Ольга Вечная F20. Балансировать на грани
 Скачать 2.34 Mb.
|
Отрывок 13. Балансирующая на граниЧем дольше я живу с Олегом, тем сильнее понимаю, как недалеко от него ушла в плане «ненормальности», и то, что у него есть справка, а у меня нет - форменная несправедливость. То, что я собираюсь произнести сейчас, лишний раз подтвердит сказанное выше. Мне не нравится, что он перестал общаться со своими испанцами. Говорит, что поссорился с ними. Ни Эм, ни Эмиль больше не приходят на работу или к нам в гости, мы вместе не ходим в кино, хотя это и позволяет сэкономить на билетах. Олег меняется, в этом нет никаких сомнений, но я безумно боюсь любых перемен. За последнее время я прочла множество литературы по шизофрении, общалась с мамой Олега, которая подробно рассказывала, как распознать признаки ухудшения. Мне следует обращать внимание на любое изменение в поведении, явное проявление страха, тревоги, плохой сон, беспричинный смех и прочее, прочее. Я искала что-то подобное в поведении Олега всю весну и начало лета, так как мне сказали, что это самое время для обострений. Но подобных симптомов в поведении мужчины обнаружить не удавалось, ничего подозрительного, помимо иногда грубого: «как же ты меня замучила своими расспросами», не слышала. Изо дня в день он становится всё нормальнее, что радует и пугает одновременно. Когда я практически силком затащила его в свою квартиру, а потом и в свою жизнь, я видела перед собой человека, сумевшего приспособиться. Пусть даже его адаптивность заключалась в невидимых друзьях, являющихся частью личного пространства, куда он всегда мог сбежать, если внешний мир на него давил. Выдуманный мирок принадлежал только ему, был своего рода отдушиной. И он рушился прямо на глазах, ненужный и забытый. Стараюсь заменить его воображаемую вселенную собой, но у меня слишком мало опыта. Иногда, когда Олег часами не разговаривает, я теряюсь. Понимаю, что если желание побыть в одиночестве относить к признакам шизофрении, то всех людей на планете пора распределить по больницам, поэтому стараюсь не обращать на это внимания. Но мне страшно, потому что я не знаю, о чем он думает. Нет, конечно, самого Олега я не боюсь, даже мысли нет, что он может причинять вред. Мне страшно, что он может причинить вред себе. По субботам я всегда убираюсь в квартире. Так было заведено еще в доме родителей, и я впитывала этот распорядок с детства. Олег лежит на диване с отсутствующим выражением лица. Кажется, он спит с открытыми глазами. - У тебя все хорошо? Олег, может, поможешь мне? - спрашиваю. - Аля, давай вечером, я неважно себя чувствую, - отвечает вяло. - У тебя что-то болит? - Сажусь рядом. Отворачивается. - Тут болит, - отвечает, прижимая руку к затылку. - Дай мне полчаса. Отрывок 14.1. Балансирующий на граниМне следует выходить куда-нибудь с Алей чаще, но пока не получается. Я лежу на диване с закрытыми... с открытыми глазами - это неважно, и жду, пока подействуют успокоительные, которые я сам себе прописал взамен транквилизаторов, рецепт на которые легкой рукой подмахнул «доктор». Сон стал отвратительным, прерывистым и пустым. Мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя, чтобы все стало как прежде. Аля переживает за меня, и это плохо, но мне нужно хотя бы минут двадцать. Или сорок. Первый на очереди клиент экзорциста, мать твою, приходи уже в себя! Тебе нельзя поддаваться! Очнись! Открой глаз, бесы, оторви зад от дивана и иди, рассмеши ее! Обними ее, помоги ей! Меня от себя тошнит. Такое впечатление, что я наблюдаю за собой со стороны. Вижу, как я лежу на диване, как жалок и отвратителен. Тошнота подкатывает горлу, ненавижу это ощущение. Иду в ванную комнату, закрываюсь на замок и включаю воду, чтобы было не так слышно звуки. Меня выворачивает несколько раз, обнимаю унитаз, руки дрожат. Тошнит снова и снова. Желудок болит, спазмы