или явно демонстрируют доверие и уважение к психоанализу». Я бы возразила, что наша задача ‑ установить как можно более четкое различие между сознательным и бессознательным отношением родителей. Я много раз заявляла и не устаю повторять, что условия, обозначенные Анной Фрейд, не обеспечивают нам поддержку их бессознательного. Родители могут быть теоретически совершенно убеждены в необходимости нашего вмешательства и сознательно всеми силами стремятся нам помочь, но вместе с тем по неосознаваемым причинам мешают нашей работе в течение всего анализа. С другой стороны, я, зачастую, убеждалась, что те, кто внешне демонстрируют полное равнодушие к психоанализу ‑ например, это были иногда обыкновенные гувернантки, которые проникались ко мне глубочайшим доверием, ‑ оказывают нам огромную поддержку благодаря подсознательно благожелательному отношению. Тем не менее, если опираться на собственный опыт, приходится признать, что детский психоаналитик нередко сталкивается с известной долей враждебности и ревности со стороны нянечек, гувернанток и даже матерей, и что нужно стараться продолжать анализ несмотря на и даже вопреки этим чувствам. На первый взгляд это кажется невозможным и сопряженным с очевидными трудностями, весьма специфичными именно для детского психоанализа. Однако, в большинстве случаев я обнаруживала, что непреодолимым препятствием они не становятся. Я абсолютно уверена, что мы совсем не обязаны «разделять вместе с родителями любовь или ненависть ребенка», напротив, мы должны использовать позитивный или негативный трансфер таким образом, чтобы обеспечить возможность установить подлинно аналитическую ситуацию и опираться на нее. Мы будем изумлены возможностью наблюдать, что даже самые маленькие дети могут прекрасно понять нас и даже помогать нам, настойчиво запрашивая нашу помощь. Также, нельзя не отметить, что мы можем включить в сферу анализа сопротивление, оказываемое их окружением.

Чем дальше, тем больше мой опыт раскрепощал меня, позволяя чувствовать себя в работе все более свободной от окружения ребенка, насколько то вообще было возможно. Конечно, в отдельных случаях бывало, что ценность сведений, почерпнутых из этого источника об изменениях, произошедших с ребенком, или по поводу реальной ситуации, в которой он находится, заставляет нас в обязательном порядке прибегнуть к этой помощи. Не стану утверждать, что анализ ни разу не был провален из‑за помех, вызванных окружением маленького пациента, выскажу только следующую мысль: поскольку именно родители направляют детей на психоанализ, я не вижу, как их плохое понимание и неблагоприятное отношение могло бы помешать нам довести этот анализ до благополучного завершения.

Все вышесказанное совершенно наглядно показывает, что моя позиция по поводу сопротивления анализу в каком бы то ни было случае кардинально отличается от той, что придерживается Анна Фрейд. Я рассматриваю анализ как полезный не только в любом случае явных психических расстройств или нарушенного развития, но и как средство уменьшить трудности нормальных детей. Этот путь, возможно, не такой прямой, но я уверена, что он не является ни излишне сложным, ни слишком дорогостоящим, ни чрезмерно утомительным.

В следующей части моей статьи я бы хотела доказать, что невозможно совмещать психоаналитическую и воспитательную работу. Мне бы хотелось помимо прочего обосновать причины этой невозможности. Анна Фрейд сама описывает две эти функции (на стр. 82) как «трудно совместимые и противоречащие друг другу задачи». Она добавляет также: «Анализировать и воспитывать ‑ это означает, иначе говоря, дозволять и запрещать в одно и то же время, разделять и связывать вновь». Подводя итог моим аргументам, выскажу мысль о том, что одно из этих действий подчистую аннулирует эффект другой. Если аналитик лишь по временам прибегает к ним, становясь представителем воспитательной инстанции и принимая на себя роль Супер‑Эго, то он перегораживает дорогу к осознаванию импульсивных тенденций, то есть становится представителем склонности к вытеснению. Пойду еще дальше, утверждая, что, по моему опыту, как в анализе детей, так и в анализе взрослых, недостаточно просто установить и поддерживать аналитическую ситуацию с помощью аналитических средств, другими словами, воздерживаться от любого прямого воспитательного вмешательства. Детский психоаналитик, если он стремиться достичь успеха в своей работе, обязан быть бессознательно настроен точно так же, как психоаналитик взрослых. Его отношение должно дать ему свободу отрешиться от желания руководствоваться чем‑либо, кроме аналитических принципов, то есть избавиться от склонности формировать и направлять мышление своих пациентов. Если тревога не мешает ему, он сможет благополучно прийти к спокойному ожиданию, пока верное решения не созреет само. Таков единственный поход, который позволят этому решению всплыть на поверхность.

Действуя подобным образом, можно без труда доказать справедливость очередного моего постулата, противостоящего идеям Анны Фрейд. Я имею в виду необходимость проводить полный анализ без усечений, включая исследование отношения ребенка к родителям и Эдипова комплекса.

Постскриптум, Май 1947 года.

В предисловии и в третьей части своей книги Анна Фрейд описывает изменения, которым она подвергла собственную технику. Некоторые из них касаются уже рассмотренных выше проблем.

