ЛАГАРС_Конец света. Обычный конец света
 Скачать 304 Kb.
|
|
Сцена 4 МАТЬ. – По воскресеньям… АНТУАН. – Мама! МАТЬ. – Что я опять такого сказала, я рассказывала Катрин. По воскресеньям… АНТУАН. – Она это знает наизусть. КАТРИН. – Дай ей сказать, ты никому не даешь слова сказать. Она начинала рассказывать. МАТЬ. – Ему это не нравится. Мы работали, их отец работал, я работала, а по воскресеньям - я рассказываю, можешь не слушать – по воскресеньям, из-за того что на неделе вечера короткие, а утром рано вставать, вечера на неделе совсем другое дело, по воскресеньям мы отправлялись на прогулку. Всегда и систематически. КАТРИН. – Куда ты, что ты делаешь? АНТУАН. – Никуда, я никуда не иду, куда мне идти? Я с места не сдвинулся, я слушал. По воскресеньям. ЛУИ. – Останься с нами, что тебе мешает? Зачем ты. МАТЬ. – Что я говорила: ты уже забыл, тот же дурной характер, с детства упертый, и больше ничего. Просто получал от этого удовольствие, всегда был таким, и сейчас такой. По воскресеньям - я вот о чем – по воскресеньям мы отправлялись гулять. Не было воскресенья, чтобы мы не выбрались из дома, ритуал, так я говорила, ритуал, привычка. Мы отправлялись гулять, без этого никак. СЮЗАННА. – Это давнишняя история, Я тогда была совсем маленькая, или меня еще не было. МАТЬ. – Так вот, мы садились в машину, вы, нынешние, так не делаете, мы садились в машину, мы были не особо богаты, нет, но машина у нас была, не думаю, что я познакомилась бы когда-нибудь с их отцом, если бы не она. Еще прежде чем мы поженились, прежде чем нам пожениться? прежде чем мы оказались женаты, я начала его замечать - смотрела на него – у него была машина, одна из первых в нашей округе, старая и неказистая, и тарахтела ужасно, но какая-никакая, а все-таки это была машина, он работал, и у него была машина, своя машина, и он страшно этим гордился. АНТУАН. – Ей можно верить. МАТЬ. – Потом, позже, машина у нас, только вряд-ли они могут об этом помнить, не могут они, маленькие были, что-то никак не соображу, да, верно, мы ее сменили, машина у нас стала длинная такая, скорее, вытянутая, «аэродинамическая», черная, потому что черный, это он так говорил, его идея, черный шикарней, его слово, а на самом деле, просто потому что другой машины он не нашел. Красную, я его наизусть знаю, красную, вот какую он бы предпочел. В воскресенье утром он ее мыл, надраивал до блеска, как маньяк, это занимало у него два часа, а днем, после обеда, мы выезжали. Так было всегда, не знаю, много лет, прекрасных долгих лет, каждое воскресенье, традиция такая, никаких перерывов, нет, каждое воскресенье, и в дождь, и в снег, он говорил так, слова такие, на все случаи жизни, «и в дождь, и в снег, и в метель», каждое воскресенье мы отправлялись гулять. А еще иногда, в первое воскресенье мая, не знаю почему, может, праздник какой, и в первое воскресенье после 8 марта, после моего дня рождения, то есть, и когда 8 марта выпадало на воскресенье, и еще в первое воскресенье летних каникул, - мы говорили, что «едем в отпуск», сигналили, а вечером, возвращаясь, говорили, что по большому счету дома лучше, глупости, конечно – и наоборот, перед самым началом учебного года, мы как будто возвращались с каникул, в общем, истории были одни и те же, иногда, я вот о чем, иногда мы шли в ресторан, рестораны были одни и те же, недалеко от дома, и хозяева нас знали, и ели мы в них всегда одно и то же, специальное предложение или блюдо сезона, жареного карпа или лягушек под соусом, но эти такое не любят. Потом им исполнилось тринадцать и четырнадцать, Сюзанна была маленькой, они друг друга недолюбливали, ссорились все время, отца это бесило, и вот, последние вылазки, все уже было не так как раньше. Не знаю, зачем я это рассказываю, все, я молчу. Еще иногда пикники, мы отправлялись к реке, Боже мой! лето, завтрак на траве, салат из тунца с рисом и майонезом, и яйца вкрутую, - вот этот и сейчас обожает яйца вкрутую – а после мы ложились немного вздремнуть, их отец и я, на покрывало, огромное красно-зеленое покрывало, а они затевали возню, кто кого победит. Хорошо было. Потом, я не имею в виду ничего плохого, потом эти двое стали слишком взрослыми, не знаю, разве можно сказать, куда все уходит? Они больше не хотели выбираться вместе с нами, каждый отправлялся на велосипеде в свою сторону, каждый сам по себе, а мы с одной Сюзанной, какая-то бессмыслица. АНТУАН. – Мы во всем виноваты. СЮЗАННА. – Или я. Сцена 5 ЛУИ. – Это случилось десять дней назад, не больше - где я тогда был? – с тех пор должно было пройти дней десять, и не исключено, что только поэтому я решил сюда вернуться. Я встал и сказал себе, что съезжу с ними повидаться, нанесу