Сергеич П "Искусство речи на суде". П. сергеич искусство речи на суде

• Название: П. сергеич искусство речи на суде
• Анкор: Сергеич П "Искусство речи на суде".doc
• Дата: 27.02.2018
• Размер: 1.73 Mb.
• Имя файла: Сергеич П "Искусство речи на суде".doc
• Тип: Документы; #15978
• страница: 27 из 32

состязание, в которое речи входят лишь как заключительные аккорды. В этом состязании, конечно, главную роль играет допрос свидетелей, ибо прения сторон по отдельным процессуальным действиям сравнительно редки и имеют строго деловой, заключенный в узкие и формальные рамки характер. Наша литература представляет очень мало трудов, посвященных допросу свидетелей. Особенно слабо разработана психология свидетельских показаний и те условия, которые влияют на достоверность, характер, объем и форму этих показаний. Я пытался по мере сил пополнить этот пробел в введении в четвертое издание моих «Судебных речей» в статье: «Свидетели на суде» и горячо приветствую те 36 страниц, которые П. С. Поро-ховщиков посвящает допросу свидетелей, давая ряд животрепещущих бытовых картин, изображая недомыслие допрашивающих и снабжая судебных деятелей опытными советами, изложенными с яркой доказательностью.

Объем настоящей статьи не позволяет коснуться многих частей книги, но нельзя не указать на одно оригинальное ее место. «Есть вечные, неразрешимые вопросы о праве суда и наказания вообще, — говорит автор, — и есть такие, которые создаются столкновением существующего порядка судопроизводства с умственными и нравственными требованиями данного общества в определенную эпоху. Вот несколько вопросов того и другого рода, остающихся нерешенными и доныне и с которыми приходится считаться: в чем заключается цель наказания? можно ли оправдать подсудимого, когда срок его предварительного заключения больше срока угрожающего ему наказания? можно ли оправдать подсудимого по соображению: на его месте я поступил бы так же, как он? может ли безупречное прошлое подсудимого служить основанием к оправданию? можно ли ставить ему в вину безнравственные средства защиты? можно ли оправдать подсудимого потому, что его семье грозит нищета, если он будет осужден? можно ли осудить человека, убившего другого, чтобы избавиться от физических или нравственных истязаний со стороны убитого? можно ли оправдать второстепенного соучастника на том осно-

346

вании, что главный виновник остался безнаказанным вследствие небрежности или недобросовестности должностных лиц? заслуживает ли присяжное показание большего доверия, чем показание без присяги? какое значение могут иметь для данного процесса жестокие судебные ошибки прошлых времен и других народов? имеют ли присяжные заседатели нравственное право считаться с первым приговором по кассированному делу, если на судебном следствии выяснилось, что приговор был отменен неправильно, например, под предлогом нарушения, многократно признанного Сенатом за несущественное? имеют ли присяжные нравственное право на оправдательное решение вследствие пристрастного отношения председательствующего к подсудимому? и т. п. По мере сил и нравственного разумения судебный оратор должен основательно продумать эти вопросы не только как законник, но и как просвещенный сын своего времени. Указание на эти вопросы во всей их совокупности встречается в нашей юридической литературе впервые с такою полнотою и прямодушием. Несомненно, что перед юристом-практиком они возникают нередко, и необходимо, чтобы неизбежность того или другого их решения не заставала его врасплох. Решение это не может основываться на бесстрастной букве закона; в нем должны найти себе место и соображения уголовной политики, и повелительный голос судебной этики, этот поп scripta, sed nata lex*. Выставляя эти вопросы, автор усложняет задачу оратора, но вместе с тем облагораживает ее.

Обращаясь к некоторым специальным советам, даваемым автором адвокатам и прокурорам, приходится прежде всего заметить, что, говоря об искусстве речи на суде, он напрасно ограничивается речами сторон. Руководящее напутствие председателя присяжным относится тоже к области судебной речи, и умелое его изложение всегда имеет важное, а иногда решающее значение. Уже самые требования закона — восстановить истинные обстоятельства дела и не высказать при этом личного мнения о вине или невиновности подсудимого — должны заставлять председателя относиться с особым вниманием и вдумчивостью не только к содержанию, но и к форме своего напутствия. Восстановле-

