Р.Малиновский - Солдаты России. Первая Глава первая
 Скачать 0.7 Mb.
|
|
Глава седьмая 1 До приезда Второва многие в Ля-Куртине еще наивно полагали: Временное правительство просто не знает о бедственном положении русских солдат во Франции. Это, дескать, все Занкевич мутит воду, а с ним Лохвицкий и Рапп... Но наконец глаза у солдат раскрылись. И дело было не только во Второве — целая цепь событий заставила заброшенных на чужбину людей раскусить волчью сущность новых правителей России. Что, собственно, изменилось после свержения Николашки? Опять война, опять льется кровь народная. Да за что же такое проклятие! Июльскую демонстрацию расстреляли, большевиков преследуют, Ленин, говорят, скрывается от расправы. И звучат уже над Ля-Куртином боевые революционные лозунги: — Долой войну! — Долой Керенского! — На борьбу с контрреволюцией! Приходили в Ля-Куртин вести, что только большевики — единственная партия, которая требует возвращения из Франции русских солдат. Еще тогда, когда тысячи сынов России легли под Бримоном и Курси, а Временное правительство переживало кризис, сюда, за многие версты от России, каким-то чудом проникла газета «Социал-демократ». Ванюша помнит эту газету и статью в ней. Да что помнит — носит ее в кармане, уже потрепанную на сгибах, зачитанную до дыр. Статья так и озаглавлена — «Друзья Николая Кровавого». А в ней — режущие душу слова: «Может ли русский народ считать себя народом, окончательно свободным от царского ига и от владычества империалистической буржуазии, когда верные друзья Николая... распоряжаются русскими солдатами, завезенными во Францию, когда остаются в силе неизвестные народу тайные договоры, заключенные Николаем с его верными друзьями». Вот уж правда, истинная правда... Стало быть, хрен редьки не слаще — что Николай, что Временное правительство. Узнали солдаты, что из Бреста в Россию скоро отправятся два парохода с инвалидами. Стали писать письма, — может, удастся передать на родину. Да пусть прямо в большевистскую газету передадут, в «Социал-демократ». И по вечерам пишут солдаты, пишут корявыми буквами, мусоля огрызки карандашей... Вот выводит солдат горестные слова: «...С 3 по 6 апреля мы взяли у немцев форт Курси, который едва ли взяли бы другие войска Франции (под этим фортом уже легло три дивизии чернокожих), но мы, как союзники, показали свою доблесть и сделали то, что нам было приказано. Но с 6 апреля и до теперешнего дня мы уже не на фронте и, может быть, больше туда не попадем... Мы сейчас находимся на военном положении, так как около нас стоят французские патрули; жалованье и суточные нам не дают... Верно, за боевой подвиг, за взятие Курси... Почему нас не отправляют в Россию?.. Офицеры желают вернуть старый режим, но наша бригада не такова. Мы ждем, когда наши братья солдаты заберут нас отсюда. Давно, давно не видали родимых полей...» И другой склонился над бумагой, медленно пишет, старательно, почесывая затылок, подолгу глядя на оплывающую свечу: «...Мы, солдаты революционной России, в настоящее время находимся во Франции не как представители русской революционной армии, а как пленные, и пользуемся таким же положением... Наш генерал Занкевич выдает нам на довольствие на каждого человека 1 франк 60 сантимов, или русскими 55 копеек. Что хочешь, то и готовь на эти жалкие гроши себе для суточного пропитания. Жалованье с июля месяца совсем не дают... Мы в настоящее время арестованы и окружены французскими войсками, и нет выхода. Поэтому я от имени всех солдат прошу и умоляю вас, товарищи великой революционной России, услышьте этот мой вопль, вопль всех нас, солдат, во Франции. Мы жаждем и с открытой душой протягиваем вам руки — возьмите нас туда, где вы...» Долгий путь предстоит этим письмам. Лишь спустя полтора месяца попадут они в Россию и будут напечатаны в «Социал-демократе», К этому времени суровая расправа настигнет их авторов и всех, кто борется сейчас в Ля-Куртине за свои права. Но письма сыграют свою роль. Уже надвигается гроза над головами временных правителей, качается под их ногами земля... ...