ЛАГАРС_Конец света. Обычный конец света
 Скачать 304 Kb.
|
|
ЧАСТЬ ВТОРАЯ Сцена 1 ЛУИ. – А позже, к концу дня, именно так, если подумать, я все и представлял, к концу дня, не сказав ничего из того, что лежало у меня на сердце - это всего лишь идея, и она невыполнима – так и не осмелившись причинить боли, я снова отправился в дорогу, я попросил, чтобы меня довезли до вокзала, чтобы меня отпустили. Я обещаю, что больше не буду отсутствовать так долго, я лгу, я обещаю вернуться сюда, снова, очень скоро, и тому подобное. Неделями, а может, и месяцами, которые за этим последуют, я буду звонить, буду сообщать новости, буду слушать, что мне рассказывают, совершу над собой усилие, буду искренне любить, но это было в последний раз, говорю я себе, не показывая вида. Она, она проводит рукой по моей щеке, только раз, нежно, как будто желает мне объяснить, что прощает все мои преступления, и эти преступления, о которых я ничего не знаю, вызывают у меня сожаление, я в них раскаиваюсь. Антуан стоит в шаге от двери, поигрывает ключами от машины, несколько раз повторяет, что ни в коем случае не хочет на меня давить, не хочет, чтобы я уезжал, что никогда он меня не прогонит, но что сейчас пора ехать, и хотя все это правда, мне кажется, будто он хочет вынудить меня убраться, такое он производит впечатление, с этой мыслью я уезжаю. Он меня не удерживает, и, ни слова ему не сказав, я осмеливаюсь его за это обвинять. Я ему за это отомщу. (Однажды я понял, что имею на это право) Сцена 2 АНТУАН. – Я его провожу, я тебя провожу, что мы можем сделать, что мы могли бы сделать, так будет удобней всего, что мы можем сделать, так это отвезти тебя, проводить тебя по дороге домой, нам по дороге, по пути, всего-то небольшой крюк, мы тебя проводим, довезем. СЮЗАННА. – Я тоже могу, оставайтесь здесь, поужинаем вместе, я его отвезу, я сама, и сразу обратно. А еще лучше, хотя меня никто никогда не слушает, и все уже решено, лучше пусть он останется ужинать вместе с нами, ты можешь с нами поужинать, - не знаю, зачем я себя утруждаю – и уедет другим поездом, какая разница? Еще лучше, Я вижу, что это бесполезно… Скажи что-нибудь. МАТЬ. – Они поступают так, как им кажется правильно. ЛУИ. – Еще лучше остаться здесь спать, провести ночь и уехать только завтра, еще лучше позавтракать завтра дома, еще лучше завтра не работать, забыть обо всем, жениться на своей сестре, мы будем очень счастливы. АНТУАН. – Сюзанна, я же сказал, что провожу его, она невыносима, обо всем уже договорились, нет, она снова хочет все переиначить, ты невыносима, он хочет уехать сегодня, а ты, ты твердишь одно и то же, он хочет уехать, он уезжает, я его провожу, мы доставим его до места, нам по пути, нам не сложно. ЛУИ. – И практично, и приятно. АНТУАН. – Вот-вот, да, именно так, как там говорится? «Одним выстрелом двух зайцев». СЮЗАННА. – Каким ты все-таки иногда бываешь неприятным, я просто не понимаю, ты неприятен, сам-то слышишь, как ты с ним говоришь, ты так неприятен, просто невозможно. АНТУАН. – Я? Ты обо мне? Это я неприятен? СЮЗАННА. – Ты даже не замечаешь, как ты бываешь неприятен, это просто невероятно, ты себя не слышишь, слышал бы ты себя… АНТУАН. – Да что это такое? Нет, она сегодня невыносима, я говорил, не понимаю, что она имеет против меня, не понимаю, что ты имеешь против меня, ты другая. Может, это из-за Луи, из за его присутствия, не знаю, я пытаюсь понять, может, это из-за Луи, Катрин, я не знаю, я ничего не говорил, наверно, я что-то перестал понимать, Катрин, помоги мне, я ничего не говорил, мы решаем вопрос с отъездом Луи, он хочет уехать, я его провожу, я сказал, что мы его проводим, ничего другого я не говорил, что я еще такого сказал? Я не сказал ничего неприятного, с чего бы мне начинать говорить неприятные вещи, что неприятного в том, что уж такого неприятного в том, что я сказал? Луи! Как ты думаешь, я сказал что-нибудь неприятное? Да не смотрите вы все на меня так! КАТРИН. – Она не сказала тебе ничего плохого, ты бываешь слишком грубым, тебе ничего нельзя сказать, ты сам этого не замечаешь, иногда ты бываешь слишком грубым, она только хотела, чтобы ты это заметил. АНТУАН. – Это я грубый? Зачем ты так говоришь? Нет. Я не грубый. Вы все ведете себя со мной чудовищно. ЛУИ. – Нет, он вовсе не был грубым, не понимаю, что вы хотите сказать. АНТУАН. – О, ты, конечно, «Сама доброта»! КАТРИН. – Антуан. АНТУАН. – Со