не прекращаются. Смотрю на себя как будто бы сверху, анализирую, что со мной происходит. Мне не подходят эти успокоительные - делаю вывод, и меня снова тошнит. Крутит живот. Вот черт. Голова кружится, забираюсь на унитаз, стараясь не упасть. Бесы, нужно взять себя в руки. Опираюсь лицом в ладони. В палате психбольницы нас лежало пятеро. Родители платили бешеные деньги психиатру, который меня вел, за особое отношение. В наивные двадцать четыре года мне казалось, что особое отношение заключается, как минимум, в отдельной палате, улыбках санитарок и сладких булочках на полдник. Один раз я попытался сообщить о том, что меня не устраивает, своему «врачу», на что тот пригрозил переводом в соседнюю палату, которая была в два раза больше моей, но в которой лежало тридцать человек. Родителям нельзя было заходить в мои «покои» как называли палаты санитары, подсмеиваясь над нами, или мою «камеру», как говорили пациенты, из-за решеток на окнах. Папа с мамой не знали, где и в каких условиях я живу. По крайней мере, у нас не воняло так сильно. Мимо соседней палаты было невозможно пройти, не зажимая пальцами нос. Мы нарекли ее «комнатой смертников». Обычно из нее выбирались только ногами вперед. При каждом таком случае наши говорили: «еще один задохнулся». Нам казалось, что это смешная шутка. В «комнате смертников» держали обреченных больных, многие их которых были не в состоянии передвигаться самостоятельно, некоторых привязывали к койкам из-за буйного нрава, ну или из-за желания выбраться из этого ада. И первые, и вторые ходили под себя. Все это убиралось один-два раза в день, иногда реже. Санитары брезговали лишний раз заходить туда. «Блатных» пациентов в больнице насчитывалось пятнадцать человек, соответственно три палаты. На этаже располагались два туалета и душевая, в которой многих мыли прямо из шланга. Это очень больно. Напор сильный, да и вода ледяная. Никто не заботится о том, чтобы психам было комфортно. Несколько раз меня тоже мыли подобным образом, в те моменты, когда я сам не мог о себе позаботиться, а прикасаться ко мне было противно. Помню, что сидел на корточках прямо на грязном полу, прикрываясь руками, а санитары смеялись и кричали, чтобы повернулся спиной, передом, нагнулся. Если не слушался, напор делали сильнее, а воду холоднее. Все слушались санитаров, те умели доносить свою мысль, как никто другой. Не думаю, что доктора были в курсе подобного. Даже мой тогдашний «врач» хоть и был крайне туп, не являлся жестоким человеком. Просто далеко не каждый адекватный человек захочет идти ухаживать за сумасшедшими, получая при этом обещанные государством копейки. В психбольницах всегда есть открытые вакансии, берут всех желающих. А кто туда идет добровольно? За редким исключением те, кому нравится издеваться. Со мной лежал юноша по имени Костя. Я сразу запомнил его потому, что он все время пытался шутить, а потом сам долго смеялся над собственными шуточками, которых никто кроме него не понимал. Хорошо помню теплое весеннее утро, когда он появился впервые: - Привет! - запрыгнул на мою кровать, протянул руку. - Костик - F 23.2. - Олег - F 20, - пожал я его ладонь. Костик наморщил вздернутый, покрытый веснушками, нос. - Дурацкое имя, тебе не подходит. Я буду звать тебя Ольгой. Константин, огненно-рыжий тощий паренек, которому едва исполнилось двадцать, панически боялся, если до него дотрагивались другие мужчины, и в голове у него было вечное кораблекрушение со всеми страхами, безумием и ужасом этой катастрофы. Я склонен думать, что он действительно часто подвергался насилию, но мать и отчим этот факт отчаянно отрицали, да и врачи говорили, что никаких физических травм у него не было найдено. Хотя, насиловать же можно по-разному, не так ли? Из всех мужчин больницы, включая докторов, он разговаривал только со мной, почему-то он считал