Михаил Булгаков часть первая

• Название: Михаил Булгаков часть первая
• Дата: 25.02.2020
• Размер: 2.35 Mb.
• Имя файла: bulgakov_master-i-margarita_7wgsyg_66372.pdf
• Тип: Документы; #109866
• страница: 20 из 24

Но в это время, то есть на рассвете субботы, не спал целый этаж водном из московских учреждений, и окна в нем, выходящие на залитую асфальтом большую площадь, которую специальные машины, медленно разъезжая с гудением, чистили щетками, светились полным светом,
прорезавшим свет восходящего солнца.
Весь этаж был занят следствием по делу Воланда, и лампы всю ночь горели в десяти кабинетах.
Собственно говоря, дело стало ясно уже со вчерашнего дня, пятницы,
когда пришлось закрыть Варьете вследствие исчезновения его администрации и всяких безобразий, происшедших накануне вовремя знаменитого сеанса черной магии. Но дело в том, что все время и непрерывно поступал в бессонный этаж все новый и новый материал.
Теперь следствию поэтому странному делу, отдающему совершенно явственной чертовщиной, да еще с примесью каких-то гипнотических

фокусов и совершенно отчетливой уголовщины, надлежало все разносторонние и путанные события, происшедшие в разных местах
Москвы, слепить в единый ком.
Первый, кому пришлось побывать в светящемся электричеством бессонном этаже, был Аркадий Аполлонович Семплеяров, председатель акустической комиссии.
После обеда в пятницу в квартире его, помещающейся в доме у каменного моста, раздался звонок, и мужской голос попросил к телефону
Аркадия Аполлоновича. Подошедшая к телефону супруга Аркадия
Аполлоновича ответила мрачно, что Аркадий Аполлонович нездоров, лег почивать, и подойти к аппарату не может. Однако Аркадию Аполлоновичу подойти к аппарату все-таки пришлось. На вопрос о том, откуда спрашивают Аркадия Аполлоновича, голос в телефоне очень коротко ответил откуда Сию секунду. сейчас. сию минуту. – пролепетала обычно очень надменная супруга председателя акустической комиссии и как стрела полетела в спальню подымать Аркадия Аполлоновича сложа, на котором тот лежал, испытывая адские терзания при воспоминании о вчерашнем сеансе и ночном скандале, сопровождавшем изгнание из квартиры саратовской его племянницы.
Правда, не через секунду, но даже и не через минуту, а через четверть минуты Аркадий Аполлонович водной туфле на левой ноге, водном белье,
уже был у аппарата, лепеча в него Да, это я. Слушаю, слушаю...
Супруга его, на эти мгновения забывшая все омерзительные преступления против верности, в которых несчастный Аркадий
Аполлонович был уличен, с испуганным лицом высовывалась в дверь коридора, тыкала туфлей в воздух и шептала Туфлю надень, туфлю. Ноги простудишь, – на что Аркадий
Аполлонович, отмахиваясь от жены босой ногой и делая ей зверские глаза,
бормотал в телефон Да, да, да, как же, я понимаю. Сейчас выезжаю.
Весь вечер Аркадий Аполлонович провел в том самом этаже, где велось следствие. Разговор был тягостный, неприятнейший был разговор,
ибо пришлось с совершеннейшей откровенностью рассказывать не только об этом паскудном сеансе и драке вложено попутно, что было действительно необходимо, и про Милицу Андреевну Покобатько с
Елоховской улицы, и про саратовскую племянницу, и про многое еще, о чем рассказы приносили Аркадию Аполлоновичу невыразимые муки

Само собой разумеется, что показания Аркадия Аполлоновича,
интеллигентного и культурного человека, бывшего свидетелем безобразного сеанса, свидетеля толкового и квалифицированного, который прекрасно описали самого таинственного мага в маске, и двух его негодяев-помощников, который прекрасно запомнил, что фамилия мага именно Воланд, – значительно подвинули следствие вперед. Сопоставление же показаний Аркадия Аполлоновича с показаниями других, в числе которых были некоторые дамы, пострадавшие после сеанса (та, в фиолетовом белье, поразившая Римского, и, увы, многие другие, и курьер
Карпов, который был посылаем в квартиру N 50 на Садовую улицу, собственно, сразу установило то место, где надлежит искать виновника всех этих приключений.
В квартире N 50 побывали, и не разине только осматривали ее чрезвычайно тщательно, но и выстукивали стены в ней, осматривали каминные дымоходы, искали тайников. Однако все эти мероприятия никакого результата не дали, и нив один из приездов в квартиру в ней никого обнаружить не удалось, хотя и совершенно понятно было, что в квартире кто-то есть, несмотря на то, что все лица, которым так или иначе надлежало ведать вопросами о прибывающих в Москву иностранных артистах, решительно и категорически утверждали, что никакого черного мага Воланда в Москве нет и быть не может.
Решительно нигде он не зарегистрировался при приезде, никому не предъявлял своего паспорта или иных каких-либо бумаг, контрактов и договоров, и никто о нем ничего не слыхал Заведующий программным отделением зрелищной комиссии Китайцев клялся и божился, что никакой программы представления никакого Воланда пропавший Степа Лиходеев ему на утверждение не присылали ничего о приезде такого Воланда
Китайцеву не телефонировал. Так что ему, Китайцеву, совершенно непонятно и неизвестно, каким образом в Варьете Степа мог допустить подобный сеанс. Когда же говорили, что Аркадий Аполлонович своими глазами видел этого мага на сеансе, Китайцев только разводил руками и поднимал глаза к небу. И уж по глазам Китайцева можно было видеть и смело сказать, что он чист, как хрусталь.
Тот самый Прохор Петрович, председатель главной зрелищной комиссии...
Кстати: он вернулся в свой костюм немедленно после того, как милиция вошла в его кабинет, к исступленной радости Анны Ричардовны и к великому недоумению зря потревоженной милиции. Еще кстати:
вернувшись на свое место, в свой серый полосатый костюм, Прохор

Петрович совершенно одобрил все резолюции, которые костюм наложил вовремя его кратковременного отсутствия.
...так вот, тот самый Прохор Петрович решительнейшим образом ничего не знал ни о каком Воланде.
Выходило что-то, воля ваша, несусветное тысячи зрителей, весь состав Варьете, наконец,
Семплеяров Аркадий
Аполлонович,
наиобразованнейший человек, видели этого мага, равно как и треклятых его ассистентов, а между тем нигде его найти никакой возможности нету.
Что же, позвольте вас спросить он провалился, что ли, сквозь землю тотчас после своего отвратительного сеанса или же, как утверждают некоторые,
вовсе не приезжал в Москву Но если допустить первое, то несомненно,
что, проваливаясь, он прихватил с собой всю головку администрации
Варьете, а если второе, тоне выходит ли, что сама администрация злосчастного театра, учинив предварительно какую-то пакость (вспомните только разбитое окно в кабинете и поведение Тузабубен!), бесследно скрылась из Москвы.
Надо отдать справедливость тому, кто возглавлял следствие.
Пропавшего Римского разыскали с изумляющей быстротой. Стоило только сопоставить поведение Тузабубен у таксомоторной стоянки возле кинематографа с некоторыми датами времени, вроде того, когда кончился сеанс и когда именно мог исчезнуть Римский, чтобы немедленно дать телеграмму в Ленинград. Через час пришел ответ (к вечеру пятницы, что
Римский обнаружен в номере четыреста двенадцатом гостиницы
«Астория», в четвертом этаже, рядом с номером, где остановился заведующий репертуаром одного из московских театров, гастролировавших в то время в Ленинграде, в том самом номере, где, как известно, серо- голубая мебель с золотом и прекрасное ванное отделение.
Обнаруженный прячущимся в платяном шкафу четыреста двенадцатого номера Астории Римский был немедленно арестован и допрошен в Ленинграде же. После чего в Москву пришла телеграмма,
извещающая о том, что финдиректор Варьете оказался в состоянии невменяемости, что на вопросы он путных ответов не дает или не желает давать и просит только об одном, чтобы его спрятали в бронированную камеру и приставили к нему вооруженную охрану. Из Москвы телеграммой было приказано Римского под охраной доставить в Москву, вследствие чего
Римский в пятницу вечером и выехал под такой охраной с вечерним поездом.
К вечеру же пятницы нашли и след Лиходеева. Вовсе города были разосланы телеграммы с запросами о Лиходееве, и из Ялты был получен