мной все в порядке, не трогай меня! Делайте что хотите, я не хотел ничего плохого, я не хотел делать ничего плохого, по-вашему, я всегда что-то плохое делаю, я только говорил, мне кажется, я только хотел сказать - ты тоже, не трогай меня! – я не сказал ничего плохого, я только сказал, что мы могли бы его проводить, а теперь вы смотрите на меня как на чудо-юдо какое, в том, что я сказал, не было ничего плохого, это неправильно, несправедливо, неправильно думать такое, хватит держать меня за идиота! пусть поступает как хочет, мне ничего не нужно, я хотел помочь, но ошибся, он говорит, что хочет уехать, а я буду в этом виноват, опять я буду виноват, я не могу быть вечно виноватым, это несправедливо, вы не можете всегда быть правы, так не бывает, я только говорил, я только хотел сказать, не имея в виду ничего плохого, я только говорил, я только хотел сказать… ЛУИ. – Не плачь. АНТУАН. – Не трогай меня: я тебя убью. МАТЬ. – Оставь его, Луи, оставь, не сейчас. КАТРИН. – Пожалуйста, уезжайте. Прошу вас меня извинить, я вовсе не желаю вам зла, но вам лучше было бы уехать. ЛУИ. – Я тоже так думаю. СЮЗАННА. – Антуан, посмотри на меня, Антуан, я не хотела тебя обидеть. АНТУАН. – Со мной все в порядке, извините, я устал, не знаю, почему, я все время чувствую себя уставшим, мне кажется, я уже давно превратился в уставшего человека, это не работа, когда ты устал, ты думаешь, это работа, или заботы, или деньги, не знаю, нет, я устал, не знаю, как сказать, никогда в жизни я не уставал так, как сегодня. Я не хотел быть злым, как ты там сказала? «грубым», я не хотел быть грубым, я не грубый, это неправда, это вы так меня представляете, вы меня не видите, вы говорите, что я грубый, но я не такой, и никогда не был таким, ты так сказала, и мне вдруг показалось, будто бы и с тобой, и со всеми остальными, теперь это прошло, сожалею, но теперь это прошло, мне вдруг показалось, будто бы с тобой, по отношению к тебе, и со всеми остальными, с Сюзанной в том числе, и с детьми тоже, я был слишком резок, и меня будто бы обвинили в том, что я плохой человек, но это несправедливо, это не так. Когда мы были моложе, мы с ним, Луи, ты должен об этом помнить, мы с ним, она говорила, мы все время дрались, и я всегда побеждал, всегда, потому что я сильнее, потому что я был здоровее его, может быть, не знаю, или потому что он, вот этот, пожалуй, так будет точнее (я только сейчас об этом подумал, мне сейчас пришло в голову) потому что вот этот позволял себя победить, специально проигрывал, чтобы оказаться в более выигрышной роли, не знаю, мне теперь все равно, но я не был грубым, и тогда я не был грубым, я был вынужден защищаться, все это только для защиты. Нельзя меня в этом обвинять. Не проси его уезжать, пусть поступает как хочет, это и его дом, имеет право, ничего ему не говори. Со мной все в порядке. Мы с Сюзанной, это несложно понять, (мне самому смешно, посмейся со мной, мне самому смешно, не будь такой, Сюзанна? Я бы его не ударил, тебе нечего бояться, все кончено) это несложно понять, мы с Сюзанной должны были бы всегда быть вместе, мы не должны были бы предавать друг друга, рука об руку, как там говорится? плечом к плечу, двое против одного такого, это немного, похоже, ты не совсем это понимаешь, против одного такого нужно как минимум быть вдвоем, я это говорю и мне самому смешно. Сегодня ты весь день была с ним в заговоре, ты его не знаешь, он не плохой, нет, я не об этом, но ты все равно неправа, потому что он не такой уж хороший, ты ошибаешься, и очень недальновидно, вот, именно так, очень недальновидно, глупо, выступать против меня единым фронтом. МАТЬ. – Никто против тебя не выступал. АНТУАН. – Да. Наверняка. Может быть. Сцена 3 СЮЗАННА. – И потом, чуть позже. МАТЬ. – Мы почти не двигаемся, нас троих как будто нет, мы смотрим на них, мы молчим. АНТУАН. – Ты говоришь, тебя не любят, я так и слышу как ты это говоришь, всегда слышал, не припомню, чтобы когда-нибудь ты этого не сказал, в тот или иной момент, в какое бы далекое прошлое я ни заглядывал, не было такого, чтобы в конце концов ты не сказал - это твоя манера отражать нападение – не было такого, чтобы в конце концов ты не сказал, что тебя не любят, что тебя не любили, что никто, никогда, тебя не любил. Я слышу как ты это говоришь, еще ребенком, и думаю, не знаю, почему, не умея этого объяснить, не понимая по-настоящему, я думаю, хотя