Хобсбаум Э. - Эпоха крайностей_ Короткий двадцатый век (1914—1991) - 2004. Хобсбаум Э. - Эпоха крайностей_ Короткий двадцатый век (1914—199. Независимая
 Скачать 19.71 Mb.
|
|
126 «Эпоха катастроф» му и представительному правлению, но идеологическую угрозу либеральной цивилизации как таковой, а также потенциально могущее распространиться по всему миру движение, для обозначения которого термин «фашизм» отчасти верен, однако не совсем точен. Он неточен потому, что отнюдь не все силы, свергавшие либеральные режимы, были фашистскими. Он отчасти верен потому, что фашизм в своей первоначальной итальянской модификации, а позже в форме немецкого национал-социализма стал вдохновителем других антилиберальных сил, поддерживал их и придал всем правым, существовавшим тогда в мире, чувство исторической уверенности: в 1930-е годы он казался прорывом в будущее. Как сказал эксперт в этой области, «не случайно <...) восточноевропейские диктаторы, чиновники и военные, а также Франко в Испании старались подражать фашистам» (Linz, 1975, Р- 206). Существовало три рода сил, свергавших либерально-демократические режимы, не считая более традиционной для Латинской Америки формы военных переворотов, приводивших к власти диктаторов, или каудильо, априорно не имевших определенной политической окраски. По существу эти силы являлись реакцией на свержение старого социального строя B-i9i?—*9 2 о годах и всегда были направлены против социальной революции. Все они были авторитарными и враждебно относились к либеральным политическим институтам, правда, иногда исходя из прагматических, а не из принципиальных соображений. Старомодные реакционеры могли запретить некоторые партии, особенно коммунистические, однако не все. После свержения недолговечной Венгерской советской республики в 1919 Г °ДУ адмирал Хорти, глава того, что он называл венгерским королевством, хотя оно больше не имело ни короля, ни военно-морского флота, управлял авторитарным государством, оставшимся парламентским (но не демократическим) в прежнем олигархическом духе восемнадцатого века. Эти режимы стремились поддерживать военных и поощрять полицию и другие институты, способные осуществлять физическое подавление, поскольку они являлись главным оплотом власти, защищавшим ее от свержения. Правые обычно и приходили к власти при поддержке этих сил. Кроме того, такие режимы тяготели к национализму, отчасти из-за недовольства политикой иностранных государств, проигранными войнами или прогнившими империями, отчасти оттого, что размахивание национальным флагом обещало власти легитимность и популярность. Однако были и другие примеры. Старомодные сторонники авторитарной власти и консерваторы — адмирал Хорти, маршал Маннергейм (победитель в гражданской войне белых против красных во вновь обретшей независимость Финляндии), освободитель Польши, полковник, а впоследствии маршал Пилсудский, король Александр, вначале глава Сербии, а затем заново объединившейся Югославии; и генерал Отступление либерализма 12 7 Франсиско Франко, пришедший к власти в Испанки,— не имели никакой определенной политической программы, кроме антикоммунизма и предрассудков, традиционных для их класса. Они могли оказаться союзниками гитлеровской Германии и фашистских движений в своих собственных странах, но только потому, что в сложившихся обстоятельствах этот альянс правых сил считался естественным. Конечно, национальные интересы могли противоречить этому союзу. Уинстон Черчилль, в этот период являвшийся убежденным крайним правым тори, хотя и в не совсем традиционном смысле, выражал некоторые симпатии к Италии Муссолини и не мог заставить себя помогать Испанской Республике против сил генерала Франко, но когда немецкая угроза нависла над Великобританией, он превратился в сторонника международного антифашистского союза. С другой стороны, подобные реакционеры-традиционалисты нередко противостояли фашистским движениям в своих собственных странах, зачастую имея при этом значительную поддержку народных масс. Второе направление правых сил стремилось к созданию так называемого «органического этатизма» (Linz, 1975, Р- 277, зоб—з*3) — консервативных режимов, не столько защищавших традиционный порядок, сколько сознательно воссоздававших его принципы для противостояния как либеральному индивидуализму, так и притязаниям рабочего класса и социалистов. За ними стояла идеологическая ностальгия по воображаемому средневековому феодальному обществу, в котором признавалось существование классов и экономических групп, но не было угрозы классовой борьбы. Это достигалось благодаря сознательному принятию социальной иерархии и признанию того, что каждая социальная группа или сословие играют свою роль в состоящем из них органическом обществе, признанном коллективным организмом. В результате возникали всевозможные виды «корпоративистских» теорий, заменявших либеральную демократию на объединения по экономическим и профессиональным