Белый Клык. Первая. Погоня за добычей темный еловый лес стоял, нахмурившись, по обоим берегам скованной льдом реки

• Название: Первая. Погоня за добычей темный еловый лес стоял, нахмурившись, по обоим берегам скованной льдом реки
• Дата: 26.04.2022
• Размер: 0.85 Mb.
• Имя файла: Белый Клык.doc
• Тип: Глава; #498430
• страница: 6 из 25

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. СЕРЫЙ ВОЛЧОНОК

Он сильно отличался от своих братьев и сестер.

Их шерсть уже принимала рыжеватый оттенок, унаследованный от матери-волчицы, а он пошел весь в Одноглазого.

Он был единственным серым волчонком во всем помете.

Он родился настоящим волком и очень напоминал отца, с той лишь разницей, что у него было два глаза, а у отца -- один.

Глаза у серого волчонка только недавно открылись, а он уже хорошо видел.

И даже когда глаза у него были еще закрыты, чувства обоняния, осязания и вкуса уже служили ему.

Он прекрасно знал своих двух братьев и двух сестер.

Он поднимал с ними неуклюжую возню, подчас уже переходившую в драку, и его горлышко начинало дрожать от хриплых звуков, предвестников рычания.

Задолго до того, как у него открылись глаза, он научился по запаху, осязанию и вкусу узнавать волчицу -- источник тепла, пищи и нежности.

И когда она своим мягким, ласкающим языком касалась его нежного тельца, он успокаивался, прижимался к ней и мирно засыпал.

Первый месяц его жизни почти весь прошел во сне; но теперь он уже хорошо видел, спал меньше и мало-помалу начинал знакомиться с миром.

Мир его был темен, хотя он не подозревал этого, так как не знал никакого другого мира.

Волчонка окружала полутьма, но глазам его не приходилось приспосабливаться к иному освещению.

Мир его был очень мал, он ограничивался стенами логовища; волчонок не имел никакого понятия о необъятности внешнего мира, и поэтому жизнь в таких тесных пределах не казалась ему тягостной.

Впрочем, он очень скоро обнаружил, что одна из стен его мира отличается от других, -- там был выход из пещеры, и оттуда шел свет.

Он обнаружил, что эта стена не похожа на другие, еще задолго до того, как у него появились мысли и осознанные желания.

Она непреодолимо влекла к себе волчонка еще в ту пору, когда он не мог видеть ее.

Свет, идущий оттуда, бил ему в сомкнутые веки, и его зрительные нервы отвечали на эти теплые искорки, вызывавшие такое приятное и вместе с тем странное ощущение.

Жизнь его тела, каждой клеточки его тела, жизнь, составляющая самую его сущность и действующая помимо его воли, рвалась к этому свету, влекла его к нему, так же как сложный химический состав растения заставляет его поворачиваться к солнцу.

Еще задолго до того, как в волчонке забрезжило сознание, он то и дело подползал к выходу из пещеры.

Сестры и братья не отставали от него.

И в эту пору их жизни никто из них не забирался в темные углы у задней стены.

Свет привлекал их к себе, как будто они были растениями; химический процесс, называющийся жизнью, требовал света; свет был необходимым условием их существования, и крохотные щенячьи тельца тянулись к нему, точно усики виноградной лозы, не размышляя, повинуясь только инстинкту.

Позднее, когда в каждом из них начала проявляться индивидуальность, когда у каждого появились желания и сознательные побуждения, тяга к свету только усилилась.

Они непрестанно ползли и тянулись к нему, и матери приходилось то и дело загонять их обратно.

Вот тут-то волчонок узнал и другие особенности своей матери, помимо ее мягкого, ласкающего языка.

Настойчиво порываясь к свету, он убедился, что у матери есть нос, которым она в наказание может отбросить его назад; затем он узнал и лапу, умевшую примять его к земле и быстрым, точно рассчитанным движением перекатить в угол.

Так он впервые испытал боль и стал избегать ее, сначала просто не подвергая себя такому риску, а потом научившись увертываться и удирать от наказания.

Это уже были сознательные поступки -- результат появившейся способности обобщать явления мира.

До сих пор он увертывался от боли бессознательно, так же бессознательно, как и лез к свету Но теперь он увертывался от нее потому, что знал, что такое боль.

Он был очень свирепым волчонком.

И такими же были его братья и сестры.

Этого и следовало ожидать.

Ведь он был хищником и происходил из рода хищников, питавшихся мясом.

Молоко, которое он сосал с первого же дня своей едва теплившейся жизни, вырабатывалось из мяса; и теперь, когда ему исполнился месяц и глаза его уже целую неделю были открыты, он тоже начал есть мясо, наполовину пережеванное волчицей для ее пяти подросших детенышей, которым теперь не хватало молока.

С каждым днем серый волчонок становился все злее и злее.

Рычание получалось у него более хриплым и громким, чем у братьев и сестер, припадки щенячьей ярости были страшнее.

Он первый научился ловким ударом лапы опрокидывать их навзничь.

И он же первый схватил другого волчонка за ухо и принялся теребить и таскать его из стороны в сторону, яростно рыча сквозь стиснутые челюсти.

И уж конечно, он больше всех других волчат причинял беспокойство матери, старавшейся отогнать свой выводок от выхода из пещеры.