* Неписаный, но естественный закон. 347

ние нарушенной или извращенной в речах сторон перспективы дела требует не одного усиленного внимания и обостренной памяти, но и обдуманной постройки речи и особой точности и ясности выражений. Необходимость же преподать присяжным общие основания для суждения о силе доказательств, не выражая притом своего взгляда на ответственность обвиняемого, налагает обязанность крайне осторожного обращения со словом в исполнении этой скользкой задачи. Здесь вполне уместны слова Пушкина: «Блажен, кто словом твердо правит — и держит мысль на привязи свою...» Руководящее напутствие должно быть свободно от пафоса, в нем не могут находить себе места многие из риторических приемов, уместных в речах сторон; но если образы заменяют в нем сухое и скупое слово закона, то оно соответствует своему назначению. Кроме того, не следует забывать, что огромное большинство подсудимых во время уездных сессий не имеет защитников или получает подчас таких, назначенных от суда из начинающих кандидатов на судебные должности, про которых обвиняемый может сказать: «Избави нас бог от друзей!» В этих случаях председатель нравственно обязан изложить в сжатых, но живых выражениях то, что можно сказать в защиту подсудимого, просящего очень часто в ответе на речь обвинителя «судить по-божески» или беспомощно разводящего руками. Несмотря на то, что в 1914 году исполнилось пятидесятилетие со времени издания судебных уставов, основы и приемы руководящего напутствия мало разработаны теоретически и совсем не разработаны практически, да и в печати до последнего времени можно было найти лишь три моих напутствия — в книге «Судебные речи» да в старом «Судебном Вестнике» речь Дейера по известному делу Нечаева и первые председательские опыты первых дней судебной реформы, этот «Фрейшиц, разыгранный перстами робких учениц». Поэтому нельзя не пожалеть, что автор «Искусства речи на суде» не подверг своей тонкой критической оценке речи председателя и своей разработке «основоположения» последней.

Нельзя не присоединиться вполне к ряду практических советов прокурору и защитнику, которыми автор заключает свою книгу, облекая их в остроумную форму с житейским содержанием, почерпнутым из многолетнего судебного опыта, но трудно согласиться с его безусловным требованием письменного изложения пред-

348

стоящей на суде речи . «Знайте, читатель, — говорит он, — что, не исписав нескольких сажен или аршин бумаги, вы не скажете сильной речи по сложному делу. Если только вы не гений, примите это за аксиому и готовьтесь с пером в руке. Вам предстоит не публичная лекция, не поэтическая импровизация, как в «Египетских ночах». Вы идете в бой Поэтому, по мнению автора, во всяком случае речь должна быть написана в виде подробного логического рассуждения; каждая отдельная часть ее должна быть изложена в виде самостоятельного целого и эти части затем соединены между собою в общее неуязвимое целое. Совет писать речи, хотя и не всегда в такой категорической форме, дают и некоторые классические западные авторы (Цицерон, Боннье, Ортлоф и др.); дает его, как мы видели, Мит-термайер, а из наших ораторов-практиков — Андреевский. И все-таки с ними согласиться нельзя. Между импровизацией, которую наш автор противополагает писаной речи, и устной, свободно слагающейся в самом заседании речью есть большая разница. Там все неизвестно, неожиданно -и ничем не обусловлено, — здесь есть готовый материал и время для его обдумывания и распределения. Роковой вопрос: «Господин прокурор! Ваше слово», — застающий, по мнению автора, врасплох человека, не высидевшего предварительно свою речь на письме, обращается ведь не к случайному посетителю, разбуженному от дремоты, а к человеку, по большей части писавшему обвинительный акт и наблюдавшему за предварительным следствием и, во всяком случае, просидевшему все судебное следствие. Ничего неожиданного для него в этом вопросе нет, и «хвататься наскоро за все, что попадет под руку», нет никаких оснований, тем более что в случае «заслуживающих уважения оправданий подсудимого», то есть в случае разрушения улик и доказательств, подавших повод для предания суду, прокурор имеет право и даже нравственно обязан отказаться от поддержания обвинения. Заранее составленная речь неизбежно должна стеснять оратора, гипнотизировать его. У всякого оратора, пишущего свои речи, является ревниво-любовное отношение к своему труду и боязнь утратить из него то, что достигнуто иногда усидчивой работой. Отсюда нежелание пройти молчанием какую-либо часть или место своей заготовленной речи; скажу более — отсюда стремление оставить без внимания те выяснившиеся в