интересам. Иногда они называли себя «органической» демократией, которая якобы лучше настоящей, но на самом деле были неизменно связаны с авторитарным режимом и сильным государством, управлявшимся, как правило, бюрократами и технократами. Выборная демократия ограничивалась или даже упразднялась, и имела место «демократия с корпоративными поправками», по выражению венгерского премьера, графа Бетле-на (Ranki, 1971)- Наиболее яркие примеры таких корпоративных государств являли собой некоторые католические страны, например Португалия времен профессора Оливейры Салазара (1927—1974), Австрия после уничтожения демократии и до вторжения Гитлера (1934— 1938) и, до некоторой степени, франкистская Испания. И все-таки, даже если происхождение и идеи реакционных режимов такого типа были старше фашизма и иногда весьма отличались от него, их не раз- 128 «Эполга катастроф» делила четкая грань, поскольку они имели одних и тех же врагов и в основном одни и те же цели. Так, Римско-католическая церковь, глубоко и непоколебимо реакционная в полном соответствии с духом Первого Ватиканского собора i8/o года, не являлась фашистской. В действительности, благодаря своей враждебности именно к светским государствам с тоталитарными притязаниями, она должна была быть оппозиционной фашизму. Однако именно доктрина «корпоративного государства», наиболее полно воплощенная в католических странах, была в значительной степени взята на вооружение и разработана итальянскими фашистами, хотя их, безусловно, помимо всего прочего, привлекала и католическая традиция. Действительно, эти режимы иногда называли «клерикальным фашизмом». В католических странах фашизм мог возникнуть прямо из консервативного направления католицизма, как в движении «рексистов» Леона Дегреля в Бельгии. Часто отмечалась двойственность отношения Церкви к гитлеровскому расизму, однако гораздо реже упоминалось о значительной помощи, которую после войны оказывали лица, принадлежавшие к Церкви и часто занимавшие в ней важные посты, беглым нацистам и фашистам различного толка, включая многих обвиняемых в тяжких военных преступлениях. Не только со старомодными реакционерами, но и с фашистами Католическую церковь связывала общая ненависть к Просвещению восемнадцатого века, французской революции и ко всему тому, что, по ее мнению, являлось их следствием: демократии, либерализму и, конечно, больше всего к «безбожному коммунизму». Эпоха фашизма фактически стала поворотным пунктом в истории Католической церкви. В немалой степени это произошло потому, что отождествление этой Церкви с правыми силами, главными международными вождями которых являлись Гитлер и Муссолини, создавало серьезные моральные проблемы для социально ориентированных католиков, не говоря уже о значительных политических проблемах, возникших у недостаточно антифашистски настроенных иерархов после того, как фашизм устремился к своему неизбежному поражению. И наоборот, антифашизм или просто патриотическое сопротивление иностранным захватчикам впервые позволили демократическому католицизму (христианской демократии) обрести легитимность внутри Церкви. По прагматическим причинам возникали политические партии, поддерживаемые сторонниками Римско-католической церкви в странах, где католики составляли значительную, хотя и меньшую часть населения, как правило, для того, чтобы защищать интересы Церкви против светского госу- дарства, как в Германии и Нидерландах. В католических странах Церковь противилась таким уступкам политике демократии и либерализма, хотя озабоченность наступлением «безбожного социализма» заставила ее сформулировать в 1891 году свою социальную политику (что являлось радикальным Отступление либерализма 12 9 новшеством), в которой подчеркивалась необходимость дать рабочим то, что им причитается, и в то же время поддерживались такие священные ценности, как семья и частная собственность, однако не капитализм как таковой *. Это создало первый плацдарм для демократически и социально ориентированных католиков, которые занимались организацией таких форм защиты рабочих, как католические профсоюзы. За исключением Италии, где Папа Бенедикт XV (1914— 1922) на короткое время разрешил массовую католическую Народную партию, возникшую после Первой мировой войны (и впоследствии разогнанную фашистами), демократически и социально ориентированные католики по-прежнему играли очень незначительную роль в политике. Именно наступление фашизма в 193о-е годы способствовало их выходу из тени. Несмотря на немногочисленность, их голос был слышен, как, например, голоса известных интеллектуалов, поддержавших Испанскую Республику. Однако в подавляющем большинстве католичество поддержало Франко. Только Сопротивление, которое они могли оправдать с точки зрения не идео- логии, но патриотизма, дало им шанс, а победа позволила его осуществить. Но торжество политической христианской демократии в Европе, а через несколько десятилетий — в