меня женщиной, возможно, из-за длинных светлых волос, которые мне не обрезали. Костик считал меня страшненькой женщиной, и всей своей огромной, по-детски доброй душей сочувствовал мне, особенно, когда я брил лицо под надзором санитаров, разумеется. Он постоянно болтал сам с собой и частенько хохотал до истерики, пока ему не вкалывали успокоительное. Казалось, что его губы могут порваться, так широко он улыбался. Он икал, задыхался, катался по полу, но смеялся. Обычно в это время мы вместе с другими пациентами молча сидели на койках, прижав колени к груди, и смотрели на него. Потом появились два новых санитара. Я не могу вспомнить их внешности, кажется, один носил усы. Они периодически накачивали Костю чем-то и уводили купать, после чего притаскивали и бросали на кровать, побитого и не в себе. После первого такого раза его смех стал походить на нервные заикания. Он жаловался врачам, родителям, но я был единственным, кто верил в то, что его действительно насилуют. Насколько мне известно, санитары сразу выделили Костю среди остальных пациентов, он им очень нравился из-за смазливой, девчачьей внешности. Когда Косте надевали на голову парик, он и вовсе превращался в симпатичную девчушку, очень молоденькую и по-детски угловатую. Я пытался ему помочь, но меня, как и Костю, как и любого другого пациента психбольницы, никто не хотел слушать. Я говорил с санитарами, но они лишь смеялись. Пытался им угрожать, так как не мог выносить крики Кости по ночам, пока его «купали». Вся больница слышала, содрогалась. Я представлял себе, что стены вот-вот рухнут, здание начнет обваливаться, предпочтительнее с крыши, а потом мы все провалимся под землю, в Ад. Санитарам нравилось слушать его резкий, потом уже сорванный голос, они никогда не затыкали ему рот. А потом я не выдержал и попытался подраться с ними. С буйными психами разговор короткий. Неделю я не приходил в себя, кажется, меня не кормили, потому что, открыв глаза, понял, что от слабости не смогу даже пошевелиться. За мной не особо ухаживали, скажем так. - Очухался, придурочный? - Меня утащили в душ и мыли из шланга, как бешеное животное, к которому опасно подходить. И они были правы. Я ненавидел их сильно, остро, всей душой. Я ненавидел их так, как только можно ненавидеть других людей. Я желал им зла, мечтал, чтобы они сдохли ужасной смертью. А потом Костя повесился на спинке кровати. Прекрасно помню ту ночь. Он долго копошился, рвал простыни, плел прочную веревку. Я слышал все это, понимал, что и зачем он делает. Еле сдерживал слезы, но лежал и молчал. Не было даже мысли позвать кого-нибудь из персонала на помощь. В палате все знали, что он хочет покончить с собой. Все молчали. Мы понятия не имели, что сказать ему, как убедить остаться с нами. Если бы у меня в тот момент было чуть больше смелости, я бы тоже повесился, но такая смерть не для меня, слишком сложная. Я бы не смог. Он умер, и началось расследование. Его родители, хоть и верили врачам больше, чем собственному ребенку, подняли на уши всю больницу, затем милицию и прокуратуру. Двадцать семь человек, включая меня, из сорока пяти, подтвердили факт насилия и жестокого обращения. Тут и мои родители подтянулись. Ту психбольницу закрыли через несколько месяцев, но об этом я узнал уже из другой клиники, куда меня срочно перевезли родные, как только узнали о случившемся. Костик спас нас всех. *** Кажется, я отключился. Очнулся прямо на полу в ванной. Отрываю лицо от прохладного кафеля, силюсь подняться. - Олег, Олег, ответь! - Аля долбится в дверь. - Милый! Понимаю, что она сейчас откроет замок монеткой и пытаюсь подняться. Бесы, я упал прямо с унитаза. Голова кружится, у меня не выходит встать даже на четвереньки. Пытаюсь снова и снова. Я упорный. А она уже заходит, садится рядом со мной. - Родной, ты как, тебе плохо? - Ее взволнованное личико