ответ, что Лиходеев был в Ялте, но вылетел на аэроплане в Москву.
Единственно, чей след не удалось поймать, это след Варенухи.
Известный всей решительно Москве знаменитый театральный администратор канул как в воду.
Тем временем пришлось возиться с происшествиями ив других местах Москвы, вне театра Варьете. Пришлось разъяснять необыкновенный случай с поющими Славное море служащими (кстати:
профессору Стравинскому удалось их привести в порядок в течение двух часов времени путем каких-то впрыскиваний под кожу, с лицами,
предъявлявшими другим лицам или учреждениям подвидом денег черт знает что, а также с лицами, пострадавшими от таких предъявлений.
Как само собой понятно, самым скандальными неразрешимым из всех этих случаев был случай похищения головы покойного литератора
Берлиоза прямо из гроба в Грибоедовском зале, произведенного среди бела дня.
Двенадцать человек осуществляли следствие, собирая, как на спицу,
окаянные петли этого сложного дела, разбросавшиеся по всей Москве.
Один из следователей прибыл в клинику профессора Стравинского и первым долгом попросил предъявить ему список тех лиц, которые поступили в клинику в течение последних трех дней. Таким образом, были обнаружены Никанор Иванович Босой и несчастный конферансье,
которому отрывали голову. Ими, впрочем, занимались мало. Теперь уж легко было установить, что эти двое стали жертвами одной и той же шайки,
возглавляемой этим таинственным магом. Но вот Иван Николаевич
Бездомный следователя заинтересовал чрезвычайно.
Дверь Иванушкиной комнаты N 117 отворилась под вечер пятницы, ив комнату вошел молодой, круглолицый, спокойный и мягкий в обращении человек, совсем непохожий на следователя, и тем не менее один из лучших следователей Москвы. Он увидел лежащего на кровати, побледневшего и осунувшегося молодого человека, с глазами, в которых читалось отсутствие интереса к происходящему вокруг, с глазами, то обращающимися куда-то вдаль, поверх окружающего, то внутрь самого молодого человека.
Следователь ласково представился и сказал, что зашел к Ивану
Николаевичу потолковать о позавчерашних происшествиях на Патриарших прудах.
О, как торжествовал бы Иван, если бы следователь явился к нему пораньше, хотя бы, скажем, в ночь на четверг, когда Иван буйно и страстно добивался того, чтобы выслушали его рассказ о Патриарших прудах.
Теперь сбылось его мечтание помочь поймать консультанта, ему ненужно было низа кем уже бегать, к нему самому пришли именно затем, чтобы выслушать его повесть о том, что произошло в среду вечером.
Но, увы, Иванушка совершенно изменился зато время, что прошло с момента гибели Берлиоза. Он был готов охотно и вежливо отвечать на все вопросы следователя, но равнодушие чувствовалось и во взгляде Ивана, ив его интонациях. Поэта больше не трогала судьба Берлиоза.
Перед приходом следователя Иванушка дремал лежа, и передним проходили некоторые видения. Так, он видел город странный, непонятный,
несуществующий, с глыбами мрамора, источенными колоннадами, со сверкающими на солнце крышами, с черной мрачной и безжалостной башней Антония, со дворцом на западном холме, погруженным до крыш почтив тропическую зелень сада, с бронзовыми, горящими в закате статуями над этой зеленью, он видел идущие под стенами древнего города римские, закованные в броню, кентурии.
В дремоте перед Иваном являлся неподвижный в кресле человек,
бритый, с издерганным желтым лицом, человек в белой мантии с красной подбивкой, ненавистно глядящий в пышный и чужой сад. Видел Иван и безлесый желтый холм с опустевшими столбами с перекладинами.
А происшедшее на Патриарших прудах поэта Ивана Бездомного более не интересовало Скажите, Иван Николаевича вы-то сами как далеко были от турникета, когда Берлиоз свалился под трамвай?
Чуть заметная равнодушная усмешка почему-то тронула губы Ивана, ион ответил Я был далеко А этот клетчатый был возле самого турникета Нет, он сидел на скамеечке невдалеке Вы хорошо помните, что он не подходил к турникету в тот момент,
когда Берлиоз упал Помню. Не подходил. Он развалившись сидел.
Эти вопросы были последними вопросами следователя. После них он встал, протянул руку Иванушке, пожелал скорее поправиться и выразил надежду, что вскорости вновь будет читать его стихи Нет, – тихо ответил Иван, – я больше стихов писать не буду.
Следователь вежливо усмехнулся, позволил себе выразить уверенность в том, что поэт сейчас в состоянии некоторой депрессии, но что скоро это пройдет Нет, – отозвался Иван, глядя не на следователя, а вдаль, на гаснущий небосклон, – это у меня никогда не пройдет. Стихи, которые я писал, –

плохие стихии я теперь это понял.
Следователь ушел от Иванушки, получив весьма важный материал.
Идя по нитке событий с конца к началу, наконец удалось добраться до того истока, от которого пошли все события. Следователь не сомневался в том,
что эти события начались с убийства на Патриарших. Конечно, ни
Иванушка, ни этот клетчатый не толкали под трамвай несчастного председателя МАССОЛИТа, физически, так сказать, его падению под колеса не способствовал никто. Но следователь был уверен в том, что
Берлиоз бросился под трамвай (или свалился под него, будучи загипнотизированным.
Да, материалу было уже много, и было известно уже, кого и где ловить. Да дело-то в том, что поймать-то никаким образом нельзя было. В
трижды проклятой квартире N 50, несомненно, надо повторить, кто-то был.
По временам эта квартира отвечала то трескучим, то гнусавым голосом на телефонные звонки, иногда в квартире открывали окно, более того, из нее слышались звуки патефона. А между тем всякий раз, как в нее направлялись, решительно никого в ней не оказывалось. А были там уже не рази в разное время суток. И мало этого, по квартире проходили с сетью,
проверяя все углы. Квартира была давно уже под подозрением. Охраняли не только тот путь, что вел во двор через подворотню, но и черный ход;
мало этого, на крыше у дымовых труб была поставлена охрана. Да,
квартира N 50 пошаливала, а поделать с этим ничего нельзя было.
Так дело тянулось до полуночи с пятницы на субботу, когда барон
Майгель, одетый в вечернее платье и лакированные туфли, торжественно проследовал в квартиру N 50 в качестве гостя. Слышно было, как барона впустили в квартиру, ровно через десять минут после этого, без всяких звонков, квартиру посетили, ноне только хозяев в ней не нашли, а, что было уж совсем диковинно, не обнаружили в ней и признаков барона
Майгеля.
Так вот, как и было сказано, дело тянулось таким образом до субботнего рассвета. Тут прибавились новые и очень интересные данные.
На московском аэродроме совершил посадку шестиместный пассажирский самолет, прилетевший из Крыма. Среди других пассажиров из него высадился один очень странный пассажир. Это был молодой гражданин,
дико заросший щетиною, дня три не мывшийся, с воспаленными и испуганными глазами, без багажа и одетый несколько причудливо.
Гражданин был в папахе, в бурке поверх ночной сорочки и синих ночных кожаных новеньких, только что купленных туфлях. Лишь только он отделился от лесенки, по которой спускались из кабины самолета, к нему