визит, и затем, за все последующие дни, несмотря на блестящие доводы, которые я сам себе привел, мнение мое не изменилось. Десять дней назад, я был в постели, я проснулся, спокойно, безмятежно - давно уже, с год, я говорил в начале, давно уже со мной такого не случалось, давно я обнаруживаю себя каждый раз, каждое утро, с единственной мыслью в голове, и с ней каждый раз начинаю, начинаю сначала, с единственной мыслью о своей грядущей смерти – я проснулся, спокойно, безмятежно, с той странной и ясной идеей не знаю, удастся ли мне это объяснить с той странной и ясной идеей, что мои родители, мои родители, и другие люди, все остальные люди в моей жизни, мои самые близкие люди, что мои родители и все те, кому я был близок и кто был близок мне, мой отец тоже, в прошлом; будем считать, что я это помню, моя мать, мой брат, сейчас, сегодня, и моя сестра, она тоже, что все, согласившись, что знают, кто я такой, однажды меня разлюбят, разлюбили, что «в итоге» меня перестали любить (вот что я хотел сказать), от какой-то безысходности, из отвращения ко мне, и что от меня всегда отдалялись, потому что я сам просил меня не трогать, именно такое было у меня ощущение, не знаю, как точнее сказать, когда я проснулся - в тот миг, когда выходишь из сна, все так прозрачно ясно, и кажется таким понятным, а в следующее мгновение все пропадает – ощущение, что от меня всегда отдалялись, мало помалу, от меня самого, от моего одиночества среди людей, потому что не знали чем меня привлечь, чем тронуть, а значит, пора бы им бросить эту затею, и они ее бросят, они от меня отрекутся, все, в каком-то смысле, после стольких попыток удержать меня рядом с собой, объяснить мне, потому что я привожу их в отчаяние, и еще потому что они пытаются принять тот факт, что оставить меня в покое, сделать вид, будто они обо мне не беспокоятся, значит, проявить еще больше любви. Я понял, что это отсутствие любви, на которое я жалуюсь, и которое всегда было для меня единственным оправданием моей трусости, хотя никогда раньше я его не замечал, что это отсутствие любви всегда больше заставляло страдать других, чем меня. Я проснулся с той странной, и отчаянной, и неопровержимой идеей, что меня живого уже любили, как хотели бы любить меня мертвого, не умея ни выразить этого, ни объяснить. Сцена 6 ЛУИ. – Вы все время молчите, вас совсем не слышно. КАТРИН. – Простите, нет, не знаю. Мне нечего сказать. ЛУИ. – Мне жаль, что так вышло, сейчас, перед этим, я хочу, чтобы вы это знали. Не знаю, почему Антуан так говорит, я не понял. Он все хочет доказать, что я ничем не интересуюсь, он наверняка настраивал вас против меня. КАТРИН. – Я об этом не думала, не думала об этом, это не имело значения. Зачем вы так: «настраивал вас против меня», «настраивать меня против вас», странная мысль. Он говорит о вас так, как должен говорить, и говорит нечасто, почти никогда, не думаю, что он вообще о вас говорит, и уж тем более - в таких выражениях, ничего подобного я не слышала, вы ошибаетесь. Ему кажется, мне кажется, что ему кажется, что вы ничего не желаете о нем знать, вот в чем дело, вы ничего не желаете знать о его жизни, его жизнь для вас пустое место, и я, и дети, и все остальное, его профессия, то, чем он занимается… Вы знаете, какая у него профессия, знаете, чем он занимается? То есть, нельзя сказать, что у него настоящая профессия, вот у вас да, у вас настоящая профессия, профессия, это то, чему учатся, то, к чему готовятся, или я ошибаюсь? Знаете вы, какая у него работа? Неплохая, могла бы быть и хуже, очень даже неплохая. Его работа, нет, вы не знаете, какая у него работа, а знаете вы, где он работает? Что делает? Это не упрек, я бы расстроилась, если бы вы именно так это восприняли, если вы воспринимаете это именно как упрек, то зря, вы неправы, это не упрек: я сама, представьте себе, сама точно не знаю, не могу с уверенностью сказать, какая у него роль. Он работает в инструментальном цехе, там, в той стороне, инструментальный цех, прямо так это и называется, я знаю, где это, иногда я туда прихожу и жду его с работы, теперь-то почти нет, но раньше да, ходила, он собирает инструменты, я так думаю, по-моему, это логично, что тут рассказывать? То есть, он должен собирать инструменты, но я не знаю, как это объяснить, какие он там каждый день производит операции, и не смею упрекать вас в том, что вы тоже этого не знаете, нет. Но вот он, он может сделать из этого вывод, он определенно делает из этого вывод, что его жизнь нас не интересует, или, если вам угодно, - я бы не хотела, чтобы вы думали, будто я вас в чем-то обвиняю, - ему наверняка кажется, я думаю, он всегда был таким, вы должны знать, сложно