Хобсбаум Э. - Эпоха крайностей_ Короткий двадцатый век (1914—1991) - 2004. Хобсбаум Э. - Эпоха крайностей_ Короткий двадцатый век (1914—199. Независимая
 Скачать 19.71 Mb.
|
названия слова «народная», «демократическая» или «социалистическая»: Албания, Ангола, Алжир, Бангладеш, Бенин, Бирма, Болгария, Венгрия, Вьетнам, Германская Политика военных переворотов стала детищем новой эпохи, породившей слабые или незаконные правительства. Первой серьезной работой на эту тему явилась книга занимавшегося наследием Макиавелли итальянского журналиста Курцио Малапарте «Coup d'Etat», которая вышла в 1931 году—на полпути от одной катастрофы к другой. Во второй половине двадцатого века, когда благодаря балансу сверхдержав стабилизировались границы государств и (правда, в меньшей степени) политические режимы, военные стали еще чаще вмешиваться в политику, хотя бы только потому, что в мире теперь насчитывалось до двухсот государств, большинство из которых образовалось совсем недавно и поэтому не обладало преемственностью законной власти. Кроме того, политические системы многих государств способны были привести скорее к политическому распаду, чем к созданию эффективно действующего правительства. В таких ситуациях вооруженные силы зачастую являлись единственным государственным институтом, способным к политическим или каким-либо другим действиям на общенациональном уровне. Третий мир 373 Кроме того, поскольку «холодная война» между сверхдержавами зачастую велась с помощью вооруженных сил государств-клиентов или союзников, они субсидировались и вооружались соответствующей сверхдержавой или, в некоторых случаях, сначала одной, а затем другой сверхдержавой, как было с Сомали. Люди на танках получили более широкие политические возможности, чем когда-либо раньше. В ведущих коммунистических странах их держали под контролем за счет презумпции верховенства гражданского руководства в лице партии, хотя в свои последние безумные годы Мао Цзэдун временами готов был отказаться от этого принципа. В основных странах западного альянса возможности военных тоже оставались ограниченными благодаря политической стабильности и наличию эффективных механизмов контроля над армией. Так, после смерти генерала Франко в Испании переход к либеральной демократии успешно произошел под эгидой нового короля, а вспыхнувший в 1981 году путч не смирившихся с новой политической реальностью франкистских офицеров был быстро подавлен благодаря отказу монарха поддержать его. В Италии, где ПИТА готовы были поддержать военный переворот, если в правительстве появятся представители многочисленной коммунистической партии, гражданское правительство оставалось у власти даже тогда, когда (в 1970-6 годы) происходили внезапные и до сих пор необъяснимые всплески активности военных ведомств, секретных служб и террористического подполья. Только там, где раны, нанесенные деколонизацией (т. е. поражением от местных повстанцев), оказались слишком глубоки, офицеры участвовали в военных переворотах, как это произошло в 1950-е годы во Франции, потерпевшей поражение в войне за сохранение власти над Индокитаем и Алжиром, а также в Португалии, когда в гдуо-е годы рухнула ее африканская империя (здесь инициаторами путча стали военные левых убеждений). В обоих случаях вооруженные силы были всксре снова взя.ът под контроль гражданским правительством. Единственным военным режимом в Европе, который реально поддерживали США, являлся режим, установленный в 1967 году (вероятно, по местной инициативе) крайне недальновидной группой ультраправых греческих полковников в стране, где гражданская война между коммунистами и их противниками (1944—1949) оставила по себе горькую память с обеих сторон. Этот режим, знаменитый своим пристрастием к систематическим пыткам оппонентов, рухнул через семь лет под давлением собственной политической несостоятельности. Условия для военного вмешательства в странах третьего мира были гораздо более благоприятными, особенно в новых государствах, зачастую малых и слабых, где несколько сотен вооруженных человек, получивших подкрепление иностранных войск, а временами и замененных ими, могли иметь ре- шающее значение и где у власти находились неопытные или некомпетентные 374 «Золотая эпоха» правительства, а в стране царили хаос, коррупция и смута. Типичным военным правителем в большинстве африканских стран являлся не кандидат в диктаторы, а военный, действительно старавшийся навести элементарный порядок и надеявшийся (часто напрасно), что гражданское правительство вскоре опять придет к власти. Обычно он терпел неудачу в своих начинаниях, вот почему так мало военных вождей правили долго. Во всяком случае, даже самый слабый намек на то, что власть в стране может перейти в руки коммунистов, фактически стопроцентно гарантировал любому диктатору поддержку Соединенных Штатов. Одним словом, военная политика и военные навыки стремились заполнить вакуум, возникший из-за отсутствия граждан- Порфирио Диасом в Мексике и Аугусто Легийя в Перу. После начала Великой депрессии эти программы перестали выглядеть убедительно. Кроме того, стремление к национальной независимости требовало политики, менее зависимой от старых империй, и пример СССР предоставил альтернативную модель такого развития. Никогда еще этот пример не выглядел так впечатляюще, как в годы после окончания Второй мировой войны. Поэтому более