бледнеет, испуганные глаза часто моргают. Аля трогает мои щеки, словно не веря, что это я перед ней. - Голова закружилась, - говорю. И зачем-то повторяю: «Голова закружилась». - Мне не идет новое лекарство, все в порядке. «Все в порядке». Она помогает мне сесть, я подтягиваю штаны, встряхиваю головой, прогоняя наваждение. - Аля, мне уже лучше, честное слово. «Честное слово». Давай я приведу себя в порядок, - прошу ее выйти. - Нет уж, я тебе не доверяю, - обнимает меня, целует в щеку. - Ты же ничего не задумал плохого? - серьезно смотрит в глаза. - Нет, разумеется, нет, - становится лучше, приступ потихоньку проходит, меня отпускает. - Просто тяжелые воспоминания. Дай мне минуту. - Хоть две, - снова целует, ну уже в другую щеку. - Ты весь ледяной, Олег, тебе не холодно? Кое-как убеждаю ее покинуть ванную и окончательно прихожу в себя под душем. Потом я снова устаиваюсь на диване, а Аля продолжает убираться. - Олег, ты бы не мог помочь развесить постельное белье на сушилке? - замирает передо мной с тазиком. - Аля... - Я бы хотел, чтобы она не подходила ко мне какое-то время. Мне очень стыдно за случившееся, я себя ненавижу за то, что так жалок и заставляю ее беспокоиться. Хочу забыть о своей слабости, мечтаю, чтобы ничего этого не было. Молю, чтобы она не трогала меня. - Мне просто так лень, - капризничает. - Пожалуйста. Я ненавижу развешивать белье. Вот не поверишь, я лучше перемою три тонны посуды, вычищу пол в подъезде, но не буду развешивать выстиранное. Скептически хмурюсь, смотрю на нее: - Правда? Ты никогда не говорила. - Ну, я старалась показаться идеальной хозяйкой, - подмигивает. - Меня даже трясет от перспективы, что придется это сделать. Пожалуйста, Олееееег! Смотрит очень жалобно, морщит лоб, поджимает губки. - Хорошо, - поднимаюсь и подхожу, беру из ее рук тазик с горой белья. Чувствую частые покалывания на коже затекших ног и рук, мое обычное после обморочное состояние. - Спасибо, - целует меня и убегает в ванную закладывать новую стирку. Какая же она глупенькая все-таки у меня. Не может развесить белье на сушилке. Это же такая мелочь, - ухмыляюсь я, занимаясь, чем попросили. - Готово! - Возвращаю ей пустой тазик. Она прыгает от счастья, глаза горят, обнимает меня за шею: - Спасибо, большое спасибо! Ты себе не представляешь, как я рада, что ты живешь со мной, и не вздумай меня за это высмеивать, - грозит пальцем и подмигивает. Пару минут обдумываю услышанное, хожу по залу вокруг дивана, потом захожу в спальню, где она вытирает пыль: - Аль, - говорю, - а давай я теперь всегда буду развешивать белье? - Это было бы шикарно. Колоссальное облегчение, - хлопает в ладоши. И я понимаю, что мне безумно нравится быть таким важным и необходимым ей в бытовых делах. Нравится быть полезным. Бесы, обитающие в моей голове, это так приятно, когда тебя хвалят. - Аль, - снова захожу в спальню через какое-то время, - а что тебе еще не нравится делать по дому? - спрашиваю. *** До Алиных родителей можно добраться либо за рулем в течение четырех часов, либо за восемь, если путешествовать поездом. Мы едем на машине. Аля в полный голос подпевает Кети Перри. Вернее, частенько перекрикивает девушку; у певицы нет никаких шансов - у моей Али кнопки переключения громкости, чем она нагло пользуется. Я сижу рядом, рассматривая стены леса, примыкающие с двух сторон к трассе. Едем мы быстро, деревья мелькают, сливаясь, если расслабить зрение, в однородный коричнево-зеленый фон, изредка разбавленный указателями и прочими знаками дорожного движения. Над головой безоблачное голубое небо, позади пыльный раскаленный город, впереди - ужин в кругу семьи. Алины родители предприниматели, у них сеть мелких продуктовых магазинчиков по всему поселку. Как я понял, бизнес прибыльный, но очень пыльный, поэтому Алины отец с матерью постарались сделать все, чтобы дать