некоторых странах Латинской Америки, относится к более позднему периоду. Во время крушения либерализма Церковь, за редким исключением, приветствовала этот процесс. II Существовал еще ряд движений, которые с полным основанием можно назвать фашистскими. Первым из них было итальянское движение, давшее название этому явлению, детище бывшего социалиста, бывшего журналиста Бенито Муссолини, имя которого (он был назван в честь мексиканского антиклерикала, президента Бенито Хуареса) символизировало страстный анти- католицизм его родины—области Эмилия-Романья. Сам Адольф Гитлер признавал свой долг перед Муссолини и проявлял к нему уважение, несмотря на то что дуче и фашистская Италия во время Второй мировой войны продемонстрировали свою слабость и нежизнеспособность. В свою очередь Муссолини перенял у Гитлера (правда, с большим опозданием) антисемитизм, который * Это была энциклика «Rerum Novarum», дополненная сорока годами позже ( во времена Великой депрессии, что не случайно) посланием «Quadragesimo Anno». Она остается краеугольным камнем социальной политики Католической церкви до сегодняшнего дня, о чем свидетельствует энциклика 1991 года Папы Иоанна Павла II «Centesimus Annus», выпущенная в столетнюю годовщину после публикации «Rerum Novarum». Однако масштабы осуждения варьировались в зависимости от политического контекста. 5-2294 I3O «Эпоха катастроф» совершенно отсутствовал в его движении до 1938 года, как и в истории Италии со времени ее объединения*. Однако сам по себе итальянский фашизм не привлек серьезного международного внимания, хотя и пытался вдохновлять и финансировать сходные движения в других странах. Иногда его влияние проявлялось в весьма неожиданных регионах, например в Израиле, где он привлек Владимира Жаботинского, основателя сионистского «ревизионизма», ставшего в 1970-6 годы, при Менахеме Бегине, господствующей идеологией в этой стране. Если бы не приход к власти Гитлера в начале 1933 года, фашизм не стал бы столь важным мировым движением. Фактически все фашистские движения за пределами Италии, достигшие определенных результатов, были созданы после прихода Гитлера к власти, например венгерская «Партия скрещенных стрел», получившая 25 % голосов во время первых в Венгрии выборов с тай- ным голосованием (1939). и румынская «Железная гвардия», получившая еще большую поддержку. В действительности даже движения, фактически полностью финансировавшиеся Муссолини, как, например, хорватское террористическое движение «Усташи» под руководством Анте Павелича, не достигли больших успехов и стали придерживаться фашистской идеологии лишь в 1930-е годы, когда часть из них обратилась к Германии за вдохновляющей идеей и финансированием. Более того, без победы Гитлера в Германии идея фашизма как мирового движения, ставшего правой альтернативой международному коммунизму, только со столицей в Берлине, а не в Москве, вообще бы не возникла. Однако фашизм не стал таким движением, хотя создал идеологическую почву для объединения коллаборационистов с немцами на территории оккупированной Европы во время Второй мировой войны. Именно по этим причинам многие ультраправые, особенно во Франции, несмотря на свою крайнюю реакционность, отказались сотрудничать с фашистами: они могли быть только националистами и никем больше. Некоторые из них даже примкнули к Сопротивлению. Более того, если бы Германия не стала преуспевающей державой, имеющей все больший вес в мире, фашизм не приобрел бы серьезного влияния за пределами Европы, а нефашистские реакционные правители не стали бы притворно сочувствовать фашизму, как, например, Салазар в Португалии, который в 1940 году заявлял: «С Гитлером мы связаны одной идеологией» (Delzell, 1970, р. 348). * Следует сказать, к чести соотечественников Муссолини, что во время войны итальянская армия категорически отказывалась передавать евреев для уничтожения немцам или кому-либо еще на оккупированных ею территориях (в основном в Юго- Восточной Франции и на некоторых участках Балкан). Хотя итальянские власти также выказывали заметное отсутствие рвения в этом вопросе, погибло около половины малочисленного еврейского населения Италии; правда, некоторые из них были уничтожены как антифашисты, а не как евреи (Steinberg, 1990; Hughes, 1983). Отступление либерализма 131 Что общего было у различных разновидностей фашизма, кроме общего сознания гегемонии Германии (после 1933 года), не так просто разглядеть. Теория никогда не была сильной стороной этих движений, опиравшихся на несовершенство интеллекта и рационализма и проповедовавших превосходство инстинкта и воли. Они привлекали всякого рода реакционных теоретиков в странах с активной консервативной интеллектуальной жизнью (Германия является типичным тому примером), но то были декоративные, а не структурные элементы фашизма. Муссолини мог спокойно обойтись без своего домашнего философа Джованни Джентиле, а Гитлер, возможно, даже не знал о поддержке