текст отцовская куртка. ОТЦОВСКАЯ КУРТКА. Отцовская куртка
 Скачать 115.8 Kb.
|
|
ОТЦОВСКАЯ КУРТКА Куртка была черная, бархатная, карманы ее топорщились, в глубоком мягком рубчике отливали серебром круглые пуговицы. Сидела она на отцовских плечах крепко, туго обхватывая широкую грудь. — Папаня, а папаня! Отдай мне эту куртку. Ты, гляди, уже старый для нее, — с завистью говорил Ленька, обдергивая свой коротенький пиджачок и приглаживая вихрастую голову. — Я стар, а ты больно молод, — отшучивался отец. Ленька и правда был еще молод. Он учился в четвертом классе, но в семье был старшим. Кроме того, с ним водился соседский Генька. А Генька уже год назад кончил семь классов школы и теперь работал на селе в пожарной команде. Но пожаров в селе не было, зачастую даже дым не поднимался из труб. Шла война, и в колхозе спешили с уборкой урожая. Ленькин отец возвращался домой поздно, при свете фонаря долго возился во дворе и, озабоченно поглядывая на сына, говорил: — Ты, брат, гляди, приучайся к делу. Я не сегодня-завтра на фронт уйду. Большаком в семье останешься! — «Большаком»! — усмехался Ленька. — Стану я еще связываться! Одного Николку по затылку стукнешь, и то к матери побежит жаловаться. — А ты не стукай. Большак — это делу голова, а не рукам воля! Много я тебя по затылку стукал? * * * В день проводов отца в избе шла кутерьма. Мать, как потерянная, хваталась то за одно, то за другое, стряпала, пекла, наспех укладывала в сундучок какие-то вещи. Отец вынимал их и отдавал ей обратно: — Убери. Не в гости еду. Увидев в руках матери бархатную куртку, он посмотрел на Леньку, усмехнулся и ласково сказал: — Носи, большак! Ленька вспыхнул и застеснялся. — Да куда она ему! — всплеснула руками мать. — Не дорос ведь! — Дорастет, — уверенно сказал отец и погладил мать по плечу. — Помощником тебе будет! Уложив сундучок, отец обвел взглядом просторную избу, присел на край скамьи и сказал: — По русскому обычаю, посидим перед дорогой. Мать поспешно усадила детей и села с ними рядом, придерживая рукой трехлетнюю Нюрку. Все притихли. Ленька посмотрел на отца, и горло у него сжалось. «Как же мы одни будем?» — подумал он, поняв вдруг, что отец действительно уезжает далеко и надолго. * * * Прощались у околицы. Отец спустил с рук Нюрку и троекратно поцеловался с матерью. — Прости, коль сгоряча обидел когда… Низко, без слез, поклонилась ему мать: — За все, что прожито, за все, что нажито, спасибо тебе, Павел Степанович! Женщины подхватили ее под руки, и Ленька вдруг услышал тонкий плач с разноголосыми причитаниями. Лицо у отца дрогнуло. Он махнул рукой, вынул туго сложенный платок, обтер им лоб, щеки и подозвал Леньку: — До Веселовки проводишь меня. Шли молча. Ленька, в наброшенной на плечи отцовской куртке, размахивая длинными рукавами, то и дело поворачивал тонкую шею, чтоб взглянуть на отца. Но отец о чем-то думал и время от времени тяжело вздыхал. — Ты вот что… пять человек вас у матери… — Он замолчал, не находя простых и нужных слов, которые хотелось сказать сыну. — Ты просись к пулемету. Чуть что — сотню немцев уложишь, — озабоченно сказал вдруг Ленька. — Там знают куда… — рассеянно ответил отец. Ленька испуганно посмотрел на его круглое доброе лицо. — А ежели в штыковой пойдешь… — шепотом сказал он и замер, глядя широко раскрытыми глазами в лицо отца. — Ну-ну, — ласково усмехнулся тот. Ленька бросился к нему на шею: — Папка, вернись! Живым вернись! Теплыми ладонями отец оторвал от своей груди голову сына и заглянул в его глаза: — Мать береги. Мелкие капли дождя сеялись на размытую лесную дорогу. По краям топорщились голые осенние кусты. В мутных лужах мокли опавшие листья. Отец крепко держал за руку сына. — Солому внесите, а то дожди намочат… Дров заготовьте на зиму… Отец останавливался, крепче сжимая маленькую жесткую руку. — Слышь, Ленька! — Слышу, папаня. * * * Жизнь пошла по-новому. Один человек ушел из дому, а семья осиротела. За столом пустовало место, не вздрагивали половицы от тяжелых отцовских шагов, на дворе