представить, что в юности он был другим, ему наверняка кажется, что то, что он делает, неинтересно или недостойно, точное слово, недостойно вашего интереса. И нет ничего обидного (или оскорбительного?) да, нет ничего оскорбительного в том, чтобы согласиться, что он не так уж неправ, вы не находите? или это не так? Я что-то не то говорю? ЛУИ. – Ничего оскорбительного, в самом деле, в этом есть доля правды. Я хочу, если говорить обо мне, я хотел бы, я был бы рад… КАТРИН. – Не говорите мне ничего, не надо, лучше не говорите мне ничего, а скажите ему все, что вы хотели сказать. Думаю, так будет лучше, вы возражать не станете. Я не в счет, я ничего не смогу передать, я так устроена, это не моя роль, или, по крайней мере, я ее вижу не в этом. Вот вы тоже, как вы там сказали? «настраивал вас против меня». ЛУИ. – Мне нечего сказать, и не сказать тоже нечего, не вижу предмета. КАТРИН. – Отлично, замечательно, тем более! ЛУИ. – Катрин! Вернитесь! Сцена 7 СЮЗАННА. – Когда видишь эту девчонку впервые, ни за что не поверишь, думаешь, она слабая и беззащитная, чахоточная какая-то или сиротка приютская в пятом поколении, а вот и нет, совсем наоборот: она умеет делать выбор и принимать решения, в ней есть простота, ясность и определенность. Она способна формулировать свои мысли. ЛУИ. – Ты все та же, Сюзанна? СЮЗАННА. – Я? ЛУИ. – Ну да. «Та же». Со своим «собственным мнением»? СЮЗАННА. – Нет, честно говоря, уже не до такой степени. Может, сегодня, немножко, а так почти нет. Прощальный салют в твою честь, только чтобы ты почувствовал сожаление. Да? Что скажешь? ЛУИ. – Не понял? СЮЗАННА. – Обычно Антуан, как правило, в этот момент, Антуан говорит мне: «Заткнись, Сюзанна.» ЛУИ. – Извини, я не знал. «Заткнись, Сюзанна.» Сцена 8 МАТЬ. – Это не мое дело, вечно я вмешиваюсь в то, что меня не касается, никак не изменюсь, всегда такая была. Им хочется с тобой поговорить, я их слышала, знаю я их, знаю, мне ли не знать? Могла бы и не слушать, просто догадаться, сама бы догадалась, все равно пришла бы к тому же самому. Им хочется с тобой поговорить, узнали, что ты возвращаешься, и подумали, что смогут с тобой поговорить, столько всего накопилось за это время, а тут такая возможность. Они захотят тебе объяснить, только ничего у них не выйдет, потому что они тебя не знают или знают плохо. Сюзанна не знает, кто ты, это даже не вопрос знания, тут другое, воображение, она всегда что-то воображает и ничего не знает о реальности, а он, Антуан, Антуан, у него по-другому, он тебя знает, по-своему, как всё и всех, как знает каждую вещь или как хочет знать, придумает себе какую-то идею, а потом не желает с ней расставаться. Они захотят тебе объяснить, и скорее всего, так и сделают, и сделают плохо, вот я о чем, потому что будут бояться, что ты не дашь им времени, что вы проведете вместе слишком мало времени, - я тоже иллюзий не питаю, сомневаюсь, что ты будешь здесь с нами долго болтаться, в нашей-то глуши. Ты еще не успел приехать, я видела, ты еще не успел приехать, а уже подумал, что совершил ошибку и сразу захотел вернуться, ничего мне не говори, не спорь – им станет страшно (это страх), они испугаются, что у них мало времени, и наделают ошибок, и начнут торопиться и расскажут все криво, и сбивчиво, что, в общем, одно и то же, и слишком прямолинейно, потому что они слишком прямолинейные, всегда такими были и теперь продолжают в том же духе, и резкие, такая у них манера, и ты ничего не поймешь, я знаю, как это будет и всегда было. Ты два слова из себя выдавишь, и останешься невозмутимым, ты научился быть таким вполне самостоятельно, - ни я, ни отец, отец еще меньше, чем я, мы не учили тебя такой манере, такой ловкой и такой ненавистной, оставаться спокойным в любых обстоятельствах, не помню такого, я тут ни при чем, - ты выдавишь из себя два слова, или улыбнешься, то же самое, в сущности, ты им улыбнешься, и они будут вспоминать, потом, позже, впоследствии, вечером, засыпая, они будут вспоминать только эту улыбку, как твой единственный ответ, который им захочется удержать в памяти, они будут всячески мусолить это воспоминание о твоей улыбке, ничего не изменится, даже наоборот, твоя улыбка только все обострит, оставит след презрения, как незаживающую рану. Ей, Сюзане, станет грустно из-за этих двух с трудом выдавленных слов, из-за «каких-то двух слов», брошенных как подачка, или из-за этой улыбки, про которую я говорила, и из-за этой улыбки, или из-за «двух этих слов» Антуан станет еще резче, и еще прямолинейней, когда ему придется говорить о тебе, или замолчит и откажется открывать рот, что еще хуже. Сюзанна хотела бы уехать, наверно, она об этом уже говорила, уехать далеко отсюда и