у меня нет доказательств - я хочу сказать, и ты не смог бы этого отрицать, если бы захотел вспомнить прошлое вместе со мной, я хочу сказать, что у тебя ни в чем не было недостатка, ты не испытывал ничего похожего на несчастье. Даже несправедливость уродства или неловкости, и вызванные ими унижения, обошли тебя стороной, ты был от этого защищен – я думаю, думал, что может быть, хотя я этого не понимаю (это выше моего понимания) что может быть, ты был прав, и на самом деле все остальные, родители, я, весь остальной мир, мы были недостаточно добры к тебе и причиняли тебе боль. Ты меня убедил, я был убежден, что тебе не хватало любви. Я верил тебе и жалел тебя, и страх, который я испытывал - а речь идет еще и о страхе – страх, что никто никогда тебя не полюбит, этот страх меня в свою очередь делал несчастным, потому что младшие братья всегда считают себя обязанными быть таковыми, в силу подражательства и беспокойства, а я был не только несчастным, но еще и виновным, виновным в том, что недостаточно несчастен, в том, что несчастен через силу, в том, что не верю в это в тишине. Иногда они и я, они двое, родители, говорили об этом при мне, будто хотели вытащить на свет свою тайну, чтобы разделить ответственность со мной, мы думали, и множество людей, я думаю, множество людей, мужчин и женщин, тех, с кем ты должен был жить с тех пор, как нас покинул, множество людей наверняка должны думать так же, мы думали, что ты был прав, что для того чтобы повторять это так часто, чтобы выкрикивать это, как выкрикивают оскорбления, это должно было быть правдой, мы думали, что на самом деле мало тебя любили, или, по крайней мере, не умели этого выразить (а не уметь выразить, это ничего не дать, не сказать тебе, как мы тебя любим, это все равно что вовсе тебя не любить). Не так то просто себе это сказать, здесь ничто никогда так просто не говорится, нет, мы себе в этом не признавались, но некоторыми словами, некоторыми жестами, самыми сдержанными, самыми незаметными, некоторой предупредительностью - еще одно выражение, которое вызовет у тебя улыбку, но ты себе не представляешь, насколько мне сейчас все равно, буду я выглядеть смешным или нет – некоторой предупредительностью по отношению к тебе, мы давали друг другу, так сказать, установку чаще и еще больше заботиться о тебе, беречь тебя, и помогать друг другу в том, чтобы доказать тебе, что мы любим тебя больше, чем ты когда-нибудь сумеешь себе представить. Я уступил. Должен был уступить. Я всегда должен был уступать. И сегодня ничего особенного, не случилось ничего особенного, все ерунда, и я не смог бы в свою очередь претендовать, это было бы нелепо, претендовать на то чтобы оказаться вдруг страшно несчастным, но это останется в моей памяти: я уступил, я проиграл тебе целиком и полностью, я должен был показать себя, слово, которое мне все время повторяют, я должен был показать себя «здравомыслящим человеком». Я должен был меньше шуметь, освободить тебе место, ни в чем тебе не противоречить, и получать удовольствие от того, что ты все еще жив. Мы следим друг за другом, то есть, следили, сваливали друг на друга ответственность за это так называемое несчастье. Потому что твое несчастье всегда было только так называемым, ты это знаешь не хуже меня, и вот эти, они тоже знают, и все вокруг теперь уже ясно видят, что это не более чем игра (все те, с кем ты живешь, мужчины, женщины, все равно ты меня не разубедишь, должны были раскрыть твой обман, я уверен в своей правоте), что все твое так называемое несчастье - не более чем способ, которым ты всегда пользовался и будешь пользоваться, - потому что тебе это нравится, ты уже никогда не сможешь от этого отделаться, ты вошел в роль – способ пускать пыль в глаза, защищаться и убегать. Ничто не может поразить тебя в самое сердце, потребовались годы, чтобы я это понял, но у тебя ничего не болит, ты не чувствуешь боли, - если бы тебе было больно, ты бы этого никогда не сказал, я тоже в свою очередь этому научился – а все твое несчастье – всего лишь способ взаимодействовать, твой способ взаимодействовать с другими, быть здесь рядом с ними и никого не впускать. Такой у тебя способ, такая манера, несчастный вид, у других вид счастливых идиотов, а ты выбрал именно такой вид, и он оказался удобным, и ты его сохранил. И мы, мы начали причинять боль друг другу, каждому из нас не в чем было себя