философа Хайдеггера. Фашизм нельзя отождествлять ни с определенной формой организации государства, как, например, корпоративное государство,— нацистская Германия быстро утратила интерес к подобным идеям, тем более что они противоречили единому и неделимому «Volks-gemeinschaft» («содружеству народа»). Даже такой бесспорно основной эле- мент, как расизм, первоначально отсутствовал в итальянском фашизме. С другой стороны, как мы уже видели, фашизм одобрял национализм, антикоммунизм, антилиберализм и т. п., в чем совпадал со взглядами других нефашистских правых элементов: Некоторые из них, особенно французские нефашистские реакционные группировки, поддерживали фашистскую политику уличного насилия. Главным различием между фашистами и правыми было то, что фашизм существовал за счет мобилизации низов. По существу он принадлежал к эпохе демократической и народной политики, которую оплакивали традиционные реакционеры и пытались обойти поборники «органического государства». Фашизм гордился тем, что может мобилизовать массы, и символически под- держивал это в форме публичных театрализованных действ даже после прихода к власти (нюрнбергские факельные шествия, массы народа на площади Венеции, наблюдающие за жестикуляцией Муссолини, произносящего речи с балкона), что являлось характерным и для коммунистических движений. Фашисты были революционерами контрреволюции: своей риторикой, своим обращением к тем, кто считал себя жертвой общества, своими призывами к полному изменению существующего порядка, даже своим намеренным заимствованием символов и названий у революционеров, что так наглядно было продемонстрировано гитлеровской национал-социалистической рабочей партией с ее модифицированным красным флагом и немедленным введением в 1933 году большевистского i Мая в качестве официального праздника. Несмотря на то что фашизм брал на вооружение риторику о возвращении к старым традициям и получил большую поддержку от классов, которые действительно предпочли бы стереть из памяти прогрессивный прошлый век, это не было в настоящем смысле традиционалистское движение, как, например, движение карлистов Наварры, ставших одной из главных сил поддерж- 132 «Эпоха катастроф» ки Франко в гражданской войне, или движение Ганди за возвращение к ручным ткацким станкам и сельским идеалам. Фашизм подчеркивал важность многих традиционных ценностей, но в ином смысле. Он осуждал эмансипацию женщин («женщина должна сидеть дома и растить многочисленное потомство»), не одобрял разрушающего влияния современной культуры, осо- бенно модернистского искусства, которое немецкие национал-социалисты называли «культурным большевизмом» и вырождением. Однако основные фашистские движения, итальянское и немецкое, не обращались к историческим оплотам консерватизма—Церкви и королю, наоборот, они полностью старались их вытеснить, насаждая лидеров—выбившихся из низов людей, ле- гитимизированных поддержкой масс, светскими идеологиями, а иногда и культом. Прошлого, на которое они ссылались, не существовало. Их традиции были придуманными. Даже гитлеровский расизм не мог гордиться чистой, без примесей, линией предков (наличие которой так стараются найти у себя американцы, давшие заказ специалистам по генеалогии доказать их происхождение от неких саффолкских йоменов шестнадцатого века), хотя и создал свою псевдотеорию. В ней взята на вооружение смесь постдарвиновских теорий конца девятнадцатого века, претендовавшая на (и в Германии, увы, получившая) поддержку новой науки—генетики или, точнее, той отрасли прикладной генетики — «евгеники», целью которой являлось создание расы сверхлюдей путем селективного улучшения породы и ликвидации непригодных человеческих существ. Раса, предназначенная, по Гитлеру, властвовать миром, до 1898 года (когда некий антрополог придумал термин «нордическая»), даже не имела названия. Враждебный к наследию Просвещения восемнадцатого века и французской революции, фашизм также не мог официально принять современность и прогресс, однако на практике ему нетрудно было соединить безумный набор верований с техническими новшествами, кроме тех случаев, когда они шли вразрез с его идеологическими установками (см. главу i8). Фашизм был торжествующе антчлибералек. Он являлся наглядным примером того, как без труда можно соединить варварские представления о мире с самыми современными техническими достижениями. Конец двадцатого века с его фундаменталистскими сектами, для сбора средств использующими телевидение и компьютерные программы, еще лучше продемонстрировал нам этот феномен. На этом сочетании консервативных ценностей с методами уличной демократии и новым типом идеологии бесчеловечной жестокости, по существу сконцентрированном в национализме, следует остановиться подробнее. Подобные нетрадиционные движения радикальных правых возникли в нескольких европейских странах в конце девятнадцатого века как реакция, с одной стороны, на либерализм (т. е. преобразование общества капиталистиче- Отступление либерализма 133 ским путем) и рост социалистических рабочих движений, а с другой стороны— на поток иностранцев, растекшийся по всему свету в результате самой масштабной миграции населения в истории человечества. Мужчины и женщины мигрировали не только через океаны и границы между государствами, но также из деревни в город и из одной области своей страны в другую, попадая из насиженных мест в незнакомые страны и, как бездомные, просясь в чужой дом. Почти пятнадцать из каждых ста поляков навсегда покинули свою страну, четверть миллиона человек в год покидали ее в качестве сезонных мигрантов (главным образом для того, чтобы влиться в ряды рабочего класса принявших их стран). Предвосхищая события конца двадцатого века, конец девятнадцатого проложил путь массовой ксенофобии, проявлением которой и стал расизм — защита чистоты нации против ее загрязнения или даже порабощения вторгшимися ордами людей «низшей» расы. Его можно заметить не только в боязни притока польских эмигрантов, толкнувшей великого немецкого либерального социолога Макса Вебера к временной поддержке Пан-германского союза, но во все более истерической кампании против массовой иммиграции, развернувшейся в США, из-за которой во время Первой мировой войны и даже после ее окончания страна статуи Свободы закрыла свои границы для тех, кого эта статуя так приветливо приглашала. Объединяло эти движения чувство злобы и обиды, испытываемое простыми людьми в обществе, где они находились между молотом большого бизнеса и наковальней растущих рабоччх движений. Теперь они были лишены того достойного положения, которое занимали в прежнем общественном строе, и социального статуса в быстро меняющемся обществе, на который, по их мнению, имели право претендовать. Одним из типичных проявлений этих чувств стал антисемитизм, стимулировавший возникновение в некоторых странах в последней четверти девятнадцатого века специфических политических движений, в основе которых лежала ненависть к евреям. Евреи жили почти во всех странах земного шара и могли вполне стать символом всего самого ненавистного в этом полном несправедливостей мире, где благодаря распространению идей Просвещения и французской революции они получили все права и возможности. Они стали олицетворением ненавистных капиталистов/финансистов и революционных агитаторов, символом разрушительного влияния «безродных интеллектуалов» и новых средств массовой информации, несправедливости конкуренции, благодаря которой евреи получали самые лучшие места в профессиях, требовавших образования; они также являлись олицетворением иностранцев и чужаков, не говоря уже об укоренившейся вере косных представителей христианства в то, что именно они распяли Иисуса Христа. Безусловно, неприязнь к евреям была широко распространена в западном мире, и их положение в обществе девятнадцатого века было весьма шатким. 134 «Эпоха катастроф» Однако из-за того, что бастующие рабочие зачастую, даже будучи членами нерасистских рабочих движений, нападали на еврейских лавочников и считали своих хозяев евреями (что часто соответствовало истине во многих регионах Центральной и Западной Европы), нельзя считать их первыми национал-социалистами. Точно так же традиционный антисемитизм эдвардианских британских либеральных интеллектуалов, таких как группа Блумсбери *, не делал их сторонниками политического антисемитизма правых радикалов. Антисемитизм крестьян Центральной и Восточной Европы, где евреи практически были связующим звеном между крестьянином с продуктами его труда и внешней экономикой, являлся, несомненно, более застарелым и взрывоопасным. Он усилился, когда венгерские и румынские сельские общества на- чали все больше сотрясать катаклизмы современного мира. В отсталой крестьянской среде России еще верили легендам о евреях, приносящих в жертву христианских младенцев, поэтому социальные потрясения могли приводить к еврейским погромам, поощрявшимся реакционными властями царской империи, особенно после убийства революционерами царя Александра II в i88i году. Отсюда прямая дорога от первоначальных стихийных ростков антисемитизма к истреблению еврейской нации во время ВторОЙтлировой войны. Именно стихийный антисемитизм породил восточноевропейские фашистские движения, получившие народную поддержку, такие как румынская «Железная гвардия» и венгерская «Партия скрещенных стрел». Во всяком случае, на бывших территориях Габсбургов и Романовых эта связь прослеживалась гораздо отчетливей, чем в германском рейхе, где стихийный сельский и провинциальный антисемитизм, хотя и глубоко укоренившийся, тем не менее был не столь жестоким, можно даже сказать, более терпимым. Евреев, которые после оккупации Вены в 1938 году бежали в Берлин, поражало отсутствие уличного антисемитизма. Сюда насилие пришло после указа сверху, изданного в ноябре 1938 года** (Kershaw, 1983). Но даже несмотря на это, нельзя