жить другой жизнью (как она думает) в другом мире, вот такая история. Ничего такого, что бы отличало ее, если вспомнить (а я помню) ничего такого, что бы отличало ее от тебя, только ты был моложе ее, и ровно ничего серьезного. То же ощущение оставленности. Он, Антуан, он хотел бы иметь больше свободы, не знаю, слово, которое он употребляет, когда бесится, - по нему не скажешь, но он часто бесится – он хотел бы жить по-другому с женой и детьми, так, чтобы никому ничего не быть должным, еще одна идея, которая его не отпускает, он ее часто повторяет, никому ничего не быть должным. Кому? Почему? Не знаю, иногда он повторяет эту фразу, время от времени, «никому ничего не быть должным». Ладно уж. Я его выслушиваю. Всегда одно и то же, ничего нового. Они хотят, чтобы именно ты, кажется, они хотят, чтобы именно ты дал им на это разрешение, странная мысль, ты скажешь, что не понимаешь, что ты им ничего не должен, что они тебе ничего не должны, что это их жизнь, с которой они могут делать все что угодно, тебе это в каком-то смысле, я вовсе не собираюсь тебя упрекать, тебе это в каком-то смысле все равно, тебя это не касается. Быть может, ты не так уж неправ, слишком много времени прошло (все из-за этого), ты никогда не хотел ни за что отвечать, и тебя невозможно было заставить. (Может быть, еще ты скажешь, не знаю, я размышляю вслух, может быть, ты скажешь, что я ошибаюсь, что я придумываю, что им нечего тебе сказать, и что день закончится так же, как начался, ничего особенного, ничего сверхважного. Не знаю. Может быть.) Им хочется, хотелось бы, чтобы ты их поддержал, - разве не этого им всегда не хватало, твоей поддержки? - чтобы ты их поддержал, чтобы ты им разрешил или запретил делать то-то и то-то, чтобы ты сказал им об этом, чтобы разрешил Сюзанне, - даже если это неправда, ложь, что в ней такого? Всего лишь обещание, которое дают, вовсе не думая его выполнять – чтобы ты разрешил Сюзане приезжать, иногда, два-три раза в год, наносить тебе визит, что она может, что она могла бы нанести тебе визит, если ей захотется, если только ей захочется, что она могла бы приехать туда, где ты теперь живешь, (мы не знаем, где ты живешь). Что она может приезжать, и уезжать, и снова возвращаться, и что тебе это интересно, что ты не кажешься заинтересованным, а интересуешься, что тебе это важно. Чтобы ты подарил ему, Антуану, ощущение, что он за нас больше не отвечает, ни за нее, ни за меня, - он никогда за нас не отвечал, я это знаю лучше, чем кто бы то ни было, но он всегда думал, что в ответе за нас, всегда хотел в это верить, всегда это было так, все эти годы, он хотел нести ответственность за меня и за Сюзанну, и до того уверил себя, что это долг всей его жизни, и боль, и в некотором роде преступление, что присвоил себе чужую роль - чтобы ты подарил ему ощущение, иллюзию, чтобы ты подарил ему иллюзию, будто он сможет, в свою очередь, в свой час, меня покинуть, совершить такое же предательство (в его глазах, я уверена, это предательство), что он будет иметь на это право, что он на это способен. Он этого не сделает, он соорудит себе другие преграды, или запретит себе это по еще более тайным соображениям, но ему так бы хотелось это представить, осмелиться представить. У этого мальчика так мало воображения, меня это угнетает. Им обоим хочется, чтобы ты чаще бывал здесь, чтобы твое присутствие здесь ощущалось, чаще ощущалось, чтобы они могли набрать твой номер, позвонить тебе, поссориться с тобой и помириться, и забыть всякое уважение к тебе, известное уважение, обязательное по отношению к старшим братьям, отсутствующим или просто чужим. Ты бы нес какую-то ответственность, и они в свою очередь стали бы, они имели бы на это право и могли бы себе позволить, они в свою очередь стали бы этим откровенно пользоваться. Что, улыбнешься? Или все-таки «пара слов?» ЛУИ. – Нет. Улыбнусь. Я слушал. МАТЬ. – Я так и знала. Сколько тебе лет, лет тебе сколько, сейчас, сегодня? ЛУИ. – Мне? Ты меня спрашиваешь? Тридцать четыре. МАТЬ. – Тридцать четыре. Для меня тоже, это длится тридцать четыре года. Не могу понять: это много? Сцена 9 МАТЬ. – Время за полдень, всегда так было: обед затягивается, делать нечего, все вытягивают ноги. КАТРИН. – Может, еще кофе? СЮЗАННА. – Ты всю жизнь будешь к нему на вы, они что, всегда будут на вы? АНТУАН. – Сюзанна! Это их дело! СЮЗАННА. – Слушай, ты меня достал уже! Я не с тобой разговариваю, понял, не с тобой! Он прекратил мной заниматься, вот так, все время, хватит мной все время заниматься, понял, мне от тебя ничего не нужно, что я говорила? АНТУАН. – Ты как со мной разговариваешь? Ты так со мной разговариваешь, сроду так не говорила. Она хочет