упрекнуть, это мог быть только другой, это он вредил тебе и делал виновными всех нас, меня, их, и постепенно я стал виноват во всем, только я и никто другой. Получалось, что меня любили слишком сильно, потому что недостаточно сильно любили тебя, и они захотели отобрать у меня то, чего мне не давали, и вообще перестали мне что-либо давать, я был окружен их равнодушной добротой, мне не на что было жаловаться, только улыбаться, играть, быть довольным, облагодетельствованным, смотри-ка, ну и словечко, облагодетельствованным, тогда как ты, всегда, необъяснимым образом, просто сочился несчастьем, от которого никто и ничто, несмотря на все усилия, не могли тебя отвлечь и спасти. И когда ты уехал, когда ты нас покинул, когда ты нас бросил, не помню какое там окончательное слово ты швырнул нам в лицо, я снова должен был отвечать за все, я должен был молча признать неизбежное, жалеть тебя, беспокоиться о тебе на расстоянии, и никогда больше не произносить ни слова против тебя, и даже в мыслях не держать ни слова против тебя, и торчать здесь, как дурак, в ожидании тебя. Я самый счастливый человек на свете, со мной никогда ничего не случается, а если случается, то грех жаловаться, потому что «обычно» со мной никогда ничего не случается. Не в первый раз, разочек, я могу предательски воспользоваться случаем. Таких случаев, их было много, случаев, когда я мог бы лечь на землю и больше никогда не вставать, когда я хотел бы остаться в темноте и больше никогда не отвечать, я их все собрал, эти случаи, у меня их сотни в голове, и все они, по большому счету, не имели значения, а что это было? Я не мог сделать это своим достоянием, я не сумел бы этого объяснить, я ничего не могу требовать, это как если бы ничего и не было, никогда. И это правда, со мной никогда ничего и не было, я ни на что не претендую. Ты здесь, передо мной, я знал, что ты будешь таким, будешь молча меня обвинять, будешь стоять передо мной, и молча меня обвинять, и вот мне жаль тебя, я испытываю жалость к тебе, это старое слово, но я испытываю жалость к тебе, и еще страх, и беспокойство, и несмотря на весь свой гнев, я надеюсь, что с тобой не случится ничего плохого, и уже упрекаю себя (ты ведь еще не уехал), за ту боль, которую тебе сегодня причинил. Ты здесь, ты меня изматываешь, хотя этого нельзя говорить, ты меня изматываешь, ты нас изматываешь, глядя на тебя, я боюсь за тебя еще больше, чем когда был ребенком, и говорю себе, что у меня нет повода обижаться на свое собственное существование, что оно спокойно и комфортно, и что я тупой идиот, уже упрекающий себя за жалобы на свою жизнь, тогда как ты, молчаливый, о, какой молчаливый, ладно, пусть так, преисполненный добра, ты чего-то ждешь, склонившись над своим безмерным внутренним горем, начало начал которого я никогда не сумею отыскать. Я никто, и звать меня ничто, я не имею права, и когда ты нас снова покинешь, когда ты меня оставишь, я стану еще незначительней, я весь буду в том, чтобы упрекать себя за сказанные фразы, искать и находить их с завидной точностью, еще незначительней, я весь буду злобой, злоба на себя самого. Луи? ЛУИ. – Что? АНТУАН. – Я кончил. Я больше ничего не скажу. Только идиоты или вот такие, напуганные, могли бы над этим смеяться. ЛУИ. – Я их не слышал. ЭПИЛОГ ЛУИ. – Потом я ухожу, вот что я делаю. Я никогда не вернусь. Я умру через несколько месяцев, от силы через год. Есть одна вещь, о которой я помню и хочу рассказать (после я замолчу): лето, годы моего отсутствия, юг Франции. Я заблудился, ночью, в горах, и поэтому решил идти вдоль железнодорожного полотна. Это позволит мне избежать поворотов и сократить путь, я знаю, что железная дорога проходит рядом с домом, где я живу. Ночь, поездов нет, я ничем не рискую, так я смогу добраться до места. В какой-то момент я оказываюсь перед входом в огромный виадук, он возвышается над долиной, которая угадывается в свете луны, я иду ночью, один, между небом и землей. Я думаю (об этом я и хотел рассказать), что должен бы закричать во все горло, испустить долгий радостный крик, который отзовется по всей долине, что я должен подарить себе это счастье, проораться разок, но я этого не делаю, я этого не сделал. Я продолжаю идти, и единственный звук, который меня сопровождает, это шорох гравия от моих шагов. Вот о таких давно забытых моментах как этот я и сожалею. Июль 1990 Берлин. Перевод Натальи Санниковой |