не слышался голос хозяина. Мать постарела, осунулась, сняла с окон нарядные занавески, убрала со стола скатерть. Думая об отце, она устало покрикивала на младших детей или, сидя на лавке и покачиваясь из стороны в сторону, тихонько причитала: — Ушел мой голубчик, ушел мой милый… Ленька подсаживался к ней, неумело утешал ее, обнимал за шею: — Ну ладно тебе… Говори, чего делать-то, а, мамка? Воды принесть иль дров наколоть? Отцовскую куртку Ленька носить не стал, а аккуратно сложил рукав к рукаву, отдал матери и сказал при этом так же, как отец: — Убери. Не в гостях я. Работы у него стало много. Утром, торопясь в школу, он окидывал хозяйским глазом двор. «Солому внесите, а то дожди намочат», — наказывал отец. Солома все еще не была внесена. Скотина растаскивала ее по двору, втаптывала в грязь. — Николка, — кричал Ленька младшему брату, — переноси солому помаленьку! Я приду, сам докончу. Николка лениво почесывал затылок. — Кому говорю?! — кричал Ленька, хлопая калиткой. В школе он слушал невнимательно, нетерпеливо ждал конца урока; по стеклам барабанил дождь, в хозяйственных заботах расплывались мысли: «Поглядеть бы, на чердак слазить, не протекает ли крыша где…» Татьяна Андреевна вызывала его к доске. Ленька тер лоб и не мог вспомнить заданного урока. — Не выучил? — мягко спрашивала учительница. — Учил, — отвечал он грустно, — да перезабыл, видно. После школы до самого вечера Ленька возился во дворе: таскал солому, лазил на чердак, с грохотом сбрасывал оттуда доски и, вооружившись топором, полез на крышу сарая. На шум из избы выбежала мать: — Батюшки мои! Никак, сарай разгораживает! Да ты что делаешь? Кто за тобой чинить будет? — Сам починю! Перепрели ведь доски-то… Новые ставить надо, — пробурчал Ленька. — Слезай, тебе говорю! Одних штанов передерешь бог весть сколько! Ленька обиженно швырнул на землю топор, сложил доски и ушел в избу. «На отца небось не кричала бы…» И тихо огрызался, когда мать выговаривала ему, что он берется не за свое дело, а вот забить в сарае дырку, чтоб не выскакивал оттуда поросенок, — это его допроситься нельзя. — Все только о поросенке думаешь, а что двор разваливается, так ничего? Ученье шло плохо. Вечером, положив голову на раскрытую книгу, усталый от хозяйских забот, Ленька крепко засыпал, и снился ему обновленный двор, с новыми крашеными воротами, где он, большак Ленька, встречает вернувшегося отца. А в школе, держа перед собой его тетрадку, Татьяна Андреевна хмурила густые темные брови и, пытливо глядя ему в глаза, говорила: — Ленишься ты, что ли? Не стыдно тебе, Леня? * * * Захрустела на зубах сладкая, подмороженная рябина. Застыла обледенелая земля, вытянулись и побелели голые кусты. Ночью выпал снег. Село стало ослепительно белым, праздничным. И у Леньки на душе был праздник. Он шел с почты, пряча за пазухой нераспечатанное письмо. Это было первое письмо от отца, и Ленька торопился домой, чтобы прочитать его вместе с матерью. Из-за угла выскочил соседский Генька и, вытащив из-под полы что-то длинное, завернутое в мешок, таинственно сообщил: — Ружье достал. Зайцев стрелять пойду. — Зайцев? — Ленька усмехнулся. — Да их и нету нигде сейчас. — Нету? — Генька нагнул голову и зашептал ему на ухо: — Куда ни повернись — зайцы! — Да на что они тебе? — удивился Ленька. — Как — на что? Мясо есть будем, а из шкуры шапку сделаю! — Шапку? — переспросил Ленька, припоминая, что отец тоже собирался пойти на зайцев, чтобы делать ребятам шапки. — Ну да, шапку! — обрадовался Генька. — Что ни заяц, то шапка! Пойдешь? — Ну тебя… — засмеялся Ленька. — Что мне, делать, что ли, нечего? Вот от отца письмо пришло! — похвалился он, ощупывая конверт. * * * В письме отец обращался к Леньке, как к взрослому, называя его большаком. Читая, Ленька кивал головой и вставлял от себя: «Ладно!» Он гордился, что отец доверял ему и надеялся на него. Описание первых боев, в которых уже участвовал отец, наполняло Леньку гордостью. «Будем бить до последнего конца», — писал отец. «Точно», — сжимая кулаки, отвечал