подошли. Этого гражданина уже ждали, и через некоторое время незабвенный директор Варьете, Степан Богданович Лиходеев, предстал перед следствием. Он подсыпал новых данных. Теперь стало ясно, что
Воланд проник в Варьете подвидом артиста, загипнотизировав Степу
Лиходеева, а затем ухитрился выбросить этого же Степу вон из Москвы за бог знает какое количество километров. Материалу, таким образом,
прибавилось, но легче от этого не стало, а, пожалуй, стало даже чуть-чуть потяжелее, ибо очевидным становилось, что овладеть такой личностью,
которая проделывает штуки вроде той, жертвой которой стал Степан
Богданович, будет не так-то легко. Между прочим, Лиходеев, по собственной его просьбе, был заключен в надежную камеру, и перед следствием предстал Варенуха, только что арестованный на своей квартире, в которую он вернулся после безвестного отсутствия в течение почти двух суток.
Несмотря на данное Азазелло обещание больше не лгать,
администратор начал именно со лжи. Хотя, впрочем, за это очень строго его судить нельзя. Ведь Азазелло запретил ему лгать и хамить по телефону, а в данном случае администратор разговаривал без содействия этого аппарата.
Блуждая глазами, Иван Савельевич заявлял, что днем в четверг он у себя в кабинете в Варьете в одиночку напился пьяным, после чего куда-то пошел,
а куда – не помнит, где-то еще пил старку, а где – не помнит, где-то валялся под забором, а где – не помнит опять-таки. Лишь после того, как администратору сказали, что он своим поведением, глупыми безрассудным, мешает следствию по важному делу и за это, конечно, будет отвечать, Варенуха разрыдался и зашептал дрожащим голосом и озираясь,
что он врет исключительно из страха, опасаясь мести Воландовской шайки,
в руках которой он уже побывали что он просит, молит, жаждет быть запертым в бронированную камеру Тьфу ты черт Вот далась им эта бронированная камера, – проворчал один из ведущих следствие Их сильно напугали эти негодяи, – сказал тот следователь, что побывал у Иванушки.
Варенуху успокоили, как умели, сказали, что охранят его и без всякой камеры, и тут же выяснилось, что никакой старки он под забором не пила что били его двое, один клыкастый и рыжий, а другой толстяк Ах, похожий на кота Да, да, да, – шептал, замирая от страху и ежесекундно оглядываясь,
администратор и выкладывал дальнейшие подробности того, как он просуществовал около двух дней в квартире N 50 в качестве вампира

наводчика, едва не ставшего причиною гибели финдиректора Римского...
В это время вводили Римского, привезенного в Ленинградском поезде.
Однако этот трясущийся от страху, психически расстроенный седой старик,
в котором очень трудно было узнать прежнего финдиректора, низа что не хотел говорить правду и оказался в этом смысле очень упорен. Римский утверждал, что никакой Геллы в окне у себя в кабинете ночью он не видел,
равно как и Варенухи, а просто ему сделалось дурно ив беспамятстве он уехал в Ленинград. Нечего и говорить, что свои показания больной финдиректор закончил просьбой о заключении его в бронированную камеру.
Аннушка была арестована в то время, когда производила попытку вручить кассирше в универмаге на Арбате десятидолларовую бумажку.
Рассказ Аннушки о вылетающих из окна дома на Садовой людях и о подковке, которую Аннушка, по ее словам, подняла для того, чтобы предъявить в милицию, был выслушан внимательно Подковка действительно была золотая с бриллиантами спрашивали Аннушку Мне ли бриллиантов не знать, – отвечала Аннушка Но дал-то он вам червонцы, как выговорите Мне ли червонцев не знать, – отвечала Аннушка Ну, а когда же они в доллары-то превратились Ничего не знаю, какие такие доллары, и не видела я никаких долларов, – визгливо отвечала Аннушка, – мы в своем праве Нам дали награду, мы на нее ситец покупаем. – и тут понесла околесину о том, что она не отвечает за домоуправление, которое завело на пятом этаже нечистую силу, от которой житья нету.
Тут следователь замахал на Аннушку пером, потому что она порядком всем надоела, и написал ей пропуск вон на зеленой бумажке, после чего, к общему удовольствию, Аннушка исчезла из здания.
Потом вереницей пошел целый ряд людей, ив числе их – Николай
Иванович, только что арестованный исключительно по глупости своей ревнивой супруги, давшей знать в милицию под утро о том, что ее муж пропал. Николай Иванович не очень удивил следствие, выложив на стол шутовское удостоверение о том, что он провел время на балу у сатаны. В
своих рассказах, как он возил по воздуху на себе голую домработницу
Маргариты Николаевны куда-то ко всем чертям нареку купаться и о предшествующем этому появлении в окне обнаженной Маргариты
Николаевны, Николай Иванович несколько отступил от истины. Так,
например, он не счел нужным упомянуть о том, что он явился в спальню с

выброшенной сорочкой в руках и что называл Наташу Венерой. По его словам выходило, что Наташа вылетела из окна, оседлала его и повлекла вон из Москвы Повинуясь насилию, вынужден был подчиниться, – рассказывал
Николай Ивановичи закончил свои россказни просьбой ни словом не сообщать об этом его супруге. Что и было ему обещано.
Показание Николая Ивановича дало возможность установить, что
Маргарита Николаевна, а равно также и ее домработница Наташа исчезли без всякого следа. Были приняты меры к тому, чтобы их разыскать.
Так непрекращающимся ни на секунду следствием и ознаменовалось утро субботнего дня. В городе в это время возникали и расплывались совершенно невозможные слухи, в которых крошечная доля правды была изукрашена пышнейшим враньем. Говорили о том, что был сеанс в
Варьете, после коего все две тысячи зрителей выскочили на улицу в чем мать родила, что накрыли типографию фальшивых бумажек волшебного типа на Садовой улице, что какая-то шайка украла пятерых заведующих в секторе развлечений, но что милиция их сейчас же всех нашла, и многое еще, чего даже повторять не хочется.
Между тем время приближалось к обеду, и тогда там, где велось следствие, раздался телефонный звонок. С Садовой сообщали, что проклятая квартира опять подала признаки жизни в ней. Было сказано, что в ней открывали окна изнутри, что доносились из нее звуки пианино и пения и что в окне видели сидящего на подоконнике и греющегося на солнце черного кота.
Около четырех часов жаркого дня большая компания мужчин, одетых в штатское, высадилась из трех машин, несколько не доезжая до дома N 302- бис по Садовой улице. Тут приехавшая большая группа разделилась на две маленьких, причем одна прошла через подворотню дома и двор прямо в шестое парадное, а другая открыла обычно заколоченную маленькую дверку, ведущую на черный ходи обе стали подниматься по разным лестницам к квартире N В это время Коровьев и Азазелло, причем Коровьев в обычном своем наряде, а вовсе не во фрачном праздничном, сидели в столовой квартиры,
доканчивая завтрак. Воланд, по своему обыкновению, находился в спальне,
а где был кот – неизвестно. Но судя по грохоту кастрюль, доносившемуся из кухни, можно было допустить, что Бегемот находится именно там, валяя дурака, по своему обыкновению А что это за шаги такие на лестнице – спросил Коровьев, поигрывая ложечкой в чашке с черным кофе