дочери блестящее образование в большом городе, статус офисного работника, если повезет - руководителя. Повезло. Или же, что вероятнее, не повезло. - Не волнуйся, - говорит Аля, - они хорошие. Пожимаю плечами, отвечаю: - Я и не думал. - И не обижайся на них, если что. Ну, ты понимаешь. - Аля, я никогда ни на кого не обижаюсь. - Им очень хочется с тобой познакомиться. Понимаешь, Дима, он... у него никогда не было времени на подобную поездку. Ну, или он просто не хотел. - Что вероятнее. - Ты обижаешься? - Нет, с какой стати? Всего лишь готовлюсь к очередной выставке. Рассматривают нас придирчиво, после чего Алин отец, Константин Петрович, говорит, обнимая дочь и протягивая мне руку: - Ну, наконец-то ты поправилась! Хоть на человека стала похожа. Я пожимаю его ладонь и на мгновение прикрываю глаза, понимая, что для кое-кого вечер испорчен. Но, кажется, нет. Аля берет себя в руки, даже улыбается: - Это меня Олег откармливает. - Ощущение, что она хвастается мной. Константин Петрович и Светлана Афанасьевна не могут не нравиться. Два позитивных, крайне милых человека, умудрившихся сохранить любовь и семейное счастье на протяжении тридцати пяти лет. Мне даже кажется, они похожи между собой - примерно одного роста, голубоглазые, русоволосые. Живут родители Али в большом частном доме, позади которого расположен сад и огород. В саду я мимолетно замечаю поспевающие ягоды вишни, а в огороде - высокие кусты картофеля. Дом оказался просторным и уютным, видно, что совсем недавно здесь делали ремонт. Стены обклеены однотонными обоями, в комнатах расставлена со вкусом подобранная светлая мебель, если я не ошибаюсь, цвет называется «дуб». В принципе, мне здесь нравится. Родители Али далеко не бедные люди, это становится заметно, стоит лишь переступить порог их жилища, но без лишнего пафоса. Техника, мебель, - все вещи в доме дорогие, качественные. Аля говорила, что родители купили ей квартиру на двадцатипятилетие, сами же они не хотят переезжать в город, занимаются огородом и садом в свое удовольствие. Ее отец варит очень вкусное тыквенное варенье, без зазрения совести выдавая его за персиковое. Аля сказала, что отличить практически невозможно. Оглядывая грядки из окна просторной кухни, не могу не отметить педантичность родственников своей девушки. Излишнюю аккуратность. Не заметно ни одного сорняка, ни одной бесполезной травинки. Грядки прямоугольные, идеально ровные. На кустах помидоров висят крупные зеленые плоды. За обеденным столом разговор заходит о том, как мы с Алей познакомились. Аля в красках описывает мой подвиг у бассейна, я ее не перебиваю, хотя мне и не привычно, когда так много говорят обо мне в моем присутствии. Обычно окружающие из кожи вон лезут, чтобы сделать вид, что я и моя болезнь их не интересуем. Родители Али часто переглядываются, поджимают губы, им не нравится, что я ниже их дочери по должности, им не нравится, что я меньше нее зарабатываю, что живу у нее - вернее, что мне больше негде жить. Им не нравится, что я шизофреник. Но, несмотря на это, ведут себя тактично. За весь день не было произнесено ни одного лишнего вопроса или случайной фразы, которая могла бы меня обидеть. Кажется, они смущаются даже больше меня. - Душевноутонченный, - в одну из повисших за столом пауз помогаю я подобрать определение моего недуга. Смотрят в нерешительности. - Человек, обладающий особой чувствительностью, - киваю я, продолжая есть. Кстати, ужин оказался вкусным, не помню, когда в последний раз я ел так много. Показываю Але знак, что хватит обо мне, после чего она переводит тему в менее опасное русло. Теперь ко мне обращаются редко, и это очень устраивает, даже более чем. Я в основном молчу, слушая, как Светлана Афанасьевна с Алей взахлеб обсуждают людей, которых я не знаю, а Константин Петрович изредка вставляет пару слов. - Пойду отдыхать, - говорю