сравнивать случайную и временную жестокость погромов с тем, что пришло поколением позже. Горстка убитых в i88i году, сорок или пятьдесят жертв кишиневского погрома 1903 года потрясли мир, и это понятно, поскольку до на- ступления фашизма даже такое количество жертв казалось немыслимым для мира, ожидавшего прихода цивилизации. Даже более крупномасштабные по- * Группа английских писателей, философов и художников, в 1920-6 годы собиравшаяся в Блумсбери, районе Лондона. Помимо многих известных имен в группу входила знаменитая писательница и критик Вирджиния Вулф и будущий известный экономист Джон Мейнард Кейнс (примеч.. пер.). ** Речь идет о так называемой «хрустальной ночи» 9—ю ноября 1938 года, вылившейся в погромы, убийства и акты вандализма в отношении евреев. Акция была спровоцирована фашистскими властями в ответ на убийство польским евреем Гершелем Гришпаном в Париже немецкого дипломата Эрнста фон Рата (примеч. научного редактора). Отступление либерализма 135 громы, сопровождавшие массовые крестьянские восстания во время русской революции 1905 года, принесли по стандартам более позднего времени довольно скромные потери — всего около восьмисот погибших. Сравним это с Звоо евреев, убитых в Вильнюсе (Вильно) литовцами за три дня в 1941 году после вторжения немцев в СССР, еще до того, как началось систематическое ис- требление евреев. Новые движения правых радикалов, использовавшие, правда коренным образом переработав их, эти старые традиции нетерпимости, апеллировали в основном к низшим и средним слоям европейского общества и были оснащены риторикой и теорией националистами-интеллектуалами, оформившись как направление в до-е годы девятнадцатого века. Даже сам термин «национализм» был придуман в это десятилетие для описания новых глашатаев реакции. Праворадикальные настроения усилились в рядах средней и мелкой буржуазии преимущественно в странах, где идеология демократии и либерализма не была господствующей, т. е. главным образом в государствах, на которые не оказала влияния французская революция или ее аналоги. Фактически во всех ведущих странах западного либерализма — Великобритании, Франции и США — общее преобладание революционной традиции воспрепятствовало возникновению каких-либо значительных фашистских движений. Неверно путать расизм американских популистов или шовинизм французских республиканцев с протофашизмом: то были левые движения. В условиях, когда торжестго свободы, равенства и братства больше не стояло на пути, древние инстинкты могли украсить себя новыми политическими лозунгами. Почти не приходится сомневаться в том, что активные сторонники свастики в австрийских Альпах были завербованы в основном из провинциальной интеллигенции — ветеринаров, землемеров и прочих специалистов, некогда бывших местными либералами—образованным и эмансипированным меньшинством в среде, где преобладал крестьянский клерикализм. Точно так же в конце двадцатого века распад классических пролетарских рабочих и социалистических движений дал возможность вырваться наружу природному шовинизму и расизму многочисленной армии рабочих, занятых в сфере неквалифицированного труда. До этого они опасались выражать свои взгляды и чувства публично из-за принадлежности к партиям, страстно их отрицавшим. Начиная с 19бо-х годов западная ксенофобия и политический расизм встречаются главным образом в общественном слое, за- нимающемся физическим трудом. Однако в десятилетия, когда фашизм еще только зарождался, его исповедовали те, кто не пачкал свои руки тяжелой работой. Средняя и мелкая буржуазия являлась главной составной частью подобных движений в период становления фашизма. Этот факт не подвергают сомнению даже историки, стремящиеся пересмотреть традиционные представ- 136 «Эпоха катастроф» ления о том, кто именно поддерживал нацистов в период между 1930 и 1980 годами (Childers, 1983; Childers, 1991, p. 8,14—15)- Возьмем всего лишь один случай из многих, чтобы показать состав таких движений и тех, кто оказывал им поддержку. В Австрии в период между мировыми войнами из национал-социалистов, избранных в качестве депутатов районных советов в Вене в 1932 году, i8% имели собственные предприятия, 56% были инженерно-техническими работниками, служащими и государственными чиновниками, а 14% составляли промышленные рабочие. Из числа нацистов, избранных пятью австрийскими региональными ассамблеями за пределами Вены в том же году, i6 % являлись владельцами собственных предприятий и фермерами, 51% — служащими и ю% — промышленными рабочими (Larsen et al, 1978, p. 766— 767). Это не означает, что фашистские движения не могли получить массовую поддержку среди рабочей бедноты. Румынскую «Железную гвардию» бедное крестьянство поддерживало при любом составе ее руководящих кадров. Избирателями венгерской «Партии скрещенных стрел» были в основном рабочие (коммунистическая партия находилась на нелегальном положении, а со- циал-демократическая партия