ему Ленька. Мать слушала письмо, собрав вокруг себя всех детей. В письме отец спрашивал про каждого, называя Нюрку Анной Павловной. Анне Павловне было три года. Она чмокала пухлыми губами, терлась об юбку матери и заглядывала ей в лицо. Двух девочек-двойняшек звали в семье общим именем Манька-Танька. Беленькие курносенькие двойняшки всюду ходили, держась за руки, ели из одной миски, тихо играли за широкой кроватью, шепотком о чем-то советуясь друг с другом. Плакали они и смеялись тоже вместе. Стоило одной засопеть носом и всхлипнуть, как другая широко раскрывала глаза и разражалась громким плачем. Глядя друг на дружку, они могли часами выть на всю избу. И теперь, не сводя глаз с матери, они как будто только и ждали знака, чтобы присоединить к ее слезам свой дружный рев. Восьмилетний Николка, старший после Леньки, услышав свое имя, ежился от смущения и виновато косил по сторонам голубыми глазами. — Разрюмился! — презрительно бросил ему Ленька. — Только и умеешь, что хныкать. Он был недоволен, что Николка мало помогает ему в хозяйстве и лениво выполняет его приказания. Слушая письмо, мать всплакнула, а двойняшки залились громким плачем. Чтение было прервано; Ленька схватил обеих сестер, посадил их на колени и, топая ногами, загудел на всю избу: — Ду-ду-ду! Поезд идет! Двойняшки, подпрыгивая, стукались лбами. Плакать им было некогда. Подкинув несколько раз, Ленька поставил обеих на пол и снова принялся за чтение письма. После этого он долго ходил по избе, обдумывая все свои дела и чувствуя необходимость сейчас же, немедленно проявить себя большаком и хозяином. — Что ты как маятник, прости господи! — сердилась мать. — «Маятник, маятник»!.. — ворчал Ленька, выволакивая из-под лавки старый ящик с пыльными прошлогодними валенками. — Зима на дворе — вот что! — Сама знаю, что зима, — вздыхала мать, перебирая вместе в Ленькой смятую старую обувь. — Давно ли отец покупал? Не напасешься на вас! Ленька вытащил дратву и неумелыми руками пытался чинить перепрелый войлок. — Шапки у Николки нету… Прошлогодняя износилась совсем. В чем ходить будет? — задумывалась мать. — Найдем! — хмурился Ленька и, забравшись на печь, долго сидел, обхватив руками острые коленки. «Что ни заяц, то шапка, — вспоминались ему Генькины слова. — Пойти надо», — решил он, прикрывая ладонью тяжелые веки. * * * На последнем уроке Татьяна Андреевна подошла к Лене и сказала: — После обеда зайди ко мне домой. Идти Леньке не хотелось. Еще на той неделе с большим трудом выволок он из сарая тяжелый ящик с гвоздями и инструментами, отобрал в сарае годные доски и отточил топор. Сделал он это потому, что в своем письме отец писал: «Кончится война… Вернутся домой люди. Сядем мы с тобой, Ленька, на трактор и промчимся мимо наших ворот в колхозное поле…» Ленька представил себе отца в военной одеже, гордо восседающего на тракторе, и озабоченно оглядел свои ворота… Обитые дождями доски почернели и перекосились, посредине зияла черная дыра… «Как же, промчишься мимо таких ворот! Починить бы их надо…» — подумал Ленька и побежал отбирать доски. Теперь уже несколько дней доски валялись посреди двора, рядом были брошены топор и рубанок, а около крыльца мокли под дождем гвозди… Мать, натыкаясь на ящик с гвоздями и разбросанные по двору доски, сердилась на Леньку: — Бессовестный! Людям пройти нельзя! На безделье дела себе ищет. Никакого покоя нет от тебя! Ленька молчал и не сдавался. Ходил советоваться к кузнецу, лазил с топором и гвоздями, засорял двор стружками. Отрываться сегодня от работы ему не хотелось, да и боялся он идти к Татьяне Андреевне, так как сам знал, что с учебой у него неладно. Но делать было нечего. И теперь, сидя в комнате учительницы на знакомом низеньком диванчике, Ленька испытывал томительное беспокойство. Школьные тетради, лежащие горкой на столе, вызывали в нем неясную тревогу. Увидев себя в круглом стенном зеркале, он испугался, поплевал на ладонь, пригладил вихрастые волосы, одернул курточку и, повернув голову, стал прислушиваться