Але после небольшой прогулки по городу в компании ее родителей. - Тогда пойдем все вместе домой, - отвечает. - Не хочу, чтобы ты разгуливал по незнакомым улицам в одиночестве. Как тебе моя малая родина, кстати? - смеется. Мы движемся в сторону дома, родители чуть отстали, идут позади, разговаривают с какой-то женщиной, кажется, их родственницей. - Очень уютно, - отвечаю. На самом деле я плохо запомнил достопримечательности. Вообще особо не смотрел по сторонам, изредка кивая на истории о казусах из детства Али, которые случались то тут, то там. Девушка про каждый метр пути могла рассказать что-то забавное. Жаль, что я практически не слушал. Чувствовал лишь тяжесть в голове, безумно хотелось спать. Все-таки я продолжаю принимать лекарства, от которых недавно стало дурно. Ничего лучше, продающееся без рецепта, найти не удалось, а без них я стал совсем плохо спать, что приводит к рассеянности, ошибкам на работе. Аля провожает меня в комнату на втором этаже, помогает постелить кровать, после чего спускается к родителям, пожелав мне сладких снов и обещая скоро вернуться. Весь день рулила она, но устал именно я. Что ж, спать - так спать. Раздеваюсь, выключаю свет, отмечая Алины детские фотографии на комоде. Мне хочется их рассмотреть внимательнее, но я вынужден отложить это занятие на завтрашний день, присаживаюсь на постель. Впервые за день я могу позволить себе расслабиться, и меня тут же, как по команде, начинает трясти. Причем не так, как от холода, например, а крупной прерывистой дрожью. Нервно вздрагиваю, потом на четверть минуты становится легче. И снова. И снова. Достаю успокоительные. Делаю это неудачно, именно в тот момент, когда трясет. Таблетка падает. Наклоняюсь, ползаю по полу, некоторое время пытаюсь ее найти - не получается. Достаю другую. Ложусь на кровать - мир переворачивается. Кажется, что я лежу на кровати, прибитой к потолку и вот-вот упаду на пол. Ну, с потолка упаду. Двумя руками держусь за спинку кровати несколько минут, потом понимаю, что я не сумасшедший, и не могу лежать на потолке. Просто мне снова стало дурно. Сажусь и подпираю кулаками виски. Сдавливаю череп. Картинка перед глазами мерцает, поэтому я опускаю веки, закручиваюсь в пьяной карусели. Надеюсь, сейчас никто не зайдет в комнату и не увидит меня в таком состоянии. Стараюсь быть сильным ради Али. Для Али. Я обязан, и хочу поддерживать ее. Понимаю, что стал нервничать в последнее время, слишком много стараться. Я пытаюсь форсировать возвращение в реальный мир, все происходит слишком быстро, но иначе не получается. Она испытывает неловкость, если я говорю с Эм или Эмилем, даже по-испански... особенно, если по-испански. Люди оборачиваются, ей становится стыдно. И мне становится стыдно. Поэтому больше этих двоих в наших жизнях никогда не будет. Сейчас я даже думаю, что зря их придумал. Переживаю за Алю, поэтому плохо сплю, не отдохнувший как следует мозг соображает медленнее, чем обычно, а в моем положении - это недопустимо. В таком состоянии у меня не получается заботиться об Але так, как необходимо. Если я уделяю ей меньше времени, ей становится хуже, это видно сразу. Она нервничает, у нее идет кровь, что с каждым днем пугает меня все больше. Если Але хуже - я еще больше переживаю, поэтому совсем не могу спать, забываю еще больше информации, ошибаюсь на работе, отчего Аля переживает за меня, ей становится хуже... Тру глаза. Бесы в моей голове, как выбраться из этого гребанного замкнутого круга? Я не планировал влюбляться, не хотел так быстро менять себя. Не планировал больше в жизни за кого-то переживать. Спать Аля приходит поздно вечером, все это время она разговаривала с родителями и их друзьями. Кажется, она расстроена. Отворачивается от меня. Чувствую, как мне становится хуже. Следующим днем мы идем к кому-то в гости. Я в основном молчу, как обычно