Документ Microsoft Word. Наследник престола
 Скачать 98.04 Kb.
|
|
Часть своих указов и распоряжений Петр III проводил помимо Совета, и тогда их опять же составлял Волков. Так был оформлен ряд важных назначений 9 июня, когда А.М. Голицын стал вице-канцлером, А.Б. Бутурлин – московским генерал-губернатором, Н.Ю. Трубецкой, А.И. Шувалов и К.Г. Разумовский – полковниками гвардейских полков (соответственно Преображенского, Семеновского и Измайловского). Еще одно принятое в этот день кадровое решение имело необычный характер. Б.X. Миних захотел, оставаясь членом Совета и живя в Петербурге, получить еще два назначения: главного директора Ладожского канала и сибирского губернатора. Свою просьбу он аргументировал тем, что сам строил канал и знает его лучше других, а за время двадцатилетней ссылки в Сибири успел ее основательно изучить и составить план улучшения дорог, развития земледелия и ремесел и т. д. Петр III не только удовлетворил оба эти желания, но вдобавок поручил ему заведование Кронштадтским каналом. При этом император распорядился директора Ладожского и Кронштадтского каналов А.П. Ганнибала «для его старости от службы уволить». Решение имело поистине уникальный характер: шестидесятипятилетний Ганнибал «по старости» был заменен семидесятидевятилетним Минихом. Двадцать шестого июня в Ораниенбауме Петр III подписал тринадцать своих последних указов – гораздо больше, чем в любой другой день с конца марта. Он спешил покончить с вопросами внутреннего управления, предполагая заняться другими делами. Враг самому себе Внешняя политика Петра III полностью зависела от взглядов и устремлений этого человека, который, по словам Екатерины II, «был неукротим в своих желаниях и страстях». Неистовая любовь Петра Федоровича к прусскому королю делала неизбежным изменение внешнеполитической ориентации России и предрешала ее выход из Семилетней войны. В январе 1762 года любимый генерал-адъютант императора А.В. Гудович прибыл к Фридриху II с предложением о возобновлении «полезного обоим дворам согласия», на которое тот откликнулся с восторгом. Пруссия находилась в крайне тяжелом положении и была спасена от вероятного разгрома. Неудивительно, что Фридрих II в своих письмах Петру III называет его «величайшим из государей света», «достойнейшим из государей и лучшим другом во вселенной», «милостивым божеством, человеком, посланным Небом». В ответ российский император писал: «Ваше величество, конечно, смеетесь надо мной, когда вы хвалите так мое царствование, дивитесь ничтожностям, тогда как я должен удивляться деяниям вашего величества; добродетели и качества ваши – необыкновенны, я ежедневно вижу в вас одного из величайших героев в свете». Двенадцатого февраля канцлер Воронцов вручил представителям стран-союзниц – послам Австрии и Франции, посланнику Швеции и резиденту Саксонии – декларацию о намерении России заключить сепаратный мир с Пруссией, что являлось формальным выражением разрыва союзнических отношений на период войны. В этом документе содержался также призыв к заключению всеобщего мира и добровольному отказу «союзных дворов» от сделанных в ходе Семилетней войны территориальных приобретений. Через два дня состоялся большой ужин в честь императора в доме канцлера, где присутствовали все аккредитованные в Петербурге иностранные дипломаты. Австрийский посол Мерси-Аржанто сообщил на другой день в Вену, что «государь очень много пил… сильно разгорячился и стал громко высказываться о нашем враге, причем выражал свое уважение, преданность и удивление к нему». Во время какой-то азартной карточной игры, начатой после торжественного застолья императором и другими гостями, «государь разгорячался от беспрерывной болтовни, от курения и пития все более и более до того, что он начал насмехаться над бароном де Бретейлем (полномочным послом Франции. – В.Н.) самым неприятным и, конечно, неприличным образом. Но так как речи русского государя были такого свойства, что смысла частию вовсе нельзя было понять, частию же он дополнял все гримасами, произведенными опьянением, то французский министр счел за лучшее показывать вид, будто он их вовсе не слышит». Но когда после очередной реплики Петра III Бретейль вынужден был сказать самым деликатным образом, что надеется на приверженность России прежней политической системе, «государь был так смущен этими словами, что как бы отрезвился на минуту, а потом ответил, гневно глядя на него, самым суровым тоном: «Я желаю мира, как я вам о том объявил, и если вы не согласитесь на него, то позаботьтесь о том, как выпутаться из дел; я объяснился, я солдат и не ветрен». Франция и Австрия должны были убедиться, что у них больше нет союзника. Радостным событием для Петра III стало прибытие в Петербург прусского посла Г.