энергичные государства старались положить конец своей аграрной отсталости путем последовательной индустриализации, следуя советской модели централизованного планирования или сокращая импорт. Все эти способы так или иначе опирались на вмешательство государства и государственный контроль. Даже менее амбициозные страны, которые не мечтали о будущих великих сталелитейных заводах в тропиках, снабжаемых энергией огромных гидроэлектростанций с мощными дамбами, хотели самостоятельно контролировать и развивать свои национальные ресурсы. Нефть традиционно добывалась частными западными корпорациями, обычно тесно связанными с империалистическими державами. Молодые правительства, следуя примеру Мексики 1938 года, стали национализировать их и превращать в государственные предприятия. Те, которые удержались от национали- Владельцы животноводческих ферм (пси.). Третий мир 375 зации, обнаружили— особенно после 1950 года, когда Арабско-американская нефтяная компания (ARAMCO) предложила Саудовской Аравии 50% дохода (немыслимо высокая доля по тем временам), что физическое обладание нефтью и газом обеспечивает главенствующие позиции в переговорах с иностранными корпорациями. На практике создание Организации стран— экс- портеров нефти (ОПЕК), которая в ig/o-e годы уже держала в заложниках весь мир, стало возможным, потому что владение мировыми запасами нефти перешло от компаний к относительно небольшому количеству государств-производителей. Одним словом, даже те правительства зависимых или освободившихся от колониальной зависимости государств, которые были вполне довольны взаимоотношениями со старыми или новыми иностранными ка- питалистами (в современном языке левых появился термин «неоколониализм»), осуществляли их в системе контролируемой государством экономики. Возможно, наиболее преуспевающим из таких государств до igSo-x годов был Берег Слоновой Кости — ранее французская колония. Вероятно, наименьших успехов в этом добились те новые государства, которые недооценили последствия своей отсталости — недостаток профессиональных и опытных специалистов, руководящих кадров и экономистов, неграмотность, неосведомленность и недоверие к программам экономической модернизации, особенно когда их правительства ставили перед собой цели, которые считали трудными даже развитые страны, например проведение координируемой государством индустриализации. Гана и Судан (первое государство тропической Африки, получившее независимость) растратили валютные резервы в двести миллионов, накопленные благодаря высоким ценам на какао и доходам военного времени (эти накопления превышали валютные накопления независимой Индии), в напрасной попытке создать индустриализованную плановую экономику, не говоря уже о мечтах Кваме Нкрумы о панафриканском союзе. Ft зудьтаты бьь.и гибельными и еще усугубились из-за обвала цен на какао з тдбо-х годах. К 1972 году, когда великие проекты рухнули, местная промышленность в маленьких странах могла существовать только при наличии высоких таможенных тарифов, контроля над ценами и лицензий на импорт, что привело к развитию теневой экономики и распространению коррупции, оказавшихся неискоренимыми. Три четверти всех рабочих были заняты в государственном секторе, а поддержке сельского хозяйства уделялось мало внимания (как и в большинстве других африканских государств). После того как Нкрума был свергнут в результате очередного военного переворота (1966), лишенная иллюзий страна продолжила свой путь под руководством целой череды, как правило, не пользующихся доверием военных, а временами и гражданских Несмотря на печальный пример новых государств тропической Африки, не стоит недооценивать те значительные достижения, которых добились бо- 376 «Золотая эпоха» лее выгодно расположенные бывшие колонии или зависимые государства, выбравшие путь планируемого государством или дотируемого им экономического развития. Все государства, которые на языке международных чиновников в 197°' е годы назывались «новыми индустриальными странами», осуществляли именно такую политику (исключением стал го род-государств о Гонконг). Как подтвердит каждый, имеющий хоть малейшее представление о Бразилии и Мексике, здесь стала процветать бюрократия, коррупция и казнокрадство, но помимо этого в течение нескольких десятилетий имел место у%-ный ежегодный рост дохода, т. е. обе они достигли желаемого перехода к современной индустриальной экономике. Бразилия даже стала на некоторое время восьмым по объему промышленного производства государством некоммунистического мира. Обе страны имели довольно значительное население и в связи с этим большой внутренний рынок, так что индустриализация и сокращение импорта имели смысл по крайней мере в течение довольно долгого времени. Расходы на социальные нужды и активность государства поддерживали высокий потребительский спрос. Одно время государственный сектор в Бразилии осуществлял контроль примерно над половиной валового внутреннего продукта и охватывал девятнадцать из двадцати крупнейших компаний, в то время как в Мексике в нем была занята пятая часть всей рабочей силы, получавшая две пятых национального фонда заработной платы (Harris, 1987, р. 84—8s). Государственное планирование на Дальнем Востоке старалось меньше полагаться на государственные предприятия и больше — на привилегированные корпорации, опиравшиеся на санкционируемые