не привлекаю к себе внимания. Аля выглядит разбитой, словно она, как и я, не спала сегодня. Понимаю, что хочу уехать домой, мне здесь плохо. И ей здесь плохо, что намного важнее. Идем по главной улице поселка мимо рынка. Вокруг десятки натянуто-улыбающихся людей, сжимающих в руках пакеты с покупками. Их лица напоминают клоунские физиономии, не покидает чувство, что вокруг меня разыгрывается неудачная театральная постановка, что у всех этих людей большие проблемы, но, несмотря на это, они улыбаются, надеясь получить неплохой гонорар. Бесы, они все что, наглотались антидепрессантов? В их жизнях происходит черт знает что, а они радуются, покупая тряпки на распродажах! В любом случае, меня это не касается, мне нужно дотянуть до вечера, когда я окажусь в темноте и тишине комнаты на втором этаже дома Алиных родителей, а потом, как проснемся, мы поедем домой. Улица кажется бесконечной. К моему огромному сожалению, из-за отличной погоды мы решили прогуляться, а не ехать на машине. Лучше бы я сидел, чем шел. Интересно, чем сейчас занимались бы Эм с Эмилем, если бы существовали? Ловлю себя на мысли, что я не придумал им занятия на эти выходные. Следовательно, сегодня эти двое не существуют даже в моем воображении. Не покидает чувство, что я их медленно убиваю. Аля в сторону родителей смотрит редко, на мой вопрос «все в порядке?», отвечает «конечно», тему продолжать не хочет. Подходим к светофору. - Олег, не ты потерял? - отец Али, Константин Петрович, поднимает с земли телефон и притягивает мне. - Нет, не я, - хлопаю себя по карману. Мы начинаем оглядываться в поисках хозяина трубки, им, а точнее ей, оказывается девочка лет тринадцати. - Огромное вам спасибо! Это уже третий телефон в этом году, меня бы дома убили! - радуется ребенок. Она обращается ко мне, но я киваю на Константина Петровича, показывая, кто сегодня герой. Девочка выглядит такой счастливой, что мы тоже не можем сдержать улыбок. Помимо нас с Алиной семьей она кажется единственным реальным человеком на этой улице. Я оглядываюсь по сторонам, хочется скорее рассказать Але об этом забавном случае, и вижу, как они с матерью перебегают дорогу на красный свет светофора. Одна из машин тормозит, яростно сигналя, водитель появляется из окна и злостно ругается, но я не слышу, что он говорит. Не обращая никакого внимания на идущих навстречу людей, делаю несколько шагов в сторону, подхожу к дороге. - Смотри куда идешь! - возмущается налетевшая на меня актриса. Какая еще актриса? Боже, мне действительно становится хуже. Яростно тру глаза. Мне дурно. Картинка перед глазами расплывается, резко меняется, становясь черно-белой. Ощущение, будто я куда-то лечу, напрягаю мышцы рук и ног, чтобы не упасть. Лечу или падаю. Ощущаю себя, но это уже не я... вернее я, но в прошлом. Я вижу Алину на противоположной стороне дороги. Не Алю, а Алину. Вижу, как она машет мне. Нервничаю, так как мы опаздываем в гости, показываю ей знаками, как сильно недоволен ее халатным отношением. Она невинно пожимает плечами. Нас разделяет две полосы встречного движения. Светофор очень долгий, мы ждем. Я еще больше злюсь, хожу из стороны в сторону. Светофор горит красным. Махаю рукой, понимая, что уже точно опоздал, а встреча была для меня очень важной. Бесы, я даже не могу вспомнить, с кем именно у меня была встреча. Укоризненно качаю головой. Делаю все, чтобы Алине стало стыдно. Она достает косметичку и красит губы. Чертова идиотка, она думает о макияже, пока я от бешенства рву на себе волосы! Резко поворачиваюсь спиной к ней и ухожу, сжимая кулаки от злости, но вдруг слышу позади себя визг трения шин об асфальт, крики. И ее крик. Оборачиваюсь и вижу Алину, но уже лежащую на асфальте. Она подумала, что я обиделся, она побежала меня догонять, надеясь, что успеет проскочить. В момент я подбегаю к Але и дергаю ее за руку: |