выглядеть, это потому что Луи здесь, это потому что ты здесь, ты здесь и она хочет выглядеть. СЮЗАННА. – При чем тут Луи, что ты несешь? Вовсе это не потому что Луи здесь, неправда! Нет, нет, нет! Понял? Дошло? Доперло? Я поклянусь, если нужно. Вот, смотри, клянусь! МАТЬ. – Сюзанна! Останови ее, что это за дела такие? Ты должен был ее удержать! АНТУАН. – Сама вернется. ЛУИ. – Да, я не против, еще кофе, с удовольствием. АНТУАН. – «Да, я не против, еще кофе, с удовольствием». КАТРИН. – Антуан! АНТУАН. – Что? ЛУИ. – Ты смеялся надо мной, ты пытался. АНТУАН. – Вы все одинаковы, все одинаковы! Сюзанна! КАТРИН. – Антуан! Куда ты? МАТЬ. – Ничего, вернутся. Они всегда возвращаются. Я рада, я не говорила, я рада, что мы все, мы все здесь собрались. Куда ты? Луи! Катрин остается одна. Сцена 10 ЛУИ. – Поначалу обычно веришь - я в это верил – по-моему, все в это верят, это утешает, это чтобы было не так страшно, повторяешь это про себя как сказку на ночь детям, какое-то время веришь, надеешься, что весь остальной мир исчезнет вместе с тобой, что весь остальной мир мог бы исчезнуть вместе с тобой, угаснуть, раствориться, и не пережить меня. Всем придется уйти вместе со мной, отправиться за мной и никогда уже не вернуться. Я заберу их с собой, я буду не одинок. Затем, но это потом, позже, - вот, снова вернулась ирония, она меня успокаивает, она меня направляет – затем ты мечтаешь, я мечтал, мечтаешь увидеть других, остальной мир, после смерти. Ты будешь их судить. Ты представляешь их, как на параде, смотришь на них, они теперь в наших руках, разглядываешь их и не слишком-то любишь, слишком большая любовь приносит печаль и горечь, а это нельзя держать за правило. Ты знаешь их навылет, ты забавляешься, я забавлялся, организуешь их и строишь и перестраиваешь порядок их жизни. И себя видишь, лежащим на облаке и глядящим на них сверху, не знаю, как в детских книжках, такая у меня перед глазами картинка. Что они сделают со мной, когда меня здесь не будет? Хотелось бы банально воспользоваться их смятением и еще самую малость ими поруководить, направить их в нужное русло. Хотелось бы их услышать, я их не слышу, вынудить их наговорить всякой чуши, и узнать, наконец, что они думают. И ты плачешь. Тебе хорошо. Мне хорошо. Иногда, это как внезапная дрожь по телу, иногда я еще вцепляюсь в кого-то, становлюсь злобным, становлюсь злобным и выхожу из себя, свожу счеты, припоминаю обиды. Я кусаюсь, бывает, я кусаюсь. Я возвращаюсь к тому, что уже простил, утопающий, который отомстит своим спасителям, я окунаю их головой в воду, я вас уничтожу жестоко и без сожалений. То, что я говорю, ужасно. Я в своей постели, ночь, и оттого что мне страшно, я не могу уснуть, меня рвет, это выходит ненависть. Она меня усмиряет и утомляет, и эта усталость позволит мне наконец исчезнуть. Завтра я снова буду спокоен, бледен и нетороплив. Я убиваю вас одного за другим, вы этого не знаете, а я окажусь единственным выжившим, я умру последним. Я убийца, а убийцы не умирают, меня следовало бы уничтожить. То, что я думаю, ужасно. Я никого не люблю, я никогда вас не любил, это ложь, я никого не люблю, я совсем один, а один я ничем не рискую, я сам принимаю решения, Смерть тоже, она тоже мое решение, а умереть, значит, разрушить вас, а именно этого я и хочу. Я умираю из-за досады, я умираю из-за злобы и мелочности, я приношу себя в жертву. Вы останетесь здесь страдать дольше и мучительней меня, а я буду смотреть на вас, знаю я вас, навылет, я буду вас разглядывать, и потешаться над вами, и ненавидеть ваши страдания. А почему собственно Смерть должна сделать меня хорошим? Это мысль живого, которого беспокоят мои возможные заблуждения. У меня, такого плохого и посредственного, остались только маленькие страхи и ничтожные заботы, нет ничего хуже: что вы сделаете со мной и со всеми теми вещами, которые мне принадлежали? Это некрасиво, но быть некрасивым, значит, быть менее достойным жалости. А потом, несколько месяцев назад, я сбежал. Я путешествую по миру, желаю стать скитальцем, бродягой. Все агонизирующие пытаются сделать одно и то же, разбить голову вдребезги об оконное стекло, высоко взмахнуть своими нелепыми крыльями, начать скитания, заведомо потерявшись, исчезнуть, бежать от Смерти, пытаться ее обскакать, чтобы она никогда меня не догнала, чтобы не знала, где меня искать. Я больше никогда не буду там, где был, бывал, раньше, всегда, я буду далеко, затеряюсь в огромных просторах, спрячусь в какой-нибудь дыре, буду врать себе и ухмыляться. Я путешествую. Мне нравится быть дилетантом, якобы ранимым молодым человеком, который чахнет, сохнет и позерствует. Я всем чужой. Я настороже. У меня на каждый