правительством кредиты и инвестиции, но зависимость экономического развития от государства была такой же. Планирование и государственная инициатива имели первостепенное значение повсюду в мире в I9j0-e и 19бо-е годы, а в «новых индустриальных странах» такое положение сохранялось до 1990-х годов. Давала ли эта форма экономического развития положительные или отрицательные результаты, зависело от местных условий и человеческого фактора. III Однако развитие, вне зависимости от того, контролировалось оно государством или нет, не представляло особого интереса для подавляющего большинства населения третьего мира, которое само выращивало себе пищу для пропитания, поскольку даже в странах и колониях, чьи государственные доходы зависели от прибылей, полученных от одной или двух основных экспортных культур — кофе, бананов или какао,— они были обычно сосредоточены в нескольких крупных центрах. В части государств тропической Африки и в боль- Третиймир 3"77 шинстве стран Южной и Юго-Западной Азии, а также в Китае население продолжало зарабатывать на жизнь сельским хозяйством. Только в Западном полушарии и на засушливых землях западных исламских стран еще происходил отток сельских жителей в крупные города, превративший за пару десятилетий сельские социумы в городские (см. главу ю). В плодородных и не слишком густонаселенных регионах большей части Африки население в основном прекрасно могло прокормиться трудом своих рук. Оно не нуждалось в государстве, которое было обычно слишком слабым, чтобы принести много вреда, однако, если оно становилось чересчур назойливым, его можно было обойти, вернувшись к сельскому натуральному хозяйству. Немногие континенты начинали эпоху своей независимости с подобными преимуществами, которым вскоре, правда, суждено было быть растраченными впустую. Большинство азиатских и исламских крестьян были гораздо беднее, по крайней мере питались они гораздо хуже (в Индии эта бедность сложилась исторически), и угнетение мужчин и женщин в некоторых местах было гораздо более жестоким. Тем не менее довольно большой части населения казалось, что все-таки лучше не обольщаться речами тех, кто сулил несказанное благосостояние от экономического развития, а держаться от них подальше. Как подсказывал им длительный опыт предков и свой собственный, извне ничего хорошего не приходит. Молчаливые раздумья поколений научили их, что минимизация риска—лучшая политика, чем погоня за большой прибылью. Но все это не уберегло их от мировой экономической революции, достигшей даже самых отдаленных и изолированных регионов в виде пластиковых сандалий, бензиновых канистр, дребезжащих грузовиков и, конечно, правительственных офисов с папками документов. В таких местах революция стремилась разделить человечество на людей, работающих в офисах и при их посредстве, и остальное население, В большинстве аграрных стран третьего мира основной водораздел пролегал между прибоежными и внутренними районами, а также между крупными горо.цами и сельской глубинкой". Трудность заключалась в том, что, с тех пор как прогресс и правительство шли рука об руку, Законодательного собрания Теленганы (Южная Индия) 97 имели среднее или высшее образование, включая so аспирантов. В обоих этих регионах подавляющее большинство местных жителей в то время были негра- * Сходное разделение можно было найти в некоторых отсталых регионах социалистических государств, например в советском Казахстане, где местные жители не проявляли никакого желания отказываться от сельского хозяйства и домашнего скота, оставляя индустриализацию и большие города многочисленным русским иммигрантам. 378 «Золотая мотными (Hodgkin, 1961, р. 29; Gray, 1970, р. 135). Кроме того, каждому, кто хотел работать в национальном правительстве страны третьего мира, необходимо было не только уметь грамотно писать и читать на языке нужного региона (что было совсем не обязательно в их родной деревне), но также достаточно хорошо владеть одним из нескольких иностранных языков (английским, французским, испанским, арабским, мандаринским наречием китайского) или, по крайней мере, региональным lingua franca, которым новые правительства стремились сделать письменные «национальные» языки (суахили, бахаса, пиджин). Единственным исключением являлись те регионы Латинской Америки, где официальные языки (испанский и португальский) совпадали с разговорным языком большинства населения. Из всех кандидатов на государственную службу в Хайдарабаде (Индия) на всеобщих выборах 1967 года только трое (из тридцати четырех) не говорили по-английски (Bern-storff, 1970, p. 146). Со временем самые отсталые жители наиболее отдаленных районов все больше стали понимать преимущества высшего образования, даже когда сами не могли ими воспользоваться. Знание в буквальном смысле означало силу, и наиболее очевидно это проявлялось в странах, где государство по отношению к своим гражданам оказалось механизмом, выжимавшим их ресурсы и затем распределявшим эти ресурсы среди государственных служащих. Образование означало пост, зачастую гарантированный *, на государственной службе, с перспективами карьерного роста, который давал возможность брать взятки и комиссионные и устраивать на работу родственников и друзей. Какая-нибудь деревня, скажем, в Центральной Африке, собрав средства для образования одного из своих молодых жителей, надеялась на то, что эти средства