Свет с каждым днем все сильнее и сильнее манил к себе серого волчонка.

Он поминутно пускался в странствования по пещере, стремясь к выходу из нее, и так же поминутно его оттаскивали назад.

Правда, он не знал, что это был выход.

Он не подозревал о существовании разных входов и выходов, которые ведут из одного места в другое.

Он вообще не имел понятия о существовании других мест, а о способах добраться туда и подавно.

Поэтому выход из пещеры казался ему стеной -- стеной света.

Чем солнце было для живущих на воле, тем для него была эта стена -- солнцем его мира.

Она притягивала его к себе, как огонь притягивает бабочку.

Он беспрестанно стремился добраться туда.

Жизнь, быстро растущая в нем, толкала его к стене света.

Жизнь, таившаяся в нем, знала, что это единственный путь в мир -- путь, на который ему суждено ступить.

Но сам он ничего не знал об этом.

Он не знал, что внешний мир существует.

У этой стены света было одно странное свойство.

Его отец (а волчонок уже признал в нем одного из обитателей своего мира -- похожее на мать существо, которое спит ближе к свету и приносит пищу) -- его отец имел обыкновение проходить прямо сквозь далекую светлую стену и исчезать за ней.

Серый волчонок не мог понять этого.

Мать не позволяла ему приближаться к светлой стене, но он подходил к другим стенам пещеры, и всякий раз его нежный нос натыкался на что-то твердое.

Это причиняло боль.

И после нескольких таких путешествий обследование стен прекратилось.

Не задумываясь, он принял исчезновение отца за его отличительное свойство, так же как молоко и мясная жвачка были отличительными свойствами матери.

В сущности говоря, серый волчонок не умел мыслить, во всяком случае так, как мыслят люди.

Мозг его работал в потемках.

И все-таки его выводы были не менее четки и определенны, чем выводы людей.

Он принимал вещи такими, как они есть, не утруждая себя вопросом, почему случилось то-то или то-то.

Достаточно было знать, что это случилось. Таков был его метод познания окружающего мира.

И поэтому, ткнувшись несколько раз подряд носом в стены пещеры, он примирился с тем, что не может проходить сквозь них, не может делать то, что делает отец.

Но желания разобраться в разнице между отцом и собой никогда не возникало у него.

Логика и физика не принимали участия в формировании его мозга.

Как и большинству обитателей Северной глуши, ему рано пришлось испытать чувство голода.

Наступили дни, когда отец перестал приносить мясо, когда даже материнские соски не давали молока.

Волчата повизгивали и скулили и большую часть времени проводили во сне; потом на них напало голодное оцепенение.

Не было уже возни и драк, никто из них не приходил в ярость, не пробовал рычать; и путешествия к далекой белой стене прекратились.

Они спали, и жизнь, чуть теплившаяся в них, мало-помалу гасла.

Одноглазый совсем потерял покой.

Он рыскал повсюду и мало спал в логовище, которое стало теперь унылым и безрадостным.

Волчица тоже оставила свой выводок и вышла на поиски корма.

В первые дни после рождения волчат Одноглазый не раз наведывался к индейскому поселку и обкрадывал заячьи силки, но как только снег растаял и реки вскрылись, индейцы ушли дальше, и этот источник пищи иссяк.

Когда серый волчонок немного окреп и снова стал интересоваться далекой белой стеной, он обнаружил, что население его мира сильно уменьшилось.

У него осталась всего лишь одна сестра.

Остальные исчезли.

Как только силы вернулись к нему, он стал играть, но играть в одиночестве, потому что сестра не могла ни поднять головы, ни шевельнуться.

Его маленькое тело округлилось от мяса, которое он ел теперь, а для нее пища пришла слишком поздно.

Она все время спала, и искра жизни в ее маленьком тельце, похожем на обтянутый кожей скелет, мерцала все слабее и слабее и наконец угасла.

Потом наступило время, когда Одноглазый перестал появляться сквозь стену и исчезать за ней; место, где он спал у входа в пещеру, опустело.

Это случилось в конце второй, менее свирепой голодовки.

Волчица знала, почему Одноглазый не вернулся в логовище, но не могла рассказать серому волчонку о том, что ей пришлось увидеть.

Отправившись за добычей вверх по левому рукаву ручья, туда, где жила рысь, она напала на вчерашний след Одноглазого.

И там, где следы кончились, она нашла его самого -- вернее, то, что от него осталось.

Все кругом говорило о недавней схватке и о том, что, выиграв эту схватку, рысь ушла к себе в нору.

Волчица отыскала эту нору, но, судя по многим признакам, рысь была там, и волчица не решилась войти к ней.

После этого волчица перестала охотиться на левом рукаве ручья.

Она знала, что у рыси в норе есть детеныши и что сама рысь славится своей злобой и неустрашимостью в драках.

Трем-четырем волкам ничего не стоит загнать на дерево фыркающую, ощетинившуюся рысь; однако совсем иное дело встретиться с ней с глазу на глаз, особенно когда знаешь, что за спиной у нее голодный выводок.

Но Северная глушь есть Северная глушь, и материнство есть материнство, -- оно не останавливается ни перед чем как в Северной глуши, так и вне ее; и неминуемо должен был настать день, когда ради своего серого детеныша волчица отважится пойти по левому рукаву к норе в скалах, навстречу разъяренной рыси.