– А это нас арестовывать идут, – ответил Азазелло и выпил стопочку коньяку А, ну-ну, – ответил на это Коровьев.
Подымающиеся по парадной лестнице тем временем уже былина площадке третьего этажа. Там двое каких-то водопроводчиков возились с гармоникой парового отопления. Шедшие обменялись с водопроводчиками выразительным взглядом Все дома, – шепнул один из водопроводчиков, постукивая молотком по трубе.
Тогда шедший впереди откровенно вынул из-под пальто черный маузера другой, рядом с ним, – отмычки. Вообще, шедшие в квартиру N
50 были снаряжены как следует. У двух из них в карманах были тонкие,
легко разворачивающиеся шелковые сети. Еще у одного – аркан, еще у одного – марлевые маски и ампулы с хлороформом.
В одну секунду была открыта парадная дверь в квартиру N 50, и все шедшие оказались в передней, а хлопнувшая в это время в кухне дверь показала, что вторая группа с черного хода подошла также своевременно.
На этот раз, если и неполная, то все же какая-то удача была налицо.
По всем комнатам мгновенно рассыпались люди и нигде никого не нашли,
но зато в столовой обнаружили остатки только что, по-видимому,
покинутого завтрака, а в гостиной на каминной полке, рядом с хрустальным кувшином, сидел громадный черный кот. Он держал в своих лапах примус.
В полном молчании вошедшие в гостиную созерцали этого кота в течение довольно долгого времени М-да... действительно здорово, – шепнул один из пришедших Не шалю, никого не трогаю, починяю примус, – недружелюбно насупившись, проговорил кот, – и еще считаю долгом предупредить, что кот древнее и неприкосновенное животное Исключительно чистая работа, – шепнул один из вошедших, а другой сказал громко и отчетливо Ну-с, неприкосновенный чревовещательский кот, пожалуйте сюда.
Развернулась и взвилась шелковая сеть, но бросавший ее, к полному удивлению всех, промахнулся и захватил ею только кувшин, который со звоном тут же и разбился Ремиз, – заорал кот, – ура – и тут он, отставив в сторону примус,
выхватил из-за спины браунинг. Он мигом навел его на ближайшего к нему стоящего, ноу того раньше, чем кот успел выстрелить, в руке полыхнуло

огнем, и вместе с выстрелом из маузера кот шлепнулся вниз головой с каминной полки на пол, уронив браунинги бросив примус Все кончено, – слабым голосом сказал кот и томно раскинулся в кровавой луже, – отойдите от меня на секунду, дайте мне попрощаться с землей. Омой друг Азазелло! – простонал кот, истекая кровью, – где ты кот завел угасающие глаза по направлению к двери в столовую, – тыне пришел ко мне на помощь в момент неравного боя. Ты покинул бедного
Бегемота, променяв его на стакан – правда, очень хорошего – коньяку Ну что же, пусть моя смерть ляжет на твою совесть, а я завещаю тебе мой браунинг Сеть, сеть, сеть, – беспокойно зашептали вокруг кота. Но сеть, черт знает почему, зацепилась у кого-то в кармане и не полезла наружу Единственно, что может спасти смертельно раненного кота, проговорил кот, – это глоток бензина. – И, воспользовавшись замешательством, он приложился к круглому отверстию в примусе и напился бензину. Тотчас кровь из-под верхней левой лапы перестала струиться. Кот вскочил живой и бодрый, ухватив примус под мышку,
сиганул с ним обратно на камина оттуда, раздирая обои, полез по стене и через секунды две оказался высоко над вошедшими, сидящим на металлическом карнизе.
Вмиг руки вцепились в гардину и сорвали ее вместе с карнизом, отчего солнце хлынуло в затененную комнату. Но ни жульнически выздоровевший кот, ни примус не упали вниз. Кот, не расставаясь с примусом, ухитрился махнуть по воздуху и вскочить на люстру, висящую в центре комнаты Стремянку – крикнули снизу Вызываю на дуэль – проорал кот, пролетая над головами на качающейся люстре, и тут опять в лапах у него оказался браунинга примус он пристроил между ветвями люстры. Кот прицелился и, летая, как маятник, над головами пришедших, открыл по ним стрельбу. Грохот потряс квартиру. На пол посыпались хрустальные осколки из люстры, треснуло звездами зеркало на камине, полетела штукатурная пыль, запрыгали по полу отработанные гильзы, полопались стекла в окнах, из простреленного примуса начало брызгать бензином. Теперь уж не могло идти речи о том,
чтобы взять кота живыми пришедшие метко и бешено стреляли ему в ответ из маузеров в голову, в живот, в грудь ив спину. Стрельба вызвала панику на асфальте во дворе.
Но длилась эта стрельба очень недолго и сама собою стала затихать.
Дело в том, что ни коту, ни пришедшим она не причинила никакого вреда.
Никто не оказался не только убит, но даже ранен все, в том числе и кот

остались совершенно невредимыми. Кто-то из пришедших, чтобы это окончательно проверить, выпустил штук пять в голову окаянному животному, и кот бойко ответил целой обоймой. И тоже самое – никакого впечатления ни на кого это не произвело. Кот покачивался в люстре,
размахи которой все уменьшались, дуя зачем-то вдуло браунинга и плюя себе на лапу. У стоящих внизу в молчании на лицах появилось выражение полного недоумения. Это был единственный, или один из единственных,
случай, когда стрельба оказалась совершенно недействительной. Можно было, конечно, допустить, что браунинг кота – какой-нибудь игрушечный,
но о маузерах пришедших этого уж никак нельзя было сказать. Первая же рана кота, в чем уж, ясно, не было ни малейшего сомнения, была нечем иным, как фокусом и свинским притворством, равно как и питье бензина.
Сделали еще одну попытку добыть кота. Был брошен аркан, он зацепился за одну из свечей, люстра сорвалась. Удар ее потряс, казалось,
весь корпус дома, но толку от этого не получилось. Присутствующих окатило осколками, а кот перелетел по воздуху и уселся высоко под потолком на верхней части золоченой рамы каминного зеркала. Он никуда не собирался удирать и даже, наоборот, сидя в сравнительной безопасности, завел еще одну речь Я совершенно не понимаю, – говорил он сверху, – причин такого резкого обращения со мной...
И тут эту речь в самом начале перебил неизвестно откуда послышавшийся тяжелый низкий голос Что происходит в квартире Мне мешают заниматься.
Другой, неприятный и, гнусавый голос отозвался Ну, конечно, Бегемот, черт его возьми!
Третий, дребезжащий, голос сказал Мессир! Суббота. Солнце склоняется. Нам пора Извините, не могу больше беседовать, – сказал кот с зеркала, – нам пора. – Он швырнул свой браунинги выбил оба стекла в окне. Затем он плеснул вниз бензином, и этот бензин сам собою вспыхнул, выбросив волну пламени до самого потолка.
Загорелось как-то необыкновенно, быстро и сильно, как не бывает даже при бензине. Сейчас же задымились обои, загорелась сорванная гардина на полу и начали тлеть рамы в разбитых окнах. Кот спружинился,
мяукнул, перемахнул с зеркала на подоконники скрылся за ним вместе со своим примусом. Снаружи раздались выстрелы. Человек, сидящий на железной противопожарной лестнице на уровне ювелиршиных окон,
обстрелял кота, когда тот перелетал с подоконника на подоконник