А пока Временное правительство руками своих русских приспешников и французских союзников готовило над ля-куртинцами жестокую расправу. Проездом в Салоники во Франции оказалась 2-я Особая артиллерийская бригада. Ее-то Временное правительство и решило использовать в качестве усмирительной силы. Для этой цели им подходил и начальник бригады генерал Беляев. Это был брат царского военного министра, арестованного восставшим народом в февральские дни 1917 года. Теперь Беляев пользовался полной поддержкой Временного правительства, которое, кстати, и произвело его в генерал-майоры... В середине августа делегация, избранная артиллеристами, прибыла в Ля-Куртин. Встретили ее, как и полагается встречать земляков, тепло, дружески, с воинскими почестями. Разумеется, состоялся митинг. Послушали артиллеристы солдат, посмотрели на их житье-бытье и в один голос заявили: правильно действуете, требования ваши справедливы и законны. Опростоволосился Занкевич. Но отступать был не намерен. Дело в том, что бригада прибывала во Францию эшелонами. Из первого же эшелона и была направлена в Ля-Куртин делегация. Занкевич торопился, у него не было времени утруждать себя подбором подходящих людей. И «случайные» делегаты не оправдали его надежд — не согласились с генеральскими домогательствами о вооруженном подавлении революционного лагеря. Но вслед за первым во Францию прибыл второй эшелон бригады. Теперь Занкевич и Рапп действовали уже умнее. Артиллеристов соответствующим образом «обработали», сыграли на патриотических чувствах — вы, мол, идете сражаться за матушку-Русь, а бунтовщики отсиживаются в тылу. И вот новая делегация артиллеристов явилась в лагерь. Снова состоялся митинг. Артиллеристы сразу же обрушились на куртинцев. Но обливать себя грязью солдаты не дали. Глоба быстро прервал руководителя делегации: — Мы поняли, с чьего голоса вы поете. Здорово же вас нашпиговал генерал Занкевич контрреволюционными идейками. Что же делать? Как говорится, вот вам бог, а вот порог. Передайте вашим хозяевам: оружия мы не сдадим, а в Россию вернемся. — Правильно! — поддержали Глобу остальные члены отрядного комитета. — Очень жаль, — сконфуженно пожал плечами глава делегации. Ля-Куртин сразу же почувствовал результаты переговоров с артиллеристами. Снова был снижен и без того голодный паек. Теперь солдаты должны были довольствоваться 300 граммами хлеба и 75 граммами мяса в сутки... Совершенно лишались фуража лошади. Теперь по ночам лагерь оглашался жутким ржанием животных — тоскливым, голодным... Отрядный комитет принял решение вскрыть неприкосновенный запас. Остатки фуража пошли на то, чтобы поддержать наиболее упитанных лошадей — это был живой запас мяса. Остальные лошади гибли от бескормицы. А в «верхах» шла оживленная переписка. Комиссар Рапп просил у французского военного министра Пенлеве разрешения использовать часть войск 2-й Особой артиллерийской бригады для подавления восставших. Такое разрешение тотчас же поступило. Пенлеве торопил с проведением карательной операции, явно подталкивая события. И ставленники Временного правительства благословясь принялись за дело. Занкевич уведомил Пенлеве, что из состава 2-й Особой артиллерийской бригады сформирован отряд, состоящий из одной батареи и батальона пехоты. Генерал просил военного министра принять меры для быстрейшей переброски отряда из Оранжа, где располагались артиллеристы, в Обюссон, и для обеспечения карателей винтовками, высказывал свои соображения об усилении французских войск, оцепивших Ля-Куртин... Командующий XII военным округом генерал Комби получил от генерала Фоша задачу обеспечить размещение прибывающего в Обюссон из лагеря Оранж отряда 2-й артиллерийской бригады русских войск, выделить оружие и огнеприпасы для формирующегося батальона пехоты с двумя пулеметными ротами по двенадцати пулеметов в каждой и двух артиллерийских батарей 75-мм пушек. Предлагалось провести с этими формированиями пяти-, шестидневный курс обучения и практические стрельбы. Этот срок был определен генерал-майором