Л. Гольтца, который привез ему от Фридриха II орден Черного Орла. На первой аудиенции 24 февраля Гольтц был осыпан уверениями в дружбе и бесконечном уважении к прусскому королю, ясные доказательства которых император, по его словам, надеялся вскоре представить. Во время личных бесед Петр удивлял Гольтца своим знанием прусской армии: в каждом полку он мог назвать по именам несколько поколений старших офицеров. Вечером во время карточной игры он показал послу свой перстень с портретом Фридриха II. Все это оптимистично настраивало Гольтца в отношении предстоящего заключения мира между двумя державами. Прусский посол имел предписание короля соглашаться на любые условия, вплоть до аннексии Россией Восточной Пруссии. Но никакие жертвы не понадобились: по договору «о Вечном мире» от 24 апреля Петр III вернул Фридриху II все завоеванные русскими войсками территории без какой-либо компенсации. Особенно поражает тот факт, что столь важный международный документ не обсуждался в Коллегии иностранных дел. Более того, он был целиком составлен Гольтцем, который прислал свой текст 21 апреля в Коллегию со следующей запиской: «Имею честь препроводить к его сиятельству г-ну канцлеру Воронцову проект мирного трактата, который я имел счастье вчера поутру читать его императорскому величеству и который удостоился его одобрения во всех частях». Канцлер поехал к императору и уговорил его исключить из текста договора только одно условие, явно несовместимое с достоинством России. Речь шла об обязательстве Петра III «стараться весьма о благополучии и выгодах» прусских земель до окончания их временной оккупации русскими войсками. Невыгодный мир с Пруссией был воспринят в Петербурге с возмущением. Его условия не одобрялись даже такими верными сторонниками императора, как Волков и Мельгунов, но противостоять воле Петра III было бесполезно. Мерси-Аржанто справедливо отмечал, что «пылкое своенравие русского императора не допускает никаких разумных советов, особенно же в политических делах (в вопросах внешней политики, – В.И.). Только в делах внутреннего правления он принимает их несколько благосклоннее». Однако в позиции Петра III нет ничего противоестественного. До вступления на престол он активно протестовал против участия России в Семилетней войне и открыто выражал несогласие с курсом елизаветинской внешней политики. Ориентация на Пруссию не без оснований представлялась ему выгодной не только для голштейнских, но и для российских интересов (именно такой курс обеспечил впоследствии внешнеполитические успехи Екатерины II). Планируя союз с Пруссией, было бы глупо аннексировать ее земли или требовать с нее контрибуций. Петр III считал, что более важно заручиться поддержкой Фридриха II в двух намеченных им делах: передаче Курляндии Георгу Людвигу Голштейн-Готторпскому и отнятии у Дании Шлезвига. В 1759 году Елизавета Петровна дала согласие на то, чтобы герцогом Курляндии стал сын польского короля и саксонского курфюрста Августа III Карл Саксонский. Петр Федорович возражал против этого решения и даже грозился вызвать ненавистного ему принца Карла на дуэль. В протестантской Курляндии новый герцог-католик тоже был принят без восторга. Формально правами на курляндский престол по-прежнему располагал находившийся в ссылке Бирон. По возвращении его в Петербург Петр III сказал ему: «Утешьтесь и будьте уверены, что вы будете мною довольны. Если вы и не останетесь Герцогом Курляндским, то все-таки будете хорошо пристроены». 16 апреля 1762 года Бирон отрекся от герцогства в пользу Георга Людвига. Факт существования Карла Саксонского Петр III попросту игнорировал, а на протесты сюзерена Курляндии Августа III не обратил никакого внимания. Обещание позаботиться о Бироне он выполнил, договорившись с Фридрихом II о передаче бывшему герцогу владения Вартемберг в Силезии с титулом княжества. В отношении Дании император был настроен весьма решительно, заявив в присутствии датского посла: «Они (датчане. – В.Н.) довольно долго пользовались от моей Голштинии, теперь я хочу от них попользоваться». Датский король начал спешно готовиться к войне, поручив реорганизацию своей армии выдающемуся военному специалисту из Франции К.Л. Сен-Жермену, который в кратчайшие сроки добился больших успехов в формировании полевых полков и артиллерийского корпуса. Но известия об этом только повышали боевой дух Петра III, заявившего Н.