возвратятся в виде доходов и привилегий для всей деревни, полученных от его пребывания на правительственной должности, которую гарантировало высшее образование. Во зсяком случае, преуспевающий гражданский чиновник среди местного населения являлся самым высокооплачиваемым. В такой стране, как Уганда, в 1960- e годы чиновник мог легально получать жалованье в п2 раз больше среднего дохода на душу населения (в Великобритании такое соотношение равнялось ю: i) (UN World Social Situation, 1970, p. 66). В тех местах, где бедные деревенские жители могли сами пользоваться преимуществами образования или обеспечить им своих детей (как в Латинской Америке, регионе третьего мира, наиболее близком к современности и наиболее далеко ушедшем от колониализма), желание учиться было фактически всеобщим. «Они все хотят чему-нибудь учиться,— сказал автору в 1962 году активист чилийской коммунистической партии, работавший среди * Так было до середины igSo-x годов в Бенине, Конго, Гвинее, Сомали, Судане, Руанде, Мали и Центрально-Африканской Республике. Третий мир 379 индейцев племени мапуче,—но я не интеллектуал и не могу дать им школьных знаний, так что я учу их играть в футбол». Эта жажда знаний во многом объясняет массовое бегство из деревни в город, начиная с 195о-х годов постепенно опустошавшее сельские регионы Южноамериканского континента. Все исследователи сходятся в том, что притягательность большого города за- ключалась не только в новых возможностях получить образование и воспитать детей. Там люди могли «стать кем-то еще». Образование, естественно, открывало более широкие перспективы, но в отсталых аграрных регионах даже такой незначительный навык, как умение управлять грузовиком, мог стать пропуском в лучшую жизнь. Главная истина, которой мигрант из племени кечуа в Андах учил своих двоюродных братьев и племянников, когда те, уехав из родной деревни, присоединились к нему в городе в надежде пробить себе дорогу в современном мире, заключалась в том, что фундаментом семейного успеха стало место шофера «скорой помощи» (Julca, 1992). По-видимому, лишь в начале 19бо-х годов или даже позже сельские жители за пределами Латинской Америки начали считать современные достижения полезными, а не опасными. Однако Вероятно, никогда эти процессы не происходили более интенсивно, чем в первое десятилетие после окончания Второй мировой войны, поскольку в них был заинтересован широкий спектр политиков. С 1945 по 195° Г °Д почти Полосина человечества оказалась живущей в странах, где в том или ином виде проходила земельная реформа. Она могла быть коммунистической, как в Восточной Европе и, после 1949 года, в Китае, стать следствием деколонизации, как в прежде входившей в Британскую империю Индии, или оказаться результатом поражения в войне и иностранной оккупации, как в Японии, на Тайване и в Корее. Революция 1952 года в Египте распространилась на западный исламский мир: Ирак, Сирия и Алжир последовали примеру Каира. Революция 1952 года в Боливии принесла аграрную реформу в Южную Америку, хотя Мексика со времен революции 1910 года или, точнее, со времени своего возрождения в 193О-х годах долгое время оставалась лидером земельных преобразований. И все же, несмотря на все увеличивавшийся поток политических деклараций и статистических опросов по этому предмету, в Латинской Америке произошло слишком мало революций, деколонизации и проиг- 3 8о «Золотая эпоха» ранных войн, чтобы провести аграрную реформу. Однако революция на Кубе под руководством Фиделя Кастро (принесшая на остров аграрную реформу) внесла этот вопрос в политическую повестку дня. Для реформаторов земельная реформа была вопросом политическим (поддержка крестьянами революционных режимов), идеологическим («вернуть землю труженикам» и т. п.) и иногда экономическим, хотя большинство революционеров и реформаторов не ожидали слишком многого от простого распределения земли между традиционным крестьянством и малоземельным или вовсе безземельным населением. Естественно, производительность фермерских хозяйств резко упала в Боливии и Ираке сразу же после проведения в этих странах земельных реформ соответственно в 1952 и 1958 годах. Справедливости ради следует добавить, что там, где опыт крестьян и производительность труда были достаточно высокими, земельная реформа могла быстро высвободить большой производственный потенциал, до тех пор державшийся в резерве скептически настроенными земледельцами, как произошло в Египте, Японии и наиболее успешно на Тайване (Land Reform, 1968, p. 570—575)- Проблема сохранения крестьянства не являлась и не является экономической, поскольку в истории современного мира мощный рост сель- скохозяйственного производства соседствовал с не менее впечатляющим уменьшением крестьянской прослойки; наиболее резко это проявилось после Второй мировой войны. Земельная реформа продемонстрировала, что крестьянское сельское хозяйство (особенно крупные современные фермерские хозяйства) может быть не менее эффективным, чем традиционное помещичье хозяйство, плантации или неразумные современные попытки вести сельское хозяйство на полупромышленной основе, как, например, создание гигантских государственных ферм в СССР или британская схема производства земляных орехов в Танганьике (теперешней Танзании) после 1945 года. Раньше считалось, что такие культуры, как кофе или даже сахар и каучук, можно