Один из пунктов, по которому наши мнения абсолютно противоположны, относится к применению воспитательного воздействия в детском психоанализе. Анна Фрейд объясняет необходимость использования подобной техники сохранением слабости и недостатком зрелости инфантильного Супер‑Эго до самого латентного периода (который прежде она считала самым ранним возрастом, когда психоанализ ребенка становится возможным). Теперь она заявляет, что воспитательный аспект работы психоаналитика не столь обязателен (находя, что родители и те, кто наделен воспитательными функциями, в настоящее время, безусловно, стали гораздо более просвещенными), и что «сегодня психоаналитик может, за редким исключением, целиком сконцентрировать свои усилия на чисто аналитическом аспекте своей задачи» (в предисловии, на стр. 11).

В своей книге, опубликованной в 1926 году Анна Фрейд критиковала игровую технику, которую я определяю основной для анализа маленьких детей, и опровергала принципиальную возможность анализа детей, не достигших возраста, когда вступает в силу латентный период. На сегодняшний день она снизила возрастную планку с латентного периода до возраста двух лет, как я и предлагала это ранее [...]». Сейчас она также приемлет игровую технику в довольно значительной степени, как необходимое средство для анализа детей. Более того, она расширила круг своих пациентов не только с точки зрения нижней возрастной планки для тех, кто подлежит психоанализу, но и включила в него некоторые новые показания и типы заболеваний. Теперь она рассматривает как подлежащих анализу детей, чьи «отклонения относятся к шизоидному типу» (на стр. 10).

Следующая проблема носит скорее комплексный характер: хотя в наших способах рассматривать отдельные моменты проявилось определенное сходство, тем не менее, нас продолжают разделять весьма серьезные разногласия. По поводу «вводной фазы» к аналитическому процессу Анна Фрейд говорит, что изучение защитных механизмов Эго ребенка позволило ей обнаружить средства «для разоблачения и проникновения за первичные сопротивления, возникающие в анализе детей, таким образом, вводная фаза аналитического лечения существенно сокращается, а в некоторых случаях становится бесполезной» (в предисловии, на стр. 11 ‑ 12). Содержание моего выступления на коллоквиуме показывает, что главное в моей аргументации против «предварительной фазы», на которой Анна Фрейд сосредотачивала так много внимания, заключается в том, что ситуация трансфера не замедлит установиться, если аналитик с самого начала прорабатывает тревогу ребенка и его сопротивление при помощи аналитических средств. При этом, она не только не требует никаких иных средств, кроме аналитических, но эти же средства остаются самыми благоприятными и наилучшим образом способствуют возникновению самой ситуации. Наши взгляды на данную проблему расходятся не только по поводу бесполезности подготовительной фазы (хотя сейчас Анна Фрейд, похоже, склонна рекомендовать ее только в очень ограниченном числе случаев), но также и в том, какие аналитические средства мы используем, чтобы преодолеть первичное сопротивление. По ходу своего выступления на коллоквиуме я особенно подробно рассматривала эту проблему с точки зрения непроизвольной тревоги, зарождающейся у маленьких детей. Наряду с этим в моей книге «Детский психоанализ» приводятся многочисленные примеры, показывающие, что в тех случаях, когда тревога проявляется не столь сильно, особенную значимость я придаю тому, чтобы защитные механизмы были проанализированы в первую очередь. Действительно, невозможно анализировать сопротивление, игнорируя анализ защит. Хотя Анна Фрейд не поддерживает анализ спонтанной тревоги и, казалось бы, подчеркивает ее защитный характер, тем не менее, по поводу возможности изначально провести психоанализ при помощи аналитических средств наши мнения совпали.

Такие изменения, которые приведены здесь исключительно в качестве примера, в целом, несколько сокращают расхождение наших взглядов на детский психоанализ.

Чтобы подвести итог, я бы хотела расставить все точки над «и»: речь, действительно, идет о моих идеях, иллюстрацию которых приводит эта книга, о принципах и технике анализа маленьких детей. Анна Фрейд сообщает (на стр. 71): «Мелани Кляйн и ее последователи многократно выражали уверенность, что техника игры позволяет анализировать детей любого возраста, в том числе с самого раннего детства». Я не понимаю, на чем основывается подобное утверждение: читатель этой книги также,

найдет подобного высказывания, на которое можно было бы сослаться, никакого материала об анализе ребенка в возрасте менее двух лет и девяти месяцев. Конечно же, я придаю огромное значение исследованию поведения самых маленьких детей, в особенности, с точки зрения моих открытий, касательно психических процессов в самом раннем детстве и младенчестве, но все эти аналитические наблюдения принципиально отличаются от психоаналитического лечения.

Мне бы хотелось подчеркнуть особо, что в новом издании своей книги по прошествии двадцати лет Анна Фрейд повторяет (на стр. 69 ‑ 71) ложное описание моей техники, предполагая, что на самом деле я опираюсь, главным образом, на символические интерпретации и плохо отдаю себе отчет ‑ если вообще отдаю ‑ в том, что говорит ребенок о своих мечтаниях, снах, историях, воображаемых играх, эмоциональных реакциях и о своих отношениях с внешней реальностью, иначе говоря, со своим непосредственным окружением. Во время своего выступления, чье содержание представлено выше, я специально и однозначно исправила ее ошибку, и плохо понимаю, как, несмотря на это, она смогла вновь появиться, хотя уже вышла моя книга «Детский психоанализ», а также многочисленные публикации, которые объединены в этом издании.