349

течение судебного следствия обстоятельства, которые трудно или невозможно подогнать к речи или втиснуть в места ее, казавшиеся такими красивыми или убедительными в чтении перед заседанием. Эта связанность оратора своей предшествующей работой должна особенно увеличиваться, если следовать совету автора, которым он — и притом не шутливо — заключает свою книгу: «Прежде, чем говорить на суде, скажите вашу речь во вполне законченном виде перед «потешными» присяжными. Нет нужды, чтобы их было непременно двенадцать; довольно трех, даже двух, не важен выбор: посадите перед собою вашу матушку, брата-гимназиста, няню или кухарку, денщика или дворника». Мне в моей долгой судебной практике приходилось слышать ораторов, которые поступали по этому рецепту. Подогретое блюдо, подаваемое ими суду, бывало неудачно и безвкусно; их пафос звучал деланностью, и напускное оживление давало осязательно чувствовать, что перед слушателями произносится, как затверженный урок, то, что французы называют «une improvisation soigneu-sement ргёрагёе»*. Судебная речь — не публичная лекция, говорит автор. Да, не лекция, но потому-то именно ее и не следует писать вперед. Факты, выводы, примеры, картины и т. д., приводимые в лекции, не могут измениться в самой аудитории: это вполне готовый, сложившийся материал, и накануне, и перед самым началом, и после лекции он остается неизменным, и потому здесь еще можно говорить если не о написанной лекции, то во всяком случае о подробном ее конспекте. Да и на лекции не только форма, но и некоторые образы, эпитеты, сравнения непредвиденно создаются у лектора под влиянием его настроения, вызываемого составом слушателей, или неожиданным известием, или, наконец, присутствием некоторых лиц... Нужно ли говорить о тех изменениях, которые претерпевает первоначально сложившееся обвинение и самая сущность дела во время судебного следствия? Допрошенные свидетели забывают зачастую, о чем показывали у следователя, или совершенно изменяют свои показания под влиянием принятой присяги; их показания, выходя из горнила перекрестного допроса, иногда длящегося несколько часов, кажутся совершенно другими, приобре-

Импровизация, тщательно подготовленная. 350

тают резкие оттенки, о которых прежде и помину не было; новые свидетели, впервые являющиеся в суд, приносят новую окраску «обстоятельствам дела» и дают данные, совершенно изменяющие картину события, его обстановки, его последствий. Кроме того, прокурор, не присутствовавший на предварительном следствии, видит подсудимого иногда впервые, — и перед ним предстает совсем не тот человек, которого он рисовал себе, готовясь к обвинению или по совету автора занимаясь писанием обвинительной речи. Сам автор говорит по поводу живого сотрудничества оратору других участников процесса, что ни одно большое дело не обходится без так называемых insidents d'audience*. Отношение к ним или к предшествующим событиям со стороны свидетелей, экспертов, подсудимого и противника оратора может быть совсем неожиданным... Большие изменения может вносить экспертиза. Вновь вызванные сведущие лица могут иногда дать такое объяснение судебно-медицинской стороне дела, внести такое неожиданное освещение смысла тех или других явлений или признаков, что из-под заготовленной заранее речи будут выдвинуты все сваи, на которых держалась постройка. Каждый старый судебный деятель, конечно, многократно бывал свидетелем такой «перемены декораций». Если бы действительно существовала необходимость в предварительном письменном изложении речи, то возражения обыкновенно бывали бы бесцветны и кратки. Между тем в судебной практике встречаются возражения, которые сильнее, ярче, действительнее первых речей. Я знал судебных ораторов, отличавшихся особой силой именно своих возражений и даже просивших председателей не делать перед таковыми перерыва заседания, чтобы сразу, «упорствуя, волнуясь и спеша», отвечать противникам. Несомненно, что судебный оратор не должен являться в суд с пустыми руками. Изучение дела во всех подробностях, размышление над некоторыми возникающими в нем вопросами, характерные выражения, попадающиеся в показаниях и письменных вещественных доказательствах, числовые данные, специальные названия и т. п. должны оставить свой след не только в памяти оратора, но и в его письменных заметках. Вполне естественно, если он по

* Инциденты судебного заседания.

351

сложным делам набросает себе план речи или ее схему (так делывал князь А. И. Урусов, располагавший на особых таблицах улики и доказательства концентрическими кругами), своего рода vade mecum* в лесу разнородных обстоятельств дела. Но от этого еще далеко до изготовления речи «в окончательной форме». Поэтому я, никогда не писавший своих речей предварительно, позволяю себе в качестве старого судебного деятеля сказать молодым деятелям вопреки автору «Искусства речи на суде»: не пишите речей заранее, не тратьте времени, не полагайтесь на помощь этих сочиненных в тиши кабинета строк, медленно ложившихся на бумагу, а изучайте внимательно материал, запоминайте его, вдумывайтесь в него — и затем следуйте совету Фауста: «Говори с убеждением, слова и влияние на слушателей придут сами собою!»