случай особое выражение лица. Нужно было видеть меня, с моей тайной, в залах ожидания аэропортов, как я был убедителен! Мы прощаемся с моей будущей Смертью гуляем, расхаживаем ночью по пустынным улицам, слегка окутанным туманом, и очень друг другом довольны. Мы элегантны и непринужденны, мы привлекаем своей загадочностью, по нам ни о чем нельзя догадаться, и администраторы отелей, ночью, испытывают к нам большое уважение, и вполне готовы поддаться нашему очарованию. Я ничего не делал, я имитировал, я испытывал ностальгию. Я открываю новые страны, я люблю их через литературу, читаю книги, пересматриваю некоторые воспоминания, иногда приходится дать большой крюк, чтобы вернуться к началу, а иногда, хотя сам я этого не знал и не понимал, на меня вдруг нападало желание убежать от всего и ничего не признавать. Я ни во что не верю. Но когда однажды вечером, на перроне вокзала (это расхожая картина), в номере отеля, скажем, такого: «Отель д’Англетер, Нёшатель, Швейцария», или другого, вот этого: «Отель дю Руа де Сисиль», мне все равно, или во втором зале ресторана, набитого прожигателями жизни, где я ужинал в одиночестве посреди равнодушного гула, меня тихонько похлопали по плечу, сказав при этом с милой грустной улыбкой потерявшегося ребенка: «А смысл?» это «а смысл» привет от Смерти, - она все-таки нашла меня, хоть и не искала – это «а смысл» привело меня домой, вернуло обратно, подвигло отказаться от моих жалких и тщетных потуг, и повелело мне отныне прекратить эти игры. Пора. Я снова пересекаю пейзаж в обратном направлении. Каждое местечко, даже самое уродливое или самое идиотское, заметим, что я вижу его в последний раз, мне хочется удержать в памяти. Я возвращаюсь и жду. Теперь я буду держать себя в руках, обещаю, теперь я, молчаливый и важный, так, кажется, говорят, больше не стану причинять неприятностей. Я проигрываю. Проиграл. Я навожу порядок, расставляю все по местам, я еду сюда повидаться, я оставляю все как есть, пытаюсь закончить, сделать выводы, утихомириться. Я больше не жестикулирую и изъясняюсь символическими сентенциями, полными многозначительных намеков. Я себе нравлюсь. Отныне ничто меня так не услаждает, как собственная тоска. Еще иногда мне случалось, «в последнее время», улыбаться самому себе как бы для фотографии «на память». Ваши пальцы гладят ее, осторожно, чтобы не запачкать и не оставить на ней преступных следов. «Именно таким он и был», и в этом такая неправда, если вы на минуту задумаетесь, то сможете признать, это неправда, я просто делал вид. Сцена 11. ЛУИ. – Я приехал не утром, я ночью был в дороге, вчера вечером выехал, хотел приехать пораньше, а пока ехал, отказался от этой идеи, остановился на вокзале, вот что я хотел сказать, я был на вокзале уже часов с трех или с четырех ночи. Ждал момента, когда прилично будет у вас появиться. АНТУАН. – Зачем ты мне это рассказываешь? Зачем ты мне это говоришь? Что я должен отвечать, я должен что-то отвечать? ЛУИ. – Не знаю, нет, говорю, потому что хотел, чтобы ты это знал, неважно, я тебе это говорю, потому что это правда, и я хотел тебе это сказать. АНТУАН. – Не надо, не начинай. ЛУИ. – Что? АНТУАН. – Сам знаешь. Не начинай, опять начнешь рассказывать эти твои истории, я потеряюсь, знаю я тебя, опять начнешь истории рассказывать. Ты был на вокзале, ты ждал, и так, постепенно, ты меня утопишь. Ладно. Как твоя дорога сегодня ночью, хорошо? Как все прошло? ЛУИ. – Нет, я же говорил, это неважно. Да, все хорошо. Не знаю, банальное путешествие, вам вечно кажется, будто я живу за тысячи, сотни, тысячи километров. Я был в дороге, вот и все. Если не хочешь, я не буду больше ничего говорить. АНТУАН. – Никаких проблем, я ничего не сказал, я тебя слушаю. Вот сейчас, вот только что, я тебе не мешал. Да? Ну и что вокзал? ЛУИ. – Нет, нет, ничего особенного, ничего существенного, я говорил, я думал, что, может быть, ты был бы счастлив, ладно, не счастлив, просто рад, я думал, что ты мог быть рад тому, что я тебе это говорю, рад узнать это, счастлив это узнать. Я сидел в буфете на вокзале, не знаю, во сколько я приехал, наверно, где-то около четырех, я сидел в буфете и ждал, сидел там, не хотел сразу являться сюда, так долго отсутствовать, а потом вдруг свалиться как снег на голову, нет, женщины могли испугаться, или просто не стали бы мне открывать - так и вижу, как Сюзанна, на нее это похоже, так и вижу, как Сюзанна встречает меня с карабином – нет, я остался ждать и сказал себе, я думал об этом и потому с тобой заговорил, это из разряда тех мыслей, которые проносятся в голове, а спустя время ты говоришь себе, что их стоило бы повторять (в порядке рекомендаций) я сказал себе, я дал себе