выращивать только на плантациях, но теперь ситуация изменилась, даже если плантация в некоторых случаях все еще сохраняет явное преимущество над мелкими и неквалифицированными производителями. И все же главным послевоенным успехом в сельском хозяйстве стран третьего мира стала «зеленая революция», которую совершили новые селекционные культуры, применявшиеся прогрессивными фермерами, как произошло, например, в Пенджабе. Однако самый главный экономический аргумент в пользу земельной реформы опирается не на производительность, а на равенство. В целом экономическое развитие имело тенденцию сначала увеличивать, а затем сокращать неравенство в распределении национального дохода в течение длительного периода, хотя экономический спад и упорная вера в свободный рынок в последнее время начали повсеместно опровергать это представление. Равенство в конце «золотой эпохи» в большей степени имело место в развитых за- Это не означает, что неприсоединившиеся страны были в равной мере оппозиционны по отношению к обеим противоборствующим сторонам во время «холодной войны». Вдохновителями и сторонниками движения (обычно называемого «бандунгским», поскольку его первая международная конференция проходила в 1955 году в Бандунге в Индонезии) были радикальные революционеры из бывших колоний — Джавахарлал Неру в Индии, Сукарно в Индонезии, полковник Гамаль Абдель Насер в Египте и отколовшийся от советского лагеря коммунист Тито в Югославии. Все эти государства, как и мно- * За редчайшими исключениями, в частности Аргентины, которая, несмотря на процветание, никогда уже не обрела прежнего положения после упадка и краха Британской империи, ДО 1929 года снабжавшейся аргентинскими продуктами питания. Третий мир 3^3 бывшие колониальные режимы, были социалистическими или заявляли б этом, но шли своим собственным (т. е. не советским) путем, включая ко-левский буддистский социализм в Камбодже. Все они испытывали определенные симпатии к Советскому Союзу, по крайней мере были готовы принять от него экономическую и военную помощь, что не удивительно, поскольку Соединенные Штаты после того, как мир разделился, сразу же отказались от своих прежних антиколониальных традиций и явно искали сторонников среди наиболее консервативных режимов третьего мира: Ирака (до революции 1958 года), Турции, Пакистана и шахского Ирана, которые вошли в блок СЕНТО (Central Treaty Organization'); Пакистана, Филиппин и Таиланда, входивших в СЕАТО (South-East Asia Treaty Organisation). Обе эти организации (ни одна из которых не имела большого веса) были предназначены для дополнения антисоветской военной системы, чьей главной опорой являлся блок НАТО. Когда афроазиатская группа неприсоединившихся государств стала трехконтинентальной после революции на Кубе в 1959 году, не удивительно, что в ее состав вошли те латиноамериканские республики, которые меньше всего симпатизировали северному «большому брату». Тем не менее, в отличие от сторонников США в третьем мире, которые на деле могли присоединиться к системе западного альянса, некоммунистические бандунгские госу- дарства не стремились быть втянутыми в противостояние мировых сверхдержав, поскольку, как доказали корейская и вьетнамская войны и ракетный кризис на Кубе, они являлись потенциальной линией фронта в подобных конфликтах. Чем стабильнее становились европейские границы между двумя этими лагерями, тем больше была вероятность того (если ружьям суждено будет выстрелить, а бомбам — быть сброшенными), что произойдет это где-нибудь в горных районах Азии или в африканской пустыне. Однако хотя конфронгация сверхдержав и влияла нэ межгосударственные отношения по всему миру я до некоторой степени стабилизировала их, полностью она их не контролировала. На земном шаре имелись два региона, в которых собственные зоны напряженности стран третьего мира, по существу не связанные с «холодной войной», создавали постоянные условия для кон- фликтов, периодически выливавшихся в военные действия. Это были Ближний Восток и северная часть Индийского субконтинента. (Не случайно оба этих региона являлись наследниками имперских схем государственного размежевания.) Вторую зону конфликтов было проще оградить от мировой «холодной войны», несмотря на попытки Пакистана втянуть в нее США, которые терпели неудачу вплоть до начала афганской войны igSo-x годов (см. главы 8 и 16). в результате Запад мало знает и еще меньше помнит о трех региональных войнах: о войне между Индией и Китаем 1962 года из-за плохо демаркированной границы между двумя этими странами, в которой победил Китай, а также об индо-пакистанской войне 1965 года, умело выигранной Индией, и 384 «Золотая эпоха» о втором индо-пакистанском конфликте I97 1 года, возникшем в результате отделения Восточного Пакистана (Бангладеш), которое поддерживала Индия. В этих конфликтах США и СССР пытались действовать как доброжелательные нейтралы и миротворцы. Ситуация на Ближнем Востоке не являлась локальной, поскольку в нее напрямую были вовлечены несколько союзников Америки: Израиль, Турция и шахский Иран. Кроме того, как доказал непрерывный ряд военных и гражданских революций в этом регионе — начиная с Египта в 1952 году, за которым в 1950-6 и 1960-6 годы последовали Ирак и Сирия, в 1960-6 и i97o-e—юг Аравийского полуострова, а затем и Иран в 1979 г °-ду ; —этот регион был и остается социально нестабильным. Эти