Занкевичем, с которым генерал Комби должен был уточнить все другие вопросы. На всякий случай в распоряжение генерала Комби выделялись: 19-й пехотный полк, 21-й драгунский полк и 75-мм пушечная батарея. Эти силы следовало использовать против мятежных русских солдат в лагере Ля-Куртин, но только в случае, если карательные действия русских войск постигнет неудача, и не иначе как по письменной мотивированной просьбе генерала Занкевича. После разгрома мятежного лагеря Занкевич предполагал предать суду военного трибунала всю его революционную верхушку — восемьдесят человек, изолировать наиболее активных солдат — около тысячи, а потому заранее просил подготовить помещения, где бы он смог разместить этих солдат под охраной французов... Проще говоря, ему нужны были тюрьмы. И на эти просьбы генерал Занкевич получил положительный ответ. Наконец Пенлеве запросил от Занкевича конкретный план действий. И таковой был представлен. С утра 27 августа должна была начаться жесткая блокада лагеря, полное прекращение снабжения. Все войска — и русские и французские — поступали в распоряжение Занкевича. Начальником сводного отряда русских войск был назначен генерал Беляев, общее командование французскими частями осуществлял генерал Комби. 2 Последовало новое сокращение продовольственного пайка — 150 граммов хлеба, 40 граммов мяса, никакого приварка... Начали забивать лошадей... А лагерь жил. Больше того, строго соблюдался воинский порядок. Пулеметчики регулярно занимались по три часа в сутки. Они исправно несли службу по охране лагеря, хотя стали сумрачнее и злее. Иван Гринько по-прежнему выполнял обязанности председателя комитета, а стало быть, и старшего начальника в пулеметной команде. Спуску никому не давал: требовал строгого порядка и дисциплины, а главное — приказал держать в полной исправности и готовности пулеметы с необходимым запасом патронов. Нужно сказать, что пулеметные команды были надежным костяком мятежной бригады, показывали пример стойкости и революционности. Ванюша теперь стал «товарищ председатель». Он своевременно и точно информировал пулеметную команду о всех заседаниях и решениях, которые принимал отрядный комитет, строго проводил их в жизнь. Опираясь на крепкое единодушие всего солдатского комитета команды, Ванюша не допускал никаких колебаний среди пулеметчиков. Правда, четвертая пулеметная команда значительно уменьшилась. Некоторая часть куртинцев, сломленная тяготами блокады, покинула лагерь. Ушел кое-кто и из пулеметчиков. Теперь команда насчитывала в своем составе около шестидесяти человек, но имела строгий расчет на восемь пулеметов. Блокада сказалась только на общем настроении пулеметчиков: они были молчаливы, редко-редко раздавался смех, да и он был полон горечи и негодования. Появился во Франции и новый военный представитель Временного правительства — полковник Бобриков. Он счел своим долгом лично посетить и Курно и Ля-Куртин. Донес о своих впечатлениях Керенскому. Тон донесения был довольно оптимистичным. Дескать, не извольте беспокоиться — наведем порядки. Для начала ввел военно-революционные суды. Приезжал в Ля-Куртин и сам Занкевич, а за ним пожаловал даже посол Севастопуло. Оба они всячески увещевали куртинцев, но получили решительный отпор. В этот день возвращения Гринько из отрядного комитета пулеметчики ждали с особым нетерпением. Все видели кавалькаду автомобилей, въезжавших в лагерь и покинувших его, все знали, что в отрядный комитет вместе с уже намозолившими глаза генералами прибыл новый посол. — Какой-то грек, — заметил Фролов. — Хрен редьки не слаще, — резонно ответил на это Жорка Юрков. Ванюша вошел в барак. Его сразу обступили пулеметчики. Что скажет он нового? — Вот что, товарищи, — угрюмо сказал Гринько. — Видимо, это уже последний приезд начальства к нам в лагерь. Занкевич сказал, что теперь будет разговаривать с нами языком оружия и, как он выразился, в другой обстановке. Наверное, думает нас покорить, а потом... допрашивать на следствии, если, конечно, снизойдет до этой «вежливости». — Ну и черт с