к голосу Татьяны Андреевны, которая разговаривала в кухне со своей матерью. Голос был ласковый, и приветствие, которым встретила Леньку учительница, тоже не предвещало ничего неприятного. Она сказала: — Здравствуй, Леня. Посиди минуточку. И все-таки беспокойство разъедало Леньку — он чувствовал себя неуверенно и, держа между колен шапку, тяжело вздыхал. В прошлом году в этой самой комнате они с отцом пили чай. Отец осторожно ставил на блюдце чашку и, когда Татьяна Андреевна хвалила Леньку, напускал на себя строгость, а Леньке было отчего-то смешно: он смотрел на угол с зеленой лесенкой, заставленной цветочными горшками, и думал, что было бы, если бы он, Ленька, вдруг оступился и сшиб все эти горшки на пол или поскользнулся бы на блестящем крашеном полу и сел мимо стула. Теперь Ленька ни о чем не думал, он сидел один и даже радовался, что отца с ним нет, так как хвалить его было не за что. Татьяна Андреевна вытерла полотенцем мокрые руки, присела на стул и ласково сказала: — Ну, теперь рассказывай, как вы там живете? Как без отца справляетесь? Лицо у нее было спокойное, с круглой ямочкой на щеке; когда учительница сердилась, эта ямочка исчезала, лицо делалось нетерпеливым, голос — отрывистым. Ребята верили, что правду она узнает по глазам, и врать ей побаивались. Если кто-нибудь начинал уклоняться и путать, Татьяна Андреевна возмущалась. — Ну, ну дальше? А дальше что? — гневно спрашивала она. А дальше оставалось только одно — говорить правду. Ленька хорошо знал это и, чувствуя себя виноватым, оправдываться не собирался. Но вопрос, который задала ему учительница, ободрил его. Он посмотрел на спокойную глубокую ямочку на щеке Татьяны Андреевны и, увлекаясь, начал рассказывать о письме отца, о своих домашних делах. Раз или два Татьяна Андреевна громко засмеялась, потом чему-то удивилась и перебила его: — Постой, постой… Я чего-то не поняла. Так ты чинишь ворота? Какие ворота? — Наши… — Ваши? — Татьяна Андреевна сморщила лоб. — А мать не хочет? Почему не хочет? Ленька покраснел, дернул носом. — А кто ее знает… Татьяна Андреевна вдруг очень серьезно и неожиданно сказала: — Это все хорошо. Заботиться о хозяйстве нужно… Она взяла Ленькину руку с черными поломанными ногтями: — А нужнее всего, Леня, не запускать учебу. Учиться… Ленька Поспешно спрятал руки, растерянно поглядел на горку школьных тетрадей и, опустив голову, зажмурился. Но учительница не встала, не подошла к злополучным тетрадям, не вытащила из кипы одну из них с надписью: «Леонид Чистяков». Она говорила совсем не так, как он предполагал. Не бранила его, не сердилась, говорила спокойно. Она надеялась, что Леня ее поймет. — Один урок плохо сделан, другой… Вот и накопилось. Что-то прослушал, что-то не дослушал, а подогнать трудно, и самому неприятно. А когда каждый день понемножку, петелька за петельку цепляется… — мягко говорила она. — Я, Леня, по себе знаю. Ленька кряхтел, соглашался. Говорить ему было нечего. У него уже накопилось много запущенных уроков. Правда. И на душе от этого тягостно, и подогнать трудно. Все правда. — Я налажусь, Татьяна Андреевна! Честное пионерское, налажусь! — горячо сказал он и тут же начал припоминать все, что забыл или просто не выучил. Потом пили чай в маленькой теплой кухоньке. В окна бился снежный ветер. Пузатенький говорливый самоварчик дышал в лицо теплым паром. Мать Татьяны Андреевны называла Леньку внучком и советовалась с ним о хозяйских делах. Он уверял ее, что ему два-три кубометра дров ничего не стоит переколоть в один день. Татьяна Андреевна смеялась. * * * Вечером Ленька вытащил все свои книжки, разложил их перед собой, и долго видела Пелагея, как торчала над столом его вихрастая голова. Спать он лег веселый: не так уж были страшны те долги, что накопились у него за это время. А утром кто-то тихонько постучал в окно. Ленька увидел широкий Генькин нос, приплюснутый к стеклу, и выскочил на крыльцо. — Следы на опушке! — с таинственным видом зашептал Генька. Ленька кивнул головой и побежал одеваться. |