региональные конфликты не имели существенной связи с «холодной войной»: СССР одним из первых признал Израиль, который впоследствии стал главным союзником США, а арабские и другие исламские государства, как правого, так и левого толка, одинаково боролись с больше, чем все израильское население в 1948 году) (Calvocoressi, 1989, Р- 215)- По этой же причине израильтяне раз в десятилетие устраивали новую войну с арабами (1948, 1956, 1967» I973, 1982). В ходе этих войн (их можно сравнить с войнами, которые в восемнадцатом веке вел прусский король Фридрих II для укрепления своей власти над Силезией, отнятой им у соседней Австрии) Израиль превратился в грозную военную державу в своем регионе и овладел ядерным оружием, но не смог создать государственную основу отношений с соседними странами, не говоря уже о постоянно озлобленных палестинцах, находившихся внутри его увеличенных границ, и о противостоянии палестинской диаспоры на Ближнем Востоке. Крушение СССР отодвинуло Ближний Восток с передовой лкнии «холодной войны» на второй план, но он по-прежнему остается таким же взрывоопасным, как и раньше. Напряженность в этом регионе сохранялась также благодаря трем менее значительным «горячим точкам»: восточному Средиземноморью, Персидскому заливу и пограничному региону между Турцией, Ираном, Ираком и Сирией, где свою национальную независимость тщетно пытались завоевать курды, что опрометчиво посоветовал им сделать президент Вильсон в 1918 году. Не найдя постоянного сторонника среди могущественных держав, они испортили отношения со всеми своими соседями, которые применяли против них все доступные средства, включая ядовитые газы (в i98o-x годах), однако с переменным успехом, поскольку курды всегда славились своими умелыми боевыми действиями в горных районах. Западное Средиземноморье оставалось относительно спокойным регионом, поскольку и Греция, и Турция являлись членами НАТО, хотя конфликт между ними привел к турецкому вторже- Третиймир нию на Кипр, который был поделен на две части в 1974 году. С другой стороны, ирано- иракскому соперничеству в Персидском заливе суждено было привести к жестокой восьмилетней войне (1980 — 1988 годы) между Ираком и революционным Ираном и, после окончания «холодной войны», к вооруженному конфликту между США и их союзниками и Ираком в 1991 году. Однако один регион третьего мира оставался вдалеке как от местных, так и от глобальных международных конфликтов (до кубинской революции) . Это была Латинская Америка. За исключением маленьких материковых государств (Гайаны, Белиза (Британского Гондураса) и некоторых мелких островов Карибского моря), страны этого континента уже давно освободились от колониальной зависимости. В культурном и языковом отношении их население тяготело к Западу, поскольку большинство жителей этих стран были католиками и, за исключением некоторых областей Анд и континентальной Центральной Америки, говорили на европейских языках или понимали их. Унаследовав сложную расовую иерархию от иберийских завоевателей, этот регион перенял у них и традицию смешанных браков. Здесь было мало подлинно белых, за исключением южной оконечности континента — Аргентины, Уругвая, южных районов Бразилии, заселенных эмигрантами из Европы, где было очень мало туземцев. В обоих случаях успех и социальный статус уравновешивали расовое происхождение. В Мексике на президентский пост еще в i86i году был избран индеец Бенито Хуарес. Во время написания этой книги в Аргентине на президентский пост был избран иммигрант — мусульманин ливанского происхождения, а в Перу — иммигрант из Японии. В США подобное было бы невозможно. До наших дней Латинская Америка все еще остается вне порочного крута этнической политики и национализма, которые оказывают разрушительное действие на другие континенты. Кроме того, когда большая часть этого континента ясно осознала, что находится в неоколониальной зависимости от одной из господствующих держав, США оказались достаточно дальновидны, чтобы не посылать канонерки и подводные лодки против больших государств (они без колебаний использовали их против малых), да и правительства от Рио-Гранде до мыса Горн прекрасно понимали, что лучше быть на стороне Вашингтона. Организация американских государств (ОАГ), основанная в 1948 году, со штаб-квартирой в Вашингтоне, отнюдь не являлась органом, собиравшимся противоречить США. Когда на Кубе произошла революция, ОАГ исключила ее из своих рядов. V Однако в то самое время, когда третий мир и его идеология находились в расцвете, концепция начала рушиться. В 1970-6 годы стало очевидно, что ника- Подобная глобализация экономики, в которой может убедиться каждый, поинтересовавшись страной — изготовителем товаров, продаваемых в любом торговом пассаже в Северной Америке, начавшись в тдбо-е годы, резко Ускорилась в десятилетия мировых экономических трудностей после 1973 г ° Да. Ее небывалые темпы иллюстрирует пример той же Южной Кореи, где 8о°/о работающего населения еще в конце 1950-х годов было занято в сельском хозяйстве, обеспечивавшем почти три четверти национального дохода (Rado, 3 88 •'Золотая эпоха» 1962, p. 740, 742—743). В1962 году она торжественно приступила к своему первому пятилетнему плану. К концу 198о-х годов Южная Корея получала от сельского хозяйства лишь ю % своего валового национального продукта, став по объему промышленной экономики восьмой