И. Панину: «Господин де Сен-Жермен найдет себе достойного соперника. Он собирается показать мне войну на французский манер, а я покажу ему, как воюют пруссаки». Датского короля Петр грозился низложить и сослать в Малабар (область на юге Индии). Необходимым условием войны на прусский манер Петр III считал введение в российских войсках прусской формы и муштры. Начал он с гвардии, пребывавшей до того времени в лени и распущенности. Вообще Петр не любил гвардейцев, называл их не без основания «янычарами» и говорил: «Они только блокируют резиденцию, не способны ни к какому труду, ни к военным экзерцициям и всегда опасны для Правительства». С начала его царствования гвардейские полки были подчинены строгой дисциплине и ежедневно «экзерцировали» под личным наблюдением императора, который нередко «учил» нерадивых солдат и офицеров тростью. Введенную Петром Великим гвардейскую форму его внук заменил на короткие и узкие кафтаны прусского образца. Упоминавшееся выше назначение гвардейскими полковниками Георга Людвига, Трубецкого, Разумовского и Шувалова было, по словам Екатерины II, воспринято полками как «громовой несносный удар»: ведь раньше во главе их стоял сам император. Двадцать первого марта Петр III ликвидировал Лейб-компанию – особо привилегированное гвардейское соединение, состоявшее из участников возведения Елизаветы Петровны на престол. Ходили слухи о намерении императора совсем упразднить гвардию и заменить ее голштейнским войском. По удачному выражению Рюльера, «негодование скоро овладело гвардейскими полками, истинными располагателями престола». Последней каплей в чаше их возмущения стало решение Петра III об отправке гвардии на войну с Данией. Не меньшее недовольство император вызывал у православного духовенства, которое не желало примириться с потерей своих земель и крепостных. Кроме того, Петр III не выказывал должного уважения к традициям и обрядам русской Церкви и даже дал повод обвинить себя в намерении ввести в России протестантизм. Этот вопрос весьма запутан в литературе и источниках, которые содержат противоречивые мнения даже об отношении Петра к религии вообще. Если Екатерина II утверждала, что «никогда не знала атеиста более совершенного на деле, чем этот человек», и добавляла, что он при этом отличался суеверием, то, по словам Штелина, Петр III «не любил никаких шуток над Верою и словом Божиим» и был «чужд всяких предрассудков и суеверий». Миних писал: «Никому не ведомо, каковы были внутренние религиозные убеждения императора, но известно всем, что во время богослужения он был обыкновенно очень невнимателен и, ко всеобщему соблазну, подходил то к одной даме, то к другой, чтобы поговорить с ними». Наиболее вероятно, что личное отношение Петра III к религии было достаточно индифферентным, а его официальные взгляды отличались веротерпимостью, которая заметна даже в хронике повседневных занятий императора. В последний день 1761 года он обедал в обществе членов Святейшего Синода, архиереев и архимандритов (редкий случай для российских монархов), а через несколько дней «отправляется в католическую церковь Францисканцев… завтракает у пасторов и подписывает план их новой церкви». Только веротерпимостью можно объяснить появление трех указов о запрещении притеснять раскольников, в чем нельзя, естественно, усмотреть ни пренебрежения к православию, ни склонности к протестантизму. Эта черта политики Петра III перекликалась с его намерением пресечь злоупотребления Синода, который, как отмечалось в императорском указе, был похож «больше на опекуна знатного духовенства, нежели на строгого наблюдателя истины и защитника бедных и неповинных». Объективность, веротерпимость и гуманизм в религиозной политике раздражали православное духовенство, боявшееся потерять полновластие официальной Церкви, а от этого оставался только один шаг до обвинения императора в стремлении «переменить веру». Наиболее определенные сведения об этом содержатся в донесении Мерси-Аржанто канцлеру А.В. Кауницу от 17 мая 1762 года: «На днях царь призвал к себе архиепископа Новгородского Дмитрия Сеченова… и дал ему понять, что он, государь, смотрит на большое количество образов, находящихся во всех русских церквах, как на вкравшееся злоупотребление, и потому его воля такова, чтобы, за сохранением только двух образов: Спасителя и Божией матери, все остальные были уничтожены. Сюда же русский государь присоединил свое желание, чтобы русское духовенство бросило носить бороды и длинное платье и впредь одевалось вроде того, как одеваются протестантские пасторы». Это известие может показаться правдоподобным с учетом упомянутых в нем излюбленных идей Петра III о необходимости борьбы с излишествами и злоупотреблениями. Но он не был настолько глуп, чтобы не понимать невозможность выполнения таких указаний. Можно было бы предположить, что