К этому я прибавил бы еще одно: читайте со вниманием книгу П. С. Пороховщикова: с ее написанных прекрасным, живым и ярким слогом поучительных страниц веет настоящей любовью к судебному делу, обращающей его в призвание, а не в ремесло...

* Спутник.

ПРИМЕЧАНИЯ

' Эпиграфом к настоящей книге П. Сергеич взял слова одного из персонажей трагедии Шекспира «Гамлет» — Полония, обращенные им к своему сыну Лаэрту:

Но главное: будь верен сам себе; Тогда как вслед за днем бывает ночь, Ты не изменишь и другим

(пер. М.А.Лозинского).

² Аристотель говорит... — с мыслями Аристотеля по этому поводу можно ознакомиться в сборнике «Об ораторском искусстве», изд. 2-е, Госполитиздат, 1959, стр.21.

³ Алиби (лат.) — доказательство невиновности, основанное на утверждении, что обвиняемый не мог участвовать в приписываемом ему преступлении, так как в момент совершения преступления находился в другом месте.

⁴ Aquae et ignis interdictio (лат.) — изгнание из отечества.

⁵ Amicus Plato, sed megis arnica Veritas (лат.) — Платон мне друг, но истина еще больший друг (слова, приписываемые Аристотелю) .

⁶ Cherchez la femme (фр.) — ищите женщину.

⁷ Статья 1455 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных*: «За убийство умышленное, но без обдуманного заранее намерения виновные подвергаются:

лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на время от двенадцати до пятнадцати лет, или на время от пятнадцати до двадцати лет, если убийство сопровождалось особенными, увеличивающими вину обстоятельствами, которые означены в ст. ст. 1452 и 1453 (см. прим.¹⁰¹ — А. Т.).

* В дальнейшем — уложение о наказаниях.

353

Если убийство учинено хотя не случайно, но в запальчивости или раздражении, и особенно когда раздражение вызвано было насильственными действиями или тяжким оскорблением со стороны убитого, виновный, по усмотрению суда, подвергается:

лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на время от восьми до двенадцати лет или от четырех до восьми лет;

или же лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, прав и преимуществ и отдаче в исправительные арестантские отделения на время от четырех до пяти лет...»

⁸ Под сидячей магистратурой в данном случае следует понимать корпорацию чиновников, занимающих те или иные канцелярские посты, в том числе чиновников, отправляющих функции суда.

⁹ Стихотворения, приведенные П. Сергеичем в сноске, представляют собой отрывки из следующих поэтических произведений: первое — А. С. Пушкин «Полтава», второе — А. С. Пушкин «Анджело», третье — А. С. Грибоедов «Горе от ума» (слова Фамусова).

¹⁰ testimonium paupertatis (лат.) — свидетельство о бедности.

¹¹ Ленский — персонаж романа в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин». «Потух огонь на алтаре» — строчка из этого произведения.

¹² Де-Бетс, Герман, Искусство говорить на суде, перевод с французского В. В. Быховского, М., 1896.

¹³ Ромео — герой трагедии В.Шекспира «Ромео и Джульетта». Гамлет — герой одноименной трагедии того же автора.

¹⁴ Дело Плотицыных... Упомянутое П. Сергеичем дело Плотицы-ных (апелляционная жалоба) разбиралось в 1-м отделении V департамента правительствующего сената 20 августа 1869 г. Несколько ранее определением Тамбовской уголовной палаты М. К. Плотицын, Т. Е. Плотицына и И. С. Зыкин были лишены всех прав состояния и приговорены к различным срокам наказания за принадлежность к секте скопцов.

При рассмотрении апелляционной жалобы защитником выступал В. Д. Спасович.

¹⁵ «...вот когда этот нож, как змий, проскользнул в его руку» — слова из защитительной речи С. А. Андреевского по делу Иванова. См. «Судебные речи известных русских юристов», стр. 161. К сожалению, в этом сборнике ошибочно напечатано «как змей».

¹⁶ Тавтология — повторение одного и того же определения иными словами (например, старый старик).

¹⁷