страной некоммунистического мира. На третьем месте, в нижних строчках международной статистики расположился ряд стран, которые, даже используя дипломатические эвфемизмы, трудно было назвать развивающимися, поскольку они явно не только оставались бедными, но отставали все больше и больше. Подгруппа под названием «развивающиеся страны с низким доходом» была тактично создана для того, чтобы отделить три миллиарда человеческих существ, чей валовой национальный продукт на душу населения (если они его, конечно, получали) в 1989 году был в среднем равен ззо долларам, от 500 миллионов более счастливых жителей Земли. В эту же подгруппу попали Доминиканская Республика, Эквадор и Гватемала, где валовой национальный продукт был примерно в три раза выше, чем у аутсайдеров, и еще более благополучная группа стран (Бразилия, Малайзия, Мексика и прочие), где валовой национальный продукт был в среднем в восемь раз выше. (У 8оо миллионов жителей стран, занесенных в наиболее процветающую подгруппу, валовой национальный продукт на душу населения составлял 18280 долларов, т. е. был в 55 раз выше, чем у двух пятых человечества в нижней части статистического списка (World Bank Atlas, 1990, Р- ю).) В результате, когда мировая экономика становилась по-настоящему глобальной, а после распада советского сектора и все более капиталистической, в которой преобладающее влияние имел бизнес, инвесторы и предприниматели обнаружили, что большие участки этой экономики не представляют для них интереса в смысле прибыльности, если, конечно, не подкупать политиков и государственных чиновников для того, чтобы они пускали деньги, изъятые у несчастных граждан, на вооружение или престижные проекты*. Непропорционально большое число таких стран можно было найти на злосчастном Африканском континенте. Конец «холодной войны» лишил эти страны экономической и военной помощи, которая превратила некоторые из них, как, например, Сомали, в вооруженные лагеря и потенциальные поля сражений. По мере того как расслоение среди бедных увеличивалось, глобализация порождала людские потоки, пересекавшие границы между любыми регио- * Как правило, примерно 5 % от 2оо тысяч долларов обеспечивают помощь солидного чиновника не самого высокого ранга. За тот же процент от 2 миллионов долларов вы имеете дело с непременным секретарем, за процент от 2о миллионов долларов —с министром или высшим чиновничеством, а доля от 2оо миллионов долларов «оправдывает серьезное внимание главы госу- дарства» (Holman, 1993)- Третий мир нами. Из богатых стран туристы многочисленными, как никогда раньше, потоками устремлялись в третий мир. В середине igSo-x годов (1985), если взять только мусульманские страны, шестнадцатимиллионная Малайзия принимала три миллиона туристов в год, семи миллионный Тунис — два миллиона, трехмиллионная Иордания — два миллиона (Din, 1989, р. 545). Потоки рабочих-мигрантов из бедных стран, стремившиеся в богатые страны, превратились в огромные лавины там, где им не преграждали путь политические барьеры. К 1968 году мигранты из Магриба (Туниса, Марокко и, главным образом, Алжира) уже составляли почти четверть всех иностранцев во Франции (в 1975 году эмигрировало 5,5 % алжирского населения), а одна треть всех иммигрантов в США прибыла из Центральной Америки (Potts, 1990. Р- *45, ^46, 150). Однако миграция происходила не только в старые индустриальные страны. Число иностранных рабочих в нефтедобывающих государствах Ближнего Востока и Ливии резко возросло — с 1,8 до 2,8 (теоретически преданных идее помощи беженцам, а на практике препятствующих иммиграции из бедных стран) с жестокими проблемами политической и правовой казуистики. За исключением США и, в меньшей степени, Канады и Австралии, которые разрешали и поддерживали массовую иммиграцию из стран третьего мира, остальные развитые государства предпочитали не разрешать въезд нежелательным пришельцам из бедных стран над давлением растущей ксенофобии среди местного населения. VI Небывалый «большой скачок» мировой капиталистической экономики и ее растущая глобализация не только раскололи третий мир и подорвали саму его концепцию, но и подтолкнули всех его обитателей к вступлению в современный мир. Не все этого хотели. Безусловно, появление многих фундаменталистских и традиционалистских движений, в это время получивших распространение в некоторых странах третьего мира, главным образом в исламском регионе (но не только там), явилось протестом против вторжения современного Мира, хотя это, конечно, не касается всех движений, к которым был приклеен 3 9 О «Золотая эпоха» этот ярлык *. Однако даже фундаменталисты понимали, что сами являются частью мира, теперь ставшего иным, чем во времена их отцов. Он пришел к ним в виде пыльных автобусов и грузовиков на проселочных дорогах, топливных насосов, транзисторных радиоприемников на батарейках, которые принесли в их дом мировые события (даже неграмотные имели возможность слушать радио, хотя в большей степени этой возможностью пользовались те, кто переселился в город). Но в мире, где сельские жители мигрировали в города миллионами, даже в аграрных африканских странах, где городское население увеличилось и составило треть (или больше) всего населения — в Нигерии, Заире, Танзании, Сенегале, Гане, Береге Слоновой Кости, Чаде, Центрально-Африканской Республике, Габоне, Бенине, Замбии, Конго, Сомали, Либерии,— почти