рекомендацию сказать тебе об этом при встрече, а еще, не говорить об этом никому кроме тебя и только тебя, вот она, цель, скрыть это от них, потому что они могли бы обидеться, я сказал себе, что скажу тебе, что приехал гораздо раньше и что мне пришлось какое-то время слоняться без дела. АНТУАН. – Ну вот, все именно так, как я и говорил, истории, а потом начинаешь в них тонуть, а я, я должен слушать, я никогда не узнаю, что в них правда, а что нет, и где здесь ложь. Ты такой, Если есть что-то (нет, не единственное!) если есть что-то, о чем я не могу забыть, когда думаю о тебе, так это оно и есть, эти твои никчемные истории, какие-то там истории, в которых я ничего не понимаю. Ты молчал. Пил свой кофе, должен был пить кофе, у тебя болел живот, потому что ты не куришь, а в таких местах, поздно ночью, я лучше знаю, в таких местах дымом воняет так, что тянет блевать, дым опускается на тебя сверху и вызывает головную боль и резь в глазах. Ты читал газету, ты должен был стать одним из тех, кто читает газеты, газеты, которые я никогда не читаю - иногда я вижу перед собой людей, которые читают такие газеты, и думаю о тебе, и говорю себе, вот газеты, которые должен читать мой брат, он должен походить на этих людей, и я пытаюсь читать их с обратной стороны, и быстро бросаю это занятие, и мне плевать, я делаю то, что хочу! – ты пытался читать газету, потому что в воскресенье утром, в вокзальном буфете, целая куча детей куда-нибудь отправляется, и все они шумят, и все-время во что-нибудь играют, и ты, в своем углу, ты не можешь читать, не можешь сконцентрироваться на чтении, и дым от сигарет вызывает у тебя желание сбежать обратно, вот о чем ты думаешь, точка. Ты жалел, жалеешь, что затеял эту поездку, даже не жалеешь, ты не понимаешь, зачем приехал, не знаешь, зачем. Я тоже, я не знаю, зачем ты приехал, и никто этого не понимает, и тебе жаль, что мы этого не знаем, потому что если бы мы знали, если бы я знал, все было бы для тебя проще, быстрее, и ты уже освободился бы от выполнения этой повинности. Ты приехал, потому что решил это сделать, однажды тебе так захотелось, мысль такая, просто мысль. Как ты там сказал? Дал себе рекомендацию, или рекомендовал себе, тьфу, черт, не знаю, а может, уже много лет, откуда мне знать, как я мог узнать? может, с самого первого дня, как только ты уехал, в поезде, или сразу на следующий день, - всегда был таким, жалел обо всем, что сделал и не сделал – может, уже много лет, ты говорил себе, не уставал сам себе повторять, ты говорил себе, что должен когда-нибудь вернуться к нам с визитом, повидаться с нами, снова повидаться с нами, и тут, вдруг, не знаю, решился. Думаешь, для меня это имеет значение? Ошибаешься, для меня это не имеет значения, больше не может иметь значения. Ничего ты себе не говорил, я знаю, я тебя вижу насквозь. Ничего ты себе не говорил, ты и не думал что-нибудь мне сказать, сказать мне что бы то ни было, все это вздор, ты все придумываешь. Это уже здесь, вот только что, ты меня увидел, и придумал все это, чтобы со мной поговорить. А себе ты ничего не говорил, потому что ты меня не знаешь, ты думаешь, что знаешь меня, но ты меня не знаешь, думаешь, ты меня знаешь, потому что я твой брат? Это все тоже вздор, ты меня уже не знаешь, давно уже не знаешь, не знаешь, кто я, и никогда не знал, в этом нет ни твоей вины, ни моей, я тоже, тоже тебя не знаю, (но я ни на что и не претендую), мы друг друга не знаем, а когда кого-то не знаешь, то и не представляешь, что ему сказать. Все, что можно рассказать кому-то, кого смутно представляешь, как опять же можно представить, это только истории и больше ничего. Чего ты действительно хочешь, хотел, - ты вот меня увидел и не знаешь, чем меня зацепить, «чем меня взять», вы всегда так говорите, «не знаешь, чем его взять», и еще, так и слышу, как вы говорите «нужно уметь его зацепить», так обычно говорят о человеке озлобленном и резком - чего ты действительно хотел, так это зацепить меня, ты бросил эти слова, чтобы завязать разговор, ты отлично умеешь это делать, это метод такой, просто прием, позволяющий топить и убивать зверей, но я, я не хочу, я не желаю. Знать не желаю, зачем ты здесь, имеешь право, и точка, и больше ничего, и не быть здесь ты тоже имеешь право, мне все равно. Здесь ты в некотором смысле у себя дома, ты можешь бывать здесь всякий раз как захочешь, и уезжать отсюда тоже можешь, твое право, мне все равно. И нет ничего исключительного в твоей жизни, в твоей маленькой жизни, у тебя тоже маленькая жизнь, я не должен этого бояться, ничего исключительного, ты можешь пытаться сделать ее исключительной, но ничего исключительного в ней нет. ЛУИ. – Куда