направляясь к угловой водосточной трубе дома, построенного, как было сказано, покоем. По этой трубе кот взобрался на крышу.
Там его, к сожалению, также безрезультатно обстреляла охрана,
стерегущая дымовые трубы, и кот смылся в заходящем солнце, заливавшем город.
В квартире в это время вспыхнул паркет под ногами пришедших, ив огне, на том месте, где валялся с притворной раной кот, показался, все более густея, труп бывшего барона Майгеля с задранным кверху подбородком, со стеклянными глазами. Вытащить его уже не было возможности. Прыгая по горящим шашкам паркета, хлопая ладонями по дымящимся плечами груди, бывшие в гостиной отступали в кабинет и переднюю. Те, что были в столовой и спальне, выбежали через коридор.
Прибежали и те, что были в кухне, бросились в переднюю. Гостиная уже была полна огнем и дымом. Кто-то на ходу успел набрать телефонный номер пожарной части, коротко крикнуть в трубку Садовая, триста два-бис!
Больше задерживаться было нельзя. Пламя выхлестнуло в переднюю.
Дышать стало трудно.
Лишь только из разбитых окон заколдованной квартиры выбило первые струйки дыма, во дворе послышались отчаянные человеческие крики Пожар, пожар, горим!
В разных квартирах дома люди стали кричать в телефоны Садовая Садовая, триста два-бис!
В то время, как на Садовой послышались пугающие сердце колокольные удары на быстро несущихся со всех частей города красных длинных машинах, мечущиеся во дворе люди видели, как вместе с дымом из окна пятого этажа вылетели три темных, как показалось, мужских силуэта и один силуэт обнаженной женщины

Глава 28 Последние похождения Коровьева и Бегемота Были ли эти силуэты или они только померещились пораженным страхом жильцам злосчастного дома на Садовой, конечно, с точностью сказать нельзя. Если они были, куда они непосредственно отправились,
также не знает никто. Где они разделились, мы также не можем сказать, номы знаем, что примерно через четверть часа после начала пожара на
Садовой, у зеркальных дверей торгсина на Смоленском рынке появился длинный гражданин в клетчатом костюме и с ним черный крупный кот.
Ловко извиваясь среди прохожих, гражданин открыл наружную дверь магазина. Но тут маленький, костлявый и крайне недоброжелательный швейцар преградил ему путь и раздраженно сказал Скотами нельзя Я извиняюсь, – задребезжал длинный и приложил узловатую руку к уху, как тугоухий, – скотами, выговорите А где же вы видите кота?
Швейцар выпучил глаза, и было отчего никакого кота у ног гражданина уже не оказалось, а из-за плеча его вместо этого уже высовывался и порывался в магазин толстяк в рваной кепке, действительно,
немного смахивающий рожей на кота. В руках у толстяка имелся примус.
Эта парочка посетителей почему-то не понравилась швейцару- мизантропу У настолько на валюту, – прохрипел он, раздраженно глядя из-под лохматых, как бы молью изъеденных, сивых бровей Дорогой мой, – задребезжал длинный, сверкая глазом из разбитого пенсне, – а откуда вам известно, что у меня ее нет Вы судите по костюму?
Никогда не делайте этого, драгоценнейший страж Вы можете ошибиться, ипритом весьма крупно. Перечтите еще раз хотя бы историю знаменитого калифа Гарун-аль-Рашида. Нов данном случае, откидывая эту историю временно в сторону, я хочу сказать вам, что я нажалуюсь на вас заведующему и порасскажу ему о вас таких вещей, что не пришлось бы вам покинуть ваш пост между сверкающими зеркальными дверями У меня, может быть, полный примус валюты, – запальчиво встрял в разговори котообразный толстяк, таки прущий в магазин. Сзади уже напирала и сердилась публика. С ненавистью и сомнением глядя на диковинную парочку, швейцар посторонился, и наши знакомые, Коровьев и
Бегемот, очутились в магазине

Здесь они первым долгом осмотрелись, и затем звонким голосом,
слышным решительно во всех углах, Коровьев объявил Прекрасный магазин Очень, очень хороший магазин!
Публика от прилавков обернулась и почему-то с изумлением поглядела наговорившего, хотя хвалить магазину того были все основания.
Сотни штук ситцу богатейших расцветок виднелись в полочных клетках. За ними громоздились миткали и шифоны и сукна фрачные. В
перспективу уходили целые штабеля коробок с обувью, и несколько гражданок сидели на низеньких стульчиках, имея правую ногу в старой,
потрепанной туфле, а левую – в новой сверкающей лодочке, которой они и топали озабоченно в коврик. Где-то в глубине за углом пели и играли патефоны.
Но, минуя все эти прелести, Коровьев и Бегемот направились прямо к стыку гастрономического и кондитерского отделений. Здесь было очень просторно, гражданки в платочках и беретиках не напирали на прилавки,
как в ситцевом отделении.
Низенький, совершенно квадратный человек, бритый до синевы, в роговых очках, в новенькой шляпе, не измятой и без подтеков на ленте, в сиреневом пальто и лайковых рыжих перчатках, стоял у прилавка и что-то повелительно мычал. Продавец в чистом белом халате и синей шапочке обслуживал сиреневого клиента. Острейшим ножом, очень похожим на нож, украденный Левием Матвеем, он снимал с жирной плачущей розовой лососины ее похожую на змеиную с серебристым отливом шкуру И это отделение великолепно, – торжественно признал Коровьев, – и иностранец симпатичный, – он благожелательно указал пальцем на сиреневую спину Нет, Фагот, нет, – задумчиво ответил Бегемот, – ты, дружочек,
ошибаешься. В лице сиреневого джентльмена чего-то не хватает, по-моему.
Сиреневая спина вздрогнула, но, вероятно, случайно, ибо не мог же иностранец понять то, что говорили по-русски Коровьев и его спутник Кароши? – строго спрашивал сиреневый покупатель Мировая, – отвечал продавец, кокетливо ковыряя острием ножа под шкурой Кароши люблю, плохой – нет, – сурово говорил иностранец Как же – восторженно отвечал продавец.
Тут наши знакомые отошли от иностранца сего лососиной к краю кондитерского прилавка Жарко сегодня, – обратился Коровьев к молоденькой, краснощекой продавщице и не получил от нее никакого ответа на это. – Почем