ним! — сказал Андрей Хольнов. — Какой привет, такой и ответ, будем драться, а так, за здорово живешь, не сдадимся, — твердо заявил Степан Кондратов. Женька Богдан крикнул: — А может, нам самим применить к нему оружие? Чего он раскатывает по лагерю! — И то дело, резануть по нему из пулемета, и пускай летит в преисподнюю ко всем чертям, — добавил Жорка Юрков, — хуже нам не будет. — Что правда, то правда, хуже не будет, — раздумчиво сказал Ванюша. — Мы стоим на самой грани отчаяния: голодны, обмануты и оклеветаны даже перед простыми французами, которые все же верят нам. Войска все плотней и плотней окружают лагерь, у нас нет другого выхода, как только твердо стоять и драться, драться до последнего и победить. Победа никогда не дается легко. Угрюмое и серьезное лицо Ванюши, в сущности еще юнца — ему шел только девятнадцатый год — казалось значительно старше. Упрямые складки на лбу и над подбородком, который двоился неглубокой канавкой, обозначались резче, тверже. Молодость выдавал только темный пушок на верхней, слегка выпуклой губе. — Вот, товарищи, и кончился, кажется, мирный период переговоров, — продолжал Ванюша. — Теперь надо хорошенько подготовить пулеметы, чтобы они не отказали в бою, а бой, видимо, будет упорный. Принято решение отрядного комитета усилить охрану лагеря и наблюдение, особенно в ночное время, углубить окопы. Ванюша помолчал, потом, понизив голос, доверительно сообщил: — А нам особое задание. Сегодня ночью выходим на разведку. Прощупаем, что творится вокруг лагеря. — Вот это дело! — оживился Женька Богдан. По настроению пулеметчиков чувствовалось, что они стосковались по настоящему боевому делу, готовы идти хоть в пекло, томительное ожидание выматывало им душу. Андрей Хольнов, правда, заметил: — Чего там разведывать? Вон из верхних этажей в бинокль все видно: роют окопы, батареи устанавливают. — Ну, всего не увидишь, — возразил Гринько. — Надо своими руками пощупать. А ты что, не пойдешь, что ли? — Как не пойду! — Андрей как бы обиделся даже. — Куда все, туда и я. Когда плотная темнота окутала лагерь — вышли. Мрак скрывал пулеметчиков — они хорошо подогнали снаряжение, ничего не скрипнет и не брякнет, курить было запрещено вовсе. Шли молча. Договорились, что в случае встречи с русскими или французами будут выдавать себя за отбившихся от своей роты солдат. Наконец до слуха пулеметчиков ясно донесся характерный лязг вонзаемых в землю лопат, шуршание отбрасываемой в сторону земли. — Роют, сволочи, — прошептал Женька Богдан. — Тише ты! — огрызнулся Петр Фролов. — Не напороться бы на офицерика — того не проведешь. — Офицери-и-ка! — передразнил его Женька. — Офицерики сейчас за твое здоровье вино пьют с бабами. Будут они тебе здесь в земле копаться. Гринько только хотел осадить разболтавшегося Богдана, как тот неожиданно крикнул: — Эй, кто здесь, братцы! Курева, случаем, не найдется? Ванюша только вздохнул сдавленно и больно сжал Женькину руку. В темноте копать перестали. Минуту длилось молчание. Потом донесся сиплый бас: — А хто вы такие, шляетесь тут по ночам? Послышался отчетливый стук затвора. — Да вот отбились, понимаешь... Случаем, не слыхали, где здесь рота штабс-капитана Милованова? Приближающиеся шаги. К пулеметчикам подошли солдаты — их было человек пять. Остановились, помялись. Гринько подошел к ним, представился: — Унтер-офицер Поливаев. Солдаты заметно подтянулись. — Так вы не в курсе дела, где располагается рота штабс-капитана Милованова? Мы только что прибыли с эшелоном, и нас направили в этот район. — Да нет, не слыхали, — ответил за всех обладатель сиплого баса, видно старший среди солдат. — Тут скрозь все наши, артиллеристы. А за нами, — он ткнул рукой в темноту, — там французы окопались с пулеметами. А дальше, на горе, опять же французы, батарея четырехдюймовая. — А вас что же, в пехоту превратили? — Да уж как есть. Гринько сказал: — Ну, что ж, продолжайте окапываться. Дело будет горячее. Бунтовщики при оружии, окажут жестокое сопротивление. — Оно так. Взводный сказывал: против правительства, значит, поперли, против