ты? АНТУАН. – Я не хочу здесь оставаться. Ты сейчас опять начнешь меня забалтывать, захочешь со мной поговорить, и мне придется слушать, я не желаю слушать. Я не хочу. Я боюсь. Вам всегда нужно все мне рассказывать, всегда, постоянно, вы всегда мне что-то рассказываете, а я должен вас слушать. Обычно думают, что если люди никогда ничего не говорят, значит, они хотят услышать других, но часто, ты этого не знаешь, я молчал для примера. Катрин! ИНТЕРМЕДИЯ Сцена 1 ЛУИ. – Это как ночь в разгар дня, ничего не видно, только шум, я прислушиваюсь, я потерялся, вокруг никого. МАТЬ. – Что ты сказал? Я не расслышала, повтори, где ты? Луи! Сцена 2 СЮЗАННА. – Ты и я. АНТУАН. – Как хочешь. СЮЗАННА. – Я слышала, ты кричал, нет, мне показалось, что ты кричал, мне казалось, я тебя слышу, я тебя искала, вы спорили, вы нашли друг друга. АНТУАН. – Я нервничал, мы нервничали, я не думал, что так выйдет, но «обычно», в другие дни, мы не такие, мы не были такими, я не думаю. СЮЗАННА. – Мы такие не всегда. В другие дни каждый из нас сам по себе, мы друг друга не трогаем. АНТУАН. – Мы друг друга понимаем. СЮЗАННА. – Это любовь. Сцена 3 ЛУИ. – А затем в моем сне все комнаты дома оказывались страшно далеко одна от другой, и я не мог до них добраться, идти нужно было часами, я ничего вокруг не узнавал. ГОЛОС МАТЕРИ. – Луи! ЛУИ. – А чтобы не испытывать страха, я ведь иду, а вокруг ночь, а я ребенок, и мне нужно вернуться как можно скорее, я повторяю вот это, или нет, скорее, напеваю, чтобы слышать звук собственного голоса, только это, больше ничего, я напеваю, что впредь самое худшее, «я это знаю, самое худшее, что может быть, это влюбиться, того не желая, самое худшее, я это знаю, я подожду, буду позже любить, самое худшее…» Сцена 4 СЮЗАННА. – Я этого не понимаю. АНТУАН. – Я тоже. СЮЗАННА. – Ты смеешься? Ни разу не видела, как ты смеешься. АНТУАН. – Мы этого не понимаем. ГОЛОС КАТРИН. – Антуан! СЮЗАННА (кричит). – Что? Я этого не понимаю, и никогда не понимала. АНТУАН. – И не думаю, что когда-нибудь пойму. СЮЗАННА. – И никогда не пойму. ГОЛОС МАТЕРИ. – Луи! СЮЗАННА (кричит). – Что? Мы здесь! АНТУАН. – Ты этого не понимаешь… СЮЗАННА. – Не так уж он был далеко, мог бы приезжать почаще, ничего страшного бы не случилось, ни драм, ни измен, этого я и не понимаю, или не могу понять. АНТУАН. – «Просто так» Никакого другого объяснения, ничего больше. Всегда был таким, недостижимым, не знаю, можно ли так сказать, далеким и недостижимым, отдельным, что как нельзя лучше подходит к нашей ситуации. Уехал, и ни разу не почувствовал нужды или хотя бы простой необходимости. Сцена 5 КАТРИН. – Где они? ЛУИ. – Кто? КАТРИН. – Они, остальные. Я их больше не слышу, вы спорили, вы с Антуаном, я не могла ошибиться, слышно было, как Антуан нервничает, а теперь все как будто куда-то ушли, и мы потерялись. ЛУИ. – Не знаю, должны быть где-то здесь. КАТРИН. – Куда вы? Антуан! ГОЛОС СЮЗАННЫ. – Что? Сцена 6 СЮЗАННА. – Чтобы я была несчастной? Чтобы я могла быть грустной и несчастной? АНТУАН. – Это не так, такого никогда не было. Это он, Несчастный человек, он не видел тебя столько лет. Сегодня ты думаешь, что была несчастной, но вы похожи, он и ты, и я тоже, я такой же, как вы, ты просто решила, что была несчастной, должна была быть несчастной, и тебе захотелось в это поверить. Ты хотела быть несчастной, потому что он был далеко, но это еще не повод, не настоящий повод, ты не можешь сделать его виноватым, это совсем не повод, а так, способ оправдания самой себя. Сцена 7 МАТЬ. – Я вас искала. КАТРИН. – Я с места не двигалась, я вас не слышала. МАТЬ. – Это был Луи, я слышала, это был Луи? КАТРИН. – Он пошел туда. МАТЬ. – Луи! ГОЛОС СЮЗАННЫ. – Что? Мы здесь! Сцена 8 СЮЗАННА. – Почему когда тебя зовут, ты никогда не отвечаешь? Она тебя звала, Катрин звала тебя, и мы тоже, иногда мы тоже зовем тебя, но ты никогда не отвечаешь, и приходится тебя искать, мы вынуждены тебя искать. АНТУАН. – Вы всегда меня находите, я никогда не пропадаю надолго, не припомню, чтобы когда-нибудь, «по большому счету», чтобы когда-нибудь вы меня действительно потеряли. Я всегда рядом, поблизости, рукой подать. СЮЗАННА. – Можешь сколько угодно пытаться еще больше меня огорчить или сделать еще хуже, разница небольшая, ничего не выйдет. У тебя тоже, у тебя тоже всегда есть оправдания, я их знаю, думаешь, не знаю? АНТУАН. – Ну вот, что я и говорил: «нашли». СЮЗАННА. – Что? Я не поняла, это как-то сложно, ты как-то сложно сказал, что ты сказал? Вернись! АНТУАН. – Заткнись, Сюзанна! Она смеется, оставшись одна. Сцена 9 МАТЬ. – Луи. Ты не слышал? Я тебя звала. ЛУИ. – Я был здесь. Что случилось? МАТЬ. – Не знаю. Ничего, я думала, ты ушел. |