мандарины – осведомился тогда у нее Коровьев.
– Тридцать копеек кило, – ответила продавщица Все кусается, – вздохнув, заметил Коровьев, – эх, эх. – Он немного еще подумали пригласил своего спутника – Кушай, Бегемот.
Толстяк взял свой примус подмышку, овладел верхним мандарином в пирамиде и, тут же со шкурой сожравши его, принялся за второй.
Продавщицу обуял смертельный ужас Вы сума сошли – вскричала она, теряя свой румянец, – чек подавайте Чеки она уронила конфетные щипцы Душенька, милочка, красавица, – засипел Коровьев, переваливаясь через прилавок и подмигивая продавщице, – не при валюте мы сегодня. ну что ты поделаешь Но, клянусь вам, в следующий же рази уж никак не позже понедельника, отдадим все чистоганом. Мы здесь недалеко, на
Садовой, где пожар.
Бегемот, проглотив третий мандарин, сунул лапу в хитрое сооружение из шоколадных плиток, выдернул одну нижнюю, отчего, конечно, все рухнуло, и проглотил ее вместе с золотой оберткой

Продавцы за рыбным прилавком как окаменели со своими ножами в руках, сиреневый иностранец повернулся к грабителями тут же обнаружилось, что Бегемот неправ у сиреневого не не хватало чего-то в лице, а, наоборот, скорее было лишнее – висящие щеки и бегающие глаза.
Совершенно пожелтев, продавщица тоскливо прокричала навесь магазин Палосич! Палосич!
Публика из ситцевого отделения повалила на этот крика Бегемот отошел от кондитерских соблазнов и запустил лапу в бочку с надписью:
«Сельдь керченская отборная, вытащил парочку селедок и проглотил их,
выплюнув хвосты Палосич! – повторился отчаянный крик за прилавком кондитерского,
а за рыбным прилавком гаркнул продавец в эспаньолке Ты что же это делаешь, гад?!
Павел Иосифович уже спешил к месту действия. Это был представительный мужчина в белом чистом халате, как хирурги с

карандашом, торчащим из кармана. Павел Иосифович, видимо, был опытным человеком. Увидев во рту у Бегемота хвост третьей селедки, он вмиг оценил положение, все решительно поняли, не вступая нив какие пререкания с нахалами, махнул вдаль рукой, скомандовав Свисти!
На угол Смоленского из зеркальных дверей вылетел швейцар и залился зловещим свистом. Публика стала окружать негодяев, и тогда вдело вступил Коровьев.
– Граждане – вибрирующим тонким голосом прокричал он, – что же это делается Ась Позвольте вас об этом спросить Бедный человек, –
Коровьев подпустил дрожи в свой голос и указал на Бегемота, немедленно скроившего плаксивую физиономию, – бедный человек целый день починяет примуса он проголодался. а откуда же ему взять валюту?
Павел Иосифович, обычно сдержанный и спокойный, крикнул на это сурово Ты это брось – и махнул вдаль уже нетерпеливо. Тогда трели у дверей загремели повеселее.
Но Коровьев, не смущаясь выступлением Павла Иосифовича,
продолжал:
– Откуда – задаю я всем вопрос Он истомлен голодом и жаждой Ему жарко. Ну, взял на пробу горемыка мандарин. И вся-то цена этому мандарину три копейки. И вот они уж свистят, как соловьи весной в лесу,
тревожат милицию, отрывают ее отдела. А ему можно Аи тут
Коровьев указал на сиреневого толстяка, отчего у того на лице выразилась сильнейшая тревога, – кто он такой А Откуда он приехал Зачем?
Скучали мы, что ли, без него Приглашали мы его, что ли Конечно, саркастически кривя рот, во весь голос орал бывший регент, – он, видите ли, в парадном сиреневом костюме, от лососины весь распух, он весь набит валютой, а нашему-то, нашему-то?! Горько мне Горько Горько – завыл
Коровьев, как шафер на старинной свадьбе.
Вся эта глупейшая, бестактная и, вероятно, политически вредная вещь заставила гневно содрогаться Павла Иосифовича, но, как это ни странно,
по глазам столпившейся публики видно было, что в очень многих людях она вызвала сочувствие А когда Бегемот, приложив грязный продранный рукав к глазу, воскликнул трагически Спасибо, верный друг, заступился за пострадавшего – произошло чудо. Приличнейший тихий старичок, одетый бедно, но чистенько,
старичок, покупавший три миндальных пирожных в кондитерском отделении, вдруг преобразился. Глаза его сверкнули боевым огнем, он

побагровел, швырнул кулечек с пирожными на пол и крикнул Правда – детским тонким голосом. Затем он выхватил поднос,
сбросив с него остатки погубленной Бегемотом шоколадной эйфелевой башни, взмахнул им, левой рукой сорвал с иностранца шляпу, а правой с размаху ударил подносом плашмя иностранца по плешивой голове.
Прокатился такой звук, какой бывает, когда с грузовика сбрасывают на землю листовое железо. Толстяк, белея, повалился навзничь и сел в кадку с керченской сельдью, выбив из нее фонтан селедочного рассола. Тут же стряслось и второе чудо. Сиреневый, провалившись в кадку, на чистом русском языке, без признаков какого-либо акцента, вскричал Убивают Милицию Меня бандиты убивают – очевидно, вследствие потрясения, внезапно овладев до тех пор неизвестным ему языком.
Тогда прекратился свист швейцара, ив толпах взволнованных покупателей замелькали, приближаясь, два милицейских шлема. Но коварный Бегемот, как из шайки в бане окатывают лавку, окатил из примуса кондитерский прилавок бензином, ион вспыхнул сам собой. Пламя ударило кверху и побежало вдоль прилавка, пожирая красивые бумажные ленты на корзинках с фруктами. Продавщицы с визгом кинулись бежать из- за прилавка, и лишь только они выскочили из-за него, вспыхнули полотняные шторы на окнах и на полу загорелся бензин. Публика, сразу подняв отчаянный крик, шарахнулась из кондитерского назад, смяв более ненужного Павла Иосифовича, а из-за рыбного гуськом со своими отточенными ножами рысью побежали к дверям черного хода продавцы.
Сиреневый гражданин, выдравшись из кадки, весь в селедочной жиже,
перевалился через семгу на прилавке и последовал за ними. Зазвенели и посыпались стекла в выходных зеркальных дверях, выдавленные спасающимися людьми, и оба негодяя – и Коровьев, и обжора Бегемот –
куда-то девались, а куда – нельзя было понять. Потом уж очевидцы,
присутствующие при начале пожара в торгсине на Смоленском,
рассказывали, что будто бы оба хулигана взлетели вверх под потолок и там будто бы лопнули оба, как воздушные детские шары. Это, конечно,
сомнительно, чтобы дело было именно так, но чего не знаем, того не знаем.
Но знаем, что ровно через минуту после происшествия на Смоленском и Бегемот и Коровьев уже оказались на тротуаре бульвара, как раз напротив дома Грибоедовской тетки. Коровьев остановился у решетки и заговорил Ба! Да ведь это писательский дом. Знаешь, Бегемот, я очень много хорошего и лестного слышал про этот дом. Обрати внимание, мой друг, на этот дом Приятно думать о том, что под этой крышей скрывается и вызревает целая бездна талантов