была малочисленной из-за своей терпимости к режиму Хорти). После поражения австрийской социал-демократии в 1934 году начался заметный отток рабочих в нацистскую партию, особенно в австрийских провинциях. Кроме того, едва фашистские правительства, признанные всенародно, утвердили свое положение в обществе, как произошло в Италии и Германии, гораздо большее число, чем любят считать левые, до этого просоциалистически и прокоммунистически настроенных рабочих стало сочувствовать новым режимам. Однако, поскольку фашистские движения не имели особого успеха в традиционно сельском обществе (если только не получали подкрепления, как в Хорватии, от организаций, подобных Римско-католической церкви) и являлись заклятыми врагами идеологий и партий, свя- занных с организованным рабочим классом, их основных избирателей следовало, как и ожидалось, искать в средних слоях общества. Насколько глубоким было первоначальное распространение фашизма в средних слоях общества — более сложный вопрос. Несомненно, его влияниг на молодежь этих слоев было сильно, особенно на студентов европейских университетов, которые в период между войнами, как известно, тяготели к ультраправым. Тринадцать процентов членов итальянского фашистского движения в i92i году (т. е. до «похода на Рим») были студентами. В Германии от 5 до ю% всех студентов были членами нацистской партии уже в 1930 году, когда подавляющее большинство будущих фашистов еще не начали проявлять интерес к Гитлеру (Kater, 1985, Р- 4^7', Noette/Neumann, 1967, р- *9б). Как мы увидим, многочисленна была и прослойка бывших офицеров, выходцев из среднего класса,—тех, для кого Первая мировая война со всеми ее ужасами Отступление либерализма 137 стала вершиной личных достижений, при взгляде с которой им открывались лишь тоскливые низменности будущей штатской жизни. Эти представители среднего слоя общества были, безусловно, наиболее восприимчивы к призывам нацистов. В общих чертах влияние правых радикалов проявлялось тем сильнее, чем больше была действительная или предполагаемая угроза положению среднего класса, поскольку рухнули структуры, призванные сохранять существующий порядок в обществе. В Германии двойной удар сначала «великой инфляции», обесценившей значение денег до нуля, и последовавшей вслед за ней Великой депрессии радикализировал даже таких представителей средних слоев, как средние и высшие государственные чиновники, чье положение казалось таким прочным и которые при менее драматических обстоятельствах были бы рады оставаться старомодными патриотами-консерваторами, тоскующими по кайзеру Вильгельму, но готовыми исполнить свой долг перед республикой, возглавляемой фельдмаршалом Гинденбургом, если бы она не рухнула у них на глазах. Большинство равнодушных к политике немцев в период между мировыми войнами тосковали по империи Вильгельма. Даже в 19бо-е годы, когда большая часть западных немцев полагала (чему не приходится удивляться), что Германия переживает свои лучшие времена, 42% из тех, кому было за шестьдесят, все еще считали жизнь до Первой мировой войны лучше, чем их сегодняшняя, а 32% оставались преданными «экономическому чуду» (Noelle/Neumann, 1967, Р- *9б). В период 1930—1932 годов избиратели, принадлежавшие к буржуазному центру и правому флангу, в массовом порядке вступали в нацистскую партию. Однако строителями фашизма являлись не они. Эти консервативные средние классы стали потенциальными или даже активными сторонниками фашизма в результате политических сражений в период между мировыми войнами. Казалось, угроза либеральному обществу и всем его ценностям исходит исключительно справа, а угроза социальному порядку— слева. Средние классы выбирали свою политику в соответствии с собственными страхами. Традиционные консерваторы, как правило, симпатизировали демагогии фашизма и были готовы объединиться с ним против главного врага. Итальянский фашизм имел довольно сильную поддержку прессы в 1920-е и даже в 193<>-е годы, за исключением либеральных левых газет. «Но для дерзкого эксперимента фашизма это десятилетие не было плодотворным в искусстве управления государством»,— писал Джон Бьюкен, видный британский консерватор и автор триллеров (вкус к написанию триллеров, увы, редко сочетается с левыми убеждениями) (Graves/Hodge, 1941, Р- 248)-Гитлер был приведен к власти коалицией традиционных правых, с которыми он впоследствии расправился. Генерал Франко включил в свой национальный фронт не очень влиятельную в то время испанскую «Фалангу», потому что выступал в качестве представителя союза всех правых сил против комму- 138 «Эпоха катастроф» нистической угрозы. К счастью, во Второй мировой войне он не присоединился к Гитлеру, послав тем не менее добровольческий отряд под названием «Голубая дивизия» воевать против коммунистов в России. Маршал Петен, безусловно, не был фашистом и не симпатизировал нацистам. Одна из причин, почему так трудно было после войны отличить убежденных