он впал в состояние невменяемости, как утверждает Екатерина II: «Петр III потерял ту малую долю рассудка, какую имел. Он во всем шел напролом… Он хотел переменить веру». Но правительственные распоряжения, принятые при личном участии Петра III в последний месяц его царствования, не дают оснований усомниться в здравости его ума. Можно говорить об упрямстве, своенравии, торопливости и наивности императора, но только не об отсутствии у него мыслительных способностей. По-видимому, Мерси-Аржанто передал в своей депеше провокационные слухи, распускаемые самим высшим духовенством с целью дискредитации императора и облегчения планируемого дворцового переворота. Дашкова сообщает, что именно новгородский архиепископ участвовал в заговоре против Петра III. Не менее серьезное значение имели слухи о презрении императора к русскому народу, которому он якобы готов во всем предпочитать немцев. Петр дал много поводов для обвинений в оскорблении национального самолюбия, подписав «позорный», по общему мнению, мир с Пруссией, приблизив Миниха, обласкав Бирона, наводнив столицу голштейнцами, введя прусские порядки и форму в армии. Император вроде бы и сам подтверждал мнение о себе как о немце, когда в письмах Фридриху II отзывался о нации своего деда и матери в третьем лице: «если бы русские хотели мне зла, они давно могли бы мне сделать», «могу вас уверить, что когда умеют взяться за них [русских], то можно на них положиться». Но данный факт не вполне показателен, поскольку более всего характеризует стремление Петра III быть ближе и понятнее конкретному адресату. Выбор императором своего окружения противоречит вышеприведенному мнению, поскольку, кроме голштейнских принцев и давно обрусевших Вильбуа, Корфа и Миниха, все его любимцы и советники были русскими, а также малороссами (Разумовские и Гудович). Чистокровной немке Екатерине он предпочел девушку из старинного русского рода Воронцовых. Говорить о пренебрежении, а тем более неприязни Петра III к русской нации нет никаких оснований, хотя признать себя в полной мере русским он действительно не мог. А.С. Мыльников справедливо полагает, что «ощущение двойственности своего происхождения… порождало у него сложный и весьма неустойчивый психологический комплекс двойного национального самосознания». Не имея достаточно полного представления о России и русском народе, Петр не мог должным образом оценить значение национальных чувств своих подданных. Авторитет Петра III особенно подрывался его беспорядочной жизнью. Современник отмечал с возмущением: «Государь не успел вступить на престол, как предался публично всем своим невоздержанностям и совсем неприличным такому великому монарху делам… с графинею Воронцовою, как с публичною своею любовницею, препровождал почти все свое время». Фактически Петр III открыто пребывал в состоянии двоеженства, поскольку его связь с фавориткой не только не скрывалась, но даже подчеркивалась. Достаточно сказать, что в списках приглашенных к императорскому столу камер-фрейлина Е.Р. Воронцова значится на первом месте, перед всеми обладателями грандиозных чинов и громких титулов. Нарекания в адрес императора стали всеобщими, когда он через месяц после вступления на престол дал полную волю своей любвеобильности. Воронцова никогда полностью не устраивала Петра и периодически заменялась другими «наложницами», но раньше это не особенно волновало свет; теперь же личная жизнь монарха стала достоянием гласности. Царь на время серьезно увлекся семнадцатилетней фрейлиной Екатериной Чоглоковой, дочерью покойного обер-гофмаршала и падчерицей Глебова, застенчивой девушкой, по словам французского посла Бретейля, «довольно хорошенькой, хотя горбатой». Примерно тогда же объектом короткой и бурной страсти Петра стала «одна из отличных придворных щеголих… темноволосая и белолицая, живая и остроумная красавица» княгиня Елена Степановна Куракина, дочь фельдмаршала С.Ф. Апраксина. Репутация замужней двадцатисемилетней дамы считалась сомнительной: говорили, что каждого находившегося в данную минуту рядом с ней можно с уверенностью считать ее любовником. Увлечения императора приводили к бурным проявлениям ревности основной фаворитки, которая не стеснялась множества свидетелей и даже законной супруги Петра III. По рассказам иностранных дипломатов, во время одного из обедов «девица Воронцова… совершенно забыла все подобающее государю почтение, даже до того, что осмелилась назвать его гадким мужиком и еще другими словами, повторить которые не позволяет приличие», а вскоре «произошла еще более горячая сцена, причем оскорбления, оказанные той и другой стороной, редко можно слышать на наших рынках». |