закону... А оно бы по-мирному лучше. Чего нам делить, смертоубийством заниматься?.. Гринько перебил его: — Соображай, борода, соображай. Где взводный-то ваш? — А кто его знает. С вечера-то был, а сейчас, поди, отдыхает. — Отдыха-а-ет! — не выдержал Женька. — Где-нибудь в кафе вино жрет, а ты здесь, дурак, против своего же брата штык точишь! Врезать бы тебе по морде... Чувствуя, что дело принимает нежелательный оборот, Ванюша прикрикнул на Женьку, и пулеметчики поспешили удалиться. По дороге Богдану крепко влетело от Гринько. Облазили все, что можно было облазить до наступления рассвета. Возвратились в лагерь, когда уже начала рассеиваться предутренняя дымка. Остальные группы разведчиков, посланные в другие секторы, тоже были на месте. Доложили добытые сведения отрядному комитету. Обстановка вырисовывалась серьезная. В подавлении лагеря должны были принять участие русские и французские войска. Очевидно, не полагаясь на тыловые части, французское командование стягивало к Ля-Куртину войска с фронта. Лагерь оказался в тесном кольце. Огневые средства карателей были размещены так, чтобы простреливались все дороги, лощины, овраги и тропы, ведущие из лагеря. В первой линии находились русские войска в составе сводного полка под командованием теперь уже полковника Готуа — две с половиной тысячи штыков, тридцать два пулемета, шесть орудий; во второй линии — пятитысячный французский отряд. Располагали французы и резервом — пехотным и кавалерийским полками с приданными батареями. Французская артиллерия заняла позиции на горных склонах, господствовавших над Ля-Куртином. «Двухъярусное» расположение союзных войск было не случайным. Занкевич в своих донесениях в Петроград жаловался, что в первый же день прибытия русских войск под Ля-Куртин в батальонах 5-го и 6-го полков замечались большие колебания. Кое-кто открыто заявлял, что не пустит в ход оружие против солдат-земляков... Таких, разумеется, немедленно арестовали, но можно ли было поручиться за благонадежность остальных, не дрогнут ли они в последнюю минуту и, больше того, не начнут ли перебегать на сторону восставших? Такого рода попытки и должны были пресечь французские войска. Они выполняли двойную функцию: были направлены против мятежников и создавали угрозу удара в спину для тех, кто вздумает поколебаться. Отрядный комитет давно предвидел: схватка будет жестокая. Теперь это стало понятно всем. Были срочно приняты ответные меры. Прежде всего ввели боевое дежурство подразделений. Они должны были находиться в полной готовности к открытию огня, постоянно поддерживать связь с отрядным комитетом. Ночью эти подразделения усиливались, выставлялись караулы и секреты, в стан карателей посылалась разведка. Внутри лагеря все время ходили патрульные наряды, Казармы и бараки охранялись усиленным внутренним нарядом. Напряжение передалось солдатам, они вели себя неспокойно, нервы были напряжены ожиданием неотвратимого. Всех тянуло курить, но курить было нечего. Табак давно кончился, уже забыли, когда последний раз получали, а если кое-что доставали через жителей, то делили каждую сигарету на пять-шесть частей. Каратели тоже несли службу по-боевому: днем усиленное наблюдение, ночью — патрулирование. Разведка доносила: у французов появились чернокожие солдаты, которые считались более надежными. Ночью наступала зловещая тишина и полная темнота: лагерь Ля-Куртин был лишен электрического освещения. Лишь среди окружавших лагерь войск вспыхивали по ночам какие-то световые сигналы. Далеко за лагерем, там, где располагалось стрельбище, иногда слышны были отдельные выстрелы или короткие пулеметные очереди. Наверное, проводились учебные или пробные стрельбы. Пулеметчики не сидели без дела: проверяли готовность своих пулеметов, просматривали набивку патронов в ленты. В последний августовский вечер Иван Гринько, Андрей Хольнов, Петр Фролов долго сидели на крыльце барака и смотрели на звездное небо. Отыскивали Большую Медведицу, по ней искали Полярную звезду, а по Полярной звезде — направление на Россию. |