француз- ских фашистов и прогерманских коллаборационистов от сторонников виши-стского режима маршала Петена, заключалась в том, что между ними фактически не имелось четкой разницы. Те, чьи отцы ненавидели Дрейфуса, евреев и проклятую Республику (некоторые деятели вишистского режима были в то время уже достаточно взрослыми, чтобы хорошо сохранить это в памяти), сами постепенно становились фанатичными приверженцами Гитлера. Одним словом, «естественный» альянс правых в период между мировыми войнами составлял широкий спектр от традиционных консерваторов и старомодных реакционеров до крайних экстремистов, сторонников фашистской патологии. Традиционные силы консерватизма и контрреволюции в обществе были многочисленны, но зачастую инертны. Фашизм сообщил им динамику и, что, возможно, более важно, явил пример победы над силами, нарушающими порядок (разве не вошел в поговорку аргумент в пользу фашистской Италии: «Муссолини заставил поезда ходить по расписанию»?). Как динамизм действий коммунистов после 1933 года вдохновил лишенные направления и руко- водства левые силы, так и успех фашизма, особенно после захвата власти в Германии национал- социалистами, заставил смотреть на чего как на движение будущего. Сам факт, что в это время фашизм, хотя и на короткое время, появился на политической сцене консервативной Великобритании, показывает действенность подобной «демонстрации силы». ,То, что он обратил в свою веру одного из самых видных политических деятелей и получил поддержку одного из главных газетных магнатов, более важно, чем то, что порядочные политики вскоре покинули движение сэра Освальда Мосли, a «Daily Mail» лорда Ротермира довольно быстро прекратила свою поддержку Британского союза фашистов. Ведь Великобритания все еще повсеместно и справедливо считалась примером политической и социальной стабильности. III Подъем правых радикалов после Первой мировой войны, несомненно, явился реакцией на ставшую реальной опасность социальной революции и прихода к власти рабочего класса, в частности на Октябрьскую революцию и ленинизм. Без этих факторов фашизм бы не возник. Хотя демагогически настроенные крайние правые в ряде европейских стран и создавали политическую шумиху и проявляли агрессивность еще с конца девятнадцатого века, до Отступление либерализма 139 1914 года они почти всегда находились под контролем. Апологеты фашизма, возможно, отчасти правы, считая, что Муссолини и Гитлера породил Ленин. Однако никоим образом нельзя оправдывать варварство фашистов, утверждая, что его якобы вдохновила жестокость русской революции, что любили делать некоторые немецкие историки в i98o-e годы (Notte, 1987}. Однако следует сделать две важные оговорки при утверждении, что подъем правых сил стал естественным ответом на подъем революционных левых. Во-первых, в этом случае недооценивается то влияние, которое оказала Первая мировая война на значительную часть общества—слой средней и мелкой буржуазии, солдат-патриотов и молодых людей, которые после ноября 1918 года не могли простить того, что их шанс стать героями упущен. Фронтовикам суждено было сыграть наиболее важную роль в мифологии праворадикальных движений (Гитлер сам был одним из них). Они составили значительную часть первых отрядов нацистских ультра. К их числу принадлежали офицеры, уничтожившие немецких коммунистов Карла Либкнехта и Розу Люксембург в начале 1919 года, итальянские squadristi * и немецкие freikorps. Пятьдесят семь процентов первых итальянских фашистов являлись бывшими военнослужащими. Как мы уже говорили, Первая мировая война приучила мир к насилию, и эти люди упивались возможностью дать волю своей нереализованной жестокости. Решительная приверженность левых из числа прогрессивных либералов антивоенным и антимилитаристским движениям и глубокое отвращение народа к кровавой бойне Первой мировой войны привели к тому, что многие недооценили опасность возникновения относительно малочисленного, но в абсолютном значении важного меньшинства, для которого опыт, приобре- тенный в сражениях Первой мировой войны, явился основополагающим и воодушевляющим, для кого военная форма и дисциплина, жертвование—собой или другими, оружие, кровь и власть были тем, ради чего стоило жить настоящим мужчинам. Они не написали много книг о войне, хотя в Германии вышли одна или две Эти Рэмбо своего времени естественным образом влились в ряды правых радикалов. Вторая оговорка состоит в том. что ответный удар правых был направлен не против большевизма как такового, а против всех движений, и в особенности против организованного рабочего класса, которые угрожали существующему порядку в обществе или могли быть обвинены в его развале. Символом этой угрозы был Ленин, а не социалистические рабочие партии, чьи лидеры были достаточно умеренными. Правых беспокоил рост могущества рабочих масс, их уверенность и радикализм, придавший прежним социалистическим * Фашистские вооруженные отряды, |