– Как ананасы в оранжереях, – сказал Бегемот и, чтобы получше полюбоваться на кремовый дом с колоннами, влез на бетонное основание чугунной решетки Совершенно верно, – согласился со своим неразлучным спутником
Коровьев, – и сладкая жуть подкатывает к сердцу, когда думаешь о том, что в этом доме сейчас поспевает будующий автор Дон Кихота», или
«Фауста», или, черт меня побери, Мертвых душ А Страшно подумать, – подтвердил Бегемот Да, – продолжал Коровьев, – удивительных вещей можно ожидать в парниках этого дома, объединившего под своею кровлей несколько тысяч подвижников, решивших отдать беззаветно свою жизнь на служение
Мельпомене, Полигимнии и Талии. Ты представляешь себе, какой поднимется шум, когда кто-нибудь из них для начала преподнесет читающей публике Ревизора или, на самый худой конец, «Евгения
Онегина»!
– И очень просто, – опять-таки подтвердил Бегемот Да, – продолжал Коровьев и озабоченно поднял палец, – но Но,
говорю я и повторяю это – но Если на эти нежные тепличные растения не нападет какой-нибудь микроорганизм, не подточит их в корне, если они не загниют А это бывает с ананасами Ой-ой-ой, как бывает Кстати, – осведомился Бегемот, просовывая свою круглую голову через дыру в решетке, – что это они делают на веранде Обедают, – объяснил Коровьев, – добавлю к этому, дорогой мой, что здесь очень недурной и недорогой ресторан. А я, между тем, как и всякий турист перед дальнейшим путешествием, испытываю желание закусить и выпить большую ледяную кружку пива И я тоже, – ответил Бегемот, и оба негодяя зашагали по асфальтовой дорожке под липами прямо к веранде не чуявшего беды ресторана.
Бледная и скучающая гражданка в белых носочках и белом же беретике с хвостиком сидела на венском стуле у входа на веранду с угла,
там, где в зелени трельяжа было устроено входное отверстие. Переднею на простом кухонном столе лежала толстая конторского типа книга, в которую гражданка, неизвестно для каких причин, записывала входящих в ресторан.
Этой именно гражданкой и были остановлены Коровьев и Бегемот Ваши удостоверения – она с удивлением глядела на пенсне
Коровьева, а также и на примус Бегемота, и на разорванный Бегемотов локоть Приношу вам тысячу извинений, какие удостоверения – спросил
Коровьев, удивляясь

– Вы – писатели – в свою очередь, спросила гражданка Безусловно, – с достоинством ответил Коровьев.
– Ваши удостоверения – повторила гражданка Прелесть моя. – начал нежно Коровьев.
– Яне прелесть, – перебила его гражданка О, как это жалко, – разочарованно сказал Коровьев и продолжал Ну, что ж, если вам неугодно быть прелестью, что было бы весьма приятно, можете не быть ею. Так вот, чтобы убедиться в том, что
Достоевский – писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение Да возьмите вы любых пять страниц из любого его романа,
и без всякого удостоверения вы убедитесь, что имеете дело с писателем. Да я полагаю, что у него и удостоверения-то никакого не было Как ты думаешь – обратился Коровьев к Бегемоту Пари держу, что не было, – ответил тот, ставя примус на стол рядом с книгой и вытирая пот рукою на закопченном лбу Вы – не Достоевский, – сказала гражданка, сбиваемая столку Коровьевым. Ну, почем знать, почем знать, – ответил тот Достоевский умер, – сказала гражданка, но как-то не очень уверенно Протестую, – горячо воскликнул Бегемот. – Достоевский бессмертен Ваши удостоверения, граждане, – сказала гражданка Помилуйте, это, в конце концов, смешно, – не сдавался Коровьев, вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет!
Почем вызнаете, какие замыслы роятся у меня в голове Или в этой голове – ион указал наголову Бегемота, с которой тот тотчас снял кепку,
как бы для того, чтобы гражданка могла получше осмотреть ее Пропустите, граждане, – уже нервничая, сказала она.
Коровьев и Бегемот посторонились и пропустили какого-то писателя в сером костюме, в летней без галстука белой рубашке, воротник которой широко лежал на воротнике пиджака, и с газетой подмышкой. Писатель приветливо кивнул гражданке, на ходу поставил в подставленной ему книге какую-то закорючку и проследовал на веранду Увы, не нам, не нам, – грустно заговорил Коровьев, – а ему достанется эта ледяная кружка пива, о которой мы, бедные скитальцы, так мечтали с тобой, положение наше печально и затруднительно, и я не знаю,
как быть.
Бегемот только горько развел руками и надел кепку на круглую голову,
поросшую густым волосом, очень похожим на кошачью шерсть. Ив этот

момент негромкий, но властный голос прозвучал над головой гражданки Пропустите, Софья Павловна.
Гражданка с книгой изумилась в зелени трельяжа возникла белая фрачная грудь и клинообразная борода флибустьера. Он приветливо глядел на двух сомнительных оборванцев и, даже более того, делал им пригласительные жесты. Авторитет Арчибальда Арчибальдовича был вещью, серьезно ощутимой в ресторане, которым он заведовали Софья
Павловна покорно спросила у Коровьева:
– Как ваша фамилия Панаев, – вежливо ответил тот. Гражданка записала эту фамилию и подняла вопросительный взор на Бегемота Скабичевский, – пропищал тот, почему-то указывая на свой примус.
Софья Павловна записала и это и пододвинула книгу посетителям, чтобы они расписались в ней. Коровьев против Панаева написал «Скабичевский»,
а Бегемот против Скабичевского написал «Панаев». Арчибальд
Арчибальдович, совершенно поражая Софью Павловну, обольстительно улыбаясь, повел гостей к лучшему столику в противоположном конце веранды, туда, где лежала самая густая тень, к столику, возле которого весело играло солнце водном из прорезов трельяжной зелени. Софья же
Павловна, моргая от изумления, долго изучала странные записи, сделанные неожиданными посетителями в книге.
Официантов Арчибальд Арчибальдович удивил не менее, чем Софью
Павловну. Он лично отодвинул стул от столика, приглашая Коровьева сесть,
мигнул одному, что-то шепнул другому, и два официанта засуетились возле новых гостей, из которых один свой примус поставил рядом со своим порыжевшим ботинком на пол. Немедленно исчезла со стола старая скатерть в желтых пятнах, в воздухе, хрустя крахмалом, взметнулась белейшая, как бедуинский бурнус, другая, а Арчибальд Арчибальдович уже шептал тихо, но очень выразительно, склоняясь к самому уху Коровьева:
– Чем буду потчевать Балычок имею особенный. у архитекторского съезда оторвал Вы. э. дайте нам вообще закусочку. э. – благожелательно промычал Коровьев, раскидываясь на стуле Понимаю, – закрывая глаза, многозначительно ответил Арчибальд
Арчибальдович.
Увидев, как обращается с весьма сомнительными посетителями шеф ресторана, официанты отбросили всякие сомнения и принялись задело серьезно. Один уже подносил спичку Бегемоту, вынувшему из кармана окурок и всунувшему его в рот, другой подлетел, звеня зеленым стеклом и

выставляя у приборов рюмки, лафитники и тонкостенные бокалы, из которых так хорошо пьется нарзан под тентом. нет, забегая вперед,
скажем... пился нарзан под тентом незабвенной Грибоедовской веранды Филейчиком из рябчика могу угостить, – музыкально мурлыкал
Арчибальд Арчибальдович. Гость в треснувшем пенсне полностью одобрял предложения командира брига и благосклонно глядел на него сквозь бесполезное стеклышко.
Обедающий за соседним столиком беллетрист Петраков-Суховей с супругой, доедавшей свиной эскалоп, со свойственной всем писателям наблюдательностью заметил ухаживания Арчибальда Арчибальдовича и очень удивился. А супруга его, очень почтенная дама, просто даже приревновала пирата к Коровьеву и даже ложечкой постучала. – И что ж это, дескать, нас задерживают. пора и мороженое подавать В чем дело?
Однако, послав Петраковой обольстительную улыбку, Арчибальд
Арчибальдович направил к ней официанта, асам не покинул своих дорогих гостей. Ах, умен был Арчибальд Арчибальдович! А уж наблюдателен,
пожалуй, не менее, чем и сами писатели. Арчибальд Арчибальдович знали о сеансе в Варьете, и о многих других происшествиях этих дней, слышал,
но, в противоположность другим, мимо ушей не пропустил ни слова
«клетчатый», ни слова кот. Арчибальд Арчибальдович сразу догадался,
кто его посетители. А догадавшись, натурально, ссориться сними не стал.
А вот Софья Павловна хороша Ведь это надо же выдумать – преграждать этим двум путь на веранду А впрочем, что с нее спрашивать.
Надменно тыча ложечкой в раскисающее сливочное мороженое,
Петракова недовольными глазами глядела, как столик перед двумя одетыми какими-то шутами гороховыми как бы по волшебству обрастает яствами.
До блеска вымытые салатные листья уже торчали из вазы со свежей икрой. миги появилось на специально пододвинутом отдельном столике запотевшее серебряное ведерко...
Лишь убедившись в том, что все сделано почести, лишь тогда, когда в руках официантов прилетела закрытая сковорода, в которой что-то ворчало,
Арчибальд Арчибальдович позволил себе покинуть двух загадочных посетителей, да и то предварительно шепнув им Извините На минутку Лично пригляжу за филейчиками.
Он отлетел от столика и скрылся во внутреннем ходе ресторана. Если бы какой-нибудь наблюдатель мог проследить дальнейшие действия
Арчибальда Арчибальдовича, они, несомненно, показались бы ему несколько загадочными.
Шеф отправился вовсе не на кухню наблюдать за филейчиками, а в

кладовую ресторана. Он открыл ее своим ключом, закрылся в ней, вынул из ларя со льдом осторожно, чтобы не запачкать манжет, два увесистых балыка, запаковал их в газетную бумагу, аккуратно перевязал веревочкой и отложил в сторону. Затем в соседней комнате проверил, на месте ли его летнее пальто на шелковой подкладке и шляпа, и лишь после этого проследовал в кухню, где повар старательно разделывал обещанные гостям пиратом филейчики.
Нужно сказать, что странного и загадочного во всех действиях
Арчибальда Арчибальдовича вовсе не было и странными такие действия мог бы счесть лишь наблюдатель поверхностный. Поступки Арчибальда
Арчибальдовича совершенно логически вытекали из всего предыдущего.
Знание последних событий, а главным образом – феноменальное чутье
Арчибальда
Арчибальдовича подсказывали шефу Грибоедовского ресторана, что обед его двух посетителей будет хотя и обилен и роскошен,
но крайне непродолжителен. И чутье, никогда не обманывающее бывшего флибустьера, не подвело его и на сей раз.
В то время как Коровьев и Бегемот чокались второй рюмкой прекрасной холодной московской двойной очистки водки, появился на веранде потный и взволнованный хроникер Боба Кандалупский, известный в Москве своим поразительным всеведением, и сейчас же подсел к
Петраковым. Положив свой разбухший портфель на столик, Боба немедленно всунул свои губы в ухо Петракову и зашептал в него какие-то очень соблазнительные вещи. Мадам Петракова, изнывая от любопытства,
и свое ухо подставила к пухлым масленым губам Бобы, а тот, изредка воровски оглядываясь, все шептали шептали можно было расслышать отдельные слова, вроде таких Клянусь вам честью На Садовой, на Садовой, – Боба еще больше снизил голос, – не берут пули. Пули. пули. бензин, пожар. пули Вот этих бы врунов, которые распространяют гадкие слухи, – в негодовании несколько громче, чем хотел бы Боба, загудела контральтовым голосом мадам Петракова, – вот их бы следовало разъяснить Ну, ничего,
так и будет, их приведут в порядок Какие вредные враки Какие же враки, Антонида Порфирьевна – воскликнул огорченный неверием супруги писателя Боба и опять засвистел – Говорю вам, пули не берут. А теперь пожар. Они по воздуху. по воздуху, – Боба шипел, не подозревая того, что те, оком он рассказывает, сидят рядом с ним,
наслаждаясь его свистом. Впрочем, это наслаждение скоро прекратилось.
Из внутреннего хода ресторана на веранду стремительно вышли трое мужчин с туго перетянутыми ремнями талиями, в крагах и с револьверами

в руках. Передний крикнул звонко и страшно Ни с места – и тотчас все трое открыли стрельбу на веранде, целясь в голову Коровьеву и Бегемоту. Оба обстреливаемые сейчас же растаяли в воздухе, а из примуса ударил столб огня прямо в тент. Как бы зияющая пасть с черными краями появилась в тенте и стала расползаться вовсе стороны. Огонь, проскочив сквозь нее, поднялся до самой крыши
Грибоедовского дома. Лежащие на окне второго этажа папки с бумагами в комнате редакции вдруг вспыхнули, аза ними схватило штору, и тут огонь,
гудя, как будто кто-то его раздувал, столбами пошел внутрь теткиного дома.
Через несколько секунд по асфальтовым дорожкам, ведущим к чугунной решетке бульвара, откуда в среду вечером пришел непонятый никем первый вестник несчастья Иванушка, теперь бежали недообедавшие писатели, официанты, Софья Павловна, Боба, Петракова, Петраков.
Заблаговременно вышедший через боковой ход, никуда не убегая и никуда не спеша, как капитан, который обязан покинуть горящий бриг последним, стоял спокойный Арчибальд Арчибальдович в летнем пальто на шелковой подкладке, с двумя балыковыми бревнами подмышкой Глава 29 Судьба мастера и Маргариты определена На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет назад, находились двое Воланд и Азазелло. Они небыли видны снизу,
с улицы, так каких закрывала от ненужных взоров балюстрада с гипсовыми вазами и гипсовыми цветами. Но им город был виден почти до самых краев.
Воланд сидел на складном табурете, одетый в черную свою сутану. Его длинная широкая шпага была воткнута между двумя рассекшимися плитами террасы вертикально, так что получились солнечные часы. Тень шпаги медленно и неуклонно удлинялась, подползая к черным туфлям на ногах сатаны. Положив острый подбородок на кулак, скорчившись на табурете и поджав одну ногу под себя, Воланд не отрываясь смотрел на необъятное сборище дворцов, гигантских домов и маленьких, обреченных на слом лачуг. Азазелло, расставшись со своим современным нарядом, то есть пиджаком, котелком, лакированными туфлями, одетый, как и Воланд, в черное, неподвижно стоял невдалеке от своего повелителя, также как ион не спуская глаз с города.