все или работали в городе, или имели там родственников. С этого времени город и деревня перемешались. Обитатели самых отдаленных регионов теперь жили в мире пластиковых скатертей, бутылок с кока-колой, дешевых кварцевых часов и нейлоновых изделий. По странной прихоти истории отсталые страны третьего мира даже начали извлекать коммерческую выгоду из стран первого мира. На улицах европейских городов небольшие группы странствующих индейцев из южноамериканских Анд играли на флейте свои меланхолические мелодии, а на тротуарах Нью- Йорка, Парижа и Рима негры из Западной Африки продавали белым безделушки, точно так же как делали предки этих белых во время своих торговых поездок на «Черный континент». Большие города стали кузницами перемен хотя бы только потому, чти являлись передовыми по определению. «В Лиме,—любил повторять своим детям один предприимчивый выходец из Анд,— больше прогресса, больше стимулов» (Julca, 1992). Хотя мигранты и использовали опыт прежнего существования для того, чтобы обустроить свою городскую жизнь по образцу сельских общин, слишком многое в городе было новым и незнакомым, слишком многие его обычаи контрастировали с их прежними представлениями. Нигде не ощущалось это столь наглядно, как в поведении молодых женщин, чей отрыв от традиций оплакивался повсеместно, от Африки до Перу. Юноша-индеец, перебравшийся в Лиму, жалуется в своей песне: Раньше ты была деревенской девушкой И жила высоко в горах. Теперь ты в Лиме, завиваешь волосы по-городскому, Говоришь ученые слова и танцуешь твист. * Так, обращение населения к протестантским фундаменталистским сектам, обычное в странах Латинской Америки, является скорее модернистской реакцией на косность, воплощенную в местном католицизме. Другие формы фундаментализма, например в Индии, аналогичны этническому национализму. Третий мир 3 9 ^ Не будь манерной, не задирай нос, Ведь наши волосы по-прежнему одного цвета. (Mangm, 1970, р. 31—32) * Прогресс постепенно распространялся и в сельской местности (даже там, где жизнь не изменилась Действительно, преобразования коснулись сельской местности, но даже здесь они зависели от городской цивилизации и городской промышленности, поскольку достаточно часто сама сельская экономика зависела от заработка мигрантов, переселившихся в город. Именно так обстояло дело в так называемых «черных хоумлендах» * * ЮАР времен апартеида, где производилось лишь ю— 15% дохода населения, а остальные поступления шли из заработков рабочих-мигрантов на территориях, населенных белыми (Ripken and Wellmer, 1978, * Или образец нового типа африканской девушки из нигерийской массовой литературы: "Девушки теперь не такие, как раньше—тихие, скромные игрушки своих родителей. Они пишут любовные письма. Они жеманятся. Они требуют подарков от своих дружков. Они даже обманывают мужчин. Они уже не бессловесные существа, которых можно заполучить, задобрив их родителей» (JVivogo, 1965, Р 178—179)- ** Территория, отведенная для африканцев в ЮАР во времена апартеида (примеч. пер.). 392 «Золотая эпоха'. p. jp6). Парадоксально, что в странах третьего мира, как и в некоторых странах первого мира, город становился спасителем сельской экономики, которую, несмотря на всю ее значимость, покидали те, кто на мигрантском опыте (своем или соседей) понял, что у деревенской жизни есть альтернатива. Они обнаружили, что им необязательно батрачить всю жизнь, влача нищенское существование на клочке истощенной каменистой земли, как делали их предки. Начиная с 19бо-х годов по всему земному шару множество сельских поселений с романтическими и поэтому малопригодными для сельского хозяйства пейзажами покинули все, кроме стариков. Однако высокогорные общины, чьи жители нашли нишу в экономике больших городов (например, продавая фрукты или, точнее, клубнику в Лиме), могли поддерживать или преобразовывать сельскую экономику, перейдя к несельскохозяйственным доходам с помощью сложного симбиоза мигрантского и местного хозяйства (Smith, 1989, chapter 4)- Важно отметить, что в этом частном случае, который достаточно хорошо исследован, мигранты редко становились рабочими. Они предпочитали вливаться в огромную сеть теневой экономики третьего мира в качестве мелких торговцев. Ибо главным социальным новшеством в третьем мире стало возникновение и рост нового класса средней и мелкой буржуазии (образованного мигрантами, зарабатывавшими деньги множеством способов), основой экономической жизни которого (особенно в бедных странах) являлась теневая экономика, не входившая в официальную статистику. Итак, в последней трети двадцатого века широкая брешь между малочисленной прозападной элитой стран третьего мира и народными массами стала сокращаться благодаря происходившим в обществе изменениям. Мы всё еще не знаем, когда это случилось и в каких формах выразились эти изменения, поскольку большинство развивающихся стран не имело удовлетворительных статистических служб, механизмов изучения общественного мнения и рыночных изменений, а также необходимых социологических кадров. Поскольку на ранних стадиях преобразования, происходящие в широких слоях общества, нелегко обнаружить даже в странах с самыми лучшими статистическими службами, появление новой социальной и культурной моды в молодежной среде бывает